Читать книгу Черный кабриолет, или кабриолет без дверцы. Из четверологии романа «Франсуа и Мальвази» - Анри Коломон - Страница 7

В тот же день Джон Лоу нарочно поздно засиделся в своем банке и на своем рабочем месте, или как он называл: конторке; занимался обычной работой: составлял счета. Покончив с малоинтересным занятием перешел на самую интересную для преуспевающего банкира и финансиста работу: подсчитывать прибыль, то бишь подсчитывать актив и много меньший пассив, то бишь дебет и кредит.

После его ждала работа с деловыми бумагами и поздняя консультация с двумя ответственными служащими. Далее писал деловые и заверительные письма и прочее, прочее, прочее…

Краткая историческая справка о этом человеке гласила следующее:

…Джон Лоу – французский финансист, шотландец по происхождению основал банк, а так же ряд торговых компаний, имевших право эмиссии, то есть выпуска банкнот и акций. Система «Лоу» или система «Миссисипи» поражала своими масштабами торгово-финансовой деятельности в основном в Америке. Тогда же уже складывалось его детище: компания «Луизианы и Запада».

Система «фантастического Миссисипи», как ее еще называли в финансовом отношении была построена на кредите и привлекла парижан обещаниями быстрого и баснословного обогащения.

Но в сем ракурсе, претендующем на исторический, вследствие этого не может говориться о главном, чем Джон Лоу незримо повлиял на общество Франции: ведь именно его деятельность произвела на свет ту невидимо паразитическую и вместе с тем неотъемлемую прослойку населения страны, именуемую одним словом: рантье.

Однако же сделав вышеуказанное отступление – ремарку вернемся к повествованию:

Дождавшись, когда посетителей не стало, а основная часть банковских служащих ушла (за исключением тех, на ком лежали охранительные обязанности); когда всю работу какую он намечал – окончил и даже сверх того, когда пробило пол-одиннадцатого, Джон Лоу быстренько сложил все бумаги в секретере, врезанном в стену и закрыл толстой дверцей; не в силах более тянуть: сбежал по ступеням широкой лестницы вниз, одеваться, что помог ему сделать его слуга Кроэн.

– Спасибо голубчик. Ты уж отправляйся домой как-нибудь сам. Утром за мной заедет наемный экипаж, так ты отошли его.

– Куда?

– Он знает куда.

– Все будет сделано как вы сказали.

Лоу вышел из банковского здания и тут же был застигнут дождем врасплох. Стал бегом направляться к стоящему поблизости кабриолету, одевая шляпу по пути. Что-то сказал кучеру: нельзя было расслышать. Тронулись, пересекая площадь по середине и имея точный курс – улицу Сен-Доминик д’Анфер.

Джон Лоу даже не напоминал кучеру о том, ко скольки туда нужно подъехать. Все объяснено было заранее о чем свидетельствовало еще и то обстоятельство, что возничий частенько поглядывал на свои часы, то убыстряя, то придерживая ход лошадей, стараясь как можно вовремя подкатить к назначенному месту.

Как бы то ни было, он не рассчитал, и оставшуюся небольшую часть пути, две улицы, стал покрывать с невообразимой медленностью. Поглядев еще раз на свои часы, покосил взгляд, заметил, что банкир как будто очень занят собственными мыслями и не смотрит в оконце двери, предоставляя ему возможность ехать как заблагорассудится: свернуть в сторону и сделать большой крюк. Можно было даже прибавить скорость, что он и сделал, после того как услышал сзади.

– Побыстрее нельзя?

Подобные толчки в спину, не всегда, но действуют стимулом ехать еще быстрее.

«Зачем быстрее? Для чего быстрее? Экие господа непонятные. То им точно, то побыстрее… А приеду раньше, кричать начнет, деньги зажмет»

Затем старик кучер подумал, что раз быстрее, то значит так нужно, господину лучше знать. Посмелее стегнул кнутом и в то же время свернул на кратчайший путь, объезжать не стал. И как результат в скором времени был у известного ему дома. Остановившись все же виновато рапортовал:

– Все мсье. Сен-Доминик. Приехали.

Джон Лоу вовсе не думая о пунктуальности, выйдя, заметил впереди полуосвещенной фонарями улицы нечто такое, после чего он не стал отправлять кабриолет, наоборот, ступив одной ногой на подножку, держась руками за раскрытую дверцу крикнул:

– Живо гони вперед.

Через некоторое время кучер догадался о причинах такого маневра: впереди, им на встречу по той же стороне ехал другой экипаж. Джону Лоу показалось, что с того встречного экипажа их заметили и прибавили ходу.

– Скорей же ты! Ей богу, нам нужно успеть первыми!

Висящий на подножке Джон Лоу определял расстояние, которое им оставалось покрыть до здания с фасадом у низа, составленным из небольших арочных пролетов, под которые нужно было успеть хоть на миг раньше нежели к ним подойдет встречный экипаж.

Однако же, чем ближе они сближались, тем явственней стала назревать ситуация столкновения, а в противовес ей тенденция снижения скорости, на которую поддался кучер кабриолета и который более того сдал нервами и свернул влево…

Соскочив больше всего по инерции Джон Лоу кинулся к уже останавливающемуся экипажу напротив подъездной двери (под арочным пролетом). Дверь поспешно стала открываться… и подъезжавший успел схватить дамскую ручку, а вслед за этим вытянуть на себя и ее самое.

– О, John! Do you agan*… – мягко укорила находящаяся в его руках дама в белом платье скрытом под плащом, вся увешанная под стать белому бриллиантовыми драгоценностями.

От охватившего его и подступившего к горлу чувства он сначала ничего не смог ей сказать, в бессилии глядя в ее насмешливые глаза, лишь вдыхая аромат духов. Благоуханием несло даже от самой белоснежной кожи.

– Все-таки сэр, как любезно с вашей стороны, приходить на свидание последним – продолжала она разговор на нравящуюся ей тему, одаривая своего любовника надменным взглядом.

– Ах, простите меня дорогая Кларик… но у меня есть одно смягчающее мою вину обстоятельство.

– Изобразите его.

И Джон более чем обыкновенно вынул из кармана часы на цепочке и поднес к ее лицу. На открывшемся белом циферблате стрелки показывали первые пять минут нового дня. Совершенно спокойно не моргнув глазом он сказал ей:

– На моих ровно.

– Ты никогда не успевал за временем.

– Но у кучера…

– Свою пунктуальность ты доверяешь первым попавшимся кучерам…

Они вошли в двери, прошли далее.

В прихожей Джон Лоу помог ей раздеться: элементарным движением с чисто светской непринужденностью скинул с нее плащ, принял шляпку.

Леди де Гроа предстала пред ним во всем очаровании сонливой томительности и великолепии броских нарядов.

– Я люблю тебя Кларик, – нежно произнес он привлекая ее к себе и целуя в шею.

– Ах оставь, Джон. Дела всегда лучше слов.

– Если б ты знала как тяжело мне дожидаться того момента, когда я беру тебя за руку и увожу наверх, – говорил он, увлекая свою любовницу за собой.

– А несчастный лгун… портреты короля на луидорах возбуждают тебя куда больше, чем половые акты, – сладостно пела она ему со смехом вслед.

– Глупая женщина, ты думаешь считать деньги – это возиться с монетами? – проговорил он, запинаясь и с невыдержанным рыком грубо затащил ее за дверь в темный зал и кромешную тьму…

Часика через пол, освободившись от нее, Джон Лоу встал, прошел к свечам в канделябрах стоявшим на комоде, разжигая желтые восковые трубки одну за другой. Поднялся на стул зажег люстру.

Ее свет ярко осветил пространство зала, проник в каждый темный уголок, отразился на стекле, фарфоре, мраморе, на блестящей отполированной поверхности обстановки. В зале стоял блеск, он даже как будто исходил от лакированной поверхности мебели, от пестрой роскоши убранства, или же больше от того, что благодатный мирок этой залы, скрытый от улицы за темными шторами, ослеплял глаза.

– Разожги камин, – попросила Кларик.

Она продолжала сидеть на полу у кресла, облокотившись, там, где только что сидел он, закрывая лицо у рта локтем руки, устало глядя на него. Складки ее платья вокруг были измяты, истоптаны его ногами о мягкий ворс ковра.

Самый главный блеск в зале исходил от ее глаз… Он не выдержал, бросился к ней, прижал ладонями ее щеки.

– Раздевайся!… Развратница моя.

– …Ты будешь кидать палки? – рассмеялась.

– Бесстыжая. Сейчас я буду воевать с тобой за твою… (запнулся, подбирая нужное слово).

– О, я сразу сдаюсь. И не надо, пожалуйста, высоких слов, все закончится так низко.

Она ловкими движениями скинула с себя свои одежды представ пред ним во всей ослепляющей наготе своего тела. От захватившегося духа ей невозможно было что-либо сказать и поэтому она просто была поведена к постели… снова часа через пол сорвалась из под одеяла обнаженной подбежала к буфету с напитками; дрожащими руками поднесла ко рту стакан.

На ней была непонятная толстосуконная распашенка, одетая на плечи, полами кончавшаяся много выше обнаженной талии- нисколько не скрывая бесконечную силу женского тела и, наоборот, ее преувеличивая.

Почувствовав сзади приближающиеся шаги пошла вокруг стола не оборачиваясь, пока ее не обхватили сильные руки; и они вместе долго кланялись на большое зеркало трельяжа…

У низенького мраморного столика Леди Кларик сняла с себя все бриллиантовое облачение, как ненужную мишуру оставила на стекле. Распустила волосы.

Уже находясь в постели под одним одеялом она мягко проговорила.

– Знаешь, временами я так начинаю чего-то бояться.

– Например, ты боишься моей жены? Смею заверить она про нас знает… да тем более она и сама в Версале* шашни с кем-нибудь крутит.

– А ты?

– Перестань, очаровательная моя, – поцеловал ее в выразительное личико, заметив на нем набежавшую тучку.

Положив голову на его плечо, она продолжила

– У тебя жена такая красивая, почему ты ее не любишь?

– Прелесть моя… потому что я люблю тебя, и тебе нечего бояться ее красоты…

– ??…

– … Англичаночка ты моя (сильнее сжал ее), она красивая, но не сексуальная, она не говорит по-английски, а это просто ужасно, когда со своей женщиной приходится картавить вместо того, чтобы говорить свободно…

– ??…

– Ну, например, как сказать по-французски: «я сделал с тобой хет-трик?…

– Не надо… Ну-ка поспокойнее! – дала пощечину, – мальчик мой…

…Я тоже заметила, иностранцы по-французски говорят намного привлекательнее.

За домом, впрочем уже не под дождем, но в луже воды, скопившейся на дне резервуара крыши рыдвана находившийся там Рено почему-то только сейчас подумал, что ему нечего здесь делать. На эту мысль его навела ощущаемая им величина кабины, предназначенной для таких дел, в которые ему лучше не соваться.

Помимо этих мыслей оставалось еще сетовать на свое промозглое положение, лежать в луже холодной воды, пропитывающей насквозь до самых последних сухих лоскутков, и вместе с этим не шевельнуться, чтобы не быть обнаруженным после любого хоть сколько-нибудь заметного покачивания корпуса колымаги. Правда он все же шевелился, например, когда вытащил из под мышки пистолет.

Ладно, можно было бы не шевелиться, если б он занимал удобное положение, а то ведь ко всему прочему хотелось расшевелить затекшие члены, подвигать суставами.

Так же было и с сыростью: можно бы было смириться с тем, что промок до нитки, но когда к тому же находясь столько под холодным душем – простыл, по крайней мере чувствовалось болезненное состояние, с сопутствующими симптомами, как то: трудность вдыхания через нос, нытье спины, горячая голова и в то же время, пробегающая по телу ознобная дрожь – терпеть было просто невыносимо. Стало как будто даже холодней в воздухе.

Тут же внизу сидел на облучке, весь скукожившись, тот, кто подменил Дармаглота на этом месте. И хотя он не промок, ехав со всеми внутри, все заворачивался в свой плащик в кокон, чтобы этого не произошло, так как дождь снова стал накрапывать и уже буквально через минуту снова занялся.

Не так далеко отсюда, где в данный момент начинались осадки с небесного океана – на базе, достаточно близкой в этом отношении, осадков еще не наблюдалось.

Дождь, во время которого с базы выехали на рыдване уже закончился и более не предугадывался, и это всего за несколько больших улиц!

Находясь в возникающей из под рук подземной части базы – в подкопе как бы идущим в сторону подвалов дома, Франсуа непосредственно не испытывал на себе холодное и сырое влияние дождя как Рено, но между тем ему от этого не было нисколько легче. Голод и усталость хуже всяких недомоганий. И к тому же Франсуа был также мокр, вспотев от адской работы в твердом, как прессованном, грунте. Но работал он как известно на себя.

Сразу как ему сказали, что он будет рыть, первым душевным порывом Франсуа было насмеяться на сие решение и категорически отказаться и ни в какую не браться за работу, но хорошо быть вялым (от бескормицы), сразу остановил себя на мысли о выгодах, кои можно было извлечь от унизительной работы по окрику, с инструментом в руках и разрешением на рытье.

И сейчас, наивно полагая, что по ночам преступники спят, он реализовал свой план побега, правда при этом провалив план Рено. Франсуа не то что не слышал как до него дозывались, но и не почувствовал даже как за толстым слоем наверху по поверхности прогромыхал рыдван.

Ощущая сильную жажду (вода в кувшине давно кончилась) ему было и не до этого: приходилось безропотно мириться со своим тяжким положением, постоянно задыхаться от нехватки свежего воздуха, да еще плюс к этому от поднимаемой пыли, которую приходилось самому же и поднимать.

Приходилось нехотя сползать вниз, одновременно спихивая с собой и то, что нарыл. Отдохнув внизу на свежем воздухе, вытряхнув из-за спины то, что туда насыпалось (ужасное состояние) набравшись духу снова лез вверх. Трудясь в таких неимоверных усилиях (с непривычки, и к тому же оголодавший) можно было вконец обессилить от одного только давящего чувства, но живительно питала спасительная мысль о близкой свободе и что все это может скоро кончиться от одного удара заступа, и увлеченный рыл, иногда увлекаясь до того, что забывал прочищать от наработанной земли нижнюю часть подкопа. Горловина прохода, узкая сама по себе, на уступах забивалась осыпающейся землей и приходилось долго и монотонно пробивать ее далее вниз чаще всего ногами, так было легче дышать.

В один такой раз у него даже сердце екнуло, когда подумал, что уже ничего поделать нельзя с закупоркой. Когда же при помощи заступа он все же прочистил проход (правда, не до конца) зарекся больше такого не допускать и снова с приливом радужных мыслей о свободе полез наверх продолжать вгрызаться в грунт, теперь уже более мягкий: торить свой путь.

С тревогой почувствовал, что задыхается и сразу же его охватило угнетенное, почти паническое, состояние от давящей темной земной насыпи. От отчаяния спасала только его личная выдержка и то обстоятельство, что он сразу стал сползать вниз.

Ширина горловины стала казаться ему слишком узкой, вот-вот сдавит. Ноги уперлись в плотную массу. Потопал – только сильнее утрамбовал.

Решил рискнуть.

Еще сильнее утоптал ногами землю, полез вверх. Когда же конец.

Наработав небольшой объем, Франсуа сразу же его притаптывал, так один раз почувствовал, что нечем дышать, и не может вздохнуть. Кое-как добрался до уже верхнего конца подкопа. Там и воздух казался чуть-чуть посвежее.

Несмотря на другие меры предосторожности: уменьшил ширину горловины, затор неумолимо догонял сзади значительно быстрее, чем ожидалось и вот уже подпертые ноги приходилось держать согнутыми.

Из всех описываемых нами мест лучше всего было конечно же тем, кто находился в зале, но те, кто находился в кладовой, между черным входом и закрытой дверью в коридор, пребывали от своего положения куда в большем восторге, ибо разве может какая-то любовь сравниться с тем чувством, которое испытывал в толпе каждый, предчувствуя удачную наживу над миллионщиком.

Алчность куда более сильное чувство. И особенно радовался своей ловушке Картуш, продумавший все до мельчайших подробностей.

Обнаружить свое присутствие (пока они сами того не сделают) было невозможно. Джон Лоу не мог воспользоваться не подозреваемым им даже черным входом, потому, что у него не было ключей, так же как и от дверей кладовой. Он недавно нанял этот дом на тихой уединенной улочке, а Карконта по чистой случайности не сказала съемщику о том, что таковой в доме имеется и вследствие этого у нее остались ключи, чем и воспользовался сейчас Картуш.

Все складывалось благополучно: мыши в мышеловке оставался сущий пустяк, для руководителя с такой богатой практикой. Действительно, никаких осложнений более не предвиделось, оставалось только дождаться решительного момента. Картуш выжидал, чтобы взять их что называется «голенькими», и пока стоял прислушиваясь через замочную скважину, выжидал время.

Остальным же за его спиной уже давно надоело стоять в толчее и соблюдать «гробовую тишину», и каждый так или иначе выказывал свое нетерпение, даже в пристальном безликом взгляде в затылок главному. Тот же пока ничего не предпринимал и остальным приходилось бездействовать.

Особенно не терпелось полной Карконте, на голову выше всех средних мужчин. Она давно отдала Картушу ключ и несколько раз потормошила, побуждая к действию, но напрасно. Пришлось бесприкословно подчиняться так же как и остальным.

Вдруг Картуш повернулся и зло произнес:

– Ключ не тот.