Читать книгу Раб небесный - Борис Евсеев - Страница 5

I

Историю про Савву Мамонтова и его любовницу Жужу впервые услыхал я в 1993 году, в последних числах сентября. В купе скорого поезда обрывисто и неполно изложил её паренёк по имени Костя, посланный проводить меня из Казани до Москвы и сильно смахивавший на не слишком опытного сотрудника Федеральной службы контрразведки (так тогда именовали ФСБ).

В двухместном чистом купе Костя постоянно пытался выдернуть меня – как тонкой леской выдёргивали когда-то давно пробку, провалившуюся на дно бордосской бутылки – из глухого молчания. Москву провожатый мой любил и смеялся от радости, чувствуя её неотступное притяжение. Что касается Казани, Костя, по его же словам, находился там в двухлетней ссылке, а меня его послали проводить хорошие люди, которых в этом старинном городе над Волгой очень много.

Сам я уезжал из Казани после трёхчасовой беседы с тогдашним Президентом республики, внимательным и добрейшим Минтимером Шариповичем со смутными надеждами на более-менее благоприятный исход того памятного года. Тогда я не знал: острое и необычное интервью с главой Татарстана, записанное на диктофон, «снятое» ночью с плёнки и бережно обрамленное пятью-шестью зарисовками с натуры, в «Литературной газете», где тогда трудился, выкинут в корзину, а общероссийские события уже через неделю повернутся ко всем нам не лучшей своей стороной.

В честь встречи Минтимер Шарипович подарил мне именные часы с крылатым барсом на циферблате. Увидев их у меня на руке, Костя про Московский зоопарк, в котором, по его словам, похожий барс обитал, и заговорил.

– Да что зоопарк! Дамочка у вас в Москве одна химерная недавно явилась, – Костя словно подбросил и поймал на ладонь крупное яблоко, – то есть разговоры про неё аж с 905 года шли, но потом вдруг усохли, – внезапно понизил он голос, – теперь, болтают, такого же, правда, без крылышек, барса она ночами по Кузнецкому на цепи водит… Жужу ту дамочку кличут. Газетчиков, особенно молоденьких, на Мосту она подстерегает. Заманит в подворотню, чулок на шее затянет – и кирдык сердешному! Врут, конечно. Но всё равно. Ты хоть и не молоденький, а газетчик. Так что ночью на Кузнецкий – ни-ни!

– Писатель я.

– Ладно, не серчай. Я здесь, в Казани, от московских химер, как мишка от мёда, отлип. Всё у нас, реально, Боряня, всё!.. Выпьем по глотку?

Я отказался, хотя выпить хотелось.

– Эх ты! Ну, тогда хоть споём. И петь не будешь? Тогда стишок тебе на закуску:

Чтоб во всём имелась мера —

Голосуй за Минтимера…

Широко зевнув, Костя стал устраиваться на ночь.

Кузнецкий мост напомнил о себе на следующий день после расстрела Белого дома, а точней – «Дома Советов», как тогда это здание именовалось. 3 октября, накануне событий, я провёл во дворе Дома около трёх с половиной часов. И страшновато было, и морозец по коже пробегал, но всё ж таки пальбы по зданию кумулятивными снарядами, случившейся следующим днём, никак я не ожидал.

4—5 октября в редакции «Литературки» на втором и третьем этажах царило сдержанное ликование. Выше, на пятом – тягостно молчали. В те дни про поездку в Казань я вспомнил ещё и потому, что внезапно заговорил про Кузнецкий мост наш сотрудник, бражник, игрок и дармоед Витя Тхэ, фамилию которого давно и прочно переделали на корейский лад из-за отёчных подглазий и красных костяшек-кентосов на кистях рук.

Я разговор поддержал. Рассказал про даму с ручным барсом. Витя Тхэ про неё слышал, но уверял, что появляется дама редко и на поводке водит не барса, а рысь.

– А давай сегодня стре́лки на весёленькое переведём? Ну, как будто не было никакой пальбы. Чё носом хлюпешь? Людей, конечно, жалко, но веселье жизни, оно вперёд стремится! – уговаривал Витя. – Побёгли вечером на Кузнецкий?..

Целый день занимался я утомительными рецензиями, а к вечеру полез искать сведения про Савву Морозова. Интересен мне он был вдвойне: не раз и не два, работая в 80-х в ДК МЗАЛ, впритирку с Рогожским кладбищем, приходил я сам знаю зачем на могилу к Савве Тимофеевичу. Жизнь его, конечно, в общих чертах знал. Знал, что большевики буквально высасывали из него деньги. Про пожар в построенном после долгих судов и тяжб ресторане «Метрополь» тоже знал. А вот что тогда выпало из внимания, так это история с Жужу.

В тот вечер, не без труда, а нашёл-таки я свидетельства того, что Савва не застрелился, а был убит. Указывало на это одно из задокументированных сообщений полиции города Канн: калибр пули, извлечённой из тела покойного, не соответствовал револьверу, валявшемуся рядом с трупом в отеле «Роуйяль». Нельзя было пройти и мимо утверждений законной Морозовской жены Зинаиды Григорьевны: «Услышав выстрел, я на минуту замерла, а когда вбежала в комнату, увидела: в распахнутое окно выскочил мужчина».

О возможном убийстве, в организации которого уже тогда обвиняли Льва Красина, руководителя боевой группы партии большевиков, говорит и подозрительная предсмертная записка, написанная по заключению экспертов самим Саввой, но – как было сказано – «упрощённым» почерком. И, наконец, финансовая составляющая: перед самой смертью Савва Тимофеевич застраховал свою жизнь на сто тысяч полновесных царских рублей. Страховое свидетельство «на предъявителя» передал красавице-актрисе Марии Андреевой вместе со своим письмом. Как позже стало известно: большая часть этих средств была передана в фонд большевистской партии. Но партия хотела денег больше, больше, хотела своих мануфактур, заводов, приносящих серьёзные доходы железных дорог…