Читать книгу Сын менестреля. Грейси Линдсей - Арчибалд Кронин - Страница 4

И все же даже непреклонный отец Йегер, похоже, сменил гнев на милость, поскольку Десмонд искупил свои грехи, когда, изменив себе, стал заядлым болельщиком школьной футбольной команды. Каждое субботнее утро Десмонд встречал меня на углу Рэднор-стрит; там мы садились на трамвай, чтобы доехать до окраины города, где было устроено футбольное поле. Во время игры Десмонд обычно стоял за линией ворот наших соперников и, когда сия цитадель оказывалась пробитой, в частности благодаря удару моей безжалостной ноги, пускался в пляс, исполняя некий более эмоциональный вариант ирландской джиги.

Отец Йегер обычно приглашал меня в свой маленький кабинет на втором этаже, чтобы обсудить тактику игры, до и после каждого матча. Еще задолго до того, как это стало обычной практикой в профессиональной лиге, он настаивал на том, что центральный полузащитник, то есть я, должен выступать в роли защитника и одновременно стараться играть нападающего на половине соперника, чтобы забить мяч в его ворота. И именно благодаря советам отца Йегера мне удалось не только радовать своими голами Десмонда, но и приводить команду к победе в заведомо проигрышной ситуации.

После матча независимо от того, победили мы или проиграли, Десмонд приглашал меня на ланч к себе домой, где я нередко сталкивался со своей мамой. Десмонд со свойственным ему тактом постарался свести наших вдовых матерей вместе, что, впрочем, было не так уж и трудно сделать, поскольку обе ходили к воскресной торжественной мессе в церковь при школе Святого Игнатия и явно симпатизировали друг другу. А кроме того, у меня имелись все основания полагать, причем без излишней самонадеянности, что миссис Фицджеральд одобряла дружбу своего сына со мной.

Что это были за чудесные встречи! Бесподобная еда, изысканно сервированный стол в чудесной, прекрасно обставленной комнате, из окон которой открывался вид на парк. И какое наслаждение для моей дорогой мамочки, которая знавала лучшую жизнь и которой так не хватало всех этих красивых вещей! После кофе женщины усаживались у окна, чтобы поболтать или заняться шитьем, поскольку уж чем-чем, а шитьем миссис Фицджеральд, трудившаяся на благо церкви, всегда могла обеспечить их обеих, в то время как мы с Десмондом отправлялись через парк в традиционное паломничество в муниципальную картинную галерею – красивое современное здание из красного песчаника неподалеку от Уинтонского университета. Мы знали галерею как свои пять пальцев, а потому сегодня мне была сделана уступка, и мы сразу же направились в зал французских импрессионистов, сели на скамью и погрузились в созерцание двадцати роскошных образчиков живописи этого периода. Больше всего мне нравился Гоген: две туземки, сидящие на берегу на фоне буйных тропических зарослей.

– Написано во время его первой поездки на Таити, – прошептал Десмонд.

Но я уже перевел взгляд на восхитительную картину Сислея – набережная Сены в Пасси, – затем на не менее восхитительное полотно Вюйара – светло-желтое и багровое, – потом на Утрилло – обычная улица на парижской окраине, абсолютно пустая, но полная, да, полная Утрилло.

– Его лучший период, – прошептал мой наставник. – Ранний, когда он добавлял в краски гипс.

Однако я не слушал его: я жадно впитывал в себя дух этих полотен, которые так хорошо знал и которые как магнитом притягивали меня к себе.

Тогда Десмонд встал, решив, что на сегодня с меня довольно импрессионистов, и направился в коридор. Я последовал за ним в последний зал, где были представлены картины итальянских мастеров Раннего и Высокого Возрождения. Однако флорентийские и сиенские религиозные композиции не слишком меня интересовали. Я уселся на скамью в центре зала, а Десмонд стал медленно обходить овальный зал, останавливаясь у любимых полотен, пристально вглядываясь в них, тяжело дыша от восторга и время от времени обращая глаза к небесам.

– Десмонд, ты слишком драматизируешь, – заметил я.

– Нет, Алек. Эти изумительные сокровища прошлого, с их духовным воздействием и такой простой, но возвышенной идеей, порождают во мне божественное ощущение бытия. Посмотри на эту картину кисти Пьеро делла Франческа и на эту божественную Мадонну, которая, несомненно, является центральным изображением алтарного триптиха. Флорентийская школа, примерно тысяча пятисотый год. А эта Пьета… А вот моя любимая картина. «Благовещение» кисти Бартоломео делла Порта.

– А почему делла Порта?

– Он жил неподалеку от Порта-Романа. В тысяча четыреста семьдесят пятом. Дружил с Рафаэлем. Мне она так нравится, что я даже раздобыл небольшую репродукцию.

Я с похвальным терпением внимал его восторгам, пока не услышал, как в концертном зале этажом ниже оркестр не начал настраивать инструменты. Тогда я решительно поднялся и сказал:

– Маэстро, музыку!

Десмонд улыбнулся, кивнул и, взяв меня за руку, спустился по широкой каменной лестнице в роскошный театр, который городские власти Уинтона от щедрот своих предоставили в пользование местным жителям и в котором днем, по субботам, можно было бесплатно послушать хорошую музыку в исполнении шотландского оркестра. Когда мы входили в зал, Десмонд взял отпечатанную на машинке программку.

– Черт побери! – воскликнул он, когда мы уселись в конце полупустого зала. – Ни Вивальди. Ни Скарлатти. Ни Керубини.

– Зато будет прославленный Чайковский и несравненный Римский-Корсаков.

– Твои проклятые русские!

– Они порождают во мне божественное ощущение бытия!

Десмонд рассмеялся, но потом сразу притих. Появился дирижер, которого приветствовали сдержанными аплодисментами, он взмахнул палочкой – и зал заполнили первые звуки музыки из балета «Лебединое озеро».

Для провинциального города наш оркестр был очень неплох и даже начал приобретать определенную известность в Европе и в Соединенных Штатах. Оркестр великолепно исполнил Чайковского, а после перерыва – на том же высоком уровне музыку к балету «Шахерезада».

После того как стихли последние аккорды, мы какое-то время приходили в себя, не в силах произнести ни слова. Молчание нарушил Десмонд, уныло заметивший:

– Боюсь, на этой неделе в Королевском театре ничего интересного для нас не предвидится.

– А что там будет идти?

– Одна из этих идиотских музыкальных комедий. «Дева гор». Кажется, так. Каких гор? Эвереста? Канченджанги? Волшебных холмов? Мамины друзья из Дублина сообщили ей, что в Уинтон приезжает Карл Роза.

– Прекрасно!

Это было еще одной нашей страстью, секретом, который мы тщательно оберегали от школьных товарищей, чтобы они не подняли нас на смех. Мы оба любили оперу, и всякий раз, как оперная труппа приезжала в наш город, обязательно покупали шестипенсовые билеты на галерку на спектакли в субботу вечером в Королевском театре. Шестипенсовые билеты мы брали исключительно по моему настоянию, поскольку дорогие билеты были мне не по карману, но время от времени Десмонд, ненавидящий сидеть на галерке, предлагал мне места в партере, делая вид, что это бесплатные билеты, которые иногда получает его мать.

– Карл Роза был удивительно хорош в прошлом месяце, – заметил я. – Мне действительно понравился Доницетти.

– «Лючия ди Ламмермур», – улыбнулся Десмонд. – Тебе, как истинному шотландцу, он не мог не понравиться!

– А певица была выше всяких похвал. Ведь ария невесты чертовски трудная!

– Я рад, что ты сказал «ария невесты». Было бы грубо назвать ее «арией сумасшедшей». Да, Джеральдина Мур – кумир Дублина.

– Она просто изумительная! Такая молодая и такая красивая!

– Алек, я непременно передам ей твои комплименты, – мрачно заметил Десмонд. – Когда увижу, конечно.

И при этих словах мы оба дружно рассмеялись. Могли ли мы тогда предполагать, что сия прелестная и одаренная женщина в будущем сыграет важную, причем весьма активную, роль в судьбе и карьере Десмонда?

Бóльшая часть публики уже успела покинуть зал. Обычно мы ждали, пока все выйдут, поскольку Десмонд терпеть не мог ломиться в дверь вместе с толпой.

– Может быть, чая? – вопросительно посмотрел я на Десмонда.

– С удовольствием, Алек, – просиял он.

С самого начала нашей дружбы с Десмондом мама как-то сказала мне: «Мы не нахлебники. И по возможности должны платить добром за добро». – «Конечно-конечно… Но мы не совсем…» – «Да, мы бедны, – яростно перебила меня мама. – Но нам никогда, слышишь, никогда не следует этого стыдиться».

И теперь Десмонд по субботам пил чай у меня в гостях, но первое посещение нашего скромного жилища, несомненно, потрясло его. Когда мы вышли из парка и свернули в не самый престижный район под названием Йоркхилл, Десмонд с нескрываемым отвращением разглядывал дешевые лавки и принюхивался к чудовищным запахам жареной рыбы с картофелем фри, доносившимся из открытых дверей заведения Антонио Мосено, который, уже облаченный в передник, стоял на пороге и призывно махал мне рукой:

– Здрасте, здрасте, мистер Шеннон! Зеленый горошек готов. Жареная картошка поспеет минут через двадцать.

– Друг? – осторожно поинтересовался Десмонд.

– Да, и очень хороший. Если я прихожу за жареной картошкой на пенни, он всегда дает мне двойную порцию.

Когда мы проходили мимо лавки мясника в конце улочки, ее хозяин, одетый во что-то сине-полосатое, перепоясанное кушаком, приветственно мне помахал.

– Еще один друг, – поспешил предупредить я вопрос Десмонда. – Он шотландец. И если мама приходит в его лавку по субботам перед закрытием, то всегда получает первоклассный товар.

Десмонд как-то странно притих, и, когда мы вскарабкались на крутой холм, на котором стоял наш многоквартирный дом, я понял почему. Так вот, после того как мы вошли в дом и не без труда преодолели четыре лестничных марша до нашей квартиры на верхнем этаже, он застыл рядом со мной, запыхавшись и явно потеряв дар речи.

– Послушай, Алек, – наконец выдохнул он, – высоковато вы забрались!

– Ерунда, Десмонд! – отрезал я. – Утром после холодной ванны и трех кругов вокруг дома, что составляет около мили, я птицей взлетаю по ступенькам.

– Действительно? – бесцветным голосом спросил Десмонд.

Я достал ключ, открыл дверь и провел своего друга на кухню, где мама, перед тем как деликатно удалиться, сервировала маленький кухонный стол с чистой белой скатертью всем, что нужно для чаепития, и даже поставила большую тарелку с песочным печеньем.

Десмонд рухнул на один из двух стульев, стоявших возле стола, и принялся молча наблюдать за тем, как я зажигаю газ, кипячу воду в чайнике, со знанием дела завариваю чай и разливаю его по чашкам.

Затем, судорожно сглотнув, он сказал:

– Замечательно, Алек! Очень бодрит.

Я долил ему чая и придвинул поближе тарелку с печеньем. Десмонд взял одно, осторожно надкусил, и лицо его просияло.

– Послушай, Алек, печенье просто восхитительное!

– Домашнее. Угощайся.

И мы принялись за дело. И действительно, в скором времени Десмонд практически опустошил тарелку, хотя, конечно, и не без моей помощи.

– Я еще хуже, чем старина Бошан с его французскими пирожными, – извиняющимся тоном заметил Десмонд, прежде чем взять девятое по счету, и последнее, печенье.

В ответ я в третий раз наполнил его чашку чаем.

Восстановив силы и слегка ожив, Десмонд стал рассматривать обстановку, и его взгляд остановился на занавешенном алькове за моей спиной.

– Алек, ты что, здесь занимаешься?

Я ногой отдернул занавеску, открыв взору аккуратно застеленную узкую железную кровать под серым покрывалом.

– Мамина спальня, – сказал я. – Хочешь посмотреть мою?

В ответ Десмонд только молча кивнул. Я провел его через крошечную прихожую и распахнул дверь в комнату.

– Вот мои владения, – улыбнулся я. – Здесь я сплю, работаю и занимаюсь гимнастикой.

Оторопевший Десмонд последовал за мной. Комната была практически пустой. Из всей обстановки только узкая кровать на колесиках у стены и ветхое бюро с задвигающейся шторкой, уцелевшее лишь потому, что при распродаже нашего имущества его сочли непригодным для продажи на аукционе.

Так как Десмонд упорно продолжал молчать, я взял с каминной полки каучуковый мячик и бросил его так, чтобы он ударился о стену, а когда тот отскочил под острым углом, поймал.

– Моя, так сказать, настенная игра. Если удается поймать мяч пятьдесят раз подряд, значит я выиграл.

Но Десмонд, который в ответ не проронил ни слова, вдруг подошел ко мне, все с тем же странным, взволнованным выражением лица, и, взяв меня за руку, к моему крайнему смущению, опустился передо мной на одно колено.

– Алек! – подняв на меня глаза, воскликнул он. – Ты такой благородный. Воистину благородный, так же как и твоя дорогая матушка. Жить, как вы живете, так скромно и так аскетично, но при этом сохранять жизнерадостность и высоту духа, могут только святые. Дорогой Алек, когда я смотрю на тебя, мне становится стыдно за себя, – сказал он и дрогнувшим голосом добавил: – Осени меня крестным знаменем и дай мне свое благословение.

Чувствуя жуткую неловкость, я уже готов был сказать: «Ради Бога, не будь идиотом!» – но по какой-то неясной причине все же сдержался и, пробормотав: «Во имя Отца, Сына и Святого Духа», перекрестил его лоб.

Десмонд тут же расслабился, вскочил на ноги и стал яростно трясти мою руку.

– Теперь я чувствую, что у меня хватит смелости следовать твоему примеру. Я не должен потакать своим слабостям. И я начну прямо сейчас. Отсюда до моего дома пара миль, – после секундного размышления произнес Десмонд. – Причем все время в гору, если идти через парк.

– Даже чуть-чуть больше, – заметил я.

– Прекрасно. Начну прямо сейчас. Если пойду быстрым шагом, то обещаю тебе, что уже через двадцать минут буду дома.

– Тебе придется здорово попотеть! – предупредил я Десмонда.

– Ну тогда я пошел, – сняв с крючка фуражку, заявил Десмонд и направился к двери. – Спасибо тебе за чудесный чай… и за то, что ты есть.

Я стоял, прислушиваясь к его шагам, гулко отдававшимся от каменных ступеней, а затем подошел к окну. Верный своему слову, Десмонд быстро шагал вперед, наклонив голову и размахивая в такт ходьбе руками. Но постепенно шаг его замедлился, словно мой друг неожиданно выдохся. Хотя что ж тут удивительного, если учесть, сколько печенья умял Десмонд! Вот он остановился и, достав белоснежный носовой платок, вытер лоб, а потом пошел дальше, но уже медленнее, гораздо медленнее. Теперь он был на главной улице. Там он остановился, чтобы пропустить поток транспорта, и, увидев пустой кеб, призывно махнул правой рукой. Кеб остановился, дверь открылась, и Десмонд нырнул внутрь.

– Домой, Джеймс, – пробормотал я себе под нос. – И не жалей лошадей!

Но все же он попытался!

Солнце медленно заходило за холмы Дамбартона вдалеке, озаряя розовым светом верхушки крыш и заливая мою пустую комнату волшебным сиянием. Устремив взгляд на закатное небо, я невольно задумался, какое будущее ждет Десмонда… и меня тоже.