Читать книгу Убийства на фоне глянца - Алисия Хименес Бартлетт - Страница 3

Я всегда мечтала позавтракать в постели – и чтобы вокруг меня были эдак небрежно разбросаны газеты. Скорее всего, такую сцену я увидела в каком-нибудь фильме пятидесятых годов, и с тех пор – на протяжении всей юности и всей зрелости тоже – это казалось мне верхом изысканности. Так вот, в то утро я позволила себе нечто подобное. Но сперва достала из ящика почту и сварила отличный крепкий кофе. Суббота обещала быть совершенно бездарной, то есть одним из тех дней, когда и думать не хочется о том, что надо чем-то заняться, если только, конечно, сама собой не всплывет куча отложенных раньше дел и обязательств. Но от судьбы не убежишь, особенно ежели судьба твоя накрепко связана со службой. Вот и теперь со всех газетных страниц, посвященных происшествиям, на меня смотрела весьма непривлекательная физиономия Эрнесто Вальдеса. Сообщение о его смерти появилось накануне, но новость была достаточно сенсационной, чтобы пресса продолжала обсасывать ее еще и сегодня. Говорилось о важной роли, которую играл Вальдес в журналистском мире, о том, как ему удалось укоренить свой, весьма далекий от традиционного, стиль в розовой прессе, из-за чего, правда, цвет ее стал отдавать желтизной. Насколько я могла понять, Вальдес показал, что нет нужды относиться к знаменитым людям с прежним почтением, напротив, он безжалостно атаковал их, не останавливаясь перед откровенным глумлением. Между прочим, найденный им прием оказался очень востребованным, особенно на телевидении, хотя было у него и много противников, прежде всего в традиционных журналах, которые отказывались принимать участие в охоте на знаменитостей – не в последнюю очередь, конечно, и потому, что именно знаменитости и кормили эти журналы. Сведения показались мне интересными, наконец-то журналисты снабжали информацией полицию, а не наоборот. Я внимательно прочла статью, где рассказывалось о том, как именно действует “розовая мафия”. Выяснилось, что новости журналам и телепрограммам поставляют специальные агентства, и не всегда эти новости добывают честным путем, чаще используются услуги осведомителей и папарацци-фрилансеры. Чтобы у читателей не осталось на этот счет ни малейших сомнений, газета приводила очень красноречивые цифры: у таблоидов насчитывается около двенадцати миллионов читателей, при этом всего на семь главных журналов приходится годовой доход в двадцать пять миллиардов песет за счет продажи экземпляров и четырнадцать миллиардов – за счет рекламы. Цифры, относившиеся к телевидению, были не менее поразительными. Что ж, вывод напрашивался сам собой: где крутятся хорошие деньги, там вряд ли обойдется без правонарушений. Я поняла, что мы столкнулись с делом, у которого могут быть очень серьезные ответвления. Для начала следовало признать: версия об участии в преступлении наемного убийцы становилась все более убедительной. Людям, занятым в сфере, где миллионы летают, как голуби над городом, куда легче расправиться с человеком чужими руками, то есть наняв профессионала, чем хоть в минимальной степени рисковать собственной шкурой. Спасительное объяснение, будто это бывшая жена Вальдеса, мстя за поруганную любовь, всадила в него пулю, а потом еще и перерезала ему горло, с каждой минутой казалось все менее правдоподобным. Зачем искать любовные страсти там, где царствуют деньги? Только в низкопробных бестселлерах оба эти мотива соединяются – и результат получается совсем дохлым. Кроме того, кому придет в голову убивать из мести бывшего мужа через много лет после развода? Нет, по всей вероятности, мы делаем лишь первые шаги по поверхности едва открытой нами планеты, и прежде всего нам следует заново научиться ходить.

Далее в статье утверждалось, что больше всего нынче ценится информация, так или иначе связанная с продолжением рода человеческого. То есть с беременностями, родами, крещениями, родными детьми и детьми приемными. На миг даже вкус кофе показался мне отвратительным. Ну, хоть убейте меня, не пойму, как кто-то способен заплатить пусть даже одну песету из своих кровных за то, чтобы его ввели в курс такого рода событий из совершенно чужой ему жизни. Господи, да ведь все младенцы как две капли воды похожи один на другого! Неужели кому-то и вправду важно увидеть их фотографии? Нет, в этом деле точно не обходится без мистики, лично мне совершенно недоступной. Бывая в парикмахерской, я никогда не беру в руки таблоиды, даже чтобы просто полистать. Всегда предпочитала те женские журналы, где говорится о моде, красоте, убранстве дома и прочей приятнейшей ерунде. Какое, например, умиротворение приносит в душу изучение рекламы косметических средств, или чтение комментариев к ним, или знакомство со сложными названиями химических продуктов, с помощью которых кожа так счастливо разглаживается, или разглядывание фотографий молодых прелестных лиц рядом с изображением маслянистых кремов, которые хочется попробовать на вкус, словно это мороженое или пирожное. Разве можно не поддаться таким соблазнам, не клюнуть на предложение сделаться красавицей без малейшего труда? Кроме того, в последнее время я стала замечать, что в подобного рода материалы очень часто помещают и фотографии красивых мужчин. Мужчины-манекенщики с пухлыми губами, позируя перед камерой, стараются выглядеть прежде всего сексуальными. Не случайно ведь они всегда надевают до невозможности обтягивающие брюки. В общем и целом утрату традиционных табу я воспринимаю как нечто безусловно положительное. И дело тут не ограничивается картинками: если порой, чтобы убить время, я заглядываю в тексты, меня неизменно поражает, насколько свободно авторы подходят к некоторым темам и как смело обращаются с языком. Например: “Твой парень слишком робок в постели? Вот двадцать способов подхлестнуть его”. Все это доказывает, что современные молодые женщины гораздо раскрепощеннее любой представительницы моего поколения. Такова жизнь, подумала я, поэтому сегодня они воспринимают как нечто само собой разумеющееся и как игру то, ради чего мы в свое время устроили настоящую революцию. Хотя, пожалуй, прежде чем играть, надо заплатить – пережить эту самую революцию. Не знаю, можно или нет и вправду посчитать подобный аргумент утешением, но я, взглянув на проблему под таким углом, по крайней мере, перестала чувствовать себя полной идиоткой.

Сложив газеты и журналы в стопку, я решила встать и принять душ. Я была сыта по горло Эрнесто Вальдесом. Этот тип не имел никакого права вторгаться в мою частную жизнь, хотя он и привык именно так поступать с другими людьми! Но отделаться от него будет ой как не просто. После душа я направилась на кухню, чтобы приготовить тосты и сварить яйца, потом включила телевизор, и уже через пару минут на экране снова всплыла хищная рожа Вальдеса. Это был выпуск новостей, и диктор уверял, что убийство журналиста – преступление на любовной почве и что у полиции до сих пор нет серьезных версий. Какой, интересно знать, кретин рискнул поделиться такими откровениями с репортерами? На ум мне пришли фамилии нескольких коллег, но я сочла за лучшее не углубляться в поиски виновного. Ладно, пусть болтают что хотят, будет даже лучше, если обстановка накалится. Журналисты именно так понимают свою работу, а сама я не собираюсь делать никаких заявлений. Им нужны любовь и ревность? Отлично, пусть получают любовь и ревность! А может, кто знает, они и не так далеки от истины. Если подумать хорошенько, то во всем этом скандальном происшествии нетрудно усмотреть своего рода компенсацию для общества: человек зарабатывал на жизнь тем, что совал нос в чужое грязное белье, а теперь публика без малейшего стеснения разглядывает его смертный саван, бесстыдно выставленный на всеобщее обозрение.

После завтрака я почувствовала себя куда лучше. И тем не менее ощущение вялости и расслабленности оставалось настолько непобедимым, что я даже не рассердилась, когда позвонил Гарсон и предложил немного поработать. Он получил очень вежливый ответ:

– Нет уж, за работу по субботам мне жалованья не платят, поэтому чувство долга меня временно покинуло.

– Инспектор, речь идет, собственно, не совсем о работе, я тут собрал кое-какие материалы и хотел, чтобы и вы на них взглянули.

– Жесткое порно?

– Что-то вроде того. У меня есть несколько записей телепередач Вальдеса, а также его последние журнальные публикации. По-моему, будет не лишним поинтересоваться, чем конкретно он занимался, а поскольку в рабочие дни у нас дел невпроворот…

Я промычала нечто, не поддающееся расшифровке.

– Вы что-то сказали? – переспросил мой помощник.

– Нет, просто из меня завтрак попер назад, как только я представила себе, что скоро буду наслаждаться записями передач Вальдеса.

– Там всего на пару часов – только и успеем, что выпить по рюмке и обсудить впечатления.

– Сегодня утром я занята – иду на выставку Шагала.

– А днем?

– Днем тоже не получится, я собралась в кино. Показывают фильм, который я давно хочу посмотреть.

– И небось на том языке.

– Да, точно, фильм датский! Ладно, а если мы встретимся в воскресенье после обеда?

– Можно, только как раз в воскресенье вечером…

– Это обычно самое спокойное время.

– Как раз тогда по телевизору будут показывать интересный футбол.

– Да ладно вам, Фермин, все футбольные матчи всегда похожи один на другой как близнецы.

– Ага, но и картины вашего Шагала всегда останутся такими, какими были; он ведь помер, а значит, ничего новенького нарисовать уже не сумеет!

– Может, конечно, вы и правы, но только мысль поработать в выходные посетила вас, а не меня.

Гарсон уступил, а что еще ему оставалось, если он и вправду, как всегда, был одержим чувством долга? В чем загадка Фермина Гарсона? Неужели ему и на самом деле так нравится его работа, что он не в силах даже на время забыть о ней? Боюсь, свою роль тут играют возраст и привычка, иначе говоря, нельзя исключить, что нечто похожее в свой час случится и со мной.

В воскресенье, когда время стало близиться к вечеру, я вдруг сообразила, что мы не сговорились, у кого дома состоится наша встреча. Я позвонила Гарсону. К моему изумлению, он сообщил, что уже позаботился об ужине, поэтому ровно в девять я как штык стояла у его двери.

Все было готово для добросовестной работы. На журнальном столике лежала стопка журналов, а рядом с ними – коробка с видео. Господи, как это выдержать? Гарсон меня подбодрил. Не стоит беспокоиться, немного грязи – только и всего, немного грязи… И вообще, заметил он, какой только мерзости мы с ним прежде не насмотрелись, попадая на городское дно. Неужто те картинки мне больше по вкусу?

– Не знаю, Фермин, оказавшись на городском дне, ты веришь, что там собраны отбросы общества, люди, по той или иной причине выкинутые из нормальной жизни. Но здесь-то мы имеем дело с мерзостью, которую с наслаждением глотает восемьдесят процентов наших соотечественников.

– Ну и что с того? Это даже внушает надежду. Иначе пришлось бы признать, что преступники составляют некую отдельную расу, но вы-то, как никто другой, знаете, что это не так. Оказывается, все кругом упиваются сплетнями, мечтают подсмотреть в замочную скважину, смакуют всякое непотребство. Короче, никого не назовешь безгрешным, инспектор.

– Да, эстетическое чувство…

Я наугад открыла один из журналов. Крестины. Гости стоят тесной группой, чтобы все до одного непременно попали в кадр. Впечатление они производят кошмарное: женщины нарядились в обтягивающие платья пастельных тонов, которые открывали их увядшие коленки; шляпы с большими полями сидели на головах как вороньи гнезда. К тому же они были так увешаны драгоценностями, что от золотого блеска рябило в глазах. На всех мужчинах были костюмы из легкой шерсти с опаловым отливом и галстуки небесно-голубого цвета. Ноги свои они обрекли на страшные муки, втиснув в лаковые ботинки с острыми носами. Честно признаюсь, дрессированные обезьяны в цирке показались бы мне куда более симпатичными.

– Вы только посмотрите на эту пошлятину! И кто же это, интересно знать?

Гарсон заглянул мне через плечо:

– Ну, Петра, вы даете! Если уж таких людей вы называете пошляками!.. Прочтите-ка подпись под фотографией: это крестины кого-то из детей маркиза де Ос, и гости – самые что ни на есть сливки общества, самая наша знатная знать.

– А я-то считала, что наша знать уже давно скатилась ниже некуда. Выходит, еще есть куда, как видно, осталось еще несколько ступенек.

– Подождем, что вы скажете, когда увидите третьесортных певцов, или тех, кто трудится на ниве фольклора, скажем, исполняет фламенко, или телеведущих и детишек знаменитостей, когда они достигают возраста…

– Лучше не продолжайте, я ведь еще могу дать задний ход.

– Не горюйте, сейчас сами убедитесь, что коньком Вальдеса было припереть таких к стенке. Вы его еще полюбите. Откройте-ка этот журнал там, где напечатана его заметка.

Я угрюмо перелистывала страницы – одна была ужасней другой. Наконец дошла до места, где Гарсон велел мне остановиться.

– Читайте, читайте, – воскликнул он вдохновенно.

Я стала читать, отнюдь не испытывая такого же восторга:

Альбертито де лас Эрас, который наделал кучу долгов и оставил невесть сколько неоплаченных счетов в Марбелье, теперь заявляет, что хочет открыть ресторан в Мадриде. Честно признаться, мы затрудняемся сказать, в какой части заведения сам он намерен обосноваться – стать подручным повара или сесть за кассу, чтобы завладеть выручкой, прежде чем придет пора платить жалованье нанятым им же самим работникам ресторана. Но, скорее всего, он займется клиентами, вернее клиентками, на которых наверняка сумеет произвести неизгладимое впечатление, как оно всегда и случалось, – ведь главное, чем славится наш Альбертито, это то, что он живет в угоду дамам… и за счет дам.

Нет, такого я все-таки не ожидала. Я молча повернулась к младшему инспектору, который с самодовольным видом наблюдал за моей реакцией.

– Убедились? Я так и знал, что вас это огорошит.

– Но ведь он его беззастенчиво оскорбляет! Знаете, я одного не могу понять: почему тип, о котором тут идет речь, немедленно не подал на Вальдеса в суд?

– Только потому, что этот самый Альбертито, как легко догадаться, – еще тот проходимец. К тому же ему, небось, очень нравится, когда о нем говорят, даже в таком вот духе. Большинство подобных типов живут за счет своей известности, а уж хорошая это слава или дурная, никакой роли не играет.

– Но какие-то разоблачения могут им здорово навредить.

– Вне всякого сомнения, однако они терпят, потому что в большинстве случаев обвинения имеют под собой вполне реальную почву, так что лучше не возникать. На самом деле случались и протесты, и не раз. Люди, на которых наехал Вальдес, иногда пытались обвинить его в клевете, а вот до суда дело редко доходило.

Гарсон очень глубоко изучил этот вопрос, явно забегая вперед в нашем расследовании. Мне подумалось, что он, видно, был уверен: рано или поздно мы все равно начнем интересоваться профессиональной деятельностью убитого, после того как познакомимся с его ближайшим окружением в частной жизни. Я опять принялась читать вслух, неожиданно почувствовав любопытство:

Нача Домингес, младшая из семейства Домингесов, судя по всему, наконец-то собралась замуж. Новоиспеченным женихом стал латиноамериканский певец Чучо Альварес. Нам ничего не известно об успехах этого самого Чучо у себя на родине, но тут, у нас, о таком певце уж точно никто и слыхом не слыхивал. Впрочем, какая разница? Зато у невесты нет проблем с деньгами – как всем известно, совсем недавно она получила кучу денег в наследство от своей бабушки. Правда, до нас не дошли сведения, все деньги или нет она истратила на пластическую операцию, сделанную перед самой свадьбой. Вполне возможно, ей уже никогда не суждено снова стать богатой, зато не возникает ни малейших сомнений в другом: в губах у нее отныне столько силикона, что она всегда будет целовать своего суженого с немыслимой прежде страстью.

С большим трудом, даже чуть заикаясь, я наконец выдавила из себя:

– Но ведь это ужасно, Фермин, это постыдно!

Гарсон громко расхохотался:

– А вы как думали, инспектор!

– Но разве можно быть таким подлым, таким злобным? Да еще этот его хамский стиль!

– Это для Вальдеса обычная манера, и он особо себя не утруждал, чтобы подыскать более приличный тон.

– Ну и тип!

– Да, вот таким был Вальдес, и таков мир, в котором он вращался и в который теперь придется окунуться нам, вам и мне.

– Я ведь как чувствовала, поэтому и пыталась потянуть время и как можно позднее явиться на этот бал, но мне и в голову не приходило, что все там до такой степени гнусно.

– Ну, теперь давайте перекусим, а потом займемся телевидением.

– Кажется, мне теперь кусок в горло не полезет.

– Полезет-полезет, вы только гляньте, какую я эмпанаду[10] приготовил, вам точно понравится.

Сколько бы ингредиентов ни вошло в приготовленную Гарсоном эмпанаду, в том блюде, которым обычно потчевал публику Вальдес, было намешено всего куда больше – включая пошлость, безвкусицу, злобу и подлость. Теперь я поняла, о каком новом стиле шла речь в прочитанной вчера статье. Но непонятно мне было другое: почему это имело такой успех? Разве можно с наслаждением барахтаться в такой грязи? Да, я согласна, что среди людей, на которых он выливал помои, не найдешь ни нобелевских лауреатов, ни по-настоящему крупных личностей, ни людей, хоть что-то совершивших во славу человечества. Нельзя даже с уверенностью утверждать, что это всегда были честные и порядочные люди, но в любом случае что за радость наблюдать за их публичным унижением?

Однако Гарсон не спешил со мной согласиться. По его мнению, большая часть рода человеческого живет, изнемогая под грузом повседневных забот. На службе, дома, в привычном общении средний гражданин вынужден неизбежно смиряться с тем, с чем смиряться ему совсем не хочется, и чересчур часто терпеть всякого рода удары судьбы.

– Именно поэтому людям очень даже приятно убедиться, что и тем, кому на первый взгляд повезло больше, в конце концов тоже случается кое-что испытать на своей шкуре! – сделал он вывод, доедая остатки эмпанады.

– Печальное утешение.

– А веселых утешений и не бывает, инспектор. Но это средство к тому же всем и всегда доступно – обсуждай сколько угодно с приятелями, подбавь, если угодно, перцу, сравни с другими громкими скандалами и…

– Сейчас вы сообщите мне, что мы имеем дело с социальной панацеей!

– В какой-то мере так оно и есть, хотя не скажу, что это тот способ, который следует еще активнее вводить в оборот; нет, зато он вдобавок ко всему приносит очень и очень хорошие деньги, вот что нельзя забывать.

– Способ-то больно грязный и подлый.

– Картошка тоже грязная, а вон сколько людей ее ест. Кстати, о еде, как вам понравилась моя эмпанада?

– Без преувеличения скажу: это что-то фантастическое. И как вам только удалось сочинить такое?

– С терпением и любовью.

– А рецептом поделиться не хотите?

– По мне, так бравым полицейским не к лицу сидеть и обмениваться кулинарными рецептами. Лучше перейдем к десерту – пора хлебнуть густой грязцы.

Он сунул кассету в видеомагнитофон и убавил свет.

– Сейчас мы опять порадуемся подвигам убиенного Вальдеса, как если бы он был Сидом Воителем[11].

Титры, бежавшие под громкий шум в студии, известили нас, что начинается передача под названием “Пульс”. На площадке, где царили кричащие цвета, были полукругом расставлены стулья, на них сидели мужчины и женщины. Перед ними высилось что-то вроде небольшого помоста с единственным креслом – в нем расположился главный гость. Гарсон тихим голосом сообщил, что трибунал состоит из журналистов, а их действиями руководит Вальдес, который занимает особое место и направляет в нужное русло вопросы и ответы. Первой ответчицей стала разодетая в пух и прах молодая женщина.

– Это жена актера Виктора Домингеса, он только что бросил ее ради стюардессы из “Иберии”, – поспешил пояснить мне Гарсон.

Далее мы наблюдали занятный спектакль, что-то вроде отвратительной игры, в ходе которой журналисты ловко провоцировали гостью программы, добиваясь, чтобы она самозабвенно и без малейшего стеснения обличала бывшего мужа, который теперь превратился в ее врага. Хорошо разбираясь в человеческой психологии, а также правильно оценив скудные умственные способности своей жертвы, сидевшие полукругом журналисты задавали ей острые вопросы, стараясь коснуться самых больных точек – в уверенности, что в ответ она разразится потоком скандальных откровений. Так вот, когда ее довели до нужной кондиции и она стала описывать злодеяния мужа – например, что он был человеком вздорным, к тому же тайным пьяницей и нанял адвокатшу, чтобы лишить ее, бывшую жену, всяких средств к существованию, – пробил час Вальдеса. Теперь уже он ястребом кинулся на нее, разом превратив обвинительницу в обвиняемую. Хлопая глазами, я смотрела на этого мелкого мужчину с пронзительным взглядом и крючковатым носом, который, пылая праведным гневом, изрыгал фразы вроде такой: “А разве не правда, что это вы толкали его к бутылке, бесстыдно кокетничая с вашими общими друзьями?” Или: “Но ведь и вы тоже наняли адвоката, который действует под лозунгом «Все средства хороши» и не останавливается перед подкупом свидетелей?” Несчастная защищалась, как могла, нередко демонстрируя, что даже у набитых дур имеется орган, вырабатывающий яд, которым они очень ловко плюют в противника. Честно признаюсь, все увиденное показалось мне зрелищем возмутительным, оно заставляло почувствовать стыд за братьев по разуму и пожалеть, что волки стали видом на грани исчезновения, освободив место цивилизованному человеку.

Когда все это безобразие, все эти истошные вопли закончились, Гарсон молча перекрутил кассету назад и вопросительно посмотрел на меня:

– Ну и как вам?

– Мерзость и мерзость.

– Так и знал, что вы скажете что-то в этом духе.

– Но то, как отношусь к передаче лично я, не самое главное, Фермин. Хуже другое. Теперь понятно, что любой из этих людей – да, абсолютно любой из тех, кого Вальдес публично унижал, – мог его убить.

– Не будьте такой наивной, Петра, типы, которые идут в программу к Вальдесу, берут за это деньги и прекрасно понимают, что их ждет.

– Можно подумать, вам неизвестно, какие бездны порой таятся в потемках человеческой души. Да, верно, эти люди вроде бы были готовы на все, соглашаясь на роль добычи для свирепого тигра, а потом? Когда оставались наедине с собой у себя дома? Ведь они наверняка восстанавливали в памяти, обдумывали и прокручивали передачу шаг за шагом – туда и обратно. Готова спорить, что кто-то не смог смириться с навязанной ему ролью. Ну-ка, вообразите себя в шкуре человека, который пытается заснуть после того, как Вальдес выставил его на всеобщий позор. Разве не всплывут у вас перед глазами некоторые моменты программы, злобное лицо наскакивающего на вас Вальдеса, его подлые глазки, брызгающий слюной рот?

Гарсон задумался. Он восстанавливал в уме только что нарисованные мною мелодраматические картины.

– Ну, знаете!.. Если, конечно, взглянуть на это с такого бока!.. Ладно, значит, теперь, насколько я понял, мы склоняемся к версии убийства из мести?

– Минутку! Я ничего подобного не говорила! Ни к чему и ни перед кем мы не склоняемся. Просто, на мой взгляд, очевидно, что поиски надо будет вести там, где Вальдес работал.

– Но и про его бывшую жену не забывать.

– А также про дочку и про неведомую любовницу.

– Ни про кого и ни про что!

– Да, именно так. Давайте подумаем. Вы, Фермин, должны подготовиться к нашим визитам в оба журнала, где печатался Вальдес, а также на телевидение. Поинтересуйтесь структурой этих организаций, тем, где и кто был начальником Вальдеса, а кто – подчиненными, а еще – распорядком рабочего дня и тем, какими ресурсами он располагал для съемки своих программ.

– Редакции журналов находятся в Барселоне, а вот из-за телевидения придется ехать в Мадрид. Вальдес проводил там два дня в неделю – записывал передачу и возвращался в Барселону.

– Хорошо, переговорите с комиссаром Коронасом и введите его в курс дела, кроме того, нужно наладить связь с каким-нибудь мадридским комиссариатом. И узнайте, где останавливался Вальдес, наезжая в столицу.

– Я всем этим займусь, не беспокойтесь.

– Но есть еще одна вещь, которую мы оставляем без внимания.

– Что именно?

– Удалось вам узнать что-нибудь новое про киллеров?

– Нет, но я договорился завтра в десять утра встретиться с инспектором Абаскалем; именно у него и его помощников имеются все данные по наемным убийцам, и сейчас они изучают наше дело.

– Отлично.

– Правда, вы надавали мне столько поручений, что я вряд ли поспею к десяти.

– Я сама побеседую с Абаскалем. Надо как-то специально подготовиться к этому разговору?

– Да нет, просто послушайте, что он вам скажет, вот и все.

– За свою жизнь только это я и научилась делать как следует.

Мы тщательнейшим образом разметили план работы, потратив на это остаток воскресного вечера. И наверняка заслужили по медали, но так как никто нам их давать не собирался, с меня хватило внутреннего удовлетворения. Вернувшись домой, я хотела поскорее лечь спать, хотя и понимала, что если начну вспоминать сцены из просмотренной передачи, вряд ли сумею заснуть. Проходя через гостиную, я заметила мигание автоответчика и с большим удивлением услышала голос моей сестры Аманды:

Петра, позвони мне сегодня вечером, даже если вернешься очень поздно.

Я глянула на часы – было двенадцать ночи. В обычной ситуации мне и в голову не пришло бы звонить ей в такое время. Аманда была женщиной, во всем привыкшей к порядку и свято чтившей общепринятые правила. Она была замужем за известным хирургом, у них было двое детей-подростков. После свадьбы она перебралась жить в Жирону, где вела счастливую и спокойную жизнь домохозяйки. Она была на два года младше меня, однако всегда казалась взрослее и разумнее. Поэтому я так удивилась, прослушав ее сообщение с просьбой позвонить, как бы поздно я ни вернулась.

Голос ее звучал сдержанно и сухо.

– Что-то случилось? – спросила я с тревогой.

– Ничего не случилось, просто я хотела бы приехать к тебе на несколько дней, ты не против?

– Нет, конечно! Но учти, я не смогу освободиться от работы.

– Я на это и не рассчитываю. И мешать тебе не собираюсь.

– Я оставлю ключ в баре на углу. Когда приедешь, скажи им, что ты моя сестра, и никаких проблем не возникнет. А теперь все-таки признайся, у тебя точно все в порядке?

– Поговорим позже, – буркнула сестра, только усилив мое беспокойство.

Повесив трубку, я стала раздумывать, с чего это она так неожиданно решила навестить меня. Я перебрала кучу всяких вариантов, и под каждый можно было подвести вполне реальное и весомое основание: неприятности с одним из сыновей, тяжелый медицинский диагноз, измена мужа… При этом ничего глупого или легкомысленного мне в голову не приходило. Аманда была не из тех женщин, которые способны вот так с бухты-барахты в воскресенье перед сном придумать, что хорошо бы завтра съездить в Барселону и побегать там по магазинам. Но какой смысл строить догадки? Похоже, это у меня профессиональная болезнь. И я легла спать, прихватив с собой книгу, где не было и намека на преступления и на журналы, печатающие светскую хронику.

На встречу с Абаскалем я пришла за пятнадцать минут до назначенного срока. К моему удивлению, на пороге его кабинета мы столкнулись с Молинером – он как раз оттуда выходил. Значит, тоже решил проконсультироваться. Вероятно, и убийцей той девушки, чьей-то там любовницы, мог быть профессионал. Но по виду Молинера я бы не сказала, что он доволен результатами беседы.

– Ни одной зацепки, пропади оно все пропадом. Все исполнено так, что не подкопаешься, и совершенно непонятно, чьих это рук дело. Какой-то тип с железными нервами… Работает он в одиночку. Вот и все выводы. Абаскаль дал мне пару контактов, можно будет попробовать ими воспользоваться – и больше ничего.

– А ты надеялся, что убийца оставил какие-то следы?

– Ну да, если честно! А дело получается совсем дохлое. Ладно, поглядим, ведь с какой-то стороны к нему все-таки надо подруливать.

– Да, не шутка.

– Не говори! Послушай, если у тебя есть время, пойдем выпьем кофе? Абаскаль с тобой все равно пока побеседовать не сможет, ему только что позвонили из Мадрида.

Мы неспешно отправились в “Золотой кувшин”. Настроение у Молинера было хуже некуда, он все время ругался, проклинал и убийства, за которые не знаешь, с какого бока взяться, и то, что у нас, полицейских, нет никаких выходов на наемных убийц. Мы с Молинером довольно редко общались, но, насколько я помнила, он обычно излучал оптимизм и был человеком вполне доброжелательным. И вдруг, когда перед нами уже стояли чашки с крепким кофе, он пристально на меня посмотрел и сказал:

– Петра, ты ведь два раза была замужем, правильно?

Удивившись резкой перемене темы, я попыталась отшутиться:

– А что, киллеры предлагают тебе брачный союз?

Он ответил, изумив меня еще больше:

– Нет, они ничего хорошего мне не предлагают, а вот моя жена хочет меня бросить.

Ну и как следует себя вести, услышав такого рода признание от едва знакомого человека? Тихо улыбнуться? Нет, разумеется. Поэтому я скроила серьезную мину и выдавила из себя:

– Упаси Господь!

– Да, но тут хоть Господа Бога призывай на помощь, хоть черта рогатого, она все равно уйдет.

Я попробовала спокойно оценить ситуацию. В конце концов, нет ничего странного в том, что кто-то вздумал пожаловаться тебе на жизнь. Обычно людям хочется поговорить о таких вещах с кем-нибудь малознакомым. Я рискнула спросить:

– А почему она от тебя уходит?

– Понятия не имею, Петра, не знаю, честно. И в том, что между нами случилось, я способен разобраться не лучше, чем в убийстве этой бабы, которым сейчас занимаюсь. Я в полной растерянности, как на духу тебе признаюсь.

– А она, она-то что говорит?

– Она говорит, что за те десять лет, которые мы прожили вместе, я никогда по-настоящему ею не интересовался, что она не нравится мне как личность, что она никогда не чувствовала себя героиней в нашей истории. Можешь такое объяснить? Героиней! Чего она хочет – чтобы я разыгрывал перед ней любовные сцены, как в кино?

– Ну, у тебя ведь всегда работы было выше головы, а нам, женщинам, иногда нужно особое внимание. Но, будем надеяться, скоро она выйдет из кризиса.

– Ага, только у выхода ее будет ждать другой мужчина.

– Что ты хочешь сказать?

– Что она уходит к мужику, который намного моложе ее. Тренер из спортзала, она у него там занималась, если вдаваться в детали.

Я не знала, как на это реагировать. Тушé! Что ж, выходит, мы, женщины, начинаем летать все выше и выше. Что ему можно ответить? Что меня это радует, что в глубине души я считаю настоящим рывком к свободе то, что его жена решилась уйти, раз не чувствовала себя с ним счастливой? Но Молинер смотрел на меня так, словно ждал официального заключения, сделанного от лица всей женской половины рода человеческого. Я прочистила горло. И вдруг сообразила, что даже не знаю его имени.

– А дети у вас есть?

– Нет.

– Тогда это будет легче, ты не думаешь?

– Для кого легче?

– Понимаешь, я не знаю, что тут сказать. К тому же я не знакома с твоей женой…

– Но ведь у тебя свой, женский, взгляд на такие вещи, и ты уже дважды разводилась, значит, можешь что-то мне объяснить.

Я не переставала удивляться. Как объяснить моему коллеге, что каждая женщина думает по-своему, что не все мы разделяем какие-то общие взгляды на жизнь, что нет у нас коллективного женского сознания, а играют свою роль характер, мировосприятие, эпоха и воспитание, ведь не были же по одной мерке скроены, скажем, Мэрилин Монро и Мария Кюри. Но, если честно, я боялась, что будет очень трудно внушить ему хотя бы минимальное представление о женском мире, поэтому и решила выкрутиться с помощью банальных фраз, это ведь всегда и в любых обстоятельствах служит надежным средством:

– Послушай, главное – полное спокойствие. Дай ей все как следует обдумать, не дави, не делай никаких глупостей.

Он мог бы послать меня ко всем чертям, но, очевидно, я отыскала какую-то скрытую пружину, которая продолжала действовать вполне адекватно. Он явно взял себя в руки:

– Спасибо, Петра. Да, конечно, никаких глупостей. Я ведь много на что за свою жизнь успел понасмотреться, поэтому даже к краю пропасти никогда не позволю себе приблизиться.

Мне тоже стало спокойнее. Я не знала, на какие безумства способен Молинер, но, когда человек имеет доступ к оружию, всегда лучше, чтобы он воспринимал события хладнокровно.

Входя в кабинет Абаскаля, я больше думала о недавнем разговоре с Молинером, чем о предстоящем деле. И то, что я узнала от Абаскаля, не заставило меня скакать от восторга. Он был опытным полицейским, и, по его мнению, расправиться с Вальдесом вполне мог наемный убийца. Только вот зачем тому понадобилось уже после смерти перерезать своей жертве горло? Вскрытие показало, что он сделал это сразу после точного выстрела. Вывод напрашивался сам собой: предполагаемый убийца получил именно такое задание, то есть речь вполне могла идти о мести. Что-то вроде убийства по заранее намеченному плану.

– Такое часто случается?

– Нет, – признался инспектор. – Как ты понимаешь, заказывая убийство, подобные детали обычно не уточняют. Бывают случаи – скажем, при мафиозных разборках, – когда расправа должна выглядеть показательной; но если надо просто убрать кого-то с дороги, достаточно одного пистолетного выстрела – быстро и надежно.

– То есть можно сказать так: месть в данном случае маловероятна, но не невозможна.

– Да, именно так можно сказать применительно к данному случаю. Убийца выполнил заказ, выстрелив из пистолета, а потом уже не удержался…

– Если только он не хотел специально дать понять, что это месть, чтобы сбить нас со следа.

Абаскаль кивнул, соглашаясь и с такой версией.

– А что бы ты сказал про исполнителя?

– Я помогу тебе выйти на пару наших осведомителей. Они знают, кто пользуется таким оружием, но должен предупредить: вытянуть из них информацию будет очень трудно.

– А что, разве твои информаторы – не надежные люди?

– Профессиональное убийство – дело слишком серьезное. Спрашивать про киллера – все равно что помянуть дьявола. Опасная почва, это все знают.

Он протянул мне листок бумаги с именами и адресами. Я вздохнула. Меня тоже не соблазняла мысль соваться в эти дебри, и я, разумеется, предпочла бы заниматься сейчас простым ножевым ударом, нанесенным любителем, – такие истории нам знакомы и привычны. Потом инспектор обрисовал мне общую картину, касающуюся деятельности наемных убийц в Испании, и от этих сведений мне стало совсем тошно. По словам Абаскаля, еще несколько лет назад все киллеры здесь были иностранцами, людьми без гроша в кармане, и они часто проникали в нашу страну нелегально. Стоила их работа дешево – независимо от того, поручалось им избить кого-то или прикончить, да и полиция сравнительно легко отлавливала таких. Затем ситуация усложнилась: нанимать стали более подготовленных киллеров, но тоже иностранцев. Поймать их становилось все сложнее, потому что, выполнив заказ, они мчались в аэропорт с готовым билетом в кармане, и к поискам приходилось подключать Интерпол. Цены подскочили до полумиллиона песет за один заказ. А раз деньги платились завидные, то свои услуги начали предлагать испанцы. Для них главное – гарантия безопасности, потому как они редко хотят бежать за границу. Они действуют крайне осмотрительно, и мало кто готов сдать их полиции, иначе как за весьма приличную сумму. К сегодняшнему дню гонорар за одно убийство поднялся до двух миллионов песет. Некоторые нашли себе крышу в виде контор по выбиванию долгов. Мы эти конторы тщательно проверяли, но ни разу ни в чем таком уличить их не удалось.

– Тебя послушать, так Испания – идеальное место для киллеров.

– Виной всему наш хороший климат, вот иностранцы и повалили сюда снова – на сей раз мафиози или просто уголовники, бежавшие от правосудия. Сама знаешь, во что превратилась Марбелья.

– Да, и полагаю, охота на такого крупного зверя – дело не самое легкое.

– Правильно мыслишь, Петра, так что держи глаза пошире, даже если в них налетит пыль.

Конечно, подумалось мне, всегда одно и то же: пыль в глазах и грязь на обуви – мало кто позавидует такой жизни.

Гарсон ждал меня в комиссариате, приготовив полное досье. Я вручила ему записку Абаскаля с именами двух осведомителей. Он глянул на них своими добрыми оленьими глазами, потом нахмурился.

– Что-то знакомое? – спросила я.

– Нет, эти – не из моих людей. Мои – мелкие пташки, инспектор. С их помощью нам никогда не выйти на киллеров.

– Разумеется, ведь наемные убийцы – это своего рода элита.

– Хорошие, да. А плохие обычно бывают из самых отбросов, из тех, кому падать ниже уже некуда. Их мы ловим дня за три. Они или принадлежат к маргинальным группам, или безнадежно больны, так что терять им уже нечего, или это обычные уголовники, которым срочно понадобились деньги. Халтурщики, одним словом.

– Наш-то на халтурщика мало похож. Абаскаль считает, что это настоящий профессионал.

– Тогда от моих информаторов, как я и сказал, толку – шиш. Не беспокойтесь, я этим займусь и допрошу обоих.

– Нет уж, я сама с ними побеседую.

– Это небезопасно. Любой осведомитель может быть двойным агентом.

Я какое-то время с улыбкой смотрела Гарсону в глаза, пока он не смутился.

– Что-то не так? – спросил он наконец.

– Разве мы заключили с вами некий негласный договор, Фермин? Мол, вы берете на себя самое опасное, а я – что попроще?

– Да нет же, нет, инспектор. Я просто хотел показать себя джентльменом.

– Именно так я и подумала.

Он глянул на меня с досадой. И был бесконечно прав, придя к выводу, что не заслуживал начальницы вроде меня.

По правде сказать, фигура киллера, маячившая за этим убийством, сильно меня беспокоила. За время работы в полиции иметь дело с киллерами мне еще не случалось. И я очень мало что про них знала. Однако, признайся я Гарсону в своих затруднениях, у него тотчас возникло бы желание меня защитить, а этого я допустить не могла. Когда Гарсон начинал проявлять отеческую заботу обо мне, он становился совершенно несносным. Я должна быть осмотрительной, удерживать равновесие и не брать на себя никакой ответственности, прежде не изучив как следует ситуацию. А еще нам сообщили, что записная книжка Вальдеса, как назло, тоже никаких следов не давала. Мы по-прежнему находились в тупике. В книжке имелись номера телефонов либо коллег-журналистов, либо людей из близкого окружения Вальдеса, скажем, дантиста.

Барселонский журнал, где работал Вальдес, не был, строго говоря, таблоидом. Он определял свое направление как “новости для женщин” и назывался “Современная женщина”. Я придирчиво его изучила, прежде чем явиться в редакцию, но не нашла ничего, что можно было бы посчитать новостями в привычном значении этого слова. Мало того, все, о чем там сообщалось, запросто могло происходить, допустим, в Древнем Египте. Моды, макияж, прически, дизайн, кулинарные рецепты, а также кое-какие сплетни из жизни актеров или представителей светских и финансовых кругов. Именно в разделе, отданном под сплетни, и помещалась колонка Вальдеса. Я прочитала ту, что была у меня под рукой, не надеясь обнаружить что-то исключительное. И была права. На сей раз Вальдес обратил свое внимание на телекомментаторов, хотя упомянутых там имен я никогда даже не слышала. Писал он также о певцах и танцорах, тоже мне не известных. А вот его стиль – полный яда, напористый и оскорбительный – я узнала сразу. Правда, мне трудно было понять, зачем печатать материалы такого рода в женском журнале. Неужели даме, решившей узнать, как бороться с целлюлитом, или как правильно одеться к званому ужину, или как приготовить морского леща, захочется заглянуть в помойную яму, устроенную Вальдесом. По сути своей все, что предлагал журнал читательницам, носило характер умиротворяющий и совершенно чуждый агрессивности. Разве имелась какая-то логическая связь между рекомендациями по поводу модных штор для гостиной и описанием скандальных подробностей развода некой пары из актерской среды? Но следом у меня возник другой вопрос, наверное, столь же нелепый, как и предыдущие, и он заставил меня вернуться на несколько страниц назад. Я нашла раздел, посвященный домашнему интерьеру. Вот оно! Раздел вела женщина – Пепита Лисарран. Фотографии ее не было. Мне почудилось, что стиль мебели, представленный в ее статье, чем-то напоминал то, что я видела в квартире Вальдеса. Однако я была недостаточно сведуща в искусстве дизайна, чтобы выделить конкретные детали. Схожим казалось мне все: шторы неброских тонов, картины, лишенные индивидуальности… Да и сам текст не помог узнать хоть что-нибудь о личности авторши. Она могла быть как молодой девушкой, так и дамой средних или даже преклонных лет. Про кресло бутылочного цвета она писала: “Теплые тона обивки в сочетании с формой кресла, рассчитанной прежде всего на удобство, обещают нам долгие часы чтения и отдыха. Это само наслаждение на четырех ножках”. Черта с два кому-нибудь удастся выразить свою личность, описывая кресло! Если бы мне поручили сочинить несколько строк на такую тему, я бы наверняка тоже не выжала из себя ничего, кроме штампов и банальностей. И тотчас меня заинтересовал вопрос: а что придумает Пепита Лисарран в следующем номере, когда ей придется рассказывать уже про другое кресло? Однако совсем не эти вопросы должны были волновать меня сейчас, просто я невольно заразилась царившим в журнале легкомысленным и фривольным настроением. А вдруг оно будет неотделимо и от расследования, которым мы вплотную занялись?

Я отправилась на поиски Гарсона.

– Младший инспектор, вам придется пойти со мной в редакцию “Современной женщины”.

– Я пока еще занят подготовкой материалов для нашей поездки в Мадрид.

– Закончите позднее, я очень хочу, чтобы вы пошли со мной.

– Не в обиду вам будет сказано, инспектор, но на беседу с бандитами вы меня брать с собой не желаете, а вот в женском журнале вам без меня вроде как не обойтись. Хоть режьте, не в силах я этого уразуметь.

– У меня может сложиться весьма субъективное мнение, и я хочу проверить свои выводы на вас. Теперь понятно?

– Еще меньше прежнего.

– Ладно, это не имеет значения. Если бы мы делали только то, что нам понятно, мы бы всю свою жизнь не вставали с кресла – наслаждения на четырех ножках.

– Как скажете, инспектор. Я всегда готов.

Гарсон счел за лучшее не спорить со мной – так обычно ведут себя с сумасшедшими. При этом он был уверен, что куда лучше было бы, если бы его шефом был Граучо Маркс[12]. А почему, собственно, я должна вести себя логичнее, чем общество, в котором нам выпало жить, общество, где типы, подобные Вальдесу, пользуются успехом – пока их, конечно, не ухлопают – и где в каждом номере журнала непременно надо описать очередное кресло?

Редакция журнала “Современная женщина” располагалась в цокольном этаже здания на проспекте Диагональ. Возглавляла ее женщина лет сорока, которая сразу словно постарела лет на десять, узнав, что мы из полиции. Ее гламурное мировосприятие просто не выдержало подобного удара. Она занервничала и никак не могла сообразить, следует ли выражать нам соболезнования, как если бы мы были родственниками погибшего, или достаточно будет держаться соответственно своему профессиональному статусу. На нашу беду, она выбрала первый вариант и пустилась в непомерные восхваления покойного, конца которым не было видно. Терпение мое лопнуло, и я довольно резко ее оборвала:

– Сеньора, мы уверены, что Вальдес был хорошим журналистом и замечательным товарищем, но вы же не станете отрицать: многие считали его самым настоящим сукиным сыном. Не станете?

Щеки ее сделались густо-пунцовыми, и это было особенно заметно по контрасту с красивой белой шелковой блузкой. Она забормотала:

– Инспектор, я…

Гарсон явно счел мою резкость излишней и поспешил взять на себя роль переводчика:

– Инспектор Деликадо хочет сказать, что, учитывая остроту статей сеньора Вальдеса, нетрудно предположить, что он нажил себе немало врагов. Не знаете ли вы, не получал ли он угроз, или, возможно, кто-то выражал свое возмущение – по телефону либо в письмах?

Она очень решительно замотала головой.

– А был у него в редакции свой компьютер?

– Да, он писал статьи здесь, но потом все черновики удалял. Он был очень-очень осторожен, как вы, надеюсь, уже знаете. Если желаете, я попробую скопировать для вас на дискету его архивы, но боюсь, там пусто.

– Вы можете сделать для нас и еще кое-что. Скажите, а редактор, которая ведет отдел интерьеров, сейчас в журнале?

Она глянула на меня так, словно мой вопрос был верхом эксцентричности:

– Да, разумеется, она занята своей работой.

– А если мы на несколько минут отвлечем ее?

Пока сеньора куда-то ходила, Гарсон слегка меня подколол:

– Что, тоже решили поменять мебель в гостиной?

– Теперь понимаете, зачем вы нужны мне в редакции – чтобы в случае надобности послужить противовесом моей субъективности.

– Ну, для начала ваша субъективность уже сыграла свою роль.

– Что вы имеете в виду?

– Вы резковато вели себя с главным редактором.

Я понизила голос:

– Этот журнал меня просто бесит, Фермин.

– А ведь он почти не занимается сплетнями!

– Знаю, но… Ладно, потом объясню.

За дверью раздались шаги, и в кабинет вошли главный редактор и Пепита Лисарран. Она была миниатюрной, не красавицей и не уродкой, но сейчас выглядела напуганной… Неужели мы видели перед собой любовницу Вальдеса, женщину, которая сумела тронуть его каменное сердце и ради которой он готов был изменить свою жизнь и уже изменил свою гостиную? Откровенно скажу, так вот сразу, с первого взгляда, ответить на этот вопрос я бы не рискнула. Если судить по внешности, она не принадлежала к тому типу женщин, ради которых мужчина согласится хоть что-нибудь переменить у себя дома, даже воду в вазе. Но Вальдес был не из числа обычных мужчин, на самом деле он вполне мог увидеть в этой невзрачной тихоне идеальный противовес собственному буйному нраву. То, как держалась сейчас Пепита, тоже не вызывало особых подозрений. На лице ее застыла подходящая к случаю мина – ведь убили ее коллегу.

Как я легко догадалась, редакторша решила присутствовать при нашей беседе, поэтому я поспешила непонятно за что ее поблагодарить, и она, уловив намек, удалилась.

– Простите, но мы всего лишь хотели задать вам несколько вопросов о вашем коллеге сеньоре Вальдесе.

– Слушаю вас. – Ее тоненький голосок дрожал, а в круглых глазах, казалось, навечно поселился страх.

– Вы поддерживали отношения с сеньором Вальдесом вне работы?

– Нет, конечно. Мы даже кофе ни разу вместе не пили. Эрнесто надолго в редакции не задерживался. Писал статью – и все. Он ведь каждую неделю ездил в Мадрид из-за своей передачи на телевидении, работать ему приходилось ужасно много.

Я заметила, что она слишком торопилась, порой опережая наши вопросы, и слова лились из нее неудержимым потоком. Для детектора лжи это было бы плохим признаком.

– А вы не помогали ему в оформлении квартиры, вы ведь в таких делах профессионал?

– Я? Нет, он меня ни о чем таком не просил.

– Где вы были двадцать третьего числа в девять вечера?

– На конференции, посвященной дизайну, она проходила в отеле “Мажестик”. Мне поручили написать материал для журнала.

– И вы, разумеется, готовы это доказать.

– Да, я была аккредитована вместе с другими представителями прессы, и у меня есть фотографии, где меня сняли во время заседания рядом с коллегами.

Как только мы сели в машину, Гарсон заявил, что, на его взгляд, алиби у Лисарран надежное. А еще, как он считал, ей не было никакого резона врать относительно своих отношений с Вальдесом. Она ведь могла, ничем не рискуя, сообщить, что по-дружески помогла ему получше обставить квартиру.

– Это вряд ли! Тогда бы получалось, что она бывала у него дома, что она может знать убийцу… короче, у нее могли бы возникнуть сложности.

– Но зачем ей врать, если мы без труда докопаемся до истины, скажем, опрашивая других журналистов, работавших вместе с ними?

– Насколько я понимаю ситуацию, они держали свои отношения в тайне. Вокруг таких, как Вальдес, всегда вертится куча людей, которые только и поджидают удобного случая, чтобы покопаться в их частной жизни.

– Инспектор, вы потащили меня с собой якобы для того, чтобы я дал вам знать, когда ваша субъективность перехлестнет через край. Так вот – даю вам об этом знать.

– Доказательством моей объективности, к вашему сведению, служат кисти.

Гарсон отвел взгляд от дороги, чтобы полюбопытствовать, какого голубя я на сей раз вытащила из рукава.

– А при чем здесь кисти?

Я помахала у него над ухом номером “Современной женщины”:

– На фотографиях в разделе дизайна все украшено большими кистями цвета корицы: шторы, обивка кресел, скатерти… И вот ведь какое совпадение: в гостиной Вальдеса повсюду висят точно такие же.

– Ну и хрен с ними, с кистями, небось это сейчас модно!

– Нет, Гарсон, просто вы ничегошеньки не смыслите ни в моде, ни в дизайне!

– Да я и вообще ни в чем ничего не смыслю, правда ваша. А еще я не понимаю, с чего это вы вдруг так возненавидели этот журнал.

– Я вам уже пыталась когда-то объяснить. По-моему, такого рода женские журналы еще хуже, чем журналы, посвященные сплетням. В конце концов, любовные истории знаменитостей – тема общая, а вот то, к чему стремятся здесь, – это настоящее рабство для женщин.

Я воспользовалась остановкой перед светофором, чтобы показать ему несколько мест:

– Вот, прочитайте, пожалуйста. Раздел, посвященный красоте: ухаживай за своей кожей с помощью соответствующих кремов. И тут же на выбор: очищающий, утренний, вечерний, для солнца, для после солнца, для кожи вокруг глаз, для кожи вокруг губ, для отшелушивания мертвых клеток, для тела, для бюста. Раздел здоровья: здоровые диеты для похудения, для того, чтобы волосы были блестящими, чтобы ногти были крепкими. Гимнастика на каждый день. Сеансы ультрафиолетового облучения. Возможности косметической хирургии: веки, липосакция, увеличение или уменьшение груди, увеличение губ. Раздел кулинарии: меню, чтобы твоя семья каждый день питалась по-разному. Раздел дизайна: иди в ногу с модой. Ты сама сумеешь сменить обои.

Наша машина уже какое-то время снова ехала.

– Ну что, продолжать?

Младший инспектор помотал головой и погрузился в тяжелое молчание. Я решила, что он обдумывает услышанное, и даже понадеялась было: а вдруг наши мысли совпадут?

– Вы думаете, женщина способна заниматься всем этим одновременно? Думаете, у нее в голове или в распорядке дня останется место для чего-то по-настоящему интересного, ну хотя бы для личных радостей?

Гарсон по-прежнему молчал. И я уже собиралась продолжить свою речь, становившуюся все более пламенной и воинственной, когда мой спутник выдавил из себя:

– Но ведь мы, мужчины, тоже читаем спортивные журналы и газеты.

– Ну и?..

– И если тебя слишком волнует место твоей команды в турнирной таблице, смена тренеров, очки в лигах, заявления игроков и прочая ерунда, ты тоже рискуешь кому-то показаться ненормальным.

– Ну наконец-то мы с вами хоть в чем-то пришли к согласию! В первый раз за целый день. Вы закинете меня домой, Фермин? На сегодня с меня хватит.

– А кисти?

– Что?

– Как вы намерены поступить с Пепитой Лисарран?

– Постараемся, чтобы ее опознал Мальофре.

– Что?! И каким образом, позвольте спросить, вы собираетесь это проделать?

– Что-нибудь придумаю. Сейчас у меня просто нет времени на размышления, вернее, пора начать размышлять, каким кремом намазаться, прежде чем натянуть пижаму.

Подойдя к двери, я заметила свет на кухне. Боже, неужели я могла забыть про Аманду? Ни в коем случае. Я прекрасно помнила, что она известила меня о своем приезде, и я даже запланировала ужин в одном из ближайших ресторанов. Открыв дверь, я окликнула ее. Сестра тотчас откуда-то вышла, и я поразилась, насколько ее подлинные черты стерлись из моей памяти за время, прошедшее с нашей последней встречи. Ощущение получилось странное: искренняя радость переплеталась с сознанием, что все эти месяцы я была лишена общения с дорогим мне человеком.

Мы со смехом обнялись прямо в прихожей, нас радовало, что, в конце концов, мы все-таки чувствуем себя сестрами. И тут, почти сразу же, я увидела, как Аманда перешла от смеха к слезам.