Читать книгу Земля чужих созвездий - Артур Василевский - Страница 6

Наутро пассажиры, выйдя из кают, не узнали Конго.

Вчера это была необъятная река с далекими берегами, негусто покрытыми низкорослыми зарослями типа колючего кустарника. Сейчас же берега сильно сдвинулись и столь же сильно обросли настоящим тропическим лесом: темными широколиственными деревьями с могучими ветвями, ниспадавшими к самой воде, подобно причудливо застывшим водопадам – и за ними, в глубине, угадывался почти непроглядный мрак джунглей, царство теней, недоступное даже для экваториального солнца.

Ван Брандт, как выяснилось, владел навыками судовождения, поэтому ночью шли без остановок, на руле меняли друг друга он, Моррелл, Гленн и Коллинз. Благодаря этому G-201 менее чем за сутки прошел изрядную дистанцию.

С рассветом на мостик поднялся Ванденберг. Не очень выспавшийся, он все же хмуро глядел вперед; на вопрос, не могли ли пропустить искомое место, – отрицательно покачал головой, продолжая молча наблюдать, и лишь через час сказал стоявшему на руле Морреллу:

– Лево руля, капитан. Видите просвет меж деревьями?

– Вижу.

– Туда держите.

Капитан, сбавив обороты, аккуратнейшим образом подошел к этому просвету, где обозначилось достаточно удобное место для причала.

К этому времени все, ощутив перемену курса, скорости и шума дизеля, высыпали на палубу, с любопытством глядя на первую станцию, встреченную на речном пути. Что здесь может случиться?..

Случилось вот что: из зарослей на тропинку, незаметную с фарватера, выскочил, радостно скалясь, чернокожий, чье одеяние состояло из ожерелья на шее и каких-то лохмотьев на талии, не очень прикрывавших паховое хозяйство. Зачем ему нужно было это тряпье – бог ведает, возможно, ради контакта с белыми людьми: хоть формально, но соблюсти приличия… Вивиан, впрочем, увидев такой костюм, поспешила удалиться в каюту, воспитание не позволяло ей созерцать столь остросюжетные картины.

Зато Ванденберг обрадовался от души – он, оказывается, знал данного персонажа, будучи некогда в этой деревне.

– Оу! Мгебене, йох-хо!.. – заорал он как-то примерно так, на что, сверкая великолепной улыбкой, туземец с пулеметной скоростью откликнулся столь же неправдоподобной фразой – и оба лихо затрещали на тарабарском языке, прекрасно, видимо, понимая друг друга.

– Тьфу!.. – матюкнулся Кейруш по-своему, что все поняли без перевода. – Чернож…пые, чтоб их на том свете черти без масла жарили!

Симпкинс чуть было не брякнул португальцу, что он сам не ахти какой светлож…пый, но все же спохватился, цыкнул только, чтобы тот не слишком распускал язык.

– Да он все равно ни черта не поймет, синьор Симпкинс, – отмахнулся Кейруш. – А синьора Гатлинг не слышит…

Как бы там ни было, контакт цивилизаций вышел дружным. Ванденберг объяснил, что сей черный Аполлон послан вождем в качестве доверенного лица, дабы встретить гостей и проводить в поселок. Каким образом вождь узнал о визите катера, – так и осталось загадкой. В Африке действует свой телеграф, суть которого белому человеку до конца не доступна.

Вивиан в поселок не пошла, логично предполагая, что там она встретит множество мужчин, одетых так же, как посланник, а может быть, и менее. Не захотел смотреть на негров и Кейруш, также оставили на судне Коллинза и Гринвуда, первого как специалиста, второго – за старшего. Деревня, по словам Ванденберга, находилась совсем недалеко, туземцы здесь мирные, верные вассалы короля Леопольда III, так что все должно обойтись как нельзя лучше.

Так-то оно так, но Реджинальд все же чувствовал напряжение, шагая вслед за негром и бельгийцем, продолжавшими бойко трепаться, и слыша за спиной обрывки другой беседы: Йенсен с Борисовым толковали о местной растительности. Норвежец авторитетно называл чуть ли не каждую травинку по-латыни, а русский не менее веско указывал на приметы, подсказывавшие опытному глазу не только ориентацию по сторонам света, но и особенности микроклимата: освещенность, влажность и даже с известной точностью высоту над уровнем моря… Словом, взаимно обогащались.

Пройдя недолго душной лесной баней, где приходилось трудновато дышать чащобными испарениями, вышли на открытую местность, где сразу же задышалось легко, во всю грудь, воздух будто сам вливался в горло, а едва заметный ветерок показался блаженной прохладой.

Провожатый обернулся, белозубо скалясь, проболтал что-то.

– Все нормально, все живы-здоровы? – перевел Ванденберг. – А то, он говорит, тут змеи ядовитые в лесу водятся. Разок, говорит, тяпнет – и душа вон.

– Ну спасибо, – проворчал Хантер. – Главное, вовремя! Чтобы зря не пугались там, в зарослях…

– То хорошо, что хорошо кончается, – философски заключил Борисов. – Так у нас говорят в России.

– У вас теперь не Россия, а СССР, – тут же поддел его Хантер, человек умеренно левых взглядов.

Борисов помолчал, видимо, подбирая слова, чтобы быть правильно понятым – и не спеша, с расстановкой произнес:

– Россия всегда одна. В разные эпохи она может переодеваться в разные исторические одежды, это правда. Но это всегда одна и та же цивилизация. Третий Рим.

Он говорил вычурно, по-книжному, однако Реджинальд уловил в этих словах сдержанную страсть. Борисов говорил искренне, как человек, задетый за самые тайные струны души.

Гатлинга это заинтересовало, но тема развиться не успела, ибо Ванденберг воскликнул, вскинув руку:

– Вон их деревня! Пришли.

* * *

Деревня состояла из беспорядочно расставленных хижин, похожих на стога сена – собственно, по той же технологии и построенных: на остов из составленных конусом жердей набрасывается несколько слоев трав, постепенно превращающихся в сено. Кроме шалашей, имелось еще сооружение столь же сеновальное, но иных размера и формы, нечто вроде длинного сарая, да еще с каким-то башнеобразным пристроем. «Королевский дворец!» – мелькнула юмористическая мысль у Реджинальда, не знавшего в тот миг, насколько он близок к истине.

Африканский телеграф сработал безукоризненно. Мгебене этот самый не то что слова не произнес – движенья лишнего не сделал. А деревня как по волшебству наполнилась людьми: мужчинами и подростками, от четырнадцати и старше, без верхнего возрастного предела. Женщин и детей не было видно: в племени, похоже, имелась своя субординация, в которую вникать, правда, было некогда и незачем.

Вся эта мужская орава шумно окружила путешественников, выражая дружелюбие и гостеприимство, а после того, как Ванденберг важно заговорил, шум не усилился, не ослабел, но изменился; изменилось и само оживление: судя по характеру беготни и взмахам рук, обитатели усердно зазывали гостей в тот самый дворец-сарай.

– Ну, не иначе, тронный зал… – пробормотал Хантер, и на сей раз Гатлинг воспринял эту мысль без всякого юмора.

Длинное помещение оказалось единое, без перегородок. Путешественники вошли туда уже без местных, почтительно оставшихся снаружи. В затемненном пустом пространстве, в дальнем его конце находились всего три человека: двое стояли, а один восседал на чем-то в самом деле вроде трона; по мере приближения выяснилось, что это довольно старинное, элегантное, с резными спинкой и подлокотниками кресло, невесть как занесенное сюда из Европы либо Америки.

Двое стоявших залопотали что-то, руками замахали, сидевший же хранил величественную неподвижность.

– Вождь, – вполголоса сказал Ванденберг, что и так все поняли.

Этот человек разительно отличался от своих подданных, худых и голых или почти голых. Он был огромный, пузатый, не меньше ста десяти кило – что, судя по всему, служило одним из признаков элитарности, так как и те двое по бокам трона были заметно упитаннее оставшихся на улице. Но до вождя, конечно, им было далеко.

Предводитель отличался не только тучностью, но и попугайской яркостью одежд и регалий. На нем было блестящее, должно быть, шелковое одеяние вроде пончо, пронзительно оранжевого вырвиглазного цвета; на голове – нечто вроде чалмы с пестрыми птичьими перьями, на шее – толстая цепь из «цыганского золота».

Реджинальд задним числом похвалил Бен Харуфа за точные знания о жизни местных племен, откашлялся и начал цветистую речь.

Впоследствии он не мог внятно припомнить, какие именно слова говорил, а уж как переводил Ванденберг, и вовсе одному богу ведомо. Что-то вроде того, что вот он, гость из далекой Америки, наслышан о мудрости вождя, под руководством которого племя процветает… А может, и не говорил так, шут его знает. Но в любом случае слушал вождь благосклонно, иногда кивал в знак одобрения, и тогда оба его министра тоже начинали усердно кивать, сияя улыбками.

Реджинальд завершил приветственный монолог просьбой принять подарок и достал брошку Бен Харуфа. В сарае был полумрак, но и в нем стекляшки сверкнули таинственно-приглушенно, так что у «министров» рты разинулись и глаза округлились от восхищения, да и король, сумев сохранить царственный вид, все же сделал какое-то движение корпусом.

Еще раз воздав должное антиквару, Реджинальд постарался как можно почтительнее вручить брошь вождю. Тот слегка раздвинул в улыбке толстые губы, принял подарок, пророкотал что-то нутряным басом.

– Что он сказал? – почти не разжимая губ, спросил Гатлинг.

– А черт его знает, – тоже сквозь зубы честно ответил Ванденберг. – Хотя… ага! Просит всех подойти поближе.

Реджинальд обернулся. Члены экспедиции, соблюдая этикет, стояли в небольшом отдалении, и он дал им знак подойти. Подошли.

Владыка здешних мест не без любопытства вгляделся в лица, особенно остановившись на Дэвисе. Протянул руку в его сторону, прогудел что-то.

Ванденберг не без ехидства скосился на коллегу:

– Говорит, что видит в тебе того… что-то вроде дальнего родственника.

Бойцы «экспедиционного корпуса» успели за время знакомства перейти на «ты».

Джек покраснел – в его случае можно сказать, что слегка побурел. Он очень болезненно относился к любому напоминанию о бабушке-негритянке, и никто вокруг, щадя его чувства, тему межрасовых отношений старался не затрагивать. Вождь же, исходя из своих представлений о жизни, очевидно, захотел сделать визитеру комплимент, но, сам того не желая, попал пальцем в больное место.

– Пугало огородное ему родственник, – пробурчал он что-то в этом духе.

– Тихо, Джек, – одернул его Симпкинс. – Тут это… дипломатия! Терпи.

Джек насупился, но умолк.

Скорее всего, он был насчет родственных отношений прав. Это ведь для дилетанта все негры одинаковы. На самом деле они все разные, даже в пределах бельгийского Конго представители разных племен совсем не похожи друг на друга, не говоря уж о несходстве языков. И вряд ли покойная бабушка могла иметь какое-то отношение к народу экваториальной глубинки; наверняка ее предки жили где-нибудь в районе интенсивной работорговли, в районе Гвинейского залива. И уж наверняка вождь знал это лучше, но все равно ему было занятно увидеть в пришельце отдаленные признаки своей расы.

Реджинальд отлично уловил это. И решил брать быка за рога.

– Достопочтенный вождь! – начал он, стараясь говорить с разумным пафосом. – Мы много слышали о вас и вашем племени как о великих знатоках джунглей…

Но вождь прервал его. Вскинув розовую ладонь, мягко пророкотал нечто, переведенное Ванденбергом так:

– Он говорит, что о делах лучше потолковать потом. После обеда. Что?.. Ага! Они тут целый пир собираются закатить в нашу честь. Придется пировать.

Дэвис буркнул нечто малоцензурное, из чего Реджинальд расслышал только:

– …лишь бы лягушками да тараканами не накормили…

* * *

Но ничего подобного не случилось.

В честь гостей завалили и зажарили на костре, вернее, на углях, целого быка – блюдо, в общем-то ничем не отличающееся от традиционного американского барбекю. Реджинальд – да и не он один – заметил, что вождь ведет себя в отношении белых очень понимающе, да и вообще он умный человек, не в академически университетском смысле, конечно, но в смысле житейского опыта, здравого смысла и психологического чутья. Ко всему прочему выяснилось, что у него есть и европейское имя, да еще двойное: Ян-Франц.

Откуда оно взялось?.. Ну, это целая история!

С подчинением этих территорий бельгийскому королю сюда, разумеется, потянулись разнообразные миссионеры, движимые стремлением доказать язычникам неоспоримое превосходство истинной веры. Добрались они и в этот поселок; будущий Ян Франц тогда был молод, тем не менее уже был вождем: власть досталась ему по наследству, и отец его был вождем. Но как на грех в деревню одновременно прибыли представители «конкурирующих фирм»: католический патер и кальвинистский проповедник, которые вместо обращения туземцев в христианство с ожесточением сцепились меж собой чуть ли не до драки, из чего наблюдательный и смекалистый вождь сделал вполне разумный вывод.

Он подговорил двух своих приближенных, чтобы они как бы от себя лично нашептали поселившимся в разных углах деревни священнослужителям мрачные сведения: дескать, местные жители отъявленные каннибалы, умеющие запутать белых людей показным радушием, а потом так ловко пустить их на обед, что ни одной косточки не найдешь, и взятки со всей деревни гладки. Мало ли что могло случиться? Пошли по незнанию купаться, а в Конго какой только плавучей твари не водится… Ну и, как говорится, ни приметы, ни следа.

Эффект от такого хитроумного приема был замечательный. Посланец Ватикана оказался жидковат духом. Услыхав пугающие речи, он дрогнул, и назавтра же его не было в деревне, эвакуировался на плотах, сплавлявшихся по течению к Леопольдвилю. Кальвинист же, мрачный, туповатый и упрямый фламандец, оказался тверже, не устрашился – «на все воля Господня!» – и с ним вождь решил вступить в философские беседы.

То ли проповедник при несокрушимой силе духа оказался неважным оратором, то ли тонкости христианской теологии требуют все же большей школьной подготовки… словом, из всего, что протестант пытался донести до главы племени, того заинтересовала лишь возможность смены имени при крещении, причем заинтересовала совершенно по-язычески.

Насколько сумел понять и передать Гатлингу Ванденберг, имя для членов этого племени – одновременно и позывной, и нечто вроде заговора, защищающего туземца от каких-то из многочисленных демонов, коими, бесспорно, населен окружающий мир. От всех, что правда, то правда, оно защитить не может, но от некоторых – да, они становятся бессильны сделать что-либо человеку с таким именем. Вообще, жизнь аборигена – это беспрестанная, изворотливая, опасная и утомительная игра с невидимыми силами, капризными, непредсказуемыми, точь-в-точь вздорный барин, что способен то вдруг обласкать холопа, то свирепо рассердиться на него… Так и живут.

И вот в неглупой голове молодого вождя родилась мысль, для дикаря, возможно, даже гениальная.

Он подумал: а что, если взять еще одно имя?..

Не отказаться от прежнего, вовсе нет – это значило бы, что демоны, от которых оно защищало, могут воспрянуть и ринуться с лютой злобой, мстя за прежнее бессилие. Суть второго имени заключалась бы в том, что в разных случаях можно называть себя то так, то этак – и успешно лавировать среди сил, враждебных не только к человеку, но и между собой.

Вождь решил посоветоваться с колдуном, стариком, отлично знавшим все расклады местной жизни, – вдвоем они успешно рулили племенем. Колдун заявил: дело непростое, надо спросить духов, а иначе они могут заподозрить, что их хотят обмануть. Тогда лучше бы на свет не родиться… Нет, надо обязательно потолковать кое с кем.

И потолковал. Вошел в транс, бился в корчах, чуть ли не изо всех суставов вывернулся. Потом долго входил в себя… ну, а когда вошел, сказал: да, второе имя можно. Но не всем. Лишь особо продвинутым, таких один на сотню. В их племени всего двое: вождь и шаман, естественно. Кто бы сомневался.

Тогда, поразмыслив, вождь поведал миссионеру, что начать надо с малого: окрестить его и колдуна. Прочие, мол, не готовы еще. А вот они-то вдвоем постепенно их подготовят… Другими словами, лидеры племени восприняли проповедника как еще одного колдуна, способного быть им полезным.

Миссионер пошел на компромисс, так и сделал. Совершил обряд крещения над предводителями, ставшими отныне Яном-Францем и почему-то Августом, после чего убыл, пообещав вернуться… да так и не вернулся, канул в необъятный мир по причинам, оставшимся неизвестными.

Два новых кальвиниста расценили это как поощрение духов: теперь они вольны делать что хотят, но, разумеется, осторожно, с оглядкой, ибо сама игра с тайными сущностями становится сложнее, изощреннее… Вождь в поселке, в бытовой, так сказать, обстановке, называл себя родовым именем, а в лесу, на охоте – Яном-Францем, и ничего, работало. Демоны вели себя снисходительно.

А вот колдуну Августу не очень повезло. То есть сначала все было хорошо, но потом он, как видно, в своих именах запутался, что-то, наверное, сделал не так, чем духов рассердил. И те наказали его в самый ответственный момент.

Август устраивал свои колдовские шабаши в «тронном зале» – это, надо сказать, было многофункциональное помещение, здесь, случалось, и на общий совет собирались, и пиршества устраивали; то есть место, хорошо разработанное, именно поэтому Август здесь проводил сеансы связи с потусторонним миром.

Это были целые мистерии!.. Как только слух о колдовском радении разлетался по деревне, все мигом прятались по хижинам, где тряслись от страха: еще бы, такое пришествие духов!

Кто знает, что у них на уме и чем их можно случайно прогневать… Ужас усугублялся адскими воплями, несшимися из сарая – шаман входил в транс, бился в жестоком припадке, вздымая пыль, рычал, выл разными голосами: духи вселялись в него, он делался живым перекрестком их встреч, бесед, раздоров, даже драк. И негры не смели шевельнуться и начинали выходить из оцепенения, а затем из хижин спустя полчаса-час после того, как рев и буйство стихали. За это время и сам собеседник призраков более или менее возвращался в человеческую норму.

Вот и в тот роковой день он сотворил очередной концерт со всеми душераздирающими выкрутасами, и жители деревни, как полагается, защемились по шалашам ни живы ни мертвы и, как обычно, начали оживать через час после того, как все кончилось.

По традиции первым входил в помещение вождь. Вошел он и в этот раз – в полной тишине – и сразу понял, что дело плохо.

Август лежал на земляном полу «тронного зала» так, что голова очутилась где-то меж коленей – и потом выяснилось, что никакими силами невозможно вернуть ее в прежнее положение.

Естественно, он был мертв. Демоны, навестившие его в этот раз, сшиблись так яростно, что человеческий организм не выдержал. А вождь сделал вывод, что колдун не выдержал груза двойного имени. Единственным, кто на это способен, оказался он, вождь.

Крепко подумав над всем этим, Ян-Франц решил не отягощать более никого этим бременем. Новый колдун не замедлил явиться – Август был человеком предусмотрительным, смену себе готовил заранее. Но бывший заместитель колдуна, заняв высокий пост, так и остался при своем африканском имени и умеренном числе демонов, благодаря чему, вероятно, поныне живет-здравствует и исполняет обязанности: вот он, один из двух приближенных…

* * *

Все это Гатлинг и Симпкинс узнали в переводе Ванденберга, который, возможно, что-то приукрасил, но суть, надо полагать, изложил верно.

Вождь рассказывал свою почти автобиографию солидно, неторопливо, с расстановками, покуда его подшефные чуть ли не всей деревней возились с барбекю, а прочие члены экспедиции отдыхали, знакомились с округой. Положение обязывает – поэтому руководители слушали сказания вождя, вежливо улыбались, кивали, хотя Реджинальд чувствовал себя как на иголках: связи-то с катером не было… Но, несмотря на беспокойство, он успел заметить, как у Яна-Франца I, при всех его царственных манерах, несколько раз во взгляде промелькнули какие-то бесовские искорки. «Врет где-то старый хрыч?..» – заподозрил Реджинальд, пожалев, что нет рядом супруги: она такие штуки просекала мигом.

Когда повесть завершилась, Гатлинг как можно изысканнее поблагодарил хозяина и попросил разрешения ненадолго отлучиться – супруга, мол, осталась на борту, надо проведать.

Вождь на это не менее любезно пробасил: приглашаем почтенную супругу присоединиться к празднеству… на что Реджинальд, секундно замешкавшись, соврал, что миссис Гатлинг не очень хорошо себя чувствует.

И вновь по некоей неуловимой повадке он угадал, что «король» все прекрасно понял, что церемонной белой женщине неловко смотреть на толпу голых черных людей… Поэтому, выслушав пожелания выздоровления миссис Гатлинг, Реджинальд с Симпкинсом поспешили к берегу, для страховки прихватив с собой Дэвиса.

В пути выяснилось, что Симпкинса обуревают примерно те же мысли, что и Гатлинга.

– …вот зачем он нам все это рассказал, а? – бурлил детектив. – Про миссионеров, колдунов и прочее? А?..

– Ну а ты-то сам как думаешь? – слегка хитрил Реджинальд, стремясь сначала услышать мнение компаньона.

– Как думаю? Да хотел показать, что не лыком шит. С белыми людьми дело имел, знает их. А ну-ка, думает, дай похвалюсь. Отлично! Вот и похвалился.

– М-м?.. Ну а хвалиться-то ему зачем надо?

– Ну, зачем! Дикари – они такие, разве ты не понял?

– Не знаю, не знаю, дружище… Вообще-то мне он показался слишком умным для того, чтобы просто так хвалиться.

– Мне тоже, – вдруг брякнул Джек. – Хитрый, паразит!

– Э, тоже мне умники! – с досадой вскричал Симпкинс. – Видите сложности там, где их нет.

– Да-да, – с иронией подхватил Гатлинг. – И змей здесь нет. Все просто.

– Ух ты, и верно ведь! А ну, хватит болтать, смотреть во все глаза!..

Но дошли благополучно. И на судне все оказалось в норме. Гринвуд с Кейрушем зорко мониторили обстановку, миссис Гатлинг сибаритствовала в каюте, одолевая очередной роман, что-то вроде «Тень белой розы» или «Огненная страсть» – набрала в Леопольдвиле чепухи для совершенствования во французском языке.

Поговорили о приглашении Яна-Франца; Вивиан отказалась наотрез, и Реджинальд не стал настаивать, хотя и подумал, что неплохо было бы, с ее-то проницательностью, понаблюдать за хитроумным вождем… но уж ладно, что есть, то есть.

– Хорошо, – сказал Реджинальд, – отдыхай. А мы пошли.

Гринвуд и Кейруш доложили, что смотрели бдительно, ничего особенного не произошло. Дважды проплывали туда-сюда самоходные баржи: пустая – против течения, груженая – вниз, к столице. Других признаков разумной жизни не наблюдалось. Зато неразумной…

– Здесь, похоже, какой только твари не водится, – мрачновато поведал Гринвуд, кивнув на реку. – Все время что-то плещет. И крокодилы небось, и еще черт-те что. И вы там смотрите с этими черномазыми. Кто знает, что у них на уме…

– Знаем, – недовольно прервал Симпкинс. – Не дурнее тебя. Ты тут сам не зевай, а мы там всегда начеку… Ну, идем, что ли?

– Идем, – кивнул Реджинальд.

* * *

Признаться, у него тоже грешным делом проскакивали худые мысли. Черт их знает, в самом деле, этих аборигенов, что у них на уме… В любом случае надо быть настороже.

Но не один он оказался такой предусмотрительный. Симпкинс был прав. Все понимали, что в джунглях свои законы, оружие держали на виду, чтобы погасить всякие лишние помыслы в зародыше. Может, это было и лишнее… но нет, пожалуй, не было.

Ближе к вечеру бычья туша наконец-то оказалась готова. Реджинальд малость опасался того, какой вкус будет у этого блюда, готовил себя ко всему. Однако обошлось. Жареное мясо оказалось просто жареным мясом, разве что заметно жестковатым. Ну а в целом вышел пир горой, все племя собралось на большой поляне, где ради такого случая развели костры уже не ради кухни, но ради праздника. Стемнело быстро, как это бывает в тропиках, костры пылали грозно и величественно – зрелище впечатлило даже белых. Ну а туземцы, те осторожно скалились в робком восторге, не смея радоваться без разрешения вождя.

И оно не замедлило состояться.

– Угощайтесь! – Ян-Франц широко и щедро повел толстенной ручищей. Брошь Бен Харуфа на его груди сверкнула разноцветными стеклышками.

Ясно было, что для подданных местного царька такое дармовое пиршество – редчайший счастливый случай, и они ему безумно рады. Быка сожрали со сверхъестественной быстротой, причем с соблюдением иерархических формальностей: женщинам, детям и мужчинам видом поплоше досталась большей частью ливерная требуха, рядовым членам племени – второсортное мясо, а вождю, его приближенным и гостям, сидевшим особой группой, подали лучшее, то есть филейные части, печень, мозги, от которых гости постарались отказаться, ну а вождь и приближенные слопали их в один присест. Блюдо сопровождалось и алкоголем, мутной желтоватой брагой, сделанной черт-те из чего.

Члены экспедиции заранее договорились, что со спиртным будут очень осторожны. И едва пригубили, нашли, что, в сущности, это обычная бормотуха вроде той, что ведрами жрут «реднеки» в Оклахоме или Айове – это Хантер так нашел, он сам был родом из Канзаса, детство провел на ферме. Гринвуд оживился, сказал, что он тоже оттуда же родом, но его родители, да и все предки – суровые пуритане, ни к спиртному, ни к табаку в жизни не прикасались.

В общем, с бражкой поосторожничали, а говядина как говядина, ее навернули от души, успев порядком проголодаться. Реджинальд от других не отставал, а вчистую расправившись с несколькими здоровенными ломтями, ощутил, что не только сыт, а вроде бы даже слегка и пьян.

Ну а местные, те вправду захмелели, тяжкая длань Яна-Франца над ними вроде бы милостиво полегчала, и пошло веселье, песни, пляски вокруг костров, отчего и плясуны, и зрители входили в раж, неистовствовали, вопили, причем не вразнобой, а строго подчиняясь какому-то ритму – сначала скакали только заводилы, а потом, глядя на них, вскакивали прочие, и вот почти вся толпа негров вошла в сумасшедший, по-своему завораживающий, магический пляс под барабанный бой, отчего закипала в жилах кровь – и нет сомнения, что этот ритм – наследие давно забытых предков. Забытых, но живых! – вот они, вот их зримое присутствие в текущей плоти этого мира. Да!..

Такие неясные мысли, порожденные кипением крови, вдруг пронеслись в мозгу Реджинальда Гатлинга. На миг вдруг захотелось самому вскочить, превратиться в дикаря, отдаться бесшабашному безумию, скакать, вопить, беситься… Но, разумеется, он удержал этот порыв.

Осмотревшись, он подозвал Ванденберга:

– Любопытное зрелище?.. Согласен, сам смотрю с интересом. Однако пора к делу. Будем разговаривать с вождем.

Тот смотрел на своих с улыбкой, как взрослые смотрят на забавы малышей. К Ванденбергу склонился с готовностью, на вопрос ответил охотно:

– Немного подождем. Скоро все стихнет.

Вождь знал, что говорил. Колоссальный выброс энергии требовал затем почти полной отключки. Выглядело это занятно и даже поучительно: враз оборвался бой тамтамов, враз попадали наземь плясуны – ни дать ни взять марионетки, у которых внезапно отпустили нити. Вот тогда вождь и повернулся к Реджинальду.

Толстые губы изогнулись в улыбке другого рода, не снисходительной, но любезно-дипломатической:

– Теперь можем и поговорить.

Реджинальд кратко растекся о том, как приятно быть гостем столь мудрого вождя, после чего быстро перешел к делу. Сообщил, что их экспедиция изучает самые отдаленные, загадочные пространства… решил блеснуть и назвал на местном языке ту территорию, куда они должны отправиться – название предусмотрительно выяснил у Бен Харуфа.

Странное дело! Как только прозвучало то словечко, в глазах вождя сверкнула знакомая уже искорка. Сверкнула и пропала, точно не было ее. Но была. Точно! Никаких сомнений.

– Вы бывали там, достопочтенный вождь?

– Нет, – спокойно ответил тот. – Слышал о них, но бывать не доводилось.

– А что вы слышали? Нам очень интересно это знать, понимаете!..

Вождь понимал, но так как слыхал немногое, то и рассказать толком не смог. Что там? Джунгли, примерно такие же, как эти. Как-то так.

Реджинальд постарался ухватиться за эти слова.

Но если так, – осторожно начал он, то наверняка людям ужаемого племени там все окажется знакомым, они будут чувствовать себя как дома?.. Ну и отсюда дальнейшая мысль: не соизволит ли почтенный вождь выделить экспедиции четыре-пять крепких молодых мужчин в качестве рабочей силы?

Мистер Гатлинг намеренно не стал ничего обещать за этих парней – пусть вождь первым начнет торговаться.

Но тот искусно обошел препятствие.

– Ну что ж, – спокойно молвил он. – Давайте потолкуем.

И выжидательно умолк. Пришлось-таки Реджинальду первому заводить тему условий договора.

Ян-Франц торговался разумно, вполне сознавая, что главный белый человек, если не сойдутся в цене, может отчалить и без местных, обойдясь теми, кто уже есть, – и Реджинальд знал, что вождь это знает, и умело играл на данной струне… Так и договорились.

К бельгийским франкам Ян-Франц чувствовал мало почтения и, наверное, был прав. Здесь, в джунглях, от продуктов и вещей пользы куда больше, чем от цветных бумажек. Одним словом, договорились: имущество в обмен на рабсилу.

На этом, подумал Гатлинг, вопрос вроде бы закрылся. Однако вождь внезапно разразился дополнительной речью, которую Ванденберг сперва переводил с натугой, но потом втянулся и пошел чеканить как по-писаному. Суть же речи заключалась в следующем.

В дальнем пути наши люди – говорил вождь – наверняка столкнутся с чем-то неизведанным. Возможно, с такими духами, которых тут нет. У вас-то, белых людей, есть защитные имена, а у наших нет. Следовательно, это надо сделать. Правда, проповедника сейчас нет… Кстати, среди вас никто не проповедует?.. Нет? Ну ничего страшного. Наш колдун справится не хуже. Вот завтра эту процедуру и обстряпаем, после чего можно в путь. Если хотите, можете присутствовать.

Гости не стали вникать в мотивы и алгоритмы умозаключений Яна-Франца и пожелали при церемонии присутствовать.

* * *

Наутро, после благополучной ночевки на катере, в деревню отправились Реджинальд, Ванденберг, Йенсен, Редуотер, Хантер, Борисов. Прочие заявили, что им шаманские радения на фиг неинтересны, за исключением Вивиан, но она не могла идти по моральным соображениям.

В поселке все уже было готово к церемонии. Жители в благоговейном страхе попрятались по шалашам, а в «тронном зале» визитеров ожидали вождь, колдун и пятеро парней, явно трясущихся в глубине души, но старающихся внешне сохранять спокойствие – негоже мужчине быть трусом.

Колдун – сравнительно упитанный, даже мускулистый негр уже немолодых лет, с резко выступающей челюстью, с крупными медными кольцами в мочках ушей, – держался с почтением к вождю, но и явно с осознанием собственного колдовского достоинства, тем более что сегодня он был героем дня.

И выступил он в центр «залы» с некоторой барственной ленцой: мол, надоело, конечно, этим заниматься, но раз просят, так уж ладно, – примерно это говорил его вид.

И мертвая тишина воцарилась вокруг. Заметно напрягся вождь на троне. Пятеро юношей – те и вовсе дышать боялись… Да и белым сообщилась взрывоопасность этих секунд, они притихли, подсобрались. Колдун остановился в центре, как-то разминочно встряхнулся, словно боксер или борец перед схваткой – и застыл. Глаза его были закрыты.

«Что будет?..» – промелькнула мысль у Реджинальда. Поначалу ничего не было. Колдун стоял, царило безмолвие. Вроде бы даже не двигался никто.

И вдруг все тело колдуна сверху вниз точно молния пронзила.

Гатлинг обомлел. Он такого отродясь не видел. Это невозможно было сделать самому! Этого не было во вчерашних плясках. Да, вчера негры вычурно извивались, выкидывали всевозможные коленца, но видно было, что это вполне человеческие движения, что работают те или иные группы мышц. А тут будто незримая сила жестко вонзилась в тело, встряхнула его, оно стало куклой в ее власти. Колдуна невероятно выгнуло дугой – вперед – и тут же швырнуло назад.

Реджинальд не мог оторвать глаз. Он похолодел, совершенно физически: холод пролился по спине. И это все при том, что шамана покуда корчило беззвучно. Но вот его, уже упавшего, подбросило так, что увидишь – не поверишь. И в этот миг он исторг из себя чудовищный вопль.

Пятеро молодых негров уткнулись лицами в колени, позабыв о мужском реноме – видно было, что они готовы сжать себя до размеров атома. Да и белые-то остолбенели, застывшими взглядами следили, как колбасит чернокожего. «Не может быть! Не может быть!» – одна мысль куполом накрыла всех. Очевидное – невероятное, иначе говоря.

А шамана трепало так, точно невидимые руки-ноги лупили его во всю дурь. И орал он, собачий сын, на разные голоса, то басом, то визгом, то так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Ну точно! – легион духов сшибся в нем, и всем что-то надо, и их страшные силы пучили, корчили его, выворачивали наизнанку. И даже вождь, храня в целом царское достоинство, заметно вцепился пальцами в подлокотники.

Как резко это началось, так же обрывом и закончилось. Шаман вытянулся в струну, дернулся и вдруг весь как-то обмяк, закатив глаза. В первый миг даже подумалось: а не откинул ли ходули?.. Но нет, просто впал в обморок, из коего вышел через минуту-полторы.

Еще спустя минут пять он обрел способность говорить – но не смог внятно сказать, договорился с демонами или нет. Духи были не в духе – невольно скаламбурил в переводе Ванденберг. Они огрызались, устроили перебранку, даже подрались…

– Ну, это видно было, – криво усмехнулся Хантер.

Да. И единственное, что можно трактовать со знаком «плюс» – то, что один из духов якобы сказал нечто вроде: ну, ладно, там посмотрим!

Вождь так и ухватился за этот слабоватый плюс:

– Ну это же хорошо! – воскликнул он. – Ты разве не знаешь, что духи не любят говорить прямо?

– Знаю… – проскрипел местный Калиостро, все еще валяясь на земле: набирался от нее сил, как Антей.

– Духи говорят так, что их слова надо разгадывать, – убежденно продолжал вождь. – А тут и разгадывать-то почти не надо. «Там посмотрим» – это, по сути, разрешение. Да, это очень хороший знак!

Ян-Франц вдохновился. Встал с затрещавшего трона, подошел к пятерым молодым подданным, потихоньку начинавшим отходить от пережитого, но все еще скрюченным и трепещущим. Подошел и пять раз властно ткнул пальцем:

– Жорж! Поль! Пьер! Марк! Шарль! – Как будто выстрелил пять раз.

Так он дал им вторые имена.

После этого все завертелось быстро. Пятерым командированным собраться было, что голым подпоясаться – в буквальном смысле. Мудрый вождь, очевидно, щадя чувства незнакомой ему миссис Гатлинг, велел им надеть набедренные повязки побольше. А вот насчет продуктов никаких распоряжений не сделал, отлично понимая, что его люди что на реке, что в джунглях способны обеспечить себя подножным кормом. Зато выделил им плавсредство.

Выяснилось, что у племени имеется свой речной флот из нескольких челноков и плотов, и даже есть «порт» – отчасти естественная, отчасти искусственно расширенная заводь повыше по течению. Один из этих плотов – довольно солидное сооружение из толстых бревен длиной метров семь-восемь и даже с «каютой», шалашиком из соломы, – следовало взять на буксир.

Все это сделали в течение часа, а может, и быстрее. Реджинальду и вовсе показалось, что время мелькнуло призрачно: раз – и вот уже катер малым ходом выходит из заводи, таща за собой плот. Жорж, Марк и прочая братия деловито возились вокруг «каюты», что-то там устраивая. Вышли, дизель застучал пободрее, развивая ход, пошел по фарватеру, и вскоре залив скрылся из вида. По обеим сторонам потянулись дикие, покрытые непроходимыми зарослями берега.