Читать книгу Вольер (сборник) - Алла Дымовская - Страница 6

Не знать, не сметь. Слова разные, а внутри – одно и то же. Тим бы не задумался об этом, если бы не жуткая необходимость. Он и до сих пор не мог умом своим дойти до толкования того, что случилось. Нет, не в прибытии Радетеля было дело. Хотя и оно, конечно. И рука на плече, и небывалый холод. Все это пустяки сущие. А только на следующий день после тех памятных событий пропала Аника. Да-да, пропала. Совсем.

Такое это оказалось горе, что он и понять не сумел так, чтобы сразу – это действительно произошло. Еще вчера была, а теперь нет. В поселке поговаривают, дескать, сбежала, не сказавшись ни отцу, ни матери. В доме родительском, Марта и его жены Хло, и теперь плач стоит. Как же так? Но Тим-то уверен – никуда Аника не сбегала. Куда ей бежать-то, сами посудите? О ВЫХОДЕ на новой границе она знать не знала. А и знала бы, дальше что? Тим и сам-то дальше той окаянной ИНСТРУКЦИИ не продвинулся.

И потом. Никаких просьб Аника цветным шарам не подавала. Ему бы первому сообщила, если бы вдруг захотелось ей на переселение по обмену. Но не могла она захотеть. Зачем? Ведь не сирота. Не семья у нее даже, а полная чаша заботливых родичей. Старший брат ее недавно женился, обзавелся домиком, все чин по чину, с верандой и с красным петухом на крыше, «дровосеки» выстроили ему по соседству. Каждый день в гости на родительский двор, в сестре души не чаял, не говоря уж про мать с отцом. И вообще, какой может быть обмен без их согласия, Аника еще не получила вторую зрелость. А уж что ни Март, ни Хло на то не соглашались и не заикались ни разу – ясно, как день. Вон как убиваются по дочери.

Как же тогда он, Тим? Неужто лукавила она, когда шептала ему на ухо и убегала. Шептала и убегала. Никто, кроме Тима, ей не нужен. И никогда нужен не будет. Вот только чуток они еще подождут и, когда придет разрешение, сразу поженятся. И все в поселке того ждали, давно не секрет. Малыши дразнили даже до стеснения, но все равно было приятно. Как же так? Отец смотрит на него другой уж день жалостливо, будто на кошку, что по неосторожности ногой пнули и забыли. И братишка его, Радетелем данный, тоже смотрит, хотя не понимает до конца, что случилось и почему на Тима так смотреть надобно.

Ну пусть. Пусть и лукавила. Да разве он, Тим, заставлял? Второй завет он чтил свято. Да и не захотел бы иначе. Раз она не хочет. Выходила бы себе хоть за толстяка Туора, подумаешь, он бы слова не сказал. Даже если бы за красавчика Мика, все равно бы не сказал. Она в других поселках и не знает никого, чтоб сбежать, скажем, по большой любви. Откуда и знать-то? К кому бежать в таком случае? Загадка, и все тут. И загадка страшная. Отец ее, Март, тот прямо с ума спятил, решил, в реке утонула. Да в какой реке, если один из «дровосеков» попроворней завсегда на мостках дежурит, не было такого, чтобы пропустил и спасать не кинулся! В поселке всего-то однажды и вышло ненароком, чтоб прежде срока кто в нижние земли спустился по своей или чужой воле, минуя Дом Отдохновения. Дедуля Леля-«курносика» полез раз на дерево – понадобилось, вишь ты, заброшенное воронье гнездо, больше от старости да от дурости полез, ну и сверзился с верхней ветки, даже «колдун» его костей не собрал. И то сказать, дряхлый совсем был, ему можно. А Тим видел, собственными глазами видел! Как солнечный свет свят, видел! Март, бедняга, черный лицом, и перед своим «домовым» на колени падал, и перед «дровосеками» в пыли валялся, лишь бы дочку разыскали, живую ли, мертвую ли, но только чтоб отыскали. А толку? Дно обшарили, да не один «дровосек», а все, которые в поселке были. Никого, конечно, не нашли. Тим вместе с Симом и Марийкой каждый чердак, каждый закуток облазили и в Лечебнице тоже. И не было ни единого человека во всем «Яблочном чиже», чтоб на порог их не пустил и не позволил смотреть по дому. Фавн тоже с ними ходил. Не звал его никто, а вот же увязался. За голову свою держался, раскачивался и подвывал тихонько, и то под кровати заглянет, то в умывальню, не было бы Тиму так плохо, рассмеялся бы. Неужто Аника стала бы целый день под чужими кроватями прятаться? Это Фавн от беспомощности, сообразил он потом. Может, из-за тех двух елочек помочь хотел, может, еще почему. Вдруг и вину заглаживал, еще свежо в памяти, небось, его «зашибу, не то!». Только Тим не в обиде, скорее Фавна даже жалко. Однако помощи от него не вышло нисколько, старик сам это понял, оттого и глупил, и завывал, но Тим ему все равно благодарен за участие, за то, что ходил следом. Пусть и не его это дело. Кто ему Аника? И на что ему Тим?

Прикидывал еще и вспоминал. Может, чем обидел ее днем раньше? Или наболтал чего не надо? Да куда там! С оранжевого часа только и знали оба, что с мальчиком Нилом возиться. Как оно было? Показали мальчонке старую детскую комнату Тима – понравилась. Хотя и сказал, мол, видел похожее и даже куда лучше. Но и у Тима хорошо. Воспитанный братишка, молодец. Значит, память ему не совсем отшибло. А может, он просто не желал припоминать. Старики говорят, такое бывает. Если родители, скажем, захотели воли вольной отдельно друг от друга, да и подались в разные стороны по обмену. Ребятенка тогда чаще всего Радетель отдает на иное поселение. Чтоб не маялся сердцем и не думал, будто его бросили, и не страдал зря. А так как бы в чужом поселке он – отдельный человечек и сам по себе. По достоинству. И с именем не все так страшно оказалось. Он опять сам спросил Нила, чуть попозже, когда тот уже лопался от «нянькиных» пирогов. Ну уж она и расстаралась, выдала в окошко и яблочные, и с острой начинкой, и вкуснейшие с жженкой! Гостя, поди, встречала, старая, вредная железяка! У «нянек» не положено объедаться, за этим они зорко следят. Хотя толстяк Туор чуть не с рождения сидит на одних постных грибах с луком, а все равно жир прет из него, будто кто воздухом накачивает изнутри. Ну вот, спросил он Нила:

– Как это ты не помнишь своего имени? И почему тебе Радетель его дал?

– Ничего он не давал, – говорит, а у самого рот набит.

И рассказал. Имя было как имя. Только длинное и запоминать его трудно. Да и нечасто вроде называли. Вроде жил он один в пустом доме, и вроде это тоже был поселок, но других домов в нем стояло мало. Может, один или два всего. Это он приврал, конечно, для красоты. Где это видано, чтоб добропорядочный поселок был из одного дома, тем более пустого? А теперь, как сюда попал, то пусть лучше зовут его Нил. Очень похоже на его прежнее имя, но покороче, ему нравится. Тим еще стал сокрушаться про себя, что же это за родичи такие неумные, зачем мальцу заковыристое прозвище дали? Видно, совсем не нужен был. Ну ничего. Зато теперь у него славный братишка есть. Нил, так Нил, имя хорошее. Хвала Радетелю, что исправил неправильное.

Потом, когда пироги все съели, повели мальчугана в Зал Картин, значит, на крошку Мод смотреть. Тим смотрел тоже. Оттого, что Аника попросила. Иначе стал бы он! Но за компанию улыбался снисходительно в положенных местах. Ей приятно было, он же видел. Девушкам вообще приятно парнями командовать, если те захотят, конечно, – это уж их дело, слушать или не слушать подружек. Тим обычно слушал. Так что незачем Анике бы обижаться. После, когда история кончилась, еще катались на реке. Затем много чего делали, он уж не упомнит. В основном Тим на соседские расспросы отвечал, вежливые, будто невзначай: как это было, когда Радетель руку на плечо. Страшно или приятно. Надоело даже. Но и людей понять можно, в кои-то веки живой бог к человеку снизошел. Поэтому отстанут не скоро, с тем и смирился. Главное, мальчик Нил тем временем перезнакомился с соседской малышней, дальше бегал сам по себе, на Тима и Анику не обращал внимания, известно, у ребятишек свои забавы. До самого ужина бегал. А Тим с приятелями играл в стукалочку до темноты, забрал у Мика изрядный кон, Аника в ладоши хлопала, так сильно радовалась. В синий час все разошлись по домам. Больше ничего, стоящего внимания, не произошло. До утра. Пока не сделалось известным, что Аника пропала.

И вот теперь, к позднему вечеру второго дня, что уже минул с ее исчезновения, под душу рвущий вой Марта и его жены Тим озарился мыслью. Смятенный поселок волновался, не спал, свет горел в окнах, «домовые», будто бы растерянные, сновали по лестницам вверх и вниз, то наблюдая за спящими детишками, то крутились бестолково под ногами, разливали по стаканам имбирную шипучку, которую никто не пил и не просил. В столовой их собственного дома, за той же нетронутой шипучкой сидели отец и тетушка Зо, молча держались за руки. Уже давно шел черный час, но никто не ложился.

Да и мысль пришла к Тиму не сразу. Сначала и он сидел, молчал, слушал стоны, доносившиеся с Мартова двора, глядел и надеялся, вот, может, теперь-то надумают они пожениться, отец и тетушка. Хорошо бы. Зо давно вдовеет, вместо ее муженька, вялого и смутного, ко всему на свете равнодушного увальня (И как он снялся-то с места? Наплел, будто страсть хочется побродяжничать, да разве не во всех поселках одно и то же?), как раз и прибыл по обмену Яго. Но тетушка его не заинтересовала, да и стара для него. А вот отец в самый раз. Жаль только все никак он не мог опомниться с той поры, как ушла мать Тима. Сказала, что устала. «Колдун» все ее лечил, лечил, наверное, решила – хватит и ушла. В Дом Отдохновения. По своей воле. И больше не вернулась, это понятно.

Стало быть, глядел он на них. На отца и на тетушку Зо. И как молния сквозь беспросветную, черную тучу этого часа полыхнула мысль. И гром раскатами прокатился, словно по всей голове, от уха до уха. Словно мысль эту он сам в своем уме и произнес во весь голос. Даже оглушило его на мгновение. Искать Анику надо не здесь. А там. Где это «там», стоит ли объяснять? Как он будет искать, куда пойдет, Тим старался не думать. Потому что не знал. А не знать, это – то же самое, что не сметь. Это он понял, наверное. Если думать о том, чего ты не знаешь, то ничего и не сделаешь. А не сделаешь, то Аники рядом не будет, скорее всего, никогда. С чего бы начать, вот вопрос? Внутреннее, не высказываемое ощущение велело ему начинать с ИНСТРУКЦИИ. Разум возражал. Он, разум, вещал иное – сейчас ночь, самое время, в воздухе полно разноцветных шаров, пойди, попроси один из них, а хоть бы и все сразу, дойдет до Радетеля, он поможет. Только родичи Аники и без него, наверное, попросили, не безумные же они, чтобы упускать такую возможность? И с чего бы его моления принял Радетель ближе к сердцу, если оно у него вообще есть, чем плач ее матери с отцом? Но разум продолжал уговаривать – напомни ему, богу живому, как вышел ты к мальчику Нилу, вдруг и отзовется, он милостив. Ибо так гласит закон. Слушайся и почитай, и будет счастье. По разуму все выходило так. Так, да не так – отвечало чувство, которому нет названия.

А почему? Потому. Тим уловил, что именно пыталось сообщить ему через препоны сознания это безымянное чувство. Рука. Все дело именно в руке, что опустил Радетель ему на плечо. Хочешь, обманывайся и не смей, а хочешь, признай и, убоявшись, иди дальше. Вольному воля. Вот это самый поворотный миг и есть. Это он понял тоже. И сказал опять сам себе. Рука была плохая. Злая рука. Не может у живого и милостивого бога быть такой руки. Чтобы все тепло из тебя сосала, хлад и тоску отдавая взамен. Что-то от нижней половины земли, которая для мертвых, было в этой руке. От вечного сна и от преждевременного ухода, от безвозвратности и от того, против чего и писан завет. Может, то не Радетель снизошел вовсе, а морок, какой случается в туманный вечер, может… ох свет ты мой!!! Если Радетели от чего-то хранят мир и без них иначе все в этом мире станет плохо, значит, есть некто такой, кто желает этому миру несчастья, как и всем, живущим в нем! Иначе зачем оберегать-то, да и от кого? Помилуй нас всех судьба, если правда! И как он, Тим, раньше не догадался? Оттого и не догадался, что прежде все шло хорошо. Незачем ему было догадываться-то.

Как первый библейский человек, в первый же раз столкнувшийся лицом к лицу со злом, еще не узнавший до конца, что это именно зло, Тим на некоторое время растерялся. И усомнился. Полно, да все ли так на самом деле? Очень хотелось, чтобы все было не так. И очень не хотелось знать. Не хотелось знать, как бывает иначе. Не знать и не сметь, слова разные – а все же одинаковые. Усомниться, значит – «сим победиши», но Тим до этого пока не дозрел, куда там! Его собственное знамя, небесный лабарум, еще не было соткано, даже крестоносный образ его еще не был явлен ни во сне, ни наяву. Полководец без войска, шаткий в вере, не видевший врага своего без забрала, лишь знающий твердо – враг его есть, но где он, неизвестно. Все это отступало на второй план, неважно – главное цель. Тогда можно и без войска. Где-то когда-то союзники найдутся, и нельзя сказать наперед: держи с ними ухо востро. Да и знамя – дело наживное, сгодится любая тряпка, лишь бы под ним удалось идти вперед.

Ночь прошла спокойно. Отец и тетушка Зо так и задремали за столом – выдохшаяся шипучка в стаканах, головы на скрещенных руках, мерное сопение, увядший от усилий «домовой» в углу, бедняга. Но Тиму нужен был здоровый сон в ожидании завтра. Ой как нужен! Потому он поднялся наверх, только бы в свою кровать. Думал, черта с два (ох, нельзя так ругаться, опять же почему нельзя и что значит «черт!»?) хоть на половинку часа сомкнет глаза. Ан нет, не так оно вышло. Едва коснулся головой подушки, едва успел подумать под «мышиный писк» – когда решение принято, то и беспокоиться незачем, едва успел удивиться – надо же, какая ясность теперь в нем, как уже и заснул. До самого раннего, голубого, воробьиного часа.

Утренний «Яблочный чиж» ничем не отличался от себя обычного. Но это лишь казалось поначалу. Тим вышел на крылечко, дожидаясь завтрака, – ни отца, ни тетушки Зо уже не было в доме, но мало ли куда им вздумалось пойти? К тому же Марту, например. С сочувствием или с помощью, хотя чем они-то могли помочь? Единственный, кто мог, как раз спокойно теперь стоял на крылечке, не торопился никуда, потому что спешка не была ныне подспорьем – он, Тим, должен действовать постепенно. Как его отец, когда настает время решительного и победного удара в городках-перевертышах: сначала прицелиться тщательно, потом отвести локоть, прищуриться в последний раз, проверяя, и вот – взмах, свист крутящейся биты, рассекающей воздух, и разлетается сложенная фигурка, переворачивается, чтобы собраться заново в иную, такую же стройную и красивую.

Все же, несмотря на тишь да гладь, поселок не был похож на себя. Будто бы он тоже шептал на ухо Тиму: «Ты не обращай внимания на мой привычный и благостный лик. А загляни внутрь меня. Тогда ты увидишь – долго еще не буду я таким, как прежде. Даже если неизменными останутся мои дома и залы, и колокольни, и соборные площади, нынешние, прошлые и грядущие. Все равно это лишь их внешнее лицо. Суть же изменилась. Потому что во мне поселился страх. Перед тем, что нельзя объяснить, перед тем, что нельзя поправить. Потому что исчез закон. Тронешь краеугольный камень – рухнет все здание. Потому что меня больше нет. Ты видишь перед собой лишь призрак. Я больше не „Яблочный чиж“, а кто-то другой. И так будет, пока не вернется мой мир и мой порядок вещей».

– Пока не вернется Аника, – сказал он вслух, но услышать Тима было некому.

Тим не просто должен вернуть ее. Он будет обязан рассказать, что произошло, как и почему. Даже если не захотят ему верить. Потому что иначе поселок не излечить. Отныне он – «колдун», сам себя назначил, ведь кроме него, выходит, некому. На Радетеля надежды мало. Тиму сделалось вдруг очень плохо. Не от страха, нет. Он уже знал и смел, и оттого для страха не было места. Но он остался в этом мире один, как та самая луна-бродяга, и не имелось у него отныне ни дома, ни семьи, ни покоя, ни веры. Все это он должен теперь создать для себя заново. Из чего? Да уж из чего придется. Кто знает, что встретится ему по дороге? Может, он и погибнет на ней. По своей воле – и на нижнюю сторону земли, в сонное царство мертвых, где душа его будет грезить вечно. Он не хотел. Но что делать? Оставаться, как есть, он хотел еще меньше.

Проснулся Нил, «домовой» с ласковой укоризной тащил его мыться, мальчик упирался, но не слишком сильно, скорее, ему было весело. Тим улыбнулся и погрозил ему с веранды пальцем – мол, слушайся и не капризничай чересчур. Тот состроил в ответ рожицу, но все же дал увлечь себя в умывальную.

Завтракали они вдвоем, отец так и не вернулся, наверное, застрял где-нибудь в гостях. Потом сразу же, как набил перемазанный рот остатками персикового варенья, братишка стал проситься на улицу играть. Тим, конечно, разрешил – погода чудная, чего же сидеть дома?

– Вот только погоди немного, и пойдем вместе, – попросил он мальчика. Хоть в этом радость, прогуляться по поселку, держа Нила за руку, может, никогда больше, а? Защемило сердце. Ну ничего, Нил вполне и без него обойдется.

Пока братишка играл в догонялки с «домовым», вернее сказать, мешал тому собирать со стола остатки завтрака, Тим поднялся к себе наверх. Он не представлял еще, что именно возьмет с собой в путь, но про одну вещь знал точно, и без нее было не обойтись. И приготовить ее нужно заранее, а лучше весь день с ней не расставаться. Мало ли что? Из дальнего ящика, где хранил старые детские сокровища – засохший жук-рогач, сиреневый коробок с ожерельем из гороховых зерен, смешной человечек из палочек и желудей, – вытащил он сверток из куска занавески (по сей день бедняга «домовой» не догадывается, куда пропала цветастая тряпка со слухового окошка). Сунул под мышку и пошел вниз к Нилу. Братишка все еще с визгом носился за «домовым» и от него, шалил, норовил сесть верхом, соскальзывал с гладкой туши, Тим и сам также забавлялся в детстве, «домовому», чай, не впервой.

– А что это у тебя? – заинтересовался неожиданно мальчик, остановился в беге, указывая на сверток, зажатый под мышкой.

– Сейчас покажу, – Тим присел к столу. Почему бы и нет? Мал, конечно, но вдруг будет ему интересно. Развернул. Не без затаенной гордости. – Сейчас покажу. Что это за штука.

Нил сунул любопытный носишко в сверток, что же там такое? Терпения не хватило дожидаться, пока новоявленный старший брат развернет до конца. И разочарованно отпрянул, и протяжно хрюкнул:

– Хм! Ну-у! Подумаешь! В моем прежнем доме такого добра полно было! Скука жуткая, – и хотел уже бежать дальше за «домовым».

– Постой! Что значит, полно было? – Тиму и в самом деле показалось, будто он не расслышал или понял не так.

– Ну, полно – это значит много, – небрежно, сквозь смешинку, отмахнулся Нил и быстро нырнул под стол с нарочно зажатой в руке грязной, пустой чашкой, «домовой» принялся ловить его поочередно за ноги.

– Я знаю, что «полно» значит много. Хочешь сказать, в прежнем доме, где ты жил, было много именно таких штук? – обескураженно спросил Тим, невольно он разглядывал «Азбуку» со всех сторон, будто видел впервые.

– И таких, и других, и каких угодно, – раздался голос из-под стола.

– Это называется «книга», – спокойно и рассудительно произнес Тим, хотя внутри его головы все смешалось в сумбурном безумии. Не может же быть!

– Да, вроде, – нимало не заинтересовавшись, отозвался Нил. Он брыкался, хохотал, «домовой» тащил его наружу, жалобно упрашивая быть молодцом и отдать чашку. – Я же говорю, тоска страшная!

– А ты смотрел, что в них? Хоть один раз? – продолжал выпытывать Тим, но уже сомневался, что это могло помочь.

– Ха, один! Да сколько пальцев на руках, да еще по стольку и еще по стольку! – довольно и хвастливо выкрикнул мальчик. Он опять одержал верх и лез дальше под стол – «домовой» слишком боялся причинить вред ребенку, чтобы тащить чересчур сильно. – Надоело. И тебе надоест. Кому они нужны. Это же не игрушки, а непонятно что. Ими кидаться удобно, больше и пользы никакой. – Было ясно, что Нилу совсем не хочется обсуждать столь чуждые и скучные ему предметы. И до книги в руках старшего брата ему нет вовсе дела.

– Может, покажешь мне, как нажимать на знаки, чтобы не ошибиться? – Тим и сам знал, как это делать правильно. Но вдруг и упускал нечто, теперь важное особенно.

– Да я не помню, – Нил вылез, наконец, из-под стола, вытирая вспотевший лоб тыльной стороной ладошки. – Как их не нажимай, веселья все равно чуть.

На том и покончили. Дальше Тим стал действовать, как собирался. Все должно обстоять будто бы обычно. Будто бы покойный гладкий день в череде сплошь похожих на него, и ничего кроме. Кто его знает, сколько чужих глаз в поселке? Те же летучие шары, например. Хотя теперь светлые часы, спят они, поди, по подземным норам – Тим однажды заглянул в такую. Гладкая, скользкая труба, наподобие огромной «плевалки» для гороха, темная, гулкая, ни зги не видно в ней на расстояние вытянутой руки – а Тим и руку совал от большого ума, хорошо хоть не голову. Откуда тогда в шарах искрящийся свет берется, притом все время разный? Если труба слепая и черная, как мрак земли.

Когда мальчик Нил убежал играть, он остался посреди площади один. Посмотрел вверх, на Колокольню Времени – разноцветные, полукруглые неодинаковые треугольники числом десять, сколько пальцев на обеих руках, – черный и самый большой, тот для ночного сна, и тоненькая, острая стрелка, ослепительно белая, она указывала на половину зеленого часа. Пора. Лучше сейчас, потому что сегодня предстоит много других дел и мыслей тоже. Тим вновь направился к домику Фавна. Ноги будто сами собой шли, точно за несколько дней дорожка эта стала знакомой, что и думать на ней не надо, куда идешь. Как же все это будет? Шаг-другой. Как будет? Еще один шаг. Что-меня-ждет? Что-ждет-меня? Шаг-шаг-шаг.

Хорошо, пускай. Разгадает он эту ИНСТРУКЦИЮ. И выйдет прочь за тонкую линию ярких, красных столбов. А там такое же поле и лес, и река. Он даже не знает, в какую сторону направиться. Это в поселке все знакомо и понятно. Пойдешь налево от площади – попадешь в Лечебницу, пойдешь направо – окажешься перед Залом Картин. У дубовой рощи – Дом Отдохновения. У реки, когда лето, – причал и лодки, а когда зима – каток. Но вот за столбами, там-то что? Если бы не Аника, может, он к этой ИНСТРУКЦИИ и на плевок бы не подошел, ну ее совсем, тем более в крапиву снова лезть! Врет, конечно, рано или поздно подошел бы все равно, иначе опять – не знать и не сметь. Просто раньше срока пришлось. Как же это его, Тима, так угораздило, что мир его вмиг перевернулся? Был он с одной стороны, а стал как бы с другой. Может, он умер уже и попал навечно в нижние земли, и все это ему теперь снится? Ну уж, дудки, не такой он тупой, чтобы сна от яви не отличить!

Насчет того, что тупой, это как раз верно. Куда идти и что там, за столбами? То же самое, пропади оно пропадом! Ведь их «Яблочный чиж» не один на свете. Вон сколько других поселков. В каком-нибудь вдруг и узнает новость об Анике. И в поселках тех есть свой ВЫХОД, а может, и ВХОД, и своя площадь, и своя река, и свое солнце. Вот с последнего и надо начинать. Идти вслед за солнцем. Куда оно уходит, в какую заводь ныряет остудиться и поспать до утра, туда ему, Тиму, и нужно отправиться. Потому что, где заканчивается путь здешнего солнца, там начинается путь другого. И у того, другого солнца, тоже есть свой поселок навроде «Яблочного чижа», это как пить дать. Только ежели дойдет он до чужого селения и там никакой Аники не окажется – про нее даже слыхом не слыхивали, то что дальше? Идти в следующий поселок, к следующему солнцу, и так до конца своих дней, что ли, скитаться будто луна-бродяга? Это если повезет, если не сгинет прежде. О Лжерадетеле лучше и не вспоминать совсем, ну его! Ага, не вспоминать. Ну, как начнет охотиться за Тимом!

Начнет, держи карман шире под горох! Чего ему охотиться, Тим не мышь, а он не кошка. Моментом из облаков громом пришибет, коли пожелает. Если настоящие Радетели это могут, то и поддельные, поди, не отстают. Только с чего бы сразу и пришибать? Именно, что мышкой, мышкой! Этакой серой, малой тварью земной. По кустам, по рощам, по норам. И нет его, Тима. Одно остается ему, что от поселка до поселка путь держать. До неба, чай, высоко, не допрыгнешь. Не кулаком же ему грозить в досаде, что не птица и летать не может.

Но главное, если малец не соврал. Если братишка его ничего не напутал. Есть на этой стороне земли такое место, где полным-полно всяких и всяческих книжек. Тим машинально ощупал, скоро и нервно, пестрый сверток под мышкой. И уж поверьте, он найдет. Пока не кончится земля и все солнца над ней, он будет искать и найдет. Ну сколько на этом утлом, плоском блине может быть местечек, подобных «Яблочному чижу»? Вряд ли так уж много. Это у Радетелей бездонные небеса, а людям столько места ни к чему. Чтоб по земле ползать, вообще много места не надо. Стало быть, если Аника жива (а ты не думай, что по-другому, не думай – иначе, как самому жить?), то разыщет он ее непременно. С книжной помощью или нет, но разыщет. Каждый кусточек облазит, каждую речушку обнюхает, каждый поселок обсмотрит. Не в заоблачную же даль умчали его отраду, да и что там человеку-то делать? И кто умчал? Лжерадетель, что ли? На кой грех ему, сверкающему и безглазому, ледяной нежити бесплотной, живое существо?

Фавн, как всегда, сиднем сидел в своей «качалке», выстругивал очередное кривобокое несчастье, а может, старое заканчивал? У ног его суетился «домовой», сопел недовольно, подбирал летящую стружку – будто время остановилось, такое у Тима возникло чувство.

– Привет тебе, Фавн, – издалека, не заходя на крыльцо, поприветствовал он старика. Уж очень памятно было его «зашибу, не то!», еще и до сих пор. Конечно, вчерашним днем следовал за ними Фавн неотвязно и по доброй воле, не помог ничем особенным, зато старался. Но вдруг ему иное в голову нынче взбрело? Возьмет и запустит в тебя елкой, хорошо, если промахнется. Если нет, тоже не беда, но обидно. И ничего Фавну за то не будет по завету. Не досаждай другому, когда он просит. А Фавн и не просил даже, закричал тогда, чтоб не приближался больше к нему Тим с расспросами. Но и Тим ничего не нарушает, так чтоб особенно. Издалека окликнул, захочет – отзовется, нет, его дело, обойдемся. К Фавну он пришел, скорее, для очистки совести, чем от нужды, и без того решение его неизменно. Разве выйдет какое подспорье, а не выйдет, что же, свои силы и своя голова на плечах есть.

– Привет и тебе, Тим, – мирно и на удивление покорно ответил на его зов старый Фавн, серебристые глаза его смотрели устало. Будто бы смирился он с присутствием Тима подле него, и лень отмахиваться даже, как от назойливой сонной осенней мухи. – Милости прошу, поднимайся ко мне, да и садись, коли охота есть, – пригласил он Тима. Сощурился на елку, обглядел корявину со всех боков, поцокал языком. Словно бы Тим ту елку просил, а он, Фавн, нарочно для него делал и теперь решил – не годится, просителю нужно обождать еще, пока он закончит и красоту наведет.

Посидели какое-то время в молчании. Фавн, тот все стругал свою елку, ох и безобразно у него выходило! Тим притих больше от смущения. Книжку переложил на коленки, но развернуть пока опасался. Мало ли что? Может, старик совсем спятил на склоне лет и впрямь кидаться начнет?

– Как пропала моя Аника, так и с концами. Что вчера искали, не нашли. Что сегодня, тоже не объявилась, – наконец произнес он, потому что, о чем же еще говорить. Да и Фавн, добровольный участник поисков, все это и без него ведал. Тим вздохнул скорбно: – Она была моя девушка. Мы жениться хотели. Теперь уж не знаю, как.

– Это верно, что не знаешь. Жениться одному трудно. Для этого дела двое надобны, – ухмыльнулся Фавн, но как бы про себя.

Издевается он, что ли, старый черт? Ругнулся Тим, едва сдержавшись, чтоб не вслух. Вчера еще бродил по поселку, да подвывал, да за голову хватался, а нынче глумиться вздумал? Но вдруг и сдуру ляпнул, тогда ладно. Хотя неаккуратные слова Фавна больно его уязвили против воли. С другой стороны, кто и когда особо сочувствовал старику, чтобы требовать теперь от него того же в ответ? Конечно, может, Фавн и сам не хотел, чтоб жалели его, и сам виноват, что одинок, никто ведь не заставлял. Но все равно он в своем праве.

– Вот, задумал я пойти поглядеть потихоньку. Что это за такая ИНСТРУКЦИЯ, – осторожно начал Тим (уж научился за эти дни осторожности, откуда что и взялось, сам диву давался). – Как думаешь, стоит?

– Отчего же не поглядеть, если охота есть, – безучастным, тусклым голосом отозвался Фавн. (Он-то, Тим, боялся и неспроста, будто старик опять грозить зачнет или еще какую пакость выкинет! Стало быть, зря!)

– А ты сам-то, может, знаешь, долго ли ту ИНСТРУКЦИЮ разбирать придется? Нет ли способа какого, чтоб сразу до самой сути добраться?

– Не знаю, – равнодушно ответил Фавн, все елочку стругал – когда тут отвлекаться по пустякам? Но словно бы вдруг и вежливость проявить захотел, все же одному не сахар. Наверное, прикинул: Тим ничего себе, пусть заходит время от времени, а для этого надо любезность показать. В общем, спросил: – Что это у тебя, в свертке? – и голос его дрогнул надеждой.

Думал он, одержимый и старый, будто ему чурочку-деревяшечку какую в дар принесли – решил Тим про себя. А надо бы. Эх, чего ему было раньше-то сообразить! Развернул край от занавески, что с окошка слухового тетушки Зо. Показал.

– Вот, Фавн, гляди. Эта такая штука занятная. Чтоб знаки в слова собирать, и потом они о разных предметах говорить тебе будут, – попытался Тим, насколько мог доступно, объяснить суть «Азбуки» старику. Вышло не так, чтобы очень ясно, но уж как вышло. – Это называется чтением. Ну, когда рисованные знаки собираешь. Ты читать-то умеешь?

– Не-а, – мотнул седой головой старик. Реденькие волосы его растрепались от легкого движения, как одуванчиковый пух, придав его облику несколько дураковатый вид. Хотя, куда уж больше?

И чего это он, Тим, с глупостями полез? Да разве и не глупость? Ну откуда Фавну знать, как знаки в слова собираются? По правде говоря, на это лишь надежда и была. Странное старик выкликал порой и странное делал. Мало ли что? Но, скорее, с ним бродяга заговорит с небес человеческим голосом, чем старый Фавн знаки разбирать выучится.

Однако книжку он взял, даже елочку свою отложил – дал подержать «домовому» вместе с инструментом. Еще погрозил, дескать, не вздумай на щепки истребить и выбросить, видно, случаи уж были. Что же, и «домового» понять можно: ежели, что ни день, так в доме, его попечению вверенном, полный елочный кавардак творится.

Тим подсел к старику и, неизвестно зачем, стал показывать ему разные картинки в книжке и знаки к ним. Переключал символы в нужном порядке внизу прозрачной коробки, вроде как забавлял Фавна, да чего уж греха таить, и себя тоже.

– Это, стало быть, яблоко. А вот это мальчик ест яблоко. А здесь – девочка и у нее кукла. А это рядом, я не знаю что, – Тим указал на блестящий, парящий перед ними здоровенный предмет: будто вытянутая дождевая капля на самом кончике березовой ветки, когда ей вот-вот падать вниз. По поверхности предмета скользили переливчатые струи. К нему то и дело подходили крохотные человечки, нажимали разные знаки и торопливо исчезали внутри. – Видишь надпись: «Режимный Коридор». Неделю бился, насилу прочел – слово-то какое, будто кто камни ворочает. Некрасиво. Однако одолел-таки его! Но вот что значит, ума не приложу. Сказано для перемещений. А каких и куда? Может, всего-навсего такая дверь.

Фавн только кивнул. Долго разглядывал картинку, тыкал сквозь нее истонченным почти до прозрачности пальцем, но ничего так и не сказал. Судя по всему, интересовали его больше рисунки, а знаки, шедшие понизу, не привлекали вообще нисколько. Ну что же, пусть тешится. Все одно – скоро им прощаться, Тим как решил, так и уйдет – напоследок хоть старик порадуется. Тим показал ему серого гуся, из тех, что по весне порой залетали в поселок, а к осени снимались с гнезд и устремлялись неведомо куда. Наверное, в другое селение, чтоб никому не было обидно. Потом показал красноперого, огненного петуха, каких можно встретить у реки на равнине, если переплыть непременно на высокий берег и дальше идти к границе. Пробовали их приручать, да не вышло. Уж очень бедовые. А еще показал самую заветную, последнюю в «Азбуке» картинку – голубовато-зеленый шар, словно бы покрытый сеткой и коричневыми пятнами, как от древесной плесени. Шар непрестанно вращался, внизу вспыхивала надпись «Океаны и континенты», очень сложная и загадочная. Сколько Тим на нее разных цветных часов убил, не выговорить! Главное, больше никаких разъяснений. Тут даже особый помощник-кружок бесполезен оказался. Всего-то и добился от него Тим – «Первая школа. Геокурс»??? Ну, хоть лопни с досады! Ум за разум зашел, а только отроду не слыхал он таких слов!

Но у Фавна шар этот любопытства не вызвал совсем никакого. Что ж, надо чего попроще.

– А это елка. Как у нас на Рождество Мира «домовые» наряжают по дворам. Однако эта – вишь ты, в доме растет – и как ее туда запихнули? Странно, правда? – он нажал еще раз на треугольник внизу, картинка оживилась, задвигалась, потек хоровод ребятишек вокруг лесной, разлапистой красавицы. – Ты гляди, какие игрушки-то на ней? Ты видал разве подобное? На макушке – звездочка, под ней – малышня с крыльями, и крылья те хлопают. Сами голенькие, кудри золоченые. Называются ангелы… У нас они не водятся. А вот это дядька в красном халате и с бородой. Все время палкой машет – называется посох. А сам дядька – Морозный Дед… У нас, в «Яблочном чиже», понятное дело, ничего такого не бывает. Хотя и свои ряженые, конечно, не хуже. Может, это в каком другом поселке так-то ходят, – продолжал Тим объяснения, и столь увлекся картинкой с нарядной елкой и хороводом, что не заметил поначалу – Фавн его уже не слушает.

А когда заметил – жутковато ему сделалось. Старик неотрывно смотрел на картинку. Неподвижные глаза его блистали серебром, словно строгие отблески пробивающегося света на нетронутом снегу ранним зимним утром. Тонкие бескровные губы кривились, как от внезапных приступов боли. Будто наступил случайно на что-то острое. Неужто, опять вести его к «колдуну», подумал Тим. Но тут Фавн перестал таращиться на елку и хоровод и поднял взор свой, на удивление ясный, и так глянул на Тима, что аж душа в пятки. Есть одна поговорка, Тим сам слышал однажды от Яго, еще не поверил – как это душа в пятки. И очень просто. Старик смотрел на него именно так. Как… Как будто… Радетель бы мог таково-то сверкать глазами, если бы представить, что они у него есть. Тим потихоньку свернул свою книжку.

– Елка. Это елка на Христово Рождество. А мой отец представлял святого Николая, – сказал Фавн, и вроде не он это говорил, а другой человек его устами и за него.

Тиму стало вдруг в полную меру страшно. Не в шутку, когда дух сладко захватывает, а по-настоящему. Конечно, не оттого, что старик мог начать кидаться в него елками. Он и сам объяснить не в состоянии был, почему. Страшно, и все.

– Пойду я. Пора мне, – он снова обернул «Азбуку» в оторванный край занавески. Раньше не замечал, а теперь вот рассмотрел – на тряпице-то все бабочки, махонькие, желтенькие, с цветка на цветок. Красивая была занавеска. К чему бы теперь?

– Когда ты хочешь читать инструкцию? – твердым, непохожим на прежний голосом спросил его старик. И как правильно спросил-то!

– Наверное, сегодня. Как смеркаться станет. По синему часу, – честно признался ему Тим. Не посмел соврать, отчего, и сам не знал? А ведь опасность в том была. Ну как Фавн сообщит летучим шарам? Нет, не успеть ему. Да и нарушения закона нет. Ха! Да сам-то закон есть ли нынче?

– Хорошо. Это хорошо, – только и ответил. И рукой костлявой, но властной указал – мол, иди, куда хотел.

И Тим пошел. Он из всего произошедшего с елкой и с книжкой понял только одно – случилось нечто. Очень важное и серьезное. И в первую очередь не для него – для старого Фавна. Но что именно, он не знал и не мог угадать наперед. На Колокольне пробили красный час – час молитвы Радетелю. Почему именно красный? Так уж принято.