Читать книгу Огонёк - Анастасия Жолен - Страница 2

Пожалуй, верно, что студенчество запоминается как лучшие годы, на какой бы исторический период они нам ни выпали. И пускай большая его часть пришлась на лихой конец лихих девяностых, в памяти Фаи обвал рубля, дефолт, премьерская чехарда, разгулявшиеся мошенничества и преступность остались не более чем тенью светлого времени – времени, прожитого с друзьями, связи с которыми по прошествии лет казались ей крепче и важнее родственных. Одним из них стал старший двумя годами студент философского факультета Анатоль Дюлишенко.

Родители его прадеда, петербуржцы Дуличенко, проживали на момент рождения сына Анатолия в Ницце и записали имя в метрике на французский манер – Анатоль. Через какое-то время семья вернулась в Россию, но при оформлении русских документов Анатоль так и остался Анатолем, а фамилия «Дуличенко» в результате неоднократных переводов превратилась в «Дюлишенко». Спустя семьдесят с лишним лет в память об Анатоле Дюлишенко назвали правнука.

Фае нравилось произносить его полное имя вслух – прислушиваться к французским ноткам и отголоскам воображаемого ею по литературе девятнадцатого века благородного Петербурга. На самом деле потомки ее друга к аристократии отношения не имели, а петербуржца в нескольких поколениях в нем выдавала не столько диковинная фамилия, сколько та небрежная смесь интеллигентности, доброжелательности и снобизма, словно бы прочным налетом осевшая на всех внутренностях его души.

Упомянутые качества проявлялись не всегда. Так не осталось и намека на эстета-книголюба, когда ему в присутствии Фаи пришлось вступить в случайные конфликты: первый раз в электричке, другой – у табачного киоска. Она и сама в те минуты не сомневалась, что держать лицо в попытках культурно доказать правоту «этому быдлу», смысла не имело, – такие парни, по ее мнению, понимали только свой «быдлячий» язык. И все же чрезвычайно впечатлилась тем, что Анатоль тоже мог изъясняться на этом самом языке, к тому же очень доходчиво и весьма жестко. Тогда ей и довелось узнать, что «рамсить» и материться парень тоже умел, за словом в карман не лез и в подобных ситуациях постоять за себя мог. Более того, выходило у него это совершенно естественно, и даже не верилось, что перед ней тот самый воспитанный юноша из дома на Фурштатской, свободно говоривший по-французски и строго соблюдавший правило в присутствии девушек не выражаться. Две эти стычки, сами по себе пустяковые, очень быстро забылись и лишь послужили иллюстрацией удивительной способности Анатоля общаться с встречавшимися ему в разных обстоятельствах людьми в привычных для них выражениях и манере. Наверное, поэтому он в равной степени легко сходился с выпускниками классических петербургских гимназий – потомками условных Толстых и Голицыных, студентами из семей новых русских – на дорогих машинах или с личными водителями, а также с простыми ребятами из общежитий. Последние, бывало, и не подозревали в нем принадлежность к петербургской интеллектуальной элите, настолько непосредственно и по-свойски вел себя с ними Анатоль. Ему и в голову не приходило исправлять подъезд на парадную, бордюр на поребрик, а батон на булку. Наоборот, подмечала Фая, в общении со своими приятелями из Перми он, намеренно или нет, подхватывал их уральский говор. Она с некоторых пор перестала удивляться разнообразию его собеседников и знакомых, круг которых отнюдь не ограничивался студентами престижных вузов, друзьями по интересам и другим заранее заданным форматом. Ими могли стать и бездомные у Казанского собора, и распустившиеся, но по-прежнему любившие порассуждать о высоком пьянчужки-художники, и легкие веселые девчонки-провинциалки без претензий на образованность и эрудицию, но с заявкой на красивую столичную жизнь, а, бывало, и татуированные попутчики в поездах, возвращавшиеся за счет государства из не столь отдаленных мест и рассказывающие ему занимательные истории.

Создавалось впечатление, что если Анатоль по своей собственной шкале относил человека к любопытным персонажам или к хорошим людям, то не принимал во внимание ни социальный статус, ни ярлыки-характеристики и прочие условности. Те же, кто не пользовались его расположением и допускали непростительные оплошности, первыми узнавали об этом: он не утруждал себя ни малейшими усилиями, чтобы сглаживать неловкости и оставаться приветливым. Возможно поэтому знающие его люди либо восхищались им (и таких было большинство), либо на дух не переносили. Существование последних Фая объясняла себе исключительно их собственными изъянами и искренне полагала, что не прощали странности и шероховатости характера Анатолю только те, кто в силу собственной ограниченности не разглядели его незаурядную личность, или же те, кто не умели без обиды и без зависти восхищаться интеллектуальным превосходством в других. Сама же она, считая своего друга редким умницей, даже талантом, с легкостью закрывала глаза на то, что могла бы принимать за мелкое хамство или высокомерие, и простодушно очаровывалась притягательной самодостаточностью человека, который знал, что вел себя порядочно, а потому не собирался считаться с мнением недовольных, уж тем более угождать им.

Познакомила их Эльвира. Тот случай, когда обоюдно приятное первое впечатление с первых же минут безошибочно подсказывает, что дружбе быть. Сложно выделить другое событие или промежуток времени, после которого Фаина и Анатоль стали близки – обоим казалось, что они подружились с первой же встречи, а годы лишь укрепляли их теплые доверительные отношения.

Не считая тусовки и встречи в компании, они проводили много времени и наедине: гуляли по городу, смотрели фильмы, играли в шахматы или просто разговаривали под пиво, вино и незатейливые закуски. Во время этих разговоров Фая чаще всего задумывалась о том, как большой удачей оказалось для нее знакомство с приятелем Эльвиры. Дело в том, что в прежнем ее окружении она обычно чувствовала себя начитаннее и подкованнее всех других ребят. Подруги ее тоже много читали и в каких-то вопросах разбирались даже лучше, поэтому она их уважала, но все же считала за равных и не признавала за ними интеллектуального превосходства. С Анатолем все обстояло по-другому: Фая не сомневалась – парень прочитал, знал, понимал намного больше и разбирался в большинстве вопросов намного лучшее ее. Ей нравилось, что он умнее, и поэтому она ночи напролет могла обсуждать с ним политику, экономику, литературу, психологию, мужчин, женщин, президента, новинки, музыку, выставки, спектакли, Вторую мировую войну, Бродского и «Что? Где? Когда?». Вместе с тем их захватывающие многочасовые беседы не то, чтобы утомляли, но наступал момент, когда у нее возникало ощущение пресыщенности интересными темами. Перейти к бытовым или заниматься каждый своими делами, не разговаривая, в таких ситуациях казалось странным – они ведь не муж и жена. По всей видимости, и Анатоль тоже чувствовал подобный дискомфорт. По крайней мере, достаточно Фае было сказать полушутя: «Ну все, я от тебя устала», тот безобидно отвечал: «Давай, отчаливай» или «Понял, отваливаю», и они расходились. Потом через какое-то время снова пересекались – просто так или по поводу, вдвоем или в компании.

Странным образом, ее чувства к нему пусть и не исчерпывались уважением, восхищением, гордостью и привязанностью, но все же не имели ничего общего с влюбленностью, во всяком случае с той влюбленностью, когда хочется обладать человеком и сделаться с ним парой.

Она по нему редко скучала, но если случалось, то, нисколько не стесняясь в этом признаться, звонила с предложением встретиться. Она любила его больше, чем двоюродного брата, да и вообще всех знакомых парней, но жить вместе и видеться с ним каждый день ей не хотелось. Как не хотелось ни общей кровати, ни общих детей. И она понимала, что все это было взаимно.

Они дружили и именно такие отношения стремились сохранить вопреки расхожим утверждениям, что дружбы между мужчиной и женщиной не бывает.

Фая годами называла Анатоля близким другом, пока однажды не осознала, что этим его роль не ограничивалась. Всех других своих друзей и подруг – тех, с кем связывало много общих воспоминаний, радостных и печальных, тех, к кому могла прийти со счастьем и бедой, рассказать секрет, пожаловаться или попросить совета, – всех их она ценила не меньше. Однако вряд ли бы в ее жизни что-то изменилось, не встреться они ей на пути. Чего не скажешь о влиянии Анатоля – долгих разговоров с ним, его «уроков информатики» и однажды оброненных фраз.

В одном из таких запомнившихся ей разговоров в самом начале их знакомства речь впервые зашла об его увлеченности компьютерами.

– Объясни мне, почему ты поступил на философский, – попросила Фая. – Как планируешь искать работу после учебы? Не представляю, где, кроме кафедры, требуются философы… Тем более те, кому всего лишь двадцать два.

– Когда я поступал, востребованность философов на рынке труда для меня большого значения не имела, – недолго подумав, отвечал Анатоль. – Видишь ли, в старших классах я так и не понял, чем бы хотел заниматься всю оставшуюся жизнь, поэтому не стал рассматривать факультеты, где учат конкретным прикладным профессиям, а решил пока что просто научить работать мозги. С местом, где буду работать сам, определюсь после. Поменяю, если не понравится.

– Пять лет универа – чтобы просто потренировать мозги, без понимания перспектив дальнейшего трудоустройства? На тебя бы моих родственников натравить!

– Мои в большинстве своем тоже не в восторге, но главное, родители поняли. Отец предлагал мехмат, но мне больше нравится читать, чем считать, поэтому в конце концов выбрал философский.

– Получается, на сегодняшний день ты даже понятия не имеешь, куда подашься, когда получишь диплом? – недоверчиво уточнила Фая.

– На самом деле кое-какие соображения уже есть.

– В области философии?

Анатоль отрицательно покачал головой и вместо ответа задал вопрос: «Ты пользуешься интернетом?»

Фая тоже помотала головой и, пожимая плечами, пояснила: «У меня и компьютера-то нет».

– Скоро будет. Скоро у всех будет, – с улыбкой произнес парень. – В таком случае не буду тебя грузить деталями, но если кратко, то я фрик во всем, что касается интернета. После универа планирую работать в этой сфере. Уже начал, на самом деле.

– В смысле, будешь программистом?

– Ммм… Нет, другие аспекты. Не настолько технические. Приходи как-нибудь в гости. Научу тебя азам и покажу, что с компьютером можно не только в игры играть.

Сказанное Анатолем во время этой, как может показаться, ничем не примечательной беседы задело Фаю за живое. На протяжении предыдущих двух лет все, что ей приходилось слышать относительно получения высшего образования, сводилось к необходимости выбора престижной профессии или хотя бы той, которая позволит максимально в короткие сроки найти работодателя после окончания учебы. Все ее ровесники руководствовались только этими критериями, за исключением нескольких счастливчиков, вроде Кати, которые еще в школе расслышали зов сердца и определились с призванием. О том, что имеет смысл потратить пять лет жизни просто на то, чтобы тебя научили думать, и философский факультет наряду с мехматом – подходящее для этого место, Фае прежде слышать не доводилось. И то, что с профессией мечты не обязательно определяться в шестнадцать лет, можно и позднее, а потом еще поменять, если не понравится, ей тоже почему-то в таком откровенном виде в голову не приходило. Она, конечно, понимала, что ничего невозможного в смене рода деятельности нет, но под влиянием страхов родственников сама побаивалась устрашающей неизвестности последствий при таком нестабильном подходе в построении карьеры и считала необходимым все заранее просчитать, чтобы их избежать. Рассуждения Анатоля показались Фае очень вольными, где-то даже легкомысленными, но вместе с тем правильными по своей сути и очень ей импонировали.

В следующую их встречу он с иронией напомнил, что амбициозной современной девушке положено знать хотя бы базовые возможности интернета и предложил встретиться на выходных у его родителей, на всякий случай добавив: «У тебя дома компьютера нет, так что не вариант. Где я живу – казарма, тебе там сразу поплохеет, а у моих и комп отличный, и чисто-хорошо, и в качестве бонуса вкусный мамин обед». Под казармой Анатоль имел в виду бывшую коммуналку на проспекте Добролюбова, которую снимал вместе с приятелями из ИТМО и Техноложки, желая проживать настоящее студенчество – максимально независимое от родителей, в условиях общежития, пусть и в своем городе, откуда ему не хотелось никуда уезжать. Фая с радостью приняла приглашение, но не столько из интереса к компьютеру, сколько к его семье.

Проходили годы, а то воскресенье в гостях у Дюлишенко продолжало оставаться для нее днем из недавнего прошлого – настолько часто она вспоминала свои впечатления и отложившиеся в памяти детали. Как Виталий Николаевич, отец Анатоля, наливал охлажденное белое вино в большие округлые бокалы, напоминающие нераскрывшиеся тюльпаны на тонких, высоких ножках. Такие объемные, одновременно простые и изящные ей раньше доводилось видеть разве что в фильмах. На праздничных столах у ее родственников обычно были другие: из испещренного узорами недорогого хрусталя, узкие, низкие, расширенные кверху. Все вино, включая белое, они хранили в шкафу, откуда и подавали его гостям – комнатной температуры. Фая также отметила, что если в ее семье вино разливалось едва ли не до краев, то Виталий Николаевич наполнял бокалы не больше чем на треть и, прежде чем отпить из своего, повращал его по часовой стрелке, затем поднес к носу и несколько раз вдохнул аромат. Не намереваясь притворяться, что понимает значение слов «апелясьен» и «премьер крю», она все же захотела повторить за ним эту процедуру. Покрутила свой бокал, катая вино по стенкам – цвет красиво заиграл на солнце, – опустила в него нос и принюхалась. Только затем, смакуя первые ощущения, сделала глоток, с которого и началась ее любовь к белому вину, прежде казавшемуся ей по вкусу пустым или откровенно кислым напитком.

После аперитива в гостиной хозяйка, чрезвычайно ухоженная и обаятельная Вероника Павловна, пригласила к сервированному по всем правилам этикета обеденному столу. Сама она подошла, неся горячее блюдо, последней и только после того, как села, ожидавший ее за спинкой стула супруг сделал знак, разрешающий также стоявшим сыну и Фае занять свои места. Все это было очень далеко от домашних распорядков у Сапфировых и, наверное, поэтому напомнило ей, как Вера Лукьяновна ставила на стол большую сковородку жаренной на сале картошки, возвращалась к плите, в то время как дед Миша и дядя Володя, не дожидаясь бабушки, начинали закусывать, а дети уплетать положенную порцию, чтобы как можно скорее покончить с трапезой и, не засиживаясь за разговорами со взрослыми, вернуться к своим делам.

Шариковское «Салфетку туда, галстук сюда, да извините, да, пожалуйста, мерси» то и дело приходило Фае на ум, но она все же не находила в поведении семейства Дюлишенко ничего показного или вымученного, а свойственная им повседневная элегантность ни в коей мере не отягощала ощущаемой с первых минут душевности. Позднее Фая удивлялась и не могла объяснить себе почему, но все же отлично помнила, что в первую встречу с родителями Анатоля нисколько не комплексовала. Возможно, смущалась немного, когда не была уверена, правильно ли пользуется приборами, но ее ни на секунду не побеспокоила мысль считать себя из другого теста или недостойной обедать по правилам петербургских салонов. Как и не возникло желания сбежать от «буржуа» в знакомую с детства обстановку, где все просто и без церемоний. Ей определенно нравилось находиться в обществе этих хорошо воспитанных людей, наблюдать за их привычками и очень хотелось побыстрее освоиться в их мире красивых тарелок и степенных бесед. И чтобы когда-нибудь ее будущий муж предлагал гостям охлажденное премьер крю в таких же округлых, правильных бокалах.

После обеда Анатоль объяснил, что такое поисковые системы, новостные сайты, и она впервые увидела страницы Rambler, Yahoo, Google, CNN и BBC. Запомнила немного и значительную часть «урока» визуально восстановила в воспоминаниях лишь спустя какое-то время, когда уже бегло ориентировалась в знакомых просторах интернета. Возможно, усвоила бы больше и с первого раза, если бы в то воскресенье, ко всему прочему, ее не заняли другие мысли, никоим образом не связанные с современными технологиями, – о любви.

Дело в том, что супруги Дюлишенко впечатлили Фаю не только изысканными в обиходе манерами, но больше ласковыми взглядами и фразами, которыми они обменивались между собой – столько в них было нежности, интереса и внимания, сколько ей не приходилось подмечать ни в одной знакомой паре, чья совместная жизнь исчислялся годами и детьми. Сама того не сознавая, она выросла с убеждением, что все мужья и жены со временем привыкают друг к другу и непременно становятся уставшей от гнета быта четой, оставляющей проявление нежных чувств к своей второй половине исключительно для праздников. В известных ей примерах крепких, образцовых браков если и присутствовала любовь, то все же не романтика, а муж и жена из влюбленной, некогда обособленной пары сделались лишь частью семьи, растворившись в ней в статусе родителей, бабушек и дедушек, дядь и теть. Так Вера Лукьяновна и Михаил Васильевич, дядя Володя и тетя Света, дядя Сережа и тетя Таня, Светлана Викторовна и папа Кати, сомневаться не приходилось, друг друга любили, но почти никогда не произносили слова, которые бы это проявляли, и обсуждали в основном работу, продукты, расходы, кредиты, отпуска, сериалы, политику, гостей, родственников, соседей, дачи, удобрения, детей, их учебу и дальнейшее будущее. Мягких любящих взглядов и прикосновений она тоже за ними не замечала, а потому безотчетно полагала, что нежность и восторженность, – удел юных влюбленных, – во взрослой жизни сменяются родительской ответственностью и рано или поздно забываются. Не сказать, что Фая прежде не верила в известные из книг и фильмов красивые романтические истории, но подтверждение тому, что любовь действительно может сохранять упоительность и свежесть чувств, она впервые увидела в гостях у Анатоля.

После обеда Виталий Николаевич и Вероника Павловна, оставив сына с гостьей за компьютером, отправились на прогулку в Таврический сад, после чего планировали сходить в кино. В задумчивости прощаясь с ними, Фая так и не припомнила, чтобы какая-нибудь другая знакомая ей родительская пара гуляла по выходным в парках без детей, и теперь сама себе удивлялась, не понимая, почему до сих пор считала, что с рождением ребенка его папа и мама не могут позволить себе вдвоем сходить в кино.

– Какие они у тебя милые! – растроганно заметила она Анатолю. – Можно принять за молодоженов, если не знать, что их сыну двадцать лет.

Тот, широко улыбнувшись, согласился, но ничего не добавил и тему развивать не стал. Постеснялся, не забывая, что ее собственные родители давно погибли.

* * *

О муже Елены Демьяновны и своем дедушке Фая знала немного. Он умер задолго до ее рождения, а бабушка рассказывала о нем неохотно. Даже прибрать могилу к родительскому дню предпочитала ездить одна, без сына и внуков. Однако когда Фая поделилась с ней размышлениями о Дюлишенко, разговорилась откровеннее обычного.

– Не помню, чтобы мы с Митей после свадьбы вдвоем по паркам гуляли, только мне и без парков его ласки и внимания хватало. Что вместе ни делали, все в радость, и ему, и мне. Быт – не быт, как угодно назови, а за каждый прожитый с ним день я судьбе благодарна и больше, чем твоего деда, никого никогда не любила.

Елена Демьяновна несколько секунд помолчала, собрала ладонью рассыпанные на столе хлебные крошки и продолжила: «Тут даже не в любви дело, а в том, что до него я жила одиноко – сама по себе то есть. Мать, отец, сестры, родственники, подруги… Они не в счет. Не чужие мне, конечно, но дороги у нас разные, каждый своею шел. Вот с дедом твоим по-другому было: как поженились, у нас образовался свой мир, где мы вдвоем, а за его пределами все остальные. Неважно кто и что там у них происходит: ругаются, мирятся, приходят, уходят… Словно невидимым защитным куполом от всех отгородились, понимаешь?»

Фая кивнула и через подступивший к горлу ком спросила:

– И тебе до сих пор плохо жить без дедушки?

– Да я не то чтобы без него живу, – задумчиво отозвалась бабушка. – Каждый день вспоминаю нашу с ним жизнь и продолжаю ее за нас двоих. Нашу дочь замуж выдала и похоронила. Нашему сыну, чем могу, помогаю. За нас двоих до внуков дожила и за ними присматриваю.

Елена Демьяновна отстраненно проводила взглядом скатившуюся по щеке Фаи слезу и тем же ровным, не выражавшим ни боли, ни тоски голосом произнесла: «Про Ларису, доченьку свою, то же самое тебе скажу. С тех пор как она родилась и потом, после аварии, я без нее ни дня не прожила. Мы живем с теми людьми, которые ушли. Продолжаем жить».

Вечером Фая достала с антресоли альбомы со знакомыми черно-белыми фотографиями в приклеенных картонных уголках. Только теперь дедушка на них виделся ей совсем другим, и впервые подумалось, что бабушке, хоть и пришлось пережить много горя, все-таки очень повезло. Повезло прожить шестнадцать счастливых лет в браке с по-настоящему любимым мужем, память о котором она бережно хранила, а потому не считала себя несчастной одинокой вдовой и даже не помышляла второй раз выйти замуж. Лучше так, рассуждала Фая, чем жениться без большой любви или встречать старость с давно опостылевшим супругом.

Надо сказать, до сих пор ее соображения по поводу брака ограничивались пониманием, что так положено и ей через какое-то время тоже предстоит обзавестись женихом. Других продуманных установок на этот счет у нее не имелось, поэтому отчетливо запомнилось, как, разглядывая посеревшие семейные снимки, она привела в порядок поднакопившиеся к ее восемнадцати годам наблюдения и навсегда определилась со своими приоритетами в замужестве. Вспоминались пары, которые, как ей казалось, жили вместе только потому, что так принято и удобнее: жена готовит, убирает, муж починяет краны, водит машину, наконец, содержать дом и поднимать детей, как-никак проще вдвоем. Вспоминались приятельницы в Улан-Удэ, старше Фаи на два-три года, но уже рвущиеся замуж, переживая, как бы не опоздать и в девках не остаться. Вспоминалась соседка тетя Ира. Вера Лукьяновна говорила, что та вышла замуж «только чтоб родить». Похоже, бабушка не ошибалась, тетя Ира развелась через пару месяцев после родов. Вспоминалось, как в университете в курилке девицы с потока обсуждали своих кавалеров на предмет финансовой состоятельности и, как следствие, пригодности. Никого из них не осуждая, как и не пытаясь дать нравственную оценку или углубиться в мотивы всех этих людей, Фая для себя ясно осознала, что при всех условностях и общественных устоях не захочет супружества без взаимной и упоительной любви – крепкой и пронзительной, как у бабушки, нежной и чувственной, как у Дюлишенко. Она решила, что скорее согласится остаться одинокой и бездетной, чем выйдет замуж не по любви, а по каким-то другим, прозаичным причинам.

Связана ли такая категоричность с юношеским максимализмом, наивностью по неопытности или же являла собой зрелое намерение взрослеющей девушки, утверждать не буду, но, думается мне, это решение Фаи стало одним из самых осознанных, последовательных и определяющих в ее жизни.

* * *

Шли первые недели учебы, город еще ласкался в тепле бабьего лета, когда Катя, вернувшись из университета раньше обычного, сообщила Фае и Елене Демьяновне, что, вероятнее всего, скоро от них съедет.

– На меня через деканатские списки вышла девушка с геофака. В прошлом году на подготовительных курсах жила у дальней родственницы в Купчино, а в этом поступила и сняла однушку на Чкаловской. Ищет соседку.

– Далеко от метро? – поинтересовалась Елена Демьяновна.

– В двух шагах, на Большой Зеленина. Ждет меня там через два часа, квартиру покажет. Фай, съездишь со мной?

– Конечно. Мне нужно знать, в какие руки тебя отдаю.

– Судя по всему, в хорошие, – заверила Катя. – Я хоть и пять минут с ней всего разговаривала, уверена, она тебе сразу же понравится.

Та в ответ состроила ревнивую гримаску: «Чем же она такая распрекрасная?».

– Прекрасная или нет, еще предстоит узнать, но внешне – копия нашей Аюны, только метисоватая.

– Бурятка, что ли? – по-детски обрадовалась Фая.

– Нет, но ее мама – калмычка. Папа русский. Живут в Красноярске.

– Звать-то как?

– Леся Стравинская. По паспорту Олеся, но просит называть ее Лесей.

– Окей, Леся так Леся, – все еще немного ревниво выдохнула Фая.

Будущая соседка Кати открыла им дверь в тельняшке, саморучно обрезанных под шорты джинсах, красных резиновых шлепанцах и с мелкими кусочками белой штукатурки в волосах.

– Привет! Леся, – широко улыбнувшись, представилась она Фае в коридоре. – Проходите. Я обои со стен отдираю, можете не разуваться.

Девушки проследовали за ней в гостиную.

– Площадь небольшая, конечно, но для двоих вполне достаточно. Главное, комната и кухня – квадратные. Не вытянутые кишкой, как часто бывает в бестолковых планировках. Туалет с ванной раздельные. Да, обратите внимание, одно окно выходит на улицу, а другое во двор. Прошлая квартира, где я жила, целиком на солнечной стороне. Ужас! Когда жара стояла, не знала, куда себя деть. В душе каждые два часа отмокала.

Катя не преувеличивала, сходство их новой знакомой с Аюной действительно бросалось в глаза. И в заостренных очертаниях лица, доставшихся Лесе, очевидно, по материнской линии. И в забавной манере говорить – звонко, торопливо, эмоционально, время от времени отпуская низким, прохладным голосом колкие шуточки. Аккуратная плавность движений у той и другой на мгновения сменялась порывистой, немного мальчишеской угловатостью. Девчонки-хулиганки, чьи грубоватые высказывания и нарочитое озорство должны были скрывать, но на самом деле лишь подчеркивали их безобидную непосредственность и добродушие.

Все эти наблюдения Фая упорядочила в мыслях значительно позже, в ту первую встречу ей просто понравилась живая мимика Леси: ее реакции проявлялись так молниеносно, так выразительно, что в их подлинности сомневаться не приходилось. Не тот случай, когда рефлекторно контролируемые эмоции выражаются лишь на губах, приподнятых в уголках или поджатых, почти не меняя при этом оставшейся части лица. Бывает, не поймешь толком шутку, хихикаешь из вежливости, а глаза-то выдают собеседнику растерянность, неуверенность, неловкость. Леся, казалось, таких привычек не имела: хмурилась откровенно, не осторожничая, точно так же не сдерживала себя в смехе и расплывалась в улыбке всей своей подвижной мордашкой, каждой ее черточкой и складочкой.

«Пожалуй, больше смотреть нечего, – пошевелив плечами, заключила она. – Кроме кроватей да моих неразобранных чемоданов тут пока ничего нет». Затем хитро прищурилась и добавила: «Хотя нет, еще есть холодильник. А в нем пиво. Хотите? Можем на крышу подняться, мне хозяин ключи от чердака дал».

Гулять по крышам ни Фае, ни Кате еще не доводилось, и они, радостно кивая, согласились.

Леся прошлепала на кухню. Через несколько секунд вернулась, неся в руках три «Балтики 7» с упаковкой сушеных кальмаров. Взяла с подоконника пачку Marlboro и махнула головой в сторону входной двери.

Начинался закат, вместе с небом розовели серые кровли, купола соборов и шпиль Петропавловки. Петербург раскинулся перед ними, позволяя одним взглядом охватить все свои достопримечательные места, спрятал где-то внизу очереди туристов, спешащих прохожих и словно остался с тремя молоденькими девчонками наедине.

Леся заправски открыла бутылки зажигалкой, вручила по одной Фае и Кате, зачарованно оглядывающимся по сторонам и, подмигнув, заметила: «Охренительный вид, правда?» Подкурила сигарету, деловито продолжила:

– Дом старого фонда, но капремонт делали относительно недавно. Двенадцать лет назад или вроде того. Так что потолки течь не должны. Коммуналок не осталось, все соседи вполне приличные. Во всяком случае в подъезде не воняет, не харкают, не ссут. В самой квартире, как вы видели, ремонт небольшой нужно сделать, но ничего глобального – окна, батареи подкрасить, да стены в порядок привести. Плюс купить столы, стулья, этажерку и всякие милые штучки.

– Меблированное жилье без необходимости ремонта и покупок не хотите поискать? Или выйдет намного дороже? – уточнила Фая, зная, что изначально Катя искала вариант, аренды, не требовавший вложений.

– Не в деньгах дело, – покачала головой Леся. – Мне хотелось именно пустую квартиру: без хозяйского декора, с минимумом мебели – кровати, плита, холодильник, все. А то к кому ни зайдешь, везде одна и та же совковая конструкция из стенки и двух кресел с журнальным столиком, обои цветастые дебильные, безвкусные картины, календари десятилетней давности да прочая унылая хрень. Выберем все сами, чтобы чувствовать себя как дома, а не у дяди. Среди своих вещей, красивых, с душой.

– Согласна, – мечтательно поддержала ее Катя. – Только боюсь, это даже подороже выйдет. Сразу, может быть, и не получится все сделать красиво.

– Да, но мы ведь с тобой никуда не торопимся! Кое-какое милое барахлишко у меня уже есть, у тебя, наверное, тоже. Я продолжу покупать по картинке, вазочке или коврику с каждой зарплаты.

– Ты не говорила, что работаешь. Кем?

– Ой, всякой ерундой, – весело отмахнулась Леся. – В теплый период на экскурсии по рекам-каналам зазываю, газеты у метро раздаю. Скоро будет холодно, хотела найти что-то в помещении и на днях устроилась промоутером в супермаркет. Если не знаете, это те, кто предлагают покупателям попробовать бесплатно всякие печеньки, сыры, напитки…

– И как? Удается совмещать с учебой? – с неподдельным интересом спросила Фая. В последние дни она сама начала задумываться о подработке: поняла, что перевода в начала месяца от бабушки с дедушкой будет хватать лишь на самое необходимое, а требовать больше у них или у Елены Демьяновны ей было совестно.

– У нас почасовая оплата, график гибкий. Можно смотреть расписание на неделю и заранее договариваться с супервайзером, когда выходить на смену. Конечно, учиться и работать – это сложнее, чем просто учиться, но зато денежка свободная бывает.

– Не подскажешь, как ты обычно узнавала о вакансиях?

– По-всякому. В связи с чем вопрос? Ищешь халтурку? Если хочешь, порекомендую тебя шефу. Он говорил, что нам еще девочки нужны.

* * *

Через неделю они вдвоем в красно-белых фартуках за стойкой Микояновского мясокомбината предлагали проходящим мимо покупателям нанизанные на зубочистки кусочки ветчины.

К концу каждого рабочего дня не давала покоя нестерпимая боль между лопаток. После смен ноги гудели так, что в трамвае по дороге домой Фае едва не скулила от желания скорее вытянуть их на диване. И все же ей нравилось вспоминать свою первую работу. День, когда бухгалтер дважды пересчитал и вручил под подпись перевязанную оранжевой резинкой пачку купюр ее первой зарплаты и она впервые ощутила себя способной жить самостоятельно, независимо от бабушек и дедушки, а значит, по-настоящему взрослой. Дни, когда поручалось зазывать отоваривающихся дядек и тетек с тележками пробовать вино, разлитое в маленькие бумажные стаканчики. Такие маленькие, что Леся называла их «крыжечками». «Ну что, по крыжечке?» – с огоньком в глазах осматриваясь по сторонам, толкала она Фаю локтем в бок, затем быстро наклонялась за ее спиной, залпом выпивала красящее губы Каберне и поворачивалась к ней корпусом так, чтобы та могла незаметно для других проделать то же самое. К вечеру обе, довольно пьяненькие, кокетничали с покупателями, едва сдерживали смех от собственных (глупых, но от того еще более смешных) шуток, между делом откровенничали и таким образом очень скоро подружились.

В том же учебном году они поработали вместе ростовыми куклами на Сенной, раздатчицами листовок на выходе из Балтийского вокзала, ряжеными барынями Петровской эпохи у Медного всадника и чуть больше месяца после летней сессии в итальянском ресторане, нанимающим студентов на время открытия уличной террасы.

Катя уже после нескольких выходных, проведенных в Эрмитаже, поняла, что другого настолько же желанного места работы для себя не представляет и, считая безнадежным стучаться после университета в отдел кадров с улицы, решила начать с малого, – закончив первый курс, устроилась раздатчицей в столовой для сотрудников музея. Забегая вперед, скажем, что они очень быстро обратили внимание на начитанную амбициозную девушку, мечтавшей об искусствоведческой деятельности. Через довольно скорое время она проводила в Зимнем дворце экскурсии для «легких» туристических групп, продолжая учебу на филологическом, поступила на заочное отделение в Академию художеств и сразу же после окончания университета получила должность младшего научного сотрудника в главной сокровищнице Северной столицы.

* * *

Улан-Удэ, август 1999 г.

В безупречно чистой кухне Вера Лукьяновна продолжала хлопотать, переставляя чашки и протирая полки посудного шкафа. Фая, добавив молока в густо заваренный чай, потянулась за кусочком медовика.

– Баба Вера, вот объясни. Мы вчера с дедой Мишей ходили по магазинам и он мне купил ну очень много разной одежды. Весьма дорогой! При этом ни в какую не соглашался просто дать деньги, чтобы я сама себе все подыскала в Питере. Не пойму, почему он вредничает. Там же объективно выбор вещей больше и лучше!

– Вот же дед какой. Хитрит постылятина! – с довольными нотками в голосе отозвалась бабушка. Села за стол напротив Фаи, выключила чайник из розетки и пояснила: – Он, видать, доча, хочет показать тебе, что только здесь, в Бурятии, у тебя может быть все, чего ни пожелаешь. Что попроси его, то сделает и купит. А там, в большом городе, ты сама выживай, мы тебе не поможем. Сюда переведешься, сможешь спокойно учиться и после занятий отдыхать, а не бегать с подносами, да не топтаться по лужам в костюмах дурацких, на новую юбку пытаясь себе заработать. Не хочет он, чтобы ты там жила. Боится, что и тебя заберет у нас Ленинград.

– Деда разве не понимает, что я уже никогда не вернусь сюда навсегда? – наконец, заставила себя произнести вслух Фая.

– Да понимает он… Ялэ-ялэ… Время нынче гадкое. Поглядим, какое будет, когда учебу закончишь. Давай хоть черемуховый торт тебе, что ли, постряпаю. То ты исхудала совсем. Скоро опять уедешь, а я так тебя толком ничем и не покормила.

* * *

Петербург, второй учебный год

– И на эти штанцы ты спустила все свои чаевые? – с усмешкой спросила Леся, разбавляя кока-колой коньяк «Белый аист» в прозрачных пластиковых стаканчиках.

– Угу, – довольно подтвердила Фая, игриво подвигала ягодицами, в очередной раз демонстрируя подругам свою обновку и, словно, оправдываясь, добавила: – Бляха-муха, ну хотелось мне джинсы с этой зеленой биркой!

– И в этом завидном зеленом пакете, – с иронией добавила Катя. – Не хухры-мухры, а Б-Е-Н-Е-Т-О-Н.

– United – Colors – Of – Benetton! – поправила ее Фая, стараясь выговорить все звуки с безупречным английским акцентом.

– Ты пакетик, кстати, не выбрасывай, – также полушутя посоветовала Эльвира. – Носи в нем спортивную форму или учебники в универ. Девицы в твоем Финэке сразу же внимание обратят, примут в клуб! Лесь, у меня что-то очень крепко получилось. Подлей еще колы, плиз.

Леся взяла ее стакан и, замерев с ним на несколько секунд, произнесла:

– Нет, мне все-таки не понять, как можно на одну пару обыкновенных с виду штанов потратить весь свой месячный заработок. Да еще и за собачью работу официанткой!

– Не такую уж и собачью. Не преувеличивай, – мягко не согласилась с ней Фая.

– Конечно, собачью! Бегай весь день, как борзая; прыгай, как пудель, на двух лапах; хвостом виляй, как шавка, да преданно в глаза смотри. Чтобы тебе две копейки на кость дали, а менеджер не дал по морде веником.

Фая не стала спорить. Она и сама больше не хотела работать за чаевые, но все же испытывала к ресторану нечто вроде благодарности. Здесь ей впервые довелось услышать о существовании каперсов и артишоков, о том, что макароны следует называть более изящно – пастой, а «хорошие» сыры не просто те, что подороже, с большими дырками, но имеют свои традиции, историю и благородно звучащие названия: Моцарелла, Горгонзолла, Пармеджано. Среди алкогольных коктейлей, подаваемых в хороших барах, тоже есть не менее именитые – Негрони, Дайкири, Мохито… Они будто стали для нее проводником в новый мир, где все эти самые загадочные слова всем давно и хорошо знакомы. Так многие посетители, которых она обслуживала, не глядя в меню, заказывали Пино Гриджио или Пина Коладу и снисходительно смотрели на Фаю, когда та, советуя попробовать полюбившуюся ей Карбонару, с энтузиазмом сообщала им ее состав. Ей безусловно, льстило, что теперь она знает то, о чем не ведает большинство ее приятелей. Сомелье, Meduim rare, диджестив… Разве кто-нибудь из ее улан-удэнских одноклассников понял бы, о чем речь?

– «Клиент всегда прав», – продолжала между тем ворчать Леся. – Если клиент так говорит, то он всегда мудак! Не, я больше в общепит ни ногой. Паршивое, неблагодарное дело.

– Может быть, и неблагодарное, но все же благородное, – заметила Эльвира и, отвечая на слегка удивленные взгляды подруг, немного высокопарно, но как-то очень искренне пояснила: «Потому что любой труд благороден. Я так считаю. Спасибо моему папочке: он пусть и ушел от моей мамочки, но не забывает о своей дочечке, поэтому мне не приходится работать, как вам… Но, девочки! Я, правда, восхищаюсь вами. И вашей самостоятельностью, и упертостью, с который вы тут пробиваетесь. Вы втроем большие молодцы!»

– Элька, давай-ка еще разбавлю твой коньяк? – прыснув, предложила Леся. – Рановато тебя понесло на сентиментальные речи!

Эльвире действительно не требовалось прилагать усилий, чтобы покупать дорогие джинсы и иметь достаточное представление о популярных алкогольных брендах. Фая однажды с восторгом упомянула, что никогда не пила ничего вкуснее Бейлиза, на что подруга просто, как если бы речь шла о чем-то само собой разумеющемся, ответила: «Да, вкусненько. Немного на Шериданс похож. Попробуй, если тебе кофейные ликеры нравятся». Оказалось, ее папа, каждый раз возвращаясь из заграничных поездок, с запасом закупался в дьюти-фри, и коллекция имеющегося у него дома алкоголя по большому счету не уступала в многообразии бару ресторана, где работали Фая с Лесей. Тем ценнее и значимей воспринимались только что выраженные Эльвирой восхищения по поводу их самостоятельности и «благородства» подработки официантом.

От ее теплых слов, согретых вдобавок разливающимся по телу Белым аистом, Фая неожиданно растрогалась. В нахлынувшем умилении оглядела двор, куда они случайно забрели: пошарпанные скамейки, побеленные у основания «обычные» деревья, название которых никто не знает, ненавязчивый щебет птиц, да старенькая детская площадка с полупустой песочницей. Таких дворов у нас тысячи, и потому все здесь показалось ей давно знакомым и родным. Именно в тот ласкающий уходящим с осенью бархатным теплом сентябрьский вечер, она впервые прочувствовала сплоченность их девчачьей четверки и осознала, что в их общей дружбе обрела опору, какой ей не хватало год назад по возвращении в Петербург и благодаря которой чувствует себя теперь уверенно в этом поначалу пугающем ее большом городе. В отсутствие родных сестер, братьев, общих интересов с двоюродными, Катя, Эльвира и Леся стали для Фаи самыми близкими людьми, дружбой с которыми она по праву могла гордиться – ведь при всей разности характеров, увлечений, каждая из них была интересной, умной и амбициозной девушкой.

Такие приятные размышления проносились у нее голове, и, сидя на спинке дворовой скамейки в новых модных джинсах с пластиковым стаканчиком разбавленного газировкой коньяка в руке, Фая ощущала себя и своих подруг невероятно крутыми, нисколько не сомневаясь, что всех их ждет такое же невероятное, успешное и счастливое будущее.

* * *

– Дамы, этот день вы наверняка не забудете и когда-нибудь попросту перестанете понимать, как жили до него, – с подчеркнутой торжественностью заверил Анатоль Фаю и Лесю.

Они втроем разместились за рабочим столом в кабинете его отца на Фурштатской. Анатоль, сидевший за компьютером в крутящемся кресле, пощелкал мышкой, пробежал пальцами по нескольким клавишам клавиатуры, после чего повернул монитор к девушкам.

– Мэйл точка ру, – прочитала Леся в верхней строке поиска.

– Да, запоминайте, – подтвердил парень. – Это лишь один из почтовых сервисов, с помощью которых можно отправлять электронные сообщения – друзьям, коллегам и всем другим вашим товарищам, у кого также есть электронный адрес. Полагаю, уже через пару лет сложно будет представить, как функционировало наше общество, госорганы и организации без возможности обмениваться корреспонденцией таким образом.

– Вот здесь – письма, которые пришли тебе? – проведя указательным пальцем сверху вниз по экрану, спросила Фая.

– Правильно. Это входящие. Если нажмем сюда, то увидим исходящие – те, что отправил я.

– Тебе и из-за рубежа кто-то пишет? – удивилась Леся, заметив иностранные имена и фамилии среди отправителей.

– Да, пару дней назад чатился на одной платформе с американцами, и они мне отправили статьи, которые мы обсуждали.

– Класс! То есть можно отправлять письма на любом языке и даже в другую страну? Бесплатно?

– Есть ограничения по объему вложения, адрес всегда должен быть на латинице… В остальном же да, ты права: на любом языке, в другую страну, бесплатно. Если адресат за компьютером, сможет прочитать твое письмо меньше, чем через минуту.

– Круть! – с восторгом заключила Леся.

– Что такое электронный адрес? – спросила Фая.

– То, что мы сейчас будем вам придумывать и создавать! – интригующе ответил Анатоль, откинулся на спинку кресла и, скрестив руки, продолжил объяснять: – Итак, адрес электронной почты, по-английски e-mail, представляет собой комбинацию букв или цифр, или знаков, или всего этого вместе, привязанную к виртуальному ящику конкретного пользователя. То, что вы видите сейчас на экране, – мой ящик. Чтобы в него войти, я ввел в строке «логин» свой адрес и затем пароль. Тому, кто хочет отправить мне письмо, нужно и достаточно знать этот самый логин, то есть мой e-mail. Наша задача на сегодня – создать вам электронные ящики и придумать им адреса. Есть идеи?

Девушки переглянулись и в легком недоумении пожали плечами.

– Давай сделаем какие-нибудь адреса, похожие на твой, – осторожно предложила Фая.

– У меня их несколько, с определенной системой, но вам так сложно не надо. Можем использовать просто ваши имена и фамилии, ну или взять за базу что-то более оригинальное – какое-нибудь символичное слово, которое вы легко запомните. Потом сможете использовать его же в качестве никнейма, если когда-нибудь решите завести блог.

– Ты издеваешься или действительно думаешь, что мы в курсе про никнеймы и блог? – усмехнулась Леся.

– Издеваюсь, – улыбнувшись, подтвердил Анатоль. – Об этом в другой раз расскажу, сегодня начнем с электронной почты. Вот ты, Фая, например. У тебя довольно редкое имя, к нему, вероятно, проще подобрать свободный аккаунт. Кстати, а почему тебя так назвали?

– Не знаю. У бабушек с дедушкой спрашивала, они тоже без понятия. Долгое время стеснялась своего имени, но однажды осенило, что Фаин Сапфировых на свете не так уж много, а, возможно, даже одна-единственная, уникальная – я. Мне эта мыслишка, скажу вам, так понравилась, что с тех пор и комплексовать перестала, и к необычным именам по-другому относиться начала.

– Согласен с подходом. Тоже хочу своему ребенку редкое имя дать. Пусть с детства не боится быть оригинальным, – серьезно произнес Анатоль и тут же, ерничая, запел: «ФаИна, ФаинА, где ты была и почему не пришла?..»

Леся закатила глаза:

– Только ты не начинай, пожалуйста. Ей же в школе с этой песней и так всю плешь проели!

– Я просто подумывал как-нибудь обыграть эту строчку, – ответил Анатоль и в задумчивости начал перебирать: Фаина, Фая, Файя… Файе… Слушай! Ведь твое имя похоже на английское «Fire» – «огонь»!

– И?.. – растерялась Фая.

– Ник он хочет тебе такой дать, – подсказывая, зашептала Леся. – Или с чем он там нам голову ломает? Электронный адрес. Будешь у нас «Фая-женщина-огонь-точка-ру».

– Женщина-огонь из нашей Фаи, конечно, так себе, – наклонившись, прошептал Анатоль и, получив от Фаи локтем в бок, игриво добавил: – Хотя какой-то огонек определенно есть!

– Огонек, кстати, неплохо! Мне нравится, – подхватила Леся.

– И правда неплохо, – живо согласился парень и забил по клавиатуре: – Сейчас проверим, свободен ли «огонек собака мейл точка ру»… Да! Отлично. Ну что, Фаина, согласна быть Огоньком? Тебе действительно подходит, буду тебя теперь так называть!

Фаю развеселило его воодушевленное рвение и она, копируя интонацию, с какой обычно успокаивают ребенка, ответила: «Да, пожалуйста, Анатоль. Огонек так огонек. Я все равно не уверена, что буду этой твоей электронной почтой пользоваться. У бабушки и дедушки в Улан-Удэ даже компьютера нет, а кому мне еще письма писать?»

– А мне-то какой адрес дадим? – напомнила о себе явно больше заинтересованная сюжетом Леся.

– С тобой все очевидно, – не раздумывая, отозвался Анатоль. – Леся – это Лесенка. Будешь в виртуальном мире зваться Лесенкой.

– Очевидно ему. Что-то ни до кого из моих красноярских друзей мысль называть меня Лесенкой не доходила!

– До вашего Красноярска мысли вообще не доходят, – ухмыльнулся Анатоль, не останавливаясь печатать.

– Ах ты шхуна китобойная! – шлепнула его по плечу Леся (почему-то в ее словаре «шхуна китобойная» относилась к категории незлобных ругательств).

– Анатоль, как не стыдно такое говорить? – снова как старшая сестра заговорила с ним Фая. – Мы же тебя всем нахваливаем, рассказываем, что ты хороший и вовсе не питерский сноб.

– Конечно, я сноб. Тут и сомнений нет, – бесстрастно возразил парень, казалось, не шутя, и с небрежной искренностью добавил: – Я тот еще сноб, но вы, дамы, мне нравитесь.

– Тут и сомнений нет, – парировала Фая. – Знаем, что нравимся. Хоть ты и держишь нас за недалекий провинциальный пролетариат.

– Вовсе не держу, – снова не согласился Анатоль. Он оставался сосредоточенным, не отводил взгляда от экрана, но, забавляясь, продолжал их перепалку. – Ты ведь говоришь по-французски, а это в определенных кругах потомков петербургского нерасстрелянного общества по-прежнему признак культурного человека. Из своих. Потому прощается тебе провинциально-пролетарский background.

– А со мной ты как объяснишься? – запротестовала Леся. – Я-то только по-английски, запинаясь, говорю!

– А ты просто человек хороший.

– А я, выходит, нехороший, – манерно насупилась Фая.

– Не настолько. В тебе еще порядочно шелухи.

– А ты просто хам! – отрезала Леся.

– А я хам, – улыбаясь, согласился Анатоль.

– Чего ты лыбишься? – добродушно передразнила его Фая. – Теперь понятно, почему ты никогда не знакомишь нас со своими друзьями!

– Разве я вас никогда ни с кем не знакомил?

– Нет! – поддержала Леся. – Это ты обычно заваливаешь на наши тусовки, не наоборот. И никого не приводишь с собой!

Анатоль снова несколько раз щелкнул мышкой и сказал: «Среди моих друзей многие вам покажутся странненькими, но есть один товарищ, который скорее всего понравится. Как-нибудь сведу вас, если хотите. Всё, выключаем комп. Вы теперь продвинутые и можете пользоваться электронной почтой; логины и пароли я вам на бумажке напишу. Пароли сами попозже поменяете. Сейчас кофе идем варить».

– Не скажешь, какой у тебя ник в сети? – поинтересовалась Леся. – Как нам с Огоньком тебя называть?

– У меня, Лесенка, ник ругательный, не надо меня им называть, – засмеялся Толя.

– Можно я буду называть тебя «Толяша»? – неожиданно для самой себя спросила Фая.

– Ммм… Pourquoi[16]?

– Бабушка папу моего так называла. Мне тоже хотелось бы…

– Можно, – разрешил Анатоль, улыбнувшись своей самой доброй и теплой улыбкой.

Тот день Фая и, в самом деле, не забыла. Разумеется, она бы и без Анатоля со временем научилась пользоваться электронной почтой и узнала, что такое блог. Только так уж получалось, что именно он первым рассказывал ей про поисковые системы, электронные письма, чаты, Аську, блоги, ЖЖ, Фейсбук, Ютуб, Твиттер, подкасты. Намного раньше, чем все это становилось повсеместно известным и начинало пользоваться спросом в широких массах. Он стал ее учителем русского интернета, и потому, спустя много лет, рассуждая о прошлом, Фая говорила себе и другим, что без Толяши в ее жизни все сложилось бы совершенно по-другому. Даже если не считать того, что, не зная его, она бы не встретила Артура.

* * *

– Что это за парень? Ты раньше о нем ничего не рассказывал? – спросила Катя.

– Возможно, упоминал, но не уверен, – отвечал Анатоль. – Андрей Забродин, родился в Питере, вырос на Ветеранов, из простой семьи бюджетников. Еще в детстве начал приторговать, перепродавая за копейки мальчишкам во дворе вкладыши от жвачки. Сейчас учится в Финэке и тоже продает все, что только можно впарить студенческому братству.

– Травку, например? – скептично предположила Леся.

– Справки, например. Его тетка в районной поликлинике работает и может выдавать медзаключения о наличии хронических заболеваний. К Андрею через знакомых обращаются студенты, чаще всего девицы, которые не хотят ходить в своих универах на физкультуру. Платят ему денежку, он через тетку лепит им справки о каком-нибудь почечном пиелонефрите, те получают либо полное освобождение от занятий спортом, либо определяются в спецгруппы, где не надо сдавать стометровки и бегать кроссы по пять километров. Все довольны и счастливы.

– Я видела пару раз этого Андрея и даже боюсь представить, сколько студентов ходит по Питеру с липовыми бумажками о больных почках, – засмеялась Эльвира.

– Кстати, я вполне допускаю, что он продал одну из своих здоровых, чтобы за взятку поступить и попасть в мажорную элиту студентов-финансистов, – усмехнулся Анатоль. – Если серьезно, я бы сказал, этот парень – один из немногих моих друзей с потенциалом хорошего бизнесмена, который в обозримом будущем почти наверняка сколотит приличное состояние. Все остальные, в большинстве своем, – бесперспективная, в смысле больших заработков, рефлексирующая интеллигенция с Петроградки или Васьки.

С любопытством слушая его, Фая размышляла о том, что ей не приходило на ум анализировать свое окружение с такого ракурса, но если задуматься, и она никогда особенно не стремилась к дружбе или связям с людьми из категории «богачи», «бизнесмены», «дельцы». Бедности, разумеется, ей не хотелось, ни себе, ни своим друзьям, но и нельзя было сказать, что она когда-либо мечтала о мире огромных денег или любыми способами стремилась примкнуть к классу по-настоящему богатых. Существование таких людей по большому счету не вызывало в ней особенных эмоций – ни зависти, ни выраженного желания жить так же роскошно. На уроках литературы Светлана Викторовна часто говорила, что среди слоев нашего общества есть прослойка – интеллигенция. Вот эта самая прослойка имела для Фаи куда большой интерес. Представителями культурной элиты она всякий раз восхищалась в книгах, им по-настоящему сочувствовала, к ним тянулась в жизни и вовсе не к богачам, но к русской интеллигенции хотела когда-нибудь относить и себя.

Ход ее рассуждений прервал возглас Анатоля:

– Ха, вот и он! Знакомьтесь, девушки, Андрей Забродин, для друзей Дрончик, – моя обеспеченная старость.

Парень этот Фае сразу же понравился. Не «мозг», как Анатоль, но далеко не глупый. Талантом искрометно шутить не обладал, но в компании с ним всегда было очень весело. Ушлый, без сомнения, но не скрывал этого и подкупал легким нравом и доброжелательностью. «Очаровательный пройдоха», так она окрестила его для себя в первую их встречу, а уже совсем скоро считала хорошим другом.

* * *

Пару лет спустя

– Смотри, Огонек, – показывал ей Андрей крохотный шарик. – Штучка называется капелька. Вставляешь ее в ухо, только осторожно – видишь, от нее идет нить, типа лески. Сама по себе она прочная, но место соединения с гарнитурой достаточно хрупкое. Гарнитура, кстати, стандартная подходит, и ты подсоединяешь ее к сотовому, как обычно.

– То есть я могу через эту малюську слышать все, что ты мне говоришь по телефону, как если бы это были наушники? – уточнила Фая.

– Ага. Только в обычных наушниках студенты, особенно студентки, боятся сдавать экзамены, потому что риск спалиться с обычным толстым проводом сейчас очень большой – преподы бдят. Хочешь попробовать? Тебе бесплатно, разумеется, одолжу.

– Нет, спасибо, дружище. И дело не в деньгах… Откуда у тебя эти капельки?

– Приятель один делает. Он классный технарь, но никакой продажник: совсем людей не знает и договариваться не умеет, а у меня контактов много, легко могу найти, кому сбыть.

– Да, кстати, кто в основном у тебя это покупает или… арендует?

– Студенты, экзамены которых проходят в форме билетов с вопросами из заранее известного всем перечня. В таком случае есть возможность сообщить, тому, кто на проводе, какие тебе попались вопросы: твой суфлер читает тебе вопросы по порядку, ты в нужный момент шуршишь или постукиваешь, чтобы он услышал, ну а потом, собственно, тебе диктуют ответы на нужные вопросы. Все как в Шурике, только с этим, считай, невидимым устройством никто не спалит. Если только сам не накосячишь и себя не выдашь. Чаще всего, капелькой интересуются юристы, экономисты, реже врачи.

– Даже врачи… Пипец. Они должны быть либо безнадежно ленивыми, либо очень богатыми, – предположила Фая.

– Ну да, удовольствие не дешевое. Во-первых, сотовая связь сама по себе дорогая. Пройтись по списку вопросов и два-три ответа надиктовать в среднем занимает полчаса. Вот и умножь на стоимость минуты разговора, уже не бюджетно выходит. Плюс, я неплохую цену за аренду устройства беру. Купить в конце концов выходит дешевле, чем арендовать, но все равно стипендии не хватит. Иными словами, сейчас у меня более денежная клиентура, чем та, что ученические билеты покупала.

– Что, прости, покупала?

– Я одно время продавал первокурсникам ученические билеты, – не без удовольствия начал вспоминать Андрей. – Типа студенческих, только не в форме книжки, а на обычном бланке с печатью, удостоверяющие, что Вася такой-то является учеником образовательного учреждения номер такой-то. У меня мама тогда в школе работала, и ей ничего не стоило давать мне пачки таких штампованных бумажек, а ребята, мои клиенты, могли весь год покупать по ним проездные на общественный транспорт – на порядок дешевле, чем по студенческим. Я, конечно, сущую мелочь за это с них брал, но на мороженку хватало.

– Ты жулье! – улыбаясь, покачала головой Фая.

Ей вспоминалось и казалось уже таким далеким, как сама она на первом курсе, тоже пытаясь любыми способами сэкономить на общественном транспорте, не упускала возможности проехать зайцем. Отучила от этого Леся. Та не то чтобы никогда не пряталась от кондукторов или выходила раньше, чем те обратят на нее внимание, наоборот: едва заходя в вагон, сама шла к ним через весь в трамвай, чтобы честно оплатить проезд и не подставлять перед контролерами «без того несчастных баб, вынужденных целыми днями, зимой трястись в ледяных консервных банках, морозя себе руки и ноги». Под ее влиянием Фая начала стыдиться своих намерений обмануть кондукторов, всякий раз думала об их красных, покрытых цыпками пальцах, торчащих из прорезанных в дешевых шерстяных перчатках дырок, и больше не могла себе позволить доехать до нужной станции, не приобретя билет. Пустяк? Со временем она так не считала.

* * *

Вполне вероятно, их дружба с Андреем после окончания университета долго бы не продлилась, если бы на Марсовом поле за пару часов до праздничного салюта к 56-й годовщине со дня Победы он не представил им своего нового приятеля Артура Акопяна.

Фая так себе и не призналась, что то была любовь с первого взгляда. Фразу считала избитой, а чувство, которое она испытывала позднее – не отпускающее, болезненное, сводящее на нет все попытки оставаться объективной и слушать рассудок, – в ее понимании, больше подходило к определению любви, чем охватившее с головы до пят девчачье смятение в момент, когда она впервые увидела Артура. И все же ни одно другое знакомство ни до, ни после не производило на нее такого впечатления, а первые мгновения их встречи сохранились в памяти навсегда в мельчайших подробностях. Его бадлон цвета хаки с небольшим ярлычком Moschino на запястье и массивные круглые часы Tissot. Его джинсы с нарочными, только-только входящими в моду потертостями в заломах и складках. Его кеды Converse, в то время очень редкие в Петербурге. Его первая фраза, с какой он приветливо обратился к ней:

– Приятно познакомиться! Дрончик мне сказал, ты студентка Финэка. Я там в аспирантуре и, вполне вероятно, буду вести в вашей группе семинары по моделированию.

– Так мы на «вы» или можно на «ты»? – уточнила Фая, ощутив легкую досаду.

– Сегодня в честь праздника на «ты», а в сентябре посмотрим!

Звучание произносимых им слов пробирало ее до мурашек. Единственный раз подобное случилось в школьной гардеробной, когда с ней впервые попытался завязать разговор Леша Бурулев. С тех пор ни один мужской голос не производил на нее такого оцепеняющего эффекта. В примечательной «тональности» Артура завораживающим Фаю образом сочетались и мальчишеское плутовство, и мужская твердость, и прохладная ирония, и располагающая теплота. Проскальзывали и другие нотки, какие ей обычно доводилось слышать у парней, пользующихся успехом у девушек и знающих об этом. Ничего удивительного, думала она, украдкой внимательно его разглядывая. Правильные черты лица, красивый оттенок серых глаз, выразительные брови. Безупречное телосложение: не атлетическое, не модельное, а просто без изъянов, в котором, по ее представлениям о мужской красоте, даже при желании нечего было улучшать. Стоял он, расслабив плечи и держа руки в карманах, в чем Фая видела вальяжную уверенность в себе, неизменно привлекающую ее в людях. Напыщенности, самолюбования в нем ничто не выдавало, но парень, без сомнения, знал себе цену. Время от времени и всякий раз неожиданно он бросал на нее любопытный, но сдержанный взгляд и через две-три секунды безучастно его отводил.

Немного погодя вся компания направилась по Дворцовой набережной в сторону Стрелки. По дороге Фая в ожидании случая как бы невзначай оказаться рядом с Артуром, лихорадочно прокручивала возможные темы для беседы в поисках оригинальной, запоминающейся, какой могла бы непременно его заинтересовать. Однако к моменту, когда они поравнялись и даже немного отдалились от других ребят, ничего, кроме банальностей, ей в голову не пришло, и она не нашла ничего лучше, чем заметить: «Сегодня мой самый любимый праздник в году! Ни Новый год, ни день рождения, ни Восьмое марта так не жду». «За что такая любовь?» – откликнулся Артур.

Услышав в его вопросе интерес к ее замечанию и непосредственно к ней самой, Фая немного перевела дух и с чувством, искренне произнесла: «За добрую, легкую атмосферу: только радость, без стресса из-за гостей и подарков. Улицы в центре перекрыты, машин нет, все гуляют, сидят на траве, улыбаются друг другу… Еще на Девятое мая, сколько я себя помню, обязательно хорошая погода, и народ меняет теплые куртки на легкие ветровки. По моим ощущениям, это первый день в году, когда в воздухе чувствуется запах приближающегося лета».

– Согласен. Я по похожим причинам люблю Пасху – всегда солнечное, очень семейное утро, бабушкины куличи, и особый вкус у, казалось бы, обычных яиц с майонезом. Все еще пахнет весной, но уже хорошей, цветущей весной. Не слякотной и серой.

– Напомни, пожалуйста, армяне – православные?

– Да, армяне православные, – подтвердил Артур и с играющей на губах улыбкой добавил: – Только меня сложно назвать армянином. Да и православным тоже.

– Извини, пожалуйста, – смутилась Фая. – Не то чтобы ты очень похож… На армянина, я имею в виду. Предположила в основном из-за твоей фамилии.

– Ничего страшного! Фамилия – да, ей чудом удалось выжить. Мой прадед, действительно, был армянином, но женился на русской девушке. Точно так же потом поступили его сын и внук – мой отец. Так что во мне намного больше русской крови. Какие у тебя планы на лето?

– Работать и отдыхать! – с энтузиазмом ответила ему Фая и тут же про себя выругалась, недовольная тем, что в присутствии Артура то и дело порывалась юморить, производить впечатление незаурядными, лаконичными, остроумными выражениями, однако, произнеся их вслух, слышала лишь повторения некогда запомнившихся ей чужих шуток – либо давно заезженных, либо лишенных вне конкретной ситуации своей соли.

Она понимала, что слишком волнуется, в то время как ее собеседник оставался абсолютно спокойным, и от этого нервничала еще больше. Решила во что бы то ни стало быть естественной, выдохнуть и продолжила отвечать на его вопрос максимально простыми словами, как если бы разговаривала с подружкой:

– На летний период запускают дополнительные поезда между Питером и Адлером и набирают новый персонал, в основном из студентов. Так что мы с Лесей шесть недель поработаем проводницами, катаясь туда и обратно. Потом планируем остаться дней на десять где-нибудь в районе Сочи. Скорее всего в Туапсе. Отдохнем, покупаемся, в Красную Поляну сгоняем. В последних числах августа мне бы хотелось навестить бабушку и дедушку в Бурятии.

– Тебе очень повезло иметь родственников на Байкале! – с уже знакомой ей едва заметной улыбкой отозвался парень.

– А ты, смотрю, неплохо знаешь карту России! – неподдельно удивилась Фая. Почти никто из ее петербургских приятелей толком не представлял, где находится Улан-Удэ, некоторые подозревали – где-то в Монголии. Про Байкал, конечно, слышали, но мало кому было известно, что его восточный берег омывает Бурятию.

– На самом деле карту России я знаю недостаточно хорошо, особенно Поволжья, – признался Артур. – Но на Байкале бывал. Только не в твоих краях, а со стороны Иркутска: на Ольхоне, в районе Песчаной бухты и напоследок в пешем походе по КБЖД[17]. Там чудесно!

Сердце у Фаи бешено застучало, сомневаться больше не приходилось: вероятность, что она не влюбится в этого парня, стремилась к нулю.

* * *

– Девочки, вы согласны, что он какой-то невероятный этот Артур? – спросила Фая у подруг на следующий день.

Леся закинула голову в по-доброму злорадном «Аха-ха!», после чего воскликнула: «Я так и знала!»

– Что именно ты знала? – нахмурилась Фая.

– Что ты на него западешь. Все предыдущие объекты твоих воздыханий точно такие же!

Леся снова весело хохотнула. Вторая помрачнела, так и не уразумев причины ее смеха. На выручку пришла всегда тактичная и примиряющая всех Катя:

– Дружок, ты согласись, тебе еще со школы нравится один и тот же типаж парней: лощеные, холеные, успешные или явно перспективные. Умеющие красиво себя подать, держать и говорить, особенно с девушками. Артур Акопян как раз из таких. Вот что хотела сказать Лесенка. Да, Лесь?

– Вовсе он не лощеный! – запротестовала Фая. – Носит, как все, джинсы и кроссовки.

– Которые стоят половину моего гардероба, включая верхнюю одежду, – съехидничала Леся.

Фая пропустила ее ремарку мимо ушей и обратилась к Кате: «Прости, но из всех качеств, что ты перечислила и, я подтверждаю, действительно нравятся мне в мужчинах, по сути, нет ни одного плохого! Или, по вашему мнению, меня только забитые никчемные лошки должны привлекать?»

«Зачем же такие крайности?..» – начала было возражать Катя, но Эльвира перебила, не дав ей договорить: «Не слушай их, Огонек. Они обе ничего не понимают! Артур действительно классный. Я бы тоже на него запала, но раз уж ты первая успела застолбить за собой это право, vas-y[18]! Он твой».

* * *

«Ведь действительно лощеный, аж сверкает!» – подумала Фая, отмечая его презентабельную, начищенную до блеска обувь, безупречного покроя костюм и узнаваемые запонки от Mont Blanc, когда Артур первый раз вошел к ним в аудиторию.

Ее, безусловно, радовала возможность видеться с ним по меньшей мере раз в неделю, но она совершенно не представляла, как вести себя с ним в рамках учебного процесса: кокетничать и заводить роман с преподавателем ей претило, казалось пошлым.

В итоге они общались на «ты», только если их не слышали другие студенты – на переменах или при случайных встречах в коридорах университета. На занятиях Артур обращался к ней на вы, ничем не выдавая их знакомство, а Фая готовилась к его предмету так, словно он был самым строгим педагогом факультета. На вечеринках, куда Андрей все чаще и чаще приводил своего друга, Фая непринужденно, много и весело болтала с ним, но все же старалась держать дистанцию, не позволяя со своей стороны намеков на флирт. Точно так же вел себя и Артур, что всякий раз ее очень расстраивало: по незначительным жестам, фразам, взглядам она чувствовала его особенную симпатию к ней и не понимала, почему он не предпринимал никаких более решительных шагов.

В остальном последний пятый курс прошел для Фаи без каких-либо ярких событий и потрясений, не считая того, что ей очень не хватало Леси. Та на несколько месяцев уехала по программе Work&Travel в Америку подтянуть разговорный английский и заработать напоследок легких студенческих денег перед тем, как начать поиски «взрослой» работы по специальности. Предварительно уладив все вопросы по учебе, она вернулась только к государственным экзаменам и вручению дипломов.

– Ну что, Леська, have you improved your English? – спросила ее Эльвира, когда они снова собрались вчетвером.

– Так себе, – фыркнула в ответ Леся. – Я там большую часть дня молча картошку фри жарила, только к чертям все руки маслом обожгла.

Девушки засмеялись, она закурила сигарету и уже с большим энтузиазмом продолжила:

– Плюс в том, что я там познакомилась с кучей айсекеров[19], и они мне открыли мир зарубежных стажировок! Оказывается, нет ничего сложного в том, чтобы уехать, к примеру, в Мексику на какой-нибудь срочный рабочий контракт. Просто надо знать организации и, еще лучше, конкретных людей, через которых такую стажировку можно замутить. Чаще всего там не платят огромных денег, но на проживание и внутренний туризм хватает.

– Какого рода работа? – поинтересовалась Катя. – У тебя есть какие-то приоритетные направления по стране или по большому счету все равно, куда ехать?

– Я на самом деле уже все нашла! – заявила Леся с выражением довольной маленькой девочки, наконец, проболтавшей приготовленный ею сюрприз. – В конце июля уезжаю в Индию, в Джайпур. Меня берут ассистентом менеджера на прядильном заводе.

Подруги восторженно ее поздравили, уточнили детали и, когда эмоции утихли, Леся сказала:

– Жалко, что проговорилась. Планировала рассказать вам об этом вечером в пятницу. Вы как, не против собраться с Толяшей, Дрончиком, Артуром и по городу с пивком погулять, пока белые ночи не закончились? Потом до моего отъезда уже все вместе не увидимся скорее всего. Хотела еще предложить присоединиться к нам приятелю из Аргентины, познакомилась с ним в штатах, и его другу – англичанину. Давайте гульнем так весело, чтобы они надолго запомнили, как на Руси пить хорошо!

Гульнули они весело, но иностранные гости наутро не могли вспомнить добрую половину событий предыдущей ночи, а кое-что и вовсе предпочли бы забыть. Почему-то их разгоряченный водкой-тоником британский товарищ вдруг начал бить фары припаркованных у Гостиного двора машин, после чего всей компании пришлось убегать по Садовой, опасаясь разъяренных автовладельцев.

– Вот тебе и цивилизованная Европа, – немного разочарованно протянула Фая, шагая рядом с Артуром, когда стало ясно, что никто за ними не гонится. – Считают русских алкоголиками, но я не припомню, чтобы кто-то из знакомых мне наших студентов так бессмысленно дебоширил по пьяной лавочке.

– Ты знаешь, я по работе и в путешествиях, особенно на курортах, частенько сталкивался с англичанами и, замечал, этим ребятам свойственно дуреть от алкоголя. Так что не удивляйся, репутация у них в этом смысле тоже порядочно подмочена.

Они помолчали.

– Когда мы виделись в прошлый раз, ты была еще студенткой, – заговорил Артур. – Поздравляю с окончанием! Жаль, конечно, что я больше не твой преподаватель.

– А мне нет! – быстро ответила Фая и одернула себя: прозвучало очень кокетливо, почти вызывающе.

Парень лукаво улыбнулся. Она смутилась, соображая, что теперь сказать и как замять неловкость, однако ничего объяснять не потребовалось, ее собеседник сам сменил тему:

– Как с поисками работы?

– Ищу, – неопределенно пожала плечами Фая. – Есть варианты, на которые не хотелось бы соглашаться. Пока готова ждать, когда подвернется действительно хорошая вакансия, а не бросаться сразу же на что попало.

– Почему бы тебе не начать с Big Four[20], как я? Там посмотришь, как пойдет, но в качестве старта – очень даже неплохой вариант, как с точки зрения навыков, полезного опыта, так и для строчки в резюме, если не понравится. Диплом и английский у тебя хорошие. Французский, как второй иностранный, тоже в плюс. Наконец, я порекомендую твою кандидатуру старшему, он, в свою очередь, эйчару, а это, можешь быть уверена, уже полдела. Не думала о такой опции?

Разумеется, она о ней думала, но предчувствие, что когда-нибудь Артур проявит инициативу и предложит помощь с трудоустройством, останавливало ее от отправки резюме в компанию, где он работал, и тем более к конкурентам.

Спустя полтора месяца после их разговора Фаина Сапфирова вступила в гордые ряды многочисленной армии сотрудников большой аудиторской четверки, где начался новый, особый этап ее жизни.

* * *

Тем, кто имеет представление о специфике международного консалтинга, особенно в начале двухтысячных, нет необходимости читать следующий абзац. Для тех же, кто от него далек, расскажу чуть более подробно про образ жизни Фаи в первые годы ее карьеры.

По большому счету она проводила в работе (за компьютером или, отвечая на письма в то и дело мигающем Blackberry) все часы суток, свободные от сна и того непродолжительного времени дома, которого хватало лишь на позавтракать, переодеться, помыться. Кстати говоря, принимать душ в своей квартире необходимости не было – на каждом этаже офиса имелись душевые (будем считать, по причине действительно заботливого отношения к сотрудникам, и вовсе не для того, чтобы те забыли, зачем вообще нужно каждый вечер возвращаться с работы домой). Поначалу у нее вызывали недоумение коллеги, шлепающие с полотенцами в тапочках под утренний гул принтеров в коридорах и имеющие в своих кабинетах целый гардероб сменной одежды – костюмы, рубашки, «кэжуал». Однако со временем нашла это практичным, ведь оставаться на работе до раннего утра приходилось регулярно. На попрание права на отдых здесь не жаловались: ненормированность рабочего дня компенсировалась приличной по меркам рынка зарплатой, престижем работодателя и прочими маленькими радостями в виде хорошей страховки, а также предлагаемых на кофе-поинтах без ограничений бесплатных соков, горячих напитков и сладостей. Да, еще возможностью поужинать и заказать такси за счет клиента, если приходилось задерживаться в офисе до поздней ночи, что случалось практически каждый будний вечер. Впрочем, большинство выходных Фая тоже проводила в офисе, как и другие коллеги, особенно стажеры ее возраста. Перефразируя известное утверждение Маркса, корпоративная культура определяет сознание, а потому такая поглощающая занятость почти никому не казалась чем-то из ряда вон выходящим. Амбиции молодых финансистов, подогреваемые высоким уровнем конкуренции, отодвигали на второй план их потребности в отдыхе и насыщенной радостными событиями частной жизни. Точно так же Фая, считая свое место работы одновременно большой удачей, собственной заслугой и возможностью для стремительного профессионального роста, не жалела ни сил, ни личного времени, чтобы себя проявить.

Пожалуй, единственное, в чем ей редко хотелось принимать участие, это в еженедельных вечерних «дринксах» в ближайшем баре по четвергам. Их она пропускала, не желая тратить без необходимости ни одного часа на коллег, недостатка в общении с которыми не испытывала, и предпочитая как можно раньше вернуться домой, чтобы попить чай с бабушкой. Они почти не виделись, хотя по-прежнему жили в одной квартире. С университетскими приятелями Фая встречалась крайне редко, ее подруг в то время в Петербурге не было. Катя по направлению от Эрмитажа уехала на несколько месяцев в Италию изучать архивы одного из флорентийских музеев. Эльвира устроилась стажером в юридическую фирму, входящую в «Magic circle»[21], и теперь жила в Москве примерно в таком же ритме, что и Фая. Леся звонила, писала из Индии не часто, но каждый раз удивляя и вдохновляя неожиданными идеями, планами на будущее. Подробнее о них немного позже.

Что касается Артура, виделись они почти каждый день, без сомнений, сблизились, но отношения так и не выходили за рамки дружеских. И хотя Фая ощущала некую романтическую недоговоренность между ними, подмечая намеки на его особую нежность и доверие к ней – в том, как он иногда прикасался к ее руке, разговаривал, когда их никто не слышал, и какими переживаниями делился, – поведение Артура никоим образом не нарушало ни одно из многочисленных положений HR policies, циркулирующих в фирме и запрещающих какого бы то ни было рода «харассменты» или, выражаясь понятным русским языком, ухаживания, романы, сексуальные связи. Стоит упомянуть, что по какой-то негласной договоренности эти самые «полисис» нарушались сотрудниками без каких-либо официальных последствий в ночи после «корпорейт патиз», «тимбилдингов» и «ретритов»[22].

Большую часть дня Артур проводил не в офисе, а на клиентских встречах, пресс-конференциях, других «бизнес-девелопмент евентах» и, по убеждению Фаи, вкалывал еще усерднее и спал даже меньше, чем она. Прошел почти год ее пребывания в компании, когда удалось согласовать кредитную документацию по одному нашумевшему проекту, над которым они работали вместе. Финансовое закрытие выпало на самый разгар белых ночей, оба к тому времени потерялись в сутках, путая утро и вечер, однако если Фая, словно на энергетиках, еще чувствовала в себе силы, то на Артура не могла без жалости смотреть. Все его движения выдавали, если не изможденность на грани так называемого берн-аута, то настоящую притуплявшую сознание замотанность, поэтому не удивилась, когда он, тяжело выдыхая, потер глаза и предложил:

– Фаюш, пойдем напьемся?

Напиться им не удалось: алкоголь почти не действовал – то ли по причине накопившейся усталости, то ли в силу привычки ошалевшего за предшествующие недели организма постоянно быть в тонусе. И все-таки сковывающее мышцы напряжение отпустило и сменилось приятно разлитым по телу теплом. Другие посетители ресторана давно разошлись, а они долго оставались в зале вдвоем, продолжая со смехом вспоминать то капризы клиентов, то плутни Андрея. Лишь когда персонал начал убирать скатерти и переворачивать стулья на столы, Артур заказал одно на двоих такси; как всякий раз, когда им обоим случалось задерживаться допоздна в офисе и вместе возвращаться по домам: он жил на Каменноостровском и выходил раньше, она продолжала с водителем путь до Черной речки. Только в этот раз, перед тем, как открыть дверцу машины у своей парадной, Артур положил ладонь ей на колено, слегка надавил кончиками пальцев и, многозначительно глядя в глаза, спросил:

– Не хочешь выйти на этой остановке?

* * *

Пробудившись следующим утром, первый раз по-настоящему безмятежной и счастливой с тех пор как они повстречались, Фая прошла на кухню. Ее возлюбленный в темно-серой шелковой пижаме выжимал там сок из апельсинов.

– Выспалась? Присаживайся! – приветливо подмигнул он ей. – Ты что пьешь по утрам, чай или кофе?

– В офисе кофе, дома только чай, – ответила она с улыбкой.

За завтраком Артур поинтересовался:

– Ты планировала взять три недели off в конце июля. Куда в итоге поедешь?

– Первым делом на недельку в Улан-Удэ. Одна школьная подруга выходит там замуж, пригласила на свадьбу. Заодно бабушку с дедушкой навещу. Да и просто не могу не бывать в тех местах хотя бы раз в год, тянет. Затем вернусь в Питер – на венчание Кати, а сразу же после через Париж в Лотарингию на две недели. Я подыскала там неплохую, по отзывам, языковую школу. Францию, наконец, увижу, язык попрактикую, чтобы совсем не забыть: читаю-то хорошо и все понимаю, когда смотрю фильмы или слышу французскую речь на улице, в ресторанах, но разговорной практики, увы, почти нет.

Школьной подругой, выходившей в Улан-Удэ замуж, была Аюна, ее женихом – тот самый Баир. По всей видимости и к искренней радости за них Фаи, школьная любовь друзей ее детства не прошла с взрослением, они действительно ни с кем другим не могли и не хотели быть более счастливыми. Точно так же не приходилось переживать за выбор Кати. Ее будущий муж, на тот момент начинающий, но уже зарекомендовавший себя в медицинских кругах пластический хирург, почти на семь лет старше, редко участвовал в их студенческих сборищах. Подруги видели его лишь несколько раз, но впечатление он производил очень приятное, и ни у кого не возникало сомнений, что это будет крепкая, хорошая семья.

– Кстати, мне тоже ничего неизвестно о твоих планах на лето, – заметила Фая. – Ты так и не определился, берешь отпуск в августе или перенесешь?

– До Катиной свадьбы я в Питере, нужно решить много организационных дел, – задумчиво произнес Артур. – Потом, скажу тебе пока что по секрету, уезжаю на secondment[23] в Лондонский офис. До января две тысячи пятого. Хотелось бы параллельно поучиться в бизнес-школе. Посмотрю, где какие программы предлагают на тему проектного финансирования. Отпуск возьму, но исключительно для переезда.

Фая едва не задохнулась от обиды и, всеми силами стараясь не показывать, как та ее душила, потянулась задеревеневшей рукой к чашке чая. Вкус бергамота вдруг показался ей отвратительным, а мягкая булочка сушила и драла горло. Он сказал, что уезжает на полтора года в Лондон так, словно речь шла о выходных на даче у родителей в Приозерске! Возмущенное «А как же мы?!» вот-вот бы вырвалось из ее груди, и только леденящее понимание, что никакого «мы» для него нет, сдержало этот порыв. Фая принялась его поздравлять, уточнять детали, говорить другие уместные слова, одновременно пытаясь не разрыдаться и утихомирить рой мыслей в своей голове. «Зачем ты меня к себе пригласил, если уезжаешь? Зачем мы это сделали, если, по твоему мнению, между нами ничего нет и ты можешь вот так спокойно заявить, что уезжаешь из страны?» – стучало у нее в висках, однако вслух свои вопросы не озвучивала. Она догадывалась, что услышала бы от него в ответ. «Ну как же, Фаюш? Между нами ведь все предельно ясно, разве нет? Мы с тобой давние знакомые, хорошие приятели, а с некоторого времени и коллеги. Разумеется, мы друг другу не чужие, нас связывают общие интересы, да и чувства тоже. Конечно, ты мне нравишься, очень даже. И я тебе тоже. Поэтому мы дружим, много времени проводим вместе, и не только по работе. То, что произошло сегодня ночью, когда-нибудь бы наверняка случилось, просто вчера мы были особенно уставшими, выпили, очень душевно посидели, поговорили, и все закономерно закончилось тем, чем закончилось. И стало совсем хорошо! Сегодня – восхитительно приятное утро. Не переживай и не придавай произошедшему большого значения. Обещаю, оно ничего не изменит – мы и дальше будем пересекаться по работе, на встречах с общими друзьями. Возможно, когда-нибудь снова… Разве ты со мной не согласна?»

Слишком хорошо Фая представляла его подобный монолог и с горечью осознавала: все именно так и есть. Зря она себя утешала, полагая, что от более решительного проявления любви Артура удерживали лишь обстоятельства, складывавшиеся не в их пользу – сначала он был ее преподавателем, затем старшим по статусу коллегой. На самом деле все намного проще и очевиднее: она в него влюблена, а он в нее нет. Да, парень питает к ней особенную привязанность и более теплые чувства, чем к другим своим приятельницам, но упрекать его в том, что тот планирует жить в Лондоне и оставляет ее в Питере, у нее оснований нет. Они – не пара.

* * *

Казалось бы, за прошедшие два года Фая привыкла к страданиям по своей неразделенной любви, к тому, что каждый раз расстается с Артуром без воображаемых ею объятий и поцелуев, в одиночестве возвращается домой к бабушке, и события последних несколько часов в этом смысле ничего не изменили. Однако до вчерашнего вечера она лелеяла себя надеждами, ожидая того самого дня, когда все случится и все изменится. Сегодня все случилось, но ничего не изменилось, и обломки разрушенных надежд ее буквально раздавили. Даже работа утратила смысл и не приносила никакой радости. Если раньше, когда он находился в офисе, Фая использовала любой повод для встреч с ним, то сейчас, наоборот, стала их избегать. Она с нетерпением ждала отпуск, чтобы самолет, суета с последующими душевными посиделками с близкими в Улан-Удэ хоть немного ее отвлекли и взбодрили.

Говорят, что на традиционные бурятские свадьбы принято звать всех родственников, друзей и просто соседей целыми деревнями. Не всегда это правда, но Аюна и Баир пригласили почти четыреста гостей. После церемонии каждому хотелось лично поздравить жениха и невесту, сфотографироваться с ними, а потому в тот день Фае удалось потолковать с разрывающейся между дядюшек и тетушек подругой только утром, когда той делала прическу пришедшая на дом мастерица из салона красоты.

– Спасибо, моя хорошая, что ты здесь! Ну-ка, из Питера прилететь, да так быстро все вопросы с отпусками-билетами решить, это вам не хурма-мухтар! – оживленно щебетала под плойкой взволнованная Аюна.

– Ты меня, конечно, огорошила приглашением всего за три недели до, но у меня и мысли не возникло пропустить такое событие, – сердечно заверила ее Фая.

– Да, блин, мы сами в шоке! Пошли в июне к шаману, а он нам говорит, мол, если хотим жениться, то нужно в текущем году: потом два года неблагоприятными для нас будут, чтобы семью начинать». Ну а мне не хотелось, считай, три года пережидать. Осенью тоже ни то ни се свадьбу гулять, вот и решили – лучше уж на скорую руку, но этим летом. Хотя пипец я задолбалась с подготовкой! До сих пор очково, что там говорить… Надеюсь, духи предков помогут, чтобы все нормально прошло!

С детства знакомая с местными порядками и верованиями, Фая нисколько не удивилась аргументам Аюны и, улыбаясь исключительно ее не изменившейся с юношеских лет манере говорить, сказала: «Не переживай, вы все отлично успели организовать, так что праздник ваш пройдет на ура! Платье у тебя супер, и ты – самая красивая!»

Та довольной улыбкой ответила на комплименты и, поколебавшись, спросила: «Как поиски твоего идеального платья? Все померила? Знаешь, к какому вернуться?»

Фая догадалась, что подруга намекала на их давнишний спор о том, стоит ли выходить замуж за своего первого парня или следует поднабраться жизненного, любовного опыта, чтобы распознать достойного жениха, но рассказывать про Артура ей вовсе не хотелось. «Померила парочку, не подошли», отшутилась она. «Ничего страшного, у вас там магазин большой, что-нибудь да подберешь!», так же иносказательно, поспешила подбодрить невеста. Пожалуй, все же не с самым искренним оптимизмом.

Допросы гостей на ту же тему вымотали Фаю куда больше. Их общие с Аюной подружки по школе, двору или конькобежной секции, с большинством из которых Фае с тех самых времен не доводилось видеться, какие-то тетки, чьи имена и степень родственных связей с молодоженами, она либо забыла, либо никогда не знала – все они непременно норовили поинтересоваться, удачно ли сложилась личная жизнь их в прошлом землячки, а ныне гостьи из Санкт-Петербурга. Узнав, что та не просто не замужем, но у нее и мужчины-то постоянного нет, начинали пространные экзистенциальные рассуждения, сводившиеся к тому, что ей давно пора бы определяться, чай не студентка уже, иначе, того и гляди, до старой девы принца прождет. Поначалу Фая отбивалась, насколько могла, вежливо, – напоминала свой возраст, добавляя, что в двадцать четыре года все еще позволительно не отчаиваться и не бросаться под венец с первым встречным. Пару раз не хватило терпения и она огрызнулась, в более грубой форме давая понять, что предпочитает всю жизнь платить слесарям за мужскую работу в своей квартире и вообще никогда не иметь детей, чем жить с кем попало, только чтобы замужем. В конце концов поняла, что для нее будет менее эмоционально затратным, если вообще ничего не объяснять, а просто кивать головой, соглашаясь, что все-то в ее жизни действительно плохо, и как можно скорее менять предмет беседы.

На свадьбе Кати подобных наставлений Фае никто не давал, и ей, наконец, удалось поделиться с вернувшимися в Петербург подругами своими переживаниями из-за Артура.

– Вот козел! – безапелляционно прокомментировала Леся. – Нечего удивляться, у меня к этому парню всегда были вопросы.

Фая робко попыталась за него заступиться:

– Лесь, а какие по большому счету могут быть к нему претензии? Он мне ничего не обещал, решение остаться у него я приняла сама, на что иду, знала. Во всяком случае могла догадаться, что романтического продолжения на следующий день не последует, если до того дня ни о какой романтики речь и не шла.

– Не оправдывай его и не взваливай всю ответственность на себя! Как ты говоришь, он «мог догадаться» о твоих чувствах, но плотоядно наплевал на них. Как козел. Порядочный мужик при добром к тебе отношении не потащил бы в постель, а давно и другим образом дал понять, что парой вам не быть.

– Я меньше Лесенки рассчитываю на мужскую порядочность в таких ситуациях, но в остальном согласна, – вступила в разговор Эльвира. – Фай, ты, главное, себя ни в чем не кори, не стыди, в депрессию не загоняй. Случилось – и ладно, благополучно осталось в прошлом. Уезжает – хорошо, быстрее его забудешь. Мы тебе другого парнишу подыщем!

Фая отвела взгляд в сторону. Сама она в последние дни склонялась к тому, что еще не все потеряно: возможно, Артур, заранее зная о своем переезде в Лондон на достаточно долгий срок, просто не хотел связывать ее отношениями и обещаниями, но, когда он вернется, у них все может получиться. Ведь не ошибалась же она все это время в своих ощущениях! Разумеется, она значит для него больше, чем просто добрая приятельница и коллега! Видя, насколько Леся с Эльвирой уверены в бесперспективности ее влюбленности, но не желая ни соглашаться с ними, ни делиться своими предположениями, чтобы убедить в обратном, Фая махнула рукой, дескать «я в порядке, не волнуйтесь», и попросила:

– Расскажите лучше о себе. Лесь, мы ведь первый раз встретились после твоего возвращения из Индии. Голова кругом не идет? Что дальше планируешь делать?

– Дальше, девочки, я на три-четыре месяца останусь в России: в Красноярск к родителям слетаю, в Питере улажу кое-какие бумажно-визовые вопросы… Потом дождусь, когда с той стороны подготовят все документы, и поеду работать на Красный крест. В Нигерию. Вот такие планы.

Эльвира присвистнула, Фая удивилась меньше. По телефону Леся рассказывала о новых знакомых из Красного Креста, сетуя на то, что загорелась идеей там работать, но, как выяснилось, в этой организации немало бюрократических сложностей, требований и одного лишь энтузиазма помогать людям может оказаться недостаточно для трудоустройства. Так что неожиданностью ее новости для Фаи не стали, она лишь в очередной раз почувствовала приятное щекотание гордости за своих друзей и широко улыбнулась Лесе, выражая в своей улыбке поддержку и восхищение.

Та сбивчиво продолжала:

– Я, конечно, не первая впечатленная Индией, но мне там действительно расширили сознание, и что-то вроде комплекса появилось перед странами, где все совсем плохо. В смысле масштабов нищеты и количества беспомощных инвалидов, детей, страдающих от голода, войны… Когда узнаешь об этом чуть больше, чем привык видеть и не замечать – цифры в газетах, попрошаек в метро, сложно не задуматься, насколько ты вправе жить хорошо, исключительно для себя, если в одном с тобой мире по-настоящему страдают люди, ребятишки, нисколько не виноватые в своей куда более несчастной, чем у тебя, судьбе. Я задумалась и для себя решила не мириться с тем, что в мире так много денег тратится на всякую хрень, в то время как от их недостатка мучаются, умирают огромное количество больных и голодных… Согласиться с до такой степени плохим мироустройством не могу.

– Погоди, погоди, – нетерпеливо перебила ее Эльвира. – Ты намерена на постоянной основе, не просто в качестве временной стажировки или волонтерства, заниматься благотворительностью? И не в России, так?

– Сегодня у меня есть возможность поработать на Красный Крест, упускать ее не хотелось бы. Начну с этого, дальше посмотрим…

Леся закусила губу, словно обдумывала следующую мысль, и через некоторое время произнесла:

– По поводу России как раз собиралась с вами поговорить. До отъезда мне хотелось бы кое-что сделать для одного интерната для детей с нарушением зрения. Я недавно общалась с заведующей и, как поняла, одна из проблем в том, что пожертвования в виде денег очень часто не доходят до тех, кому они предназначаются – либо тратятся на всякие хозяйственные нужды, либо просто на них находятся другие желающие. Надежда Михайловна, та самая заведующая, считает более эффективным просить тех, кто хотел бы им помочь, не переводы делать на счета, а приезжать непосредственно к детям с подарками. Лучше, конечно, покупать что-то полезное, у них много чего недостает из специальных приспособлений для слабовидящих: очки, книги по азбуке Брайаля, наборы тактильных букв… Знаете, такие в виде точек, которые на ощупь распознавать удобно? Поскольку вы работаете в успешных компаниях, где и прибыли хорошие, и у сотрудников зарплаты, полагаю, позволяют время от времени не жадничать, хотела попросить вас связать меня с бухгалтерами, администраторами, через которых можно было бы организовывать сбор средств для этого интерната. Потом о каждой копейке отчитаюсь: все закуплю, увезу детишкам и фотографии сделаю. Если кто-то из ваших коллег захочет вместе со мной поехать – пожалуйста: пусть сами все вручат, почувствуют, что дело хорошее сделали. С ребятами поиграют, им внимания и простого общения с другими людьми, не нянечками, тоже не хватает… Ну как, попробуете разузнать среди своих? Есть ведь шанс, что откликнутся?

– Лесь, конечно, без проблем, – живо пообещала Эльвира. – Свяжу тебя с менеджером по персоналу и секретарем одного нашего партнера, в своем роде активиста по гуманитарным вопросам. Они тебя сориентируют, что и как.

Фая вместо ответа выразительно кивнула, давая понять, что тоже готова выполнить просьбу Леси, и произнесла:

– Слушаю тебя, и так стыдно. Я никогда не рассказывала, но ведь мне учебу в универе оплатила квазигосударственная контора, где работал мой дальний-предальний родственник. Из средств, предусмотренных в их бюджете на благотворительность.

Леся грустно и вместе с тем понимающе улыбнулась, а затем без эмоций, словно очевидную вещь, сказала:

– Ты должна вернуть эти деньги какому-нибудь детскому дому или фонду помощи.

– Что? – растерявшись, прыснула Фая. – Лесь, да это же какие годы-то были! Не на меня, так по-другому бы слили эту расходную строку кому-нибудь в карман.

– Вот этого никто не знает. Можешь, конечно, с учетом твоей семейной ситуации, считать оплату обучения благотворительностью. Да и принять ее в шестнадцать простительно – не было еще у нас тогда ни денег, ни мозгов. Зато сейчас-то они есть. Я понимаю, сумма не маленькая, и не принуждаю брать кредит, ехать с сумкой деньжищ долг отдавать, но ты ведь можешь ежемесячно делать не слишком обременительные для тебя пожертвования, пока не покроешь стоимость обучения.

Фаю подмывало пошутить над наивным, довольно абсурдным предложением подруги вернуть так называемый долг, о котором уже никто никогда бы не вспомнил, однако убежденность Леси ее смутила. Поколебавшись, она не нашла аргументов возразить и неожиданно для себя сделала еще одно признание.

– Леська, а ведь это еще не все! Будучи школьницей, я воровала аудиокассеты у одной продавщицы за прилавком на рынке. Порядочно украла. Ей ты тоже мне предложишь должок вернуть?

– Конечно. При случае обязательно верни, – ответила та все с той понимающей улыбкой, видимо, памятуя свои школьные годы в Красноярске и настроения друзей-подростков шальных 90-х.

В ее ровном голосе не прозвучало упрека, только спокойная уверенность в собственных словах, однако, заметив на лице подруг скептичную усмешку, Леся принялась горячо убеждать: «Да, Фая, блин, не смейся! Когда полетишь в следующий раз в Улан-Удэ, найди эту торговку – там, не как здесь, мало что с годами меняется, она, вполне возможно, до сих пор на том же самом рынке пятки трет, – и отдай ты ей ее копейки! Даже с учетом сегодняшних цен для тебя это гроши. Не нужно жалеть денег на чистую совесть! И карму. И бабу эту, бедолагу, порадуешь, да хоть немного поможешь. Разве плохо?».

«Вот вам, пожалуйста, Лесенка во всей красе!» – подумала Фая, на этот раз стараясь скрыть улыбку. Ей уже доводилось размышлять, насколько по-разному она воспринимала Катю, Эльвиру и Лесю.

Первую с некоторых пор считала даже не просто лучшей подругой, а вроде своей близняшки, что дана ей давно и навсегда. Перестало иметь значение, часто ли они проводили время вместе и много ли теперь у них общих интересов – чувство родственной, независимой от всех этих объективностей связи только крепло. Случалось повздорить, но обе знали, что ненадолго и не важно, кто первый уступит. Как у сестер: обижайся не обижайся, злись не злись, все равно любишь, простишь, и никуда вам друг от друга не деться.

Вторая, пусть и с менее покладистым характером, тоже была своей в доску. Фая интуитивно чувствовала, что разойдись они с Эльвирой во взглядах по важному вопросу, договориться было бы не просто, но так уж выходило, что думали они едва ли не всегда одинаково. Шла ли речь о фильмах, книгах, знакомых, конфликтах, политике или других оценочных и спорных категориях, ситуациях, персонажах, точки зрения у них непременно сходились. Мечты, приоритеты, принципы, слабости тоже имели много общего. Пожалуй, именно с ней требовалось меньше всего слов для взаимопонимания, а те, что требовались, каждый раз легко находились.

Отношение к Лесе описать сложнее. По трудно формулируемым причинам, скорее, по ощущениям, она представлялась Фае вылепленной похожим на них троих образом, но из другого теста, и тут сложно подыскать более подходящую метафору.

Фая не часто откровенничала с ней, точнее, не так часто, как Кате с Эльвирой, рассказывала об Артуре, чтобы излить душу и полегчало. Катя в силу своей природной деликатности умела донести то, что думала, очень мягко, не задев готовых лопнуть струн ее любовных мук. Эльвира, лучше других понимающая, почему он ей так нравится, давала понять, что на месте Фаи вела бы себя точно так же, допускала такие же, по большому счету нестрашные ошибки и чаще всего поддерживала во всех ее сомнениях. Иначе говоря, обе находили те самые нужные успокаивающие слова, пусть и далеко не всегда обнадеживающие. Леся же выражений не выбирала, рубила свою правду-матку, слышать которую Фая не слишком-то хотела, однако легко прощала подруге ее неосторожную бестактность за другую уникальную, любопытную и по-настоящему ценную черту. Резкая на словцо, Леся порой изрекала такие ругательства, как сумели бы далеко не все матерые бандюганы, но при этом могла вот так просто, с непоколебимой убежденностью в сердце рассуждать о совести и карме, горевать о раненых, голодающих где-то далеко детях и, сбиваясь от эмоций, рассказывать про паллиативную помощь, со всей искренностью переживая из-за того, что ее ничтожно мало в России.