Читать книгу Рождённый ползать - Алёна Бессонова - Страница 4

Исайчев с Романом Васенко прежде чем войти в избу Русакова по примеру хозяина у порога обмели веником унты1, любезно привезённые Александром Егоровичем прямо к самолёту. У трапа, прежде чем выдать гостям обувку, Русаков презрительно осмотрел их модные ботинки:

– Не в Венецию прибыли, господа, здесь вам не тут. Север!

Через двадцать минут поездки гости поняли, насколько был прав хозяин.

Воздух звенел и колол тонкими иголочками их ещё не успевшие замёрзнуть лица. Усаживаясь на переднее сиденье автомобиля, Русаков бросил водителю:

– Сеня, позаботься о медвежьих комбинезонах для наших гостей. Ты теперь работаешь с ними, чтоб не одного волоска… понял?

Угрюмый Сеня молча кивнул.

Дом Русакова не оправдал ожидания Исайчева и Васенко, но тем самым даже обрадовал друзей. Это была обычная крепко сколоченная изба из нецилиндрованных стволов «железного» дерева лиственницы. Никаких изысков и излишних украшений.

Осмотрев залу, Роман не удержался тихим голосом пропел:

Воздух в избе стоял особенный, пряный, наполненный ароматами сухих трав, еловой хвои, печёного теста. Некрашеное дерево излучало мягкий приглушённо золотистый цвет. По полу тянулись радужные домотканые половики или дорожки, впрямь напоминающие лесную широкую тропинку.

– Кто ж у тебя тут хозяйничает, коли жена в Архангельске? – спросил, рассматривая жилище и усаживаясь на полукруглый кожаный диван Исайчев.

Боковая дверь тихонько скрипнула и на её пороге показался пожилой с довольной улыбкой на лице мужчина. Его голова была лыса как коленка, только от виска по загривку и опять до виска едва проклёвываясь, рыжела узкая полоска сбритых волос. Припадая на одну ногу, человек вышел на середину зала и пристальным колющим взглядом изучил гостей, прежде чем протянуть руку для приветствия, пояснил:

– Мы с Колькой и хозяйничаем. Привыкли. Всю жизнь без мамки. Егор Ильич Русаков – отец Николая. Давайте прямо с порога в баньку и за стол, я пельмешек налепил. Северные с медвежатиной, – и дождавшись, когда лица мужиков расцветут предвкушающей улыбкой, обратился к сыну, – тебе, Саша, сегодня Семён нужен? Собираешься на промысел ехать? Или уж завтра гостей в курс дела вводить будешь?

– Да мы… – начал Исайчев.

Но Александр Егорович, неожиданно прервав гостя, обратился к отцу:

– Ты ехать куда-то нацелился?

Старик кивнул:

– Да. Пусть Семён отвезёт меня в реабилитационный центр. Хочу проведать летунов.

– Летунов? Кого же здесь так величают? – поинтересовался Васенко. Он удовлетворял любопытство, расхаживая по гостиной и, заглядывая в каждое окно, осматривал дворовые постройки.

– К нам по заявке Министерства обороны прислали ветеранов – бывших заслуженных лётчиков… – пояснил младший Русаков.

Старик вновь кивнул:

– Я в юности хоть и недолго в лётном учился, но к парящей братии себя причисляю. Со дня открытия центра разные Герои у нас были, а сейчас впервые лётчики. Тянет пообщаться… молодость вспомнить… Да и вашим разговорам мешать не хочу…

Русаков одобрительно взглянул на отца, попросил:

– Спасибо. Скажи Семёну пусть завтра часикам к десяти подруливает… и про комбинезоны для гостей не забудет.

Исайчев, разглядывая хлипкую фигуру старика, не удержался, спросил:

– Чего же недоучились Егор Ильич? Случилось что?

Русаков старший кашлянул в кулачок, посмотрел увлажняющимися глазами:

– Вспоминать об этом не люблю… Меня тогда в особое училище зачислили – в планерное. Таких на всю страну два было. Курсантов готовили для работы с партизанскими отрядами. Планеристы лётчики особые универсальные. Как-то начальство решило проверить наши охотничьи навыки. Сплоховал я на той охоте. Не добил кабанчика, а он хитрее человека оказался. Порвал ногу в клочья… Врачи думали вовсе ходить не буду… – обречённо взмахнул рукой старик, – ладно… дело былое…

Егор Ильич потоптался на месте и ещё раз, обмерив гостей взглядом, спросил:

– Новую скважину запускать, когда будите? Чего тянете? Пора уже…

– Так, затем и приехали, – неожиданно для себя ответил Исайчев, и боковым зрением заметил, как, после его слов, Александр чуть кивнул.

– Ну… ну, – приулыбнулся старик, но к двери двигаться всё же не торопился. По его лицу было видно: хочет что-то сказать, но не решается.

– Давай отец, не томи… – поторопил отца Русаков, – небось Ставриду хочешь с собой взять?

– Хочу, – завиноватился старик, – приболел он малость, подлечиться бы ему. Я за провиант свои деньги в кассу внесу, а раскладушку пусть ему в моём номере поставят.

Александр Егорович махнул рукой, сказал раздражённо:

– Не ко времени сейчас Ставрида там. Вот скважину откроем, и пусть едет. На промысле не всё готово. Я товарищей планировал туда дня на два отвезти… Нехорошо если мы всем кагалом заявимся.

– Так, мне всего на одну ночь, а дальше к внукам в Архангельск. У Ставриды только-только камень из почки вышел, ему дорога ложка к обеду…

– Допрыгался, старый дуралей, – покачал головой Русаков-младший, – говорил: с почками шутки плохи… Ладно вези. Директору позвоню – достойный уход организует.

Егор Ильич расцвёл лицом и шустро побежал к двери. Когда дверь за стариком закрылась, Исайчев отреагировал:

– Ставрида – странная фамилия… Ставрида!

– Отцовский дружан, – пояснил Александр Егорович. – Бо́льшую часть жизни проработал там же, где отец, только он был начальником отдела нефтеразведки. Они с батей одногодки. И что интересно, – Русаков не смог удержаться, хохотнул, – похожи друг на друга лицами, как близнецы однояйцовые… К таким годам, вероятно, все старики похожи друг на друга: у обоих волосы голову покинули ещё в молодости. Мы в наших холодах шапок не снимаем даже в помещении. Боимся лысины отморозить, а волос проветривание любит, посему и бежит. Мои стариканы ко всему ещё оба хромоножки, только батя на правую ногу припадает, а Ставрида на левую. Когда рядом идут – смехота… Отец здоровьем покрепче будет, а Ставрида ещё в детстве почки застудил и по сей день мается. Пантелеймон Львович из управления на пенсию раньше отца ушёл и со скандалом – морду одному нашему блатному набил. А теперь этот хмырь в управлении на отцовском месте сидит: кадрами заведует. Все путёвки в спец санаторий только через него. Посему отец напрямую через меня своего дружана устраивает.

– Чего ж ты на кадры хмыря посадил? Ты вроде на промысле цаль? – заметил Исайчев.

– Цаль, но не крупный. В Москве цали покрупнее водятся, – оправдался Русаков, – дали совет, от которого невозможно отказаться. Но Ставриду в городе до сих пор чтят. Геройский старик! Везде желанный гость…

Васенко, наконец, закончил изучение двора дома Русакова и уселся рядом с Исайчевым, разложил руки по спинке дивана, спросил:

– Из каких вод этот Ставрида вынырнул? Чей будет?

– В наших краях в людях много разных кровей намешано… – со значением сказал Русаков, – всяк сюда бежал, начиная от Ивана Васильевича Грозного и, кончая Иосифом Виссарионовичем. Отец его в шутку «Селёдкой» зовёт. У него жена до пенсии на кондитерской фабрике работала, давно ушла, а конфетами пахнуть продолжает. Пантелеймон Львович чай с конфетами не пьёт. Только с сахаром. К бате по вечерам почти каждый день в шахматы играть захаживает. Он здесь неподалёку живёт, как только усаживается, просит: «метни на стол селёдочки – душе надобно». Возьмёт в рот кусочек и сосёт целый вечер. Много нельзя – почки. Батя специально для Ставриды в холодильнике рыбку держит.

Русаков жестом указал на дверь под лестницей, ведущей на второй этаж, и не раздумывая, двинулся к ней, открыл, впуская в гостиную запах свежесваренных пельменей.

– Ох, ты! – воскликнул Васенко, вскочил и, ускоряя шаг, пошел в предложенном направлении, – жрать-то, как хочется!

В кухни-столовой, Роман обозрел накрытый стол, потёр ладонь о ладонь и, несмотря на укоризненный взгляд Исайчева, добавил:

– Красота —то какая! Пельмешки! А вот и селёдочка! Где старикан? К ней старикан положен…