Читать книгу Испытание войной - Алена Даниленко - Страница 5

«15.10.41. Нашла сегодня завалявшуюся авторучку. Ту бессовестно и безответственно потеряла. Было очень стыдно, но теперь могу писать вновь.

В городе все передвигаются пешком, потому что трамваи не ходят. Улицы Ленинграда пестрят от унылых, голодных, обтрепанных людей, и если они и говорят, то только об одном – о еде. Ленинград голодает. Ведь уже столько дней мы в блокаде. Нет подвоза продуктов, нет топлива. Электростанция, несмотря на все ухищрения сволочей-гитлеровцев, уцелела, но запасы так незначительны, что электрическим светом пользоваться почти нельзя… Дома почти не отапливались в этом году. Нашу надстройку до вчерашнего дня топили, а сегодня уже не топят. Нечем. Итак, ленинградцы имеют основную триаду: холод, голод и темноту, можно еще добавить грязь, вшей, болезни и смерть. Люди мрут, как мухи. От истощения. Все служащие и иждивенцы получают по 125 граммов хлеба в день, а рабочие – по 250. Но какой это хлеб? В нем 30 процентов целлюлозы, 10 процентов дуранды или жмыха и еще чего-то и немного муки. Он даже не имеет вкуса хлеба, и после него очень болит желудок. Кроме того, по карточкам до сих пор дают немножко сахару, масла и круп и какую-то микроскопическую дозу мяса. Всех продуктов при обычном питании хватило бы дней на 5–8, а потому люди теперь так истощены. Но ленинградцы не ропщут. Нет, они знают, что доставка даже этих продуктов стоит неимоверных усилий, но ведь от этого не легче. Умирать ведь никому не хочется…»

«25.10.41.Уже ощущается скорый приход зимы, и от этого очень страшно. Голод уносит все больше и больше людей. Сейчас паек на хлеб все тот же – установили сто двадцать пять грамм… Страшный, лютый голод предвещал, что все будущие три месяца зимы будут тяжелыми.»

«27.10.41. По-моему, голод – это то самое, когда открывается и обостряется самое низменное в человеке. Пытаясь изо всех сил спасти свою шкуру, люди в одночасье превращаются в зверей, готовых пойти на все. Казалось, напрочь исчезают какие-либо человеческие чувства, мораль и просто человечность. На улицах города постепенно начали исчезать кошки, собаки, птицы…

Таисия Петровна не разрешала Маше выходить на улицу без кого-либо. Очень боялась, что ей причинят зло. Ведь последняя просьба ее отца – защищать и оберегать его единственную, так горячо любимую дочь. Признаться, только сейчас Таисия Петровна почувствовала весь груз ответственности, лежащей на ней за жизнь этой девушки. Сейчас эта престарелая женщина впервые задумалась о том, как мало она когда-то проявляла любви и ласки к дорогим ее сердцу людям. Возможно, что только такие условия, полные страха и отчаянья, способны пробудить в человеке самое светлое и чистое и заставить его признать то, как сильно он был неправ когда-то, поступая с долей жестокости и цинизма. Только сейчас, только в такое ужасное время.

– Как жаль, что я поняла это все только сейчас, – думала Таисия Петровна, коря себя муками совести. Сказать то, как сильно она их любит, пока еще жива, пока совсем не поздно, у нее все еще не получалось. – Наверное, подумают все, что война последний ум отбила. – Она считала себя «железной леди», и все вокруг неизбежно приходили к тому же мнению. Таисия Петровна, сколько себя помнила, всю жизнь тяжело работала, она была ярой коммунисткой, влюбленной в правду и справедливость.

«05.11.41. Вопрос нехватки еды становится все более остро. Решили поехать за сорок километров к Ладожскому озеру, там у нас был небольшой участок. С большим трудом, руками, выкопали из мерзлой земли картошку. Получилось накопать пятнадцать килограммов. Копать не разрешали, отбирали лопаты, штрафовали, и то, что накопали, – отнимали. Выпал первый робкий снег, и начались первые морозы. Мы с тетушкой ходили выкапывать прелые, зеленые капустные листья. Набрали целую кадку и питались этим какое-то время».

«Уже несколько дней идет наступление почти на всех фронтах, и мы надеемся, что и на нашем фронте скоро дела изменятся. Если блокада через две недели кончится, то все-таки большинство ленинградцев выживет, а если это будет длиться еще месяца два, то потери будут колоссальные…»

«16.11.41. Вши совсем заели, никакого спасу от них нет. Узнали, что где-то сдохла лошадь и ее сбросили в яму. Тетушка пошла за падалью. (Я не пошла, слишком плохо себя чувствовала, не могла ходить из-за слабости.) Идти было далеко, трамваи не ходили. С тетушкой пошли и другие, но они не выдержали и вернулись. Мне рассказали, что, когда пришли на место, у падали было уже человек двадцать. В яме копошились три татарина. Они отрубали себе лучшие куски конины. Тетушка с топором прыгнула в яму, перед ней расступились, и она торопливо стала обрезать кишки. Выбралась из ямы под ругань и угрозы, сложила кишки в мешок и пошла домой. Идти было тяжело. В руках у тетушки были лопата, топор и мешок с кишками. Дома вымыли эту падаль и вместе с картофельными очистками сварили что-то похожее на пюре. Получилось очень вкусно».

«19.11.41. Три дня ничего не ели толком. Меня охватила слабость. Сейчас еле нахожу силы писать».

«20.11.41. Сегодня тетушка нашла на Невском дохлую кошечку. Принесла домой, чтобы сварить. Кушать очень хотелось. Но все категорически отказывались. Когда сварила, все скушали с аппетитом: было очень вкусно. В квартире целый день полумрак, очень холодно. Светомаскировка примерзла к окнам – не оторвать. Двери в квартире не закрываем, нет сил. В городе идет большое воровство. Как нас не обокрали?»

«25.11.41. Сегодня лучше себя чувствую. Надеюсь, скоро совсем встану на ноги».

«26.11.41. Среди ночи почувствовали, что задыхаемся от дыма. Вся квартира была в дыму. Было очень жутко. Тетушка выбежала и стала стучать соседям и нечаянно захлопнула дверь в квартиру. Соседи стучатся – не могут зайти к нам. А мы в дыму задыхаемся. Голова кружится, и не можем открыть дверь. Пламя уже вырывается из кухни. Я не могу встать с кровати, еще слишком слабые ноги. Нас спас мой двоюродный братик, он еще совсем маленький, но уже герой, у него хватило сил разбить окно… Живы…»