Читать книгу Особняк на Рейне - Березовская Светлана - Страница 4

Над Берлином кружился снег. Время перевалило за полдень. По улицам расхаживали фигуры в пальто и куртках, закутанные в шарфы. Это была уже середина января. По дорогам сновали привычные автомобили. Произошел определенный скачок в науке и технике, однако эти технологии не так далеко ушли от технологий начала XXI века, как могло казаться. Шел 2025 год…

Город к этому времени весьма изменил свой облик. Его заполонили здания, чья высота, как правило, была не меньше десяти-пятнадцати этажей, а маленькие домики остались только где-то на окраинах.

В одной из таких высоток на Александерплац проживала одна личность, чье имя каждый взрослый житель города, следящий за новостями, точно слышал, причем не раз. Хотя бы потому, что этот человек был высокопоставленным чиновником в бундестаге, а также возглавлял созданную им же много лет назад политическую партию «Объединение». Эту партию можно было охарактеризовать как умеренно левую. Деятельность ее была направлена на улучшение качества жизни жителей государства и борьбу с классовым неравенством. Имя ее лидера очень часто мелькало в СМИ: ни одно заседание по важным вопросам, особенно в социальной сфере, не обходилось без его выступления. Некоторые идеи этого человека можно было охарактеризовать как социалистическую утопию, однако он предлагал действенные меры для решения государственных проблем и не бросал слов на ветер, не давал пустых обещаний. Каждое его действие, каждое слово было пропитано смыслом, и люди это признавали. Весьма удивительно, что партия «Объединение» еще не стала правящей. В общем, лидер политической партии слыл большим энтузиастом, однако, при всем этом, вел уединенный и спокойный образ жизни.

Этого человека знали в лицо. Он был красив, по крайней мере, именно такой облик идеального мужчины предлагали девушкам современные гламурные журналы. Но, к счастью для него самого, девушки не слишком-то увлекались политикой. Свои золотистые слегка волнистые волосы он пытался зачесать назад, однако они все равно рассыпались, обрамляя лицо, почти ложились кончиками на плечи. Мужчина обладал правильными чертами лица, прямым носом, тонкими губами и загадочными темно-синими глазами. Выражение его лица могло меняться кардинально, будто он всего лишь сменял свои маски, будь то тревога, сомнения, решимость, печаль или редкий гнев.

Звали этого человека Áльбен фон Дитрих. Ему было около двадцати семи. Он обладал спокойным нравом, был человеком в высшей мере воспитанным и образованным, как и полагается потомственному аристократу. Фон Дитрих не любил врать, по крайней мере, старался этого не делать. Даже будучи политиком, причем не самым последним, он оставался чист душой и намерениями, что для того времени было большой редкостью. Свою точку зрения он твердо отстаивал, но в вынужденных спорах старался не переступать черту дозволенного и приемлемого. В общем, был благородным металлом, ценившимся на вес золота.

И сейчас в своей квартире на Александерплац он сидел в любимом кресле с темно-бордовой обивкой, слушая, как тикают часы в квартире, и созерцая, как падает за окном снег. Его изящные тонкие пальцы держали в руках чашку с теплым кофе. Он никуда не спешил, однако его одежда (белая хорошо отглаженная рубашка, такие же безупречные брюки и черные, пусть и домашние, но начищенные туфли), давала понять, что он в любой момент готов сорваться с места. Все потому, что он ожидал прихода одного человека, который, как правило, никогда не предупреждал о своем приходе. Исчезал он так же без предупреждения. Бывали случаи, когда он удосуживался предупредить Альбена о своем отъезде за границу или же о приходе в гости, но случалось это редко.

И вот сквозь равномерное тиканье часов пробился звук дверного звонка, потом настойчивый стук в дверь. Затем из-за двери послышался мужской голос:

– Альбен, открывай! Я знаю, что ты дома!

Альбен улыбнулся и, поставив чашку на столик у кресла, направился к двери. Стук не стихал. Фон Дитрих подумал про себя: «Не надо так стучать: я не глухой».

Наконец он открыл дверь, и в квартиру ввалился мужчина в пуховике и странной шапке. Опустив на пол сумку, он снял шапку, отряхнул ее, улыбаясь, взглянул на Альбена и спросил:

– Ты рад меня видеть?

– Хенсель, – произнес тот, не в состоянии скрыть широкую добродушную улыбку.

Этот неунывающий молодой человек с вечно растрепанными черными волосами и искрящимися задором глазами был лучшим другом Альбена. Звали его Хéнсель Лéбнир – довольно известный писатель, произведения которого, несмотря на молодость автора, читали по всему миру. Ему просто необходимо было постоянно что-нибудь делать, и все его дни были заняты десятками разных занятий. Однако, несмотря на это, он умудрялся исчезать незаметно и появляться так же внезапно. Хенсель был дружелюбным и общительным человеком, часто опаздывал, но умудрялся каждый раз придумывать себе оправдания, причем не повторялся ни разу. Вредных привычек у него не было, и в целом это был весьма приятный в общении человек. Альбен очень ценил его дружбу.

– Скажи мне, друг мой, почему ты никогда не предупреждаешь меня о своем визите? – поинтересовался Альбен, опершись о дверной косяк и с легким укором глядя на друга. – Может быть, я спал?

– Брось, Альбен, – отмахнулся Хенсель, снимая пуховик. – Я же тебя знаю: ты никогда не спишь днем!

– Ну… я мог быть занят, или меня вообще могло не быть дома, – продолжал Альбен.

– Ты так же говорил и в прошлый раз, и в позапрошлый раз… И еще кучу раз до этого, – напомнил Хенсель. – Но ты же не занят и ты дома.

Альбен покачал головой. Спорить с Хенселем было бессмысленно, и хозяин прошел в гостиную, приглашая друга за собой.

– У тебя тут ничего не изменилось, – рассуждал вслух писатель, разглядывая полки и шкафы.

– А ты ожидал изменений? – спросил Альбен, усаживаясь в свое кресло. – Конечно, здесь ничего не меняется. С чего бы быть изменениям?

– Ну, как же, меня не было целых две недели, – ответил Хенсель, садясь в кресло напротив Альбена.

– Кстати, Хенсель, можно попросить, – начал тот. – Предупреждай, пожалуйста, о своих отъездах и визитах. Хоть СМС настрочи или позвони: это не так трудно.

– А что, скучаешь, беспокоишься? – стал спрашивать Хенсель, и его губы расплылись в широкой улыбке.

– И это тоже, но немного не в этом дело, – помотал головой Альбен. – Просто мне как-то неудобно по десять минут стоять перед закрытой дверью.

Хенсель наклонил голову на бок:

– А зачем ты стоял десять минут у меня под дверью?

Альбен протянул книгу другу.

– Ты забыл ее в прошлый раз. Я пришел ее вернуть, а тебя уже и след простыл.

Хенсель широко улыбнулся.

– Так вот где она! А я-то ее ищу у себя, думаю, где я ее мог оставить? – усмехнулся он, принимая из рук Альбена книгу. – Ночи в самолете, ночи в поезде, в автобусах… Знаешь, это так утомляет, а чтение успокаивает меня.

Альбен закинул ногу на ногу.

– Рассказывай, где тебя на этот раз носило? – сказал он и приготовился слушать.

– Ты даже не представляешь! – мечтательно протянул писатель, откинувшись на спинку кресла.

– Куда уж мне, – откликнулся Альбен. – Сижу тут безвылазно. Это ты по миру ездишь.

– Да… езжу… – подтвердил Хенсель и, как бы невзначай, добавил. – Мне б твою зарплату…

– Зачем? – поинтересовался Альбен со слегка возмущенным видом. – Прости за вопрос, на какие средства ты за границу чуть ли не каждый месяц мотаешься?

– Ты же знаешь, я известный писатель, – напомнил Хенсель. – Мои книги расходятся тысячными тиражами по всему миру. Гонорары выплачивают немалые…

– Тогда зачем тебе моя зарплата? – перебил его фон Дитрих.

– Ну, по сравнению с тобой, я чувствую себя нищим, – смущенно признался Хенсель.

Альбен покачал головой:

– Деньги в жизни – не самое важное. Деньги портят человека.

– Да? – переспросил Лебнир, приподняв бровь. – Что-то я не вижу, чтобы деньги тебя портили. А, нет, подождите, вон там, на полочке, бутылка дорогого вина и коньяк стоят. Алкоголь – непорядок!

Друзья рассмеялись. Порой их юмор был понятен только им самим.

– Так, мне кажется, мы отошли от темы, – напомнил Альбен и, подперев голову рукой, спросил. – И где ж тебя, все-таки, все это время носило? Может, тебе налить чаю?

Лицо Хенселя озарилось. Было сразу ясно: поездка ему понравилась и даже очень. Об этом говорила и сумка у его ног, которая, по мнению хозяина дома, могла быть наполнена сувенирами. И, кстати, что за странную шапку на себя нацепил Хенсель?

– Я был в России! – торжественно возвестил Хенсель. Вопрос касательно чая он благополучно проигнорировал. – В холодной, таинственной, заснеженной России!

– Каким это ветром тебя на восток занесло? – поинтересовался Альбен, подвинувшись чуть вперед. Он был заинтересован рассказом Хенселя. Сам он в России был только пару раз с деловыми поездками, и у него совсем не было времени смотреть достопримечательности.

– Пригласили меня, – ответил Хенсель. – Почитатели готовы порой весь Интернет перекопать, чтобы найти своего кумира и добиться его приезда.

Альбен улыбнулся и укоризненно покачал головой.

– А кто-то еще тут на жизнь жалуется, – тихо сказал он, а затем снова поднял глаза на Хенселя и поинтересовался. – Ну, рассказывай, как оно там?

Тот очень любил, когда его спрашивали о чем-то, о чем он может рассказать. Писатель придвинулся на край кресла, чтобы, жестикулируя, не задевать подлокотники, и начал свой эмоциональный рассказ.

– Ну, начнем с того, что у них там зимы холоднее, чем наши, и снега больше, намного больше. Это, разумеется, объясняется тем, что Россия находится севернее, чем Германия, но, думаю, это ты знаешь и без меня. На проселочных дорогах между маленькими городками снега, порой, мне по колено! – рассказывал он. – Много маленьких, почти крошечных деревень между большими городами. Природа вокруг – глаз не оторвать, не то, что наша. Такие огромные, как там, ели да сосны в Тиргартене не растут!

Альбен внимательно слушал рассказ друга. Несомненно, ему было интересно узнать, как живется людям за границей. Его работа приковывала его к столице, поэтому он редко куда-нибудь ездил. Хенсель же был вольной птицей, не обремененной заботами, и летал, где хотел. Поэтому кругозор его был несколько больше, чем у Альбена, зато Дитрих разбирался в политике, экономике, юриспруденции – в общем, во многих сложных и малопонятных для Хенселя областях науки. Альбен и Хенсель дополняли друг друга, и это они поняли уже давно.

– Я был в Северной Столице – Санкт-Петербурге, – произнес Хенсель и продолжил. – Мне рассказывали, что этот город построен совершенно иначе, нежели другие города России. Совершенно иная планировка! Там редко где можно встретить высотки под двадцать этажей, зато множество памятников, храмов, соборов, музеев, галерей – всех не перечислишь! Это просто кладезь достопримечательностей!

Альбен невольно удивлялся, как Хенсель все это воспринимает и хранит у себя в голове. Он ведь был ровесником Альбена, но к своим двадцати семи годам успел объездить почти всю Европу и Америку. Хенсель был энергичным человеком, которого очень трудно удержать на месте: так он стремился что-нибудь делать.

– Люди в России, даже если сначала и кажутся немного угрюмыми, на самом деле дружелюбные, гостеприимные и образованные. По крайней мере, те, с кем я встречался, произвели на меня такое впечатление. Я в совершенстве владею русским, ты же знаешь, так что мне переводчик не требовался, но и английский они знают отменно, и немецкий. У нас с ними, определенно, разный менталитет, но, тем не менее, мне кажется, у нас с русскими много общего.

– Ты думаешь?

– Мне так кажется, – подтвердил Хенсель и продолжил свой рассказ. – Но они немного странно и даже чуть-чуть смешно выглядят со стороны в своих меховых шубах и шапочках. Конечно, такие шапки носят не все, и это, по большей части, сувенир, но, тем не менее, выглядит она довольно мило. Да и тепло в ней.

С этими словами Хенсель извлек из сумки темно-серую меховую шапку и водрузил ее на голову Альбену, развязав веревочки, чтобы «ушки» болтались свободно.

– Они называют ее «ушанка», – пояснил Хенсель. – Я спрашивал, почему она так называется, но мне так никто внятно и не ответил. Наверное, это из-за свисающих на уши краев шапки, что, разумеется, нетрудно предположить.

Альбен коснулся рукой пушистой макушки шапки, потом «ушек», а затем устремил взгляд на Хенселя. Тот тихо захихикал.

– Что? – спросил Альбен недоуменно. – Неужели, я так смешно выгляжу в ней?

– Это надо сфотографировать: потомственный немецкий граф в русской меховой шапке, – заявил Хенсель. – Тебе б еще балалайку в руки и водку! О, да, и медведя рядом!

Стереотипы Хенсель воспринимал исключительно как повод немного посмеяться. Конечно, Россия всегда ассоциировалась у иностранцев с ушанкой, балалайкой, водкой, снегом и медведями, но ведь наступил уже 2025 год, многие стереотипы давно развенчаны, хотя, даже сейчас, если спросить у иностранца, с чем ассоциируется Германия, они вспомнят либо Вторую мировую войну, либо Октоберфест, штаны с подтяжками, сосиски и пиво. Стереотипы все еще играют определенную роль в освоении культуры другой страны, и, скорее всего, никогда этой роли не лишатся.

Альбен снял с головы шапку и, осмотрев ее со всех сторон, положил на столик около кресел.

– Спасибо, – поблагодарил он Хенселя, выуживающего из сумки коробочки. – Не ожидал, что ты мне привезешь сувенир. Но это очень полезная вещь, правда.

– Это ж еще не все! – сразу предупредил Хенсель. – Ты же знаешь, я из длительных поездок и так не возвращаюсь без сувениров, а лучшему другу грех что-нибудь не привезти.

Сувениры и подарки со стороны Хенселя были проявлением внимания и того, что писатель очень ценил дружбу с Альбеном. Хенсель привозил из-за границы все, на что натыкался его полный неуемного любопытства взгляд: предметы одежды, напитки, какие-либо статуэтки, фигурки, и обязательно что-нибудь из этого доставалось в подарок Альбену. Но даже самые, с виду, ненужные безделушки Альбен любовно хранил как напоминание о той или иной поездке товарища. Фон Дитриху порой было слегка неловко: Хенсель заваливает его кучей подарков каждый раз, а Альбен, имеющий огромное состояние, даже если съездит за границу, не привозит ни одного сувенира ни себе, ни ему. Чтобы исправить такое положение, Альбен договорился каждые несколько недель посещать вместе с Хенселем рестораны за свой счет. Лебнир не возмущался и не спрашивал, с чего это вдруг. Он воспринимал это тоже как внимание к себе и заботу со стороны Альбена. Эти двое были тесно связаны друг с другом еще с раннего детства и даже уже не представляли жизнь один без другого.

Фон Дитрих наклонился ближе, однако из-за столика ему все равно не было видно, что делает Хенсель. Наконец, тот извлек из коробочки фигурку, выстой со стакан, по форме напоминающую широкую маленькую кеглю с нарисованным на ней личиком и народным костюмом, и подвинул ее поближе к Альбену. Тот аккуратно взял ее в руки и принялся рассматривать. Альбен знал, что это такое: он видел похожие фигурки на буклетах – традиционный русский сувенир.

– Это традиционный русский сувенир, – рассуждал он. – Прости, я давно последний раз был в России и уже не помню, но, кажется, он называется «матрешка»?

Хенсель кивнул.

– Да, это куколка-матрешка. Она открывается. Потяни за голову, – объяснил он.

Альбен чуть сильнее потянул, и верхняя часть матрешки была снята. Внутри самой большой матрешки обнаружилась еще одна, поменьше. А внутри той еще одна… Альбен увлекся раскрыванием матрешки.

– Суть матрешки, как мне рассказали, заключается в том, что внутри самой большой еще одна, потом еще одна, и еще одна, и так до самой маленькой, – рассказал Хенсель.

К этому времени Альбен закончил разбирать матрешку. Теперь перед ним на столе стоял ряд из десяти матрешек, от самой большой до самой маленькой, и Альбен с заинтересованным видом их разглядывал.

– Умная конструкция, – наконец, произнес он. – Спасибо большое!

– Когда руки заняты, мозг лучше работает, – намекнул Хенсель. – Можешь собирать ее, пока думаешь.

Альбен после этой фразы обернулся и устремил взгляд на книжный шкаф, где покачивались шарики в модели Ньютона.

– У меня есть стимулятор умственной деятельности, – сказал он, указав назад.

Хенсель сделал страдальческое лицо и вздохнул.

– Альбен, ради бога, убери ты эти шарики проклятые с глаз моих: они мне уже ночью в кошмарах снятся! – взмолился он.

Альбен рассмеялся.

– Ладно-ладно, уберу их, и поставлю туда матрешку, – пообещал он. – Кстати, она отлично вписывается в темно-красный интерьер комнаты. Ты ее специально подбирал?

В вопросах сочетания цвета Хенсель не был силен. Он носил исключительно то, что ему нравилось, и писатель не обращал никакого внимания на то, что красные кроссовки плохо сочетались со светло-голубыми джинсами и темно-зеленой рубашкой в клеточку даже в стиле современного стрит-арта. Поэтому вопрос Альбена его немного озадачил, но Хенсель быстро нашелся, что ответить.

– Ну… Нет, – признался он и развел руками. – Я просто смотрел, какая мне больше понравится.

Альбен рассмеялся.

– Боже, Хенсель, я тебя обожаю, – заявил он и повторил свой вопрос. – Чайку налить?

– Чай? – переспросил тот, подняв глаза на товарища, и улыбнулся. – Не откажусь.

Хозяин квартиры скрылся на кухне. В этот момент Хенсель нащупал в кармане куртки что-то холодное и острое, и либо его приобрело напряженное выражение. В этом кармане лежал железный крест, бывший, в разное время, символом сначала Второго Рейха, потом Веймарской республики, потом и наградой Третьего Рейха, но не простой: сверху его пронзал насквозь меч, а за крестом виднелись два перевернутых флага. Он доказывал принадлежность Хенселя Лебнира к одной печально известной подпольной фракции – «Сопротивлению» – поэтому лежащий в кармане Хенселя крест называли «крестом Сопротивления». Писатель был не просто ее членом: он был главой немецкого отдела. О связи писателя с подпольем было известно только самим членам «Сопротивления», но больше никому. Даже Альбену Хенсель не мог об этом рассказать, и у него были на то причины, одной из которых было то, что Альбен фон Дитрих состоял в высших правительственных структурах. Лебнир не боялся доноса на свое имя – он опасался за жизнь самого Альбена. Информация о членах «Сопротивления» держалась в секрете. Хенсель давно подозревал, что у Канцлера и силовых структур шпионы повсюду, поэтому Лебнир продолжал хранить этот опасный секрет.

Хенсель задумался, когда услышал голос вернувшегося Альбена:

– Вот, пожалуйста, угощайся.

Писатель вскинул голову, стараясь смыть напряженное выражение. Альбен, если и заметил его, то не обратил на это внимания. Хозяин квартиры поставил на столик чашку с чаем и подвинул ее Хенселю, а сам взял свою чашку с недопитым кофе. Писатель кивком поблагодарил Альбена и, сделав глоток, поинтересовался:

– А что произошло здесь, пока я отсутствовал?

Альбен задумчиво. На самом деле, Хенсель каждый раз, приезжая из-за границы, интересовался последними произошедшими на Родине событиями, однако сейчас его слова звучали с какой-то неестественной для него интонацией, как будто наигранно.

– Здесь жизнь идет своим чередом, и ничего нового, что могло бы тебя заинтересовать, как правило, не происходит, – рассказал Альбен, однако после небольшой паузы добавил. – Хотя, подожди… На днях подорвали машину одного из видных сенаторов.

Хенсель удивленно посмотрел на собеседника. Он, даже будучи лидером немецкой группировки, не был осведомлен о таких действиях. Он не отдавал такого приказа, значит, это сделал кто-то другой. Выше Хенселя стоял только один человек – Большой Босс, которому подчинялись все лидеры отделов. Значит, это он отдал приказ подорвать машину сенатора… Странно: Хенселя об этом не предупредили.

– Вот это да… – протянул он. – А кто? И зачем?

– Конкретной информации нет, – развел руками Альбен, – но окружающие меня личности в один голос обвиняют в этом подпольную фракцию «Сопротивление». Слышал о такой?

– Кто же не слышал, – ответил Хенсель, вальяжно откидываясь на спинку кресла. – Их, похоже, обвиняют во всем, что бы ни случилось в Германии, да и не только в Германии, но и по всей Европе, учитывая распространенность «Сопротивления».

– Всегда проще манипулировать большими массами людей, создав в их глазах образ безжалостного и жестокого врага, который бы стал воплощением зла, и натравить на него общество, – заявил Альбен. – Порой совершенно обычные люди, которые вроде бы ничего и не сделали, становятся преступниками в глазах людей.

– Ты прав, и я не спорю, – согласился Хенсель. – Ты в этом понимаешь больше меня.

Следующие два часа, пока Хенсель гостил у Альбена, они обсуждали все, что только могли придумать: Россию, погоду, потом плавно перешли на политику. Альбен рассказал, что сейчас он со своей партией работает над новым предложением в законопроект, а Хенсель радостно сообщил о том, что его последняя книга произвела колоссальный эффект на аудиторию. У этих двоих, казалось бы, были совершенно разные интересы, однако они всегда находили общую тему для разговора.

В конце концов, Хенсель, под предлогом важного дела, покинул друга, оставив его одного. Альбен, проводив гостя, вернулся в свое кресло. Перед ним на столике стоял ряд куколок-матрешек, а за ними так и стояла кружка Хенселя. Альбен улыбнулся и стал снова собирать матрешек в большую. А ведь этот процесс и вправду стимулировал умственную деятельность. Альбен задумался над вопросом, к которому он приходил не раз, но всерьез поразмыслить над ним он решил только сейчас: зачем ему это надо? Почему он каждый раз ждет внезапного прихода этого несобранного и слегка легкомысленного человека? Почему он заботится о нем? Почему Альбен так нуждается в этом человеке? Фон Дитрих уже не задумывался особо, почему это происходит. Это шло еще со времен школы и университета, когда Альбен частенько вытаскивал своего товарища из неприятностей, которые находили Хенселя удивительно часто. Две линии жизни сплелись настолько, что ни Хенсель, ни Альбен уже не представляли жизнь один без другого. Альбен частенько ловил себя на мысли, что во время отсутствия Хенселя он чувствует себя некомфортно. Как будто чего-то не хватает. Хенсель врывался в жизнь Альбена, снося напрочь все прошлые ее устои. Но фон Дитрих уже не жаловался на внезапные визиты или звонки посреди рабочего дня: все это стало настолько привычным, что, убери это из жизни, и она станет другой. Альбену нравился такой Хенсель, которого он видел перед собой сейчас: дружелюбный, открытый, неунывающий, пусть и слегка взбалмошный. Несмотря ни на что, это был тот человек, к которому он привык за столько лет, и менять его Альбен ни при каких обстоятельствах не стал бы.

Разум Альбена подсказал ему еще одну причину таких тесных отношений: детство. Одно это слово уже навевало теплые воспоминания. Именно детство навело такой прочный мост между такими разными людьми. Политик прикрыл глаза, и его с головой захлестнули воспоминания о самом приятном времени его жизни.

Все детство Альбена и Хенселя прошло в пригороде Кельна на Рейне. Отпрыск дворянской семьи и сын хозяина судостроительной верфи даже уже не помнили, как познакомились и подружились. Такое бывает, когда долго общаешься с человеком. Зато Альбен отчетливо помнил все забавные случаи того времени. А еще он помнил не по-детски взрослый разговор двух мальчишек лет десяти…

– Хорошо тут, – заявил брюнет, развалившись на траве. – Лежишь себе на травке, и сразу так спокойно становится. Уезжать никуда не хочется.

– Ты прав, здесь хорошо, – согласился сидящий рядом парнишка с золотистыми волосами. – Но я все равно потом уеду.

– Почему? – спросил брюнет. – А как же я? Неужели ты оставишь меня тут одного?! И куда ты собрался?

– Когда школа закончится, я уеду в столицу. Буду учиться в университете! – пояснил второй и мечтательно поднял взгляд на небо. – Вот выучусь и буду бороться за мир во всем мире!

– Мир во всем мире? – почесал макушку темноволосый. – То есть, не будет войн?

– Не только не будет войн! Никто не будет воровать и убивать, у всех будет много денег, чтобы жить, не будет сирот и нищих, и жители всех стран будут жить в гармонии!

Брюнет завороженно слушал товарища, а, когда тот закончил, предложил:

– А давай я с тобой поеду! Вместе будем бороться за мир во всем мире! Это же так здорово!

Это было больше пятнадцать лет назад, но именно эта детская мечта – мир во всем мире – сыграла решающую роль в судьбах Альбена и Хенселя. Оба отправились в Берлин, получать высшее образование, однако потом их профессиональные пути разошлись. Альбен дослужился до одного из высших постов в правительстве, а Хенсель вовсю увлекся писательской деятельностью. Оба они сражались за мир, но по-своему: Альбен садился за стол переговоров, а Хенсель продвигал идеи борьбы и революций через свои произведения. Это еще раз доказывало непонятную связь между таким разными людьми.

Альбен подошел к окну и снова устремил свой взгляд за стекло. Снег равномерно падал на огромный город. Безмятежность и спокойствие царили в этом микромире. Фон Дитрих вздохнул, бросил взгляд на футляр, лежащий на одной из полок шкафа. Осторожно Альбен извлек оттуда скрипку из черного дерева. Этот, безусловно, дорогой музыкальный инструмент был с Альбеном уже около десяти лет, и владелец считал его одной из самых важных личных вещей. Хозяин квартиры на Александерплац коснулся смычком струн и заиграл. Говорят, предпочтения человека в музыке зависят от его души. Альбен верил в это. Его музыка была задумчивая и даже слегка печальная, но красивая. Его черная скрипка не просто играла: она пела, поддаваясь искусным движениям мастера. Хенсель очень любил слушать, как Альбен играет. Он говорил, это успокаивает его, помогает расслабиться. С этим соглашался и сам фон Дитрих: музыка помогала ему отвлечься от бренности бытия. Музыка несет успокоение, и для некоторых людей даже безумные гитарные запилы и барабанный грохот являются лучшим антидепрессантом.

День пролетел почти незаметно. Альбен собирался спокойно лечь спать, когда зазвонил его телефон. Фон Дитрих предполагал, что это может быть Хенсель, однако он был весьма удивлен, услышав на том конце голос его старшего заместителя в партии.

– Простите, что беспокою так поздно, – извинился он, – но появилось одно дело, и я посчитал, что вам надо сообщить первым.

– Что такое, Герберт? – поинтересовался Альбен.

– Вы знали, что совет бундестага во главе с Канцлером собираются принять новый законопроект о повышении налогов?

Альбен несколько секунд молчал. Повышение налогов могло означать только одно: государству, причем не самому бедному на планете, срочно понадобились деньги. Возникает вполне обоснованный вопрос: зачем?

– Нет, не знал, – признался весьма озадаченный фон Дитрих. – Но зачем?

– Я понятия не имею, – ответил Герберт, – но, мне кажется, это добром не кончится. Необходимо срочно принять меры.

– Вы предлагаете выступить с контрпредложением? – осведомился Альбен.

– Это наш единственный вариант, – с сожалением сказал Герберт. – Но времени не так много: две недели на все.

Повисла многозначительная пауза. Две недели на сбор документов, подготовку речи и выступление – слишком мало, однако Альбен не мог пустить ситуацию на самотек. Повышение налогового бремени рано или поздно привело бы к волне революций и без всякого вмешательства «Сопротивления». Наконец, фон Дитрих заявил:

– Хорошо. Попытаемся что-нибудь сделать. Собирайте все необходимые документы, а я проработаю речь. Обсудим это завтра утром в моем кабинете.

– Сделаем все, что можем, – заверил его заместитель и отключил связь.

Альбен после этого заявления еще долго не мог уснуть. Его донимал вопрос: зачем, все-таки, канцлеру понадобились деньги сейчас? Единственное, что почему-то приходило на ум Альбену, – милитаризация и, не дай бог, подготовка к войне, но это было невозможно в условиях современных международных отношений. Озадаченный этой мыслью, он, наконец, уснул, и тогда в его голове перемешалось все: визит Хенселя, детство, этот новый закон… Слишком много всего хранилось у него в голове. Но Альбену следовало выспаться: завтра предстоял трудный день…