Читать книгу История философии - Борис Николаевич Бессонов - Страница 4

Философия раннего христианства.

В IV в. Античность в Европе была завершена, она уступила христианству. Что такое христианство? Как оно возникло, кто такой Христос? Истоки христианства – в иудаизме. Ко времени начала нашей эры иудеи занимали довольно обширные земли в границах Римской империи (в Иерусалиме, Малой Азии, Месопотамии, Сирии, Египте и т. д.). Многие их них мечтали об освобождении от римского господства, создании иудейского государства под властью мессии,[25] «помазанника Божия», национального вождя из рода Давида, который приведет народ Божий к победе. Однако, поскольку земное избавление от римского господства не наступало, мечта трансформировалась: избавление ожидалось в другом, небесном царстве, и весть о нем должен был принести мессия – посланник Бога. А так как Рим угнетал не только иудеев, постепенно мечта о пришествии Христа-избавителя вышла за пределы иудейской диаспоры, захватила другие народы. Так возникло христианство, апеллирующее уже не к сынам Авраама, а ко всему человечеству.

В раннем христианстве господствовала идея: верующие будут спасены жертвой Христа. По мнению Ф. Энгельса (посвятившего раннему христианству интересную работу «Бруно Бауэр и раннее христианство»), это старая еврейская и языческая идея о том, что Бога или богов следует умилостивлять жертвами, – идея, впоследствии преобразованная в специфически христианскую (в сущности, сделавшая христианство универсальной религией) и состоявшая в том, что «смерть Христа есть великое жертвоприношение, оторое, будучи принесено, имеет силу навеки». Имя Иисуса Христа впервые встречается в Откровении Иоанна, которое появилось спустя примерно 30 лет после описываемых в нем событий. Позднее, уже в 30-х гг. II в., появились Евангелия от Луки, Матфея и Марка, а также такие важные сочинения Нового Завета, как «Деяния апостолов» и «Послание Павла».

О чем сообщают Евангелия – книги Нового Завета? В Галилее появился пророк Иисус, называющий себя Мессией, сыном Божиим. Он возвещает наступление Царства Божия. Иисус происходит от царя Давида, затем Авраама. От Авраама до Иисуса Матфей насчитал 42 поколения. Мать Иисуса, обручившаяся с Иосифом, уже имела во чреве от Духа Святого. Младенец родился в Вифлееме в царствование Ирода I (ок. 73–4 до н. э.). Ирод хотел убить новорожденного, но ангел, явившийся Иосифу во сне, предупредил его и посоветовал бежать в Египет. Разгневанный Ирод после побега Иосифа с семьей приказал предать смерти в Вифлееме всех младенцев от двух до пяти лет. После смерти Ирода семья Иосифа вернулась в Палестину и поселилась в Галилее, в городе Назарете. До возвращения Иисуса в Палестине проповедовал Иоанн Креститель. Он призывал иудеев к покаянию и предупреждал о приближении Царства Небесного. Иисус пришел к Иоанну Крестителю и в реке Иордан принял от него Крещение. После этого Иисус провел 40 дней и ночей в пустыне, без пищи, при этом его трижды искушал дьявол. Вначале дьявол просил Иисуса превратить камни в хлеба; затем, перенеся Иисуса в Иерусалим, дьявол поставил его на крышу храма и предложил прыгнуть; после чего, перенеся на высокую гору, предложил ему царства земные при условии, что он поклонится сатане. Иисус отверг искушения.

«Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих. Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею. Иисус сказал ему: написано также: не искушай Господа Бога твоего. Опять берет Его диавол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне. Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня, сатана, ибо написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи. Тогда оставляет Его диавол, и се, Ангелы приступили и служили Ему».[26]

Узнав об аресте Иоанна Крестителя, Иисус сам стал ходить по Галилее и проповедовать пришествие Царства Небесного. К нему примкнули многочисленные ученики. Однажды с высокой горы Иисус произнес проповедь, названную впоследствии Нагорной. Ее суть такова:

Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.

Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.

Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.[27]

В противовес Ветхому Завету (которым руководствовались фарисеи), провозглашавшему принцип «око за око, зуб за зуб», Иисус говорит: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. Он утверждает: нельзя служить двум господам: Богу и маммоне. Не говорите: что нам есть? что нам пить? Ищите царства Божия и правды его, и это все приложится вам. Не судите никого: вынь прежде бревно из своего глаза, и тогда ты увидишь, как вынуть сучок из глаза ближнего. И так во всем: как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними. Когда Иисуса спросили, как поступать с женщиной, «взятой в прелюбодеянии» (по закону Моисея ее следовало побить камнями), он сказал: кто из вас без греха, пусть первым бросит камень. Иисус пьет воду из рук самарянки, показывая этим неприятие той вражды к самарянам, которая требовалась от правоверного иудея. Он также утверждает: суббота для человека, а не человек для субботы, и т. п.

Конфликт Иисуса с фарисеями был неизбежен. Когда Иисус прибыл в Иерусалим, фарисеи обвинили его в том, что он считает себя Христом, Мессией, Сыном Божием, царем иудейским. Римский наместник Понтий Пилат не увидел в поступках Иисуса ничего предосудительного (на его вопрос считает ли Иисус себя царем иудейским, Иисус ответил: царство мое не от мира сего). Но первосвященники иудейские и народ требовали кары Иисуса, и Понтий Пилат, хотя и презирал иудейских иерархов, «умыл руки», разрешив тем самым казнить Иисуса. Вечером на другой день после казни Пилат разрешил Иосифу, одному из последователей Иисуса, снять его с креста и похоронить в гробнице, высеченной в скале. Охранять гробницу поставили тысячу римских и тысячу иудейских воинов. Однако через три дня, в воскресенье, было обнаружено, что могила пуста. Христос воскрес, встретился с одиннадцатью своими учениками (двенадцатый ученик, Иуда, предавший Христа, повесился), повелел им учить народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, и вознесся на небо.

Исследователи Евангелий находят в них много неточностей. Так, русский исследователь Р. Ю. Виппер (1859–1954) полагает, что в I в. н. э. христианства еще не было и образа Христа не существовало. Лишь в середине II в. формируется представление об Иисусе Христе, его смерти на кресте и воскрешении из мертвых, его втором пришествии, пришествии во славе. Отсюда делается вывод, что Евангелия – конструкции авторов, отнюдь не современников излагаемых событий. К тому же, скорее всего, это были римляне, ибо в Евангелиях много неточностей, обусловленных незнанием иудейских обычаев, реальной ситуации в Иудее. В частности, в Евангелиях Иисус осуждает фарисеев и поддерживает мытарей, но в 30 г. I в. н. э. это было фактически невозможно. Фарисеи – это правящая священническая аристократия, партия «патриотов», мытари, напротив, – «прислужники римлян». Тот, кто в то время поддерживал бы мытарей, вряд ли привлек к себе симпатии народа. Далее: в 30-е гг. I в. н. э. у римского прокуратора не было римских солдат (следовательно, не они осуществляли арест Христа). Его охрана – местные неиудейские элементы, в частности самаритяне. Римские легионеры появились в Палестине после 73 г., т. е. после Иудейской войны (66–73) и подавления восстания зелотов. И еще неточность: первосвященники организуют суд над Христом в синедрионе, однако синедрион никогда не рассматривал дела еретиков. В Евангелиях рассказывается также, что Иисус, войдя в иерусалимский храм, выгнал из него продавцов волов и голубей, менял и т. п. Но торговцы помещались отнюдь не в самом храме, а на окружающей его площади, и в их операциях не было ничего незаконного. Более того, их деятельность отвечала потребностям культа (жертвоприношения, вклады в храмовую сокровищницу). Изгнание торговцев было оскорблением иудейского святилища, которое уважали даже римские власти (император Август ежегодно заказывал в Иерусалиме жертву от своего имени).

Второй век новой эры был трудным для христиан. Римский император Адриан (117–138), подавив палестинское восстание под предводительством Бар-Кохбы в 132–135 гг., стал жестоко преследовать христиан. Сам факт принадлежности к христианству уже карался смертью. Ожидание Мессии, вера в его победу над язычеством и язычниками, т. е. над Римом, побуждали римлян к беспощадной жестокости; они неистовствовали, не разбираясь в «оттенках», кто перед ними: воинственные вооруженные мессианисты или мирные поклонники Мессии. Вместе с тем мессианские идеи жертвенной смерти за спасение человечества постепенно проникают в само греко-римское общество, к ним устремляются стоики, киники, платоники. В их среде возникают первые научно-философские истолкования христианства (это и есть период возникновения гностицизма [от греч. gnosis – познание]). Император Антонин Пий (138–161), просвещенный приверженец стоицизма и кинической философии, много сделал для смягчения участи рабов и признания их человеческих прав; он позволял христианским проповедникам публично защищать свое учение. В то же время христиане также совершают поворот в своем поведении: они стремятся расположить римские власти в свою пользу. Это нашло яркое выражение в формуле «Послания к Римлянам» о «покорности всякой души, ибо нет власти, которая не была бы от Бога». Другим примером лояльности христиан служит рассказ об искушении Христа вопросом: следует ли платить налоги Риму, в ответ на который он потребовал монету и, указывая на изображение Кесаря, твердо произнес: «Кесарю – кесарево».

Важным фактом является распространение в христианской среде идей космополитизма. Христианские проповедники стали настойчиво проводить ту мысль, что иудеи, будучи в прошлом избранным народом Божиим, теперь отвергли Христа и именно потому, утверждают христиане, Бог благоволит не к одному, а ко всем народам.

Окончательно христианство победило в 324 г., когда император Константин (306–337) признал христианство в качестве господствующей религии Рима. Официальное христианское учение – Символ веры – был принят на двух церковных соборах: Никейском в 325 г. и Константинопольском в 381 г. Символ веры требует верить: 1) во единого господа Иисуса Христа, который характеризуется как «сын Божий, единородный, рожденный от Отца прежде всех веков»; 2) в то, что Иисус – Бог, Бог истинный от Бога истинного, несотворенный, единосущный Отцу; 3) что ради спасения людей Иисус сошел с небес и воплотился от Духа Святого и девы Марии и «вочеловечился»; 4) что он был распят за грехи людей при Понтии Пилате, и страдал, и погребен; 5) что на третий день после своей смерти Иисус воскрес; 6) что он взошел на небеса и сел по правую руку Бога-Отца; 7) наконец, в дальнейшем он опять явится «со славой судить живых и мертвых», но теперь его «царствию не будет конца».

Уже на первом соборе начались дискуссии о происхождении Христа. В частности, Арий из Александрии (ум. в 336) доказывал, что Иисус – только человек: раз сотворен, рожден, значит – не Бог, но его творение. На третьем, Эфесском, соборе (431) Несторий – патриарх Константинопольский (ум. ок. 451) утверждал, что Иисус – не Бог, а лишь богоносец, в человеческом естестве Иисуса Бог обитал как в некоем храме. Все это было признано ересью, и Арий, и Несторий были осуждены как еретики. На Халкидомском соборе (451) выступил Евтихий, который учил, что во Христе только одна – божественная – природа. Это учение получило название монофизитизма и тоже было отклонено как ересь. Монофизитизму противостояло монофилитство – учение о том, что Христос – носитель двух начал (божественного и человеческого), при этом воля у него одна – божественная.

Обсуждался еще ряд противоречий, вытекающих из Символа веры. Так, если считать, что моральная порча человечества имела своей первопричиной грех Адама и Евы, то, очевидно, его искупление страданием Христа снимало и те его последствия, которые выразились во всеобщей греховности человечества. Но тогда почему зло, являющееся следствием первородного греха, не исчезло? Церковь объясняла и продолжает объяснять это так: искупление сняло только проклятие с людей, само же спасение может прийти только после второго пришествия Христа.

Еще противоречие: с одной стороны, Иисус – милосерден и кроток, с другой – царь, требующий подчинения и поклонения. Католическая церковь, выступавшая в качестве его наместника, использовала силу для устрашения своих противников (инквизиция, или Святой трибунал [sanctum officium]).

В этой связи многие русские мыслители противопоставляли подлинного Иисуса Христа и церковного. Так, Ф. М. Достоевский (1821–1881) считал, что церковный Христос, по существу, – Антихрист (князь Мышкин в «Идиоте», Ставрогин и Шатов в «Бесах» говорят об этом). В Евангелиях сказано, что Христос не поддался третьему искушению (а оно, напомним, состояло в том, что дьявол поднял Иисуса на высокую гору, оттуда показал ему все царства земные, и сказал: все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне; Иисус же с негодованием отверг это). Церковь, по Достоевскому, не устояла перед искушением властью. Об этой коллизии говорит Иван Карамазов в «Братьях Карамазовых», когда рассказывает брату Алеше поэму о великом инквизиторе.

Вот содержание и суть поэмы. Иисус вернулся на землю в XVI в. – самое страшное время инквизиции. Народ узнал его, окружил его, благоговейно следует за ним. Но вот появляется великий инквизитор. Приказывает схватить Иисуса, и народ моментально склоняется перед инквизитором. Ночью инквизитор приходит к Иисусу в темницу. Спрашивает: зачем ты пришел к нам? Ты не понимаешь человека, существа слабого. Есть только три силы, могущие пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков для их счастья: чудо, тайна и авторитет. Человеку не нужна свобода; нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться. Ты же соблазняешь их тем, что они могут, имея лишь в руководстве образ твой пред собою, свободно решать, что есть добро и что есть зло. Это губительно для людей.

В чем конкретно суть обвинений инквизитора против Христа? Христос выступил против авторитета фарисеев и книжников, первосвященников и законников иудейских. Он апеллирует не к тайне, а к свободному решению сердец людей на основе любви. Ссылаясь же на тайну, можно заставить людей повиноваться слепо, даже «мимо их совести». Христос скомпрометировал, по мнению инквизитора, и чудеса: не бросился со скалы, как ему предложил сатана, и не сошел с креста, когда враждебная толпа вызывала его на это.

Мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. Мы не с тобой, а с ним (сатаной). Мы с ним уже восемь веков (со времени седьмого собора, который православная церковь рассматривает как последний вселенский собор), заявляет инквизитор.

Утраченный образ Христа сохранился, по Достоевскому, лишь в православии.

Л. Н. Толстой (1828–1910) идет еще дальше. Для него Иисус – человек, который понял, как надо жить. Соединение с богом у него чисто символическое, в духе. Толстой критикует ряд церковных обрядов, в частности причащение. Иисус, разделив между апостолами хлеб, сказал, что сие есть тело его, а подав вино, – что сие есть кровь его. Он попросил сие творить и в дальнейшем в его воспоминание. По церковному ритуалу, когда верующий проглатывает ритуальный хлеб, смоченный в церковном вине, то тут же в его организме происходит чудо: хлеб «пресуществляется» в тело Христово, а вино – в его кровь. Толстой резко отвергает этот обряд, называет его богоедским. Ссылаясь на Иисуса, Толстой проповедовал пять заповедей:

1) не сердитесь и будьте в мире со всеми;

2) не забавляйтесь похотью блудной;

3) не клянитесь никому ни в чем;

4) не противьтесь злу, не судите и не судитесь;

5) не делайте различия между разными народами и любите чужих так же, как своих.

Позднее, в советское время, митрополит А. И. Введенский (1888–1946) отвергает трактовку Толстого; он воспринимает Христа как сурового, грозного вождя; революционера и социалиста. Идеи бесклассового состояния, всечеловеческого братства – все это идеи Христа. Марксизм – это «евангелие, напечатанное атеистическим шрифтом», – утверждает Введенский. Еще раньше Ф. Ламенне (1782–1854), Э. Кабе (1788–1856), В. Вейтлинг (1808–1871), обосновывая свои социалистические и коммунистические идеи, доказывали, что идеи равенства, общности имущества суть требования Христа. Карл Каутский (1854–1938) в работе «Происхождение христианства» также полагает, что Христос – провозвестник коммунистических идей (прав Гете, который говорил: «Всем бы хотелось иметь Христа в своем лагере»).

Много споров вызывает личность Христа. Так, французский писатель Ж. Э. Ренан («Жизнь Иисуса», 1863) полагал, что Иисус – реальный человек, сын своего времени. Вокруг его имени много легенд. Почему? Все просто: люди склонны окружать великого человека легендой, да и сам великий человек может обманываться. Например, у народов Востока, по Ренану, нет резких различий между правдой и ложью: «На Востоке от одного к другому существуют тысячи переходов и оттенков… Для восточного человека фактическая правда имеет весьма мало значения. Он видит все сквозь призму своих предрассудков, интересов, страстей». На самого Иисуса влияли его время, эпоха, даже климат. Он призывал к отказу от труда на том основании, что полевые лилии одеты лучше самого богатого человека, а они ведь ничего не делают. По Ренану, труд в климатических условиях Галилеи был бесполезным. Результаты его не стоят того, во что он обходится. Это презрение к труду, которое чрезвычайно возвышает душу, когда в основе его лежит леность, подсказывало Иисусу поучение в таком духе: «Не собирайте себе сокровища на Земле…»

Христианство не спасло Римскую империю от падения, она рухнула. Но христианство устояло, более того, оно было воспринято варварами, завоевавшими Рим. Начиная с IV в. и до конца XVI в. оно имело огромное и все возрастающее значение. В эту эпоху – эпоху Средневековья, как пишет Л. Ранке (1795–1886), «богословы заседают в советах государей, с кафедр трактуют о политических делах, господствуют над народным просвещением, наукой и всей литературой, посредством исповеди духовенство проникает в мир совести, подмечая внутренние противоречия человека; оно разрешает все сомнения, возникающие в частной жизни. Во имя религий предпринимают войны, совершают завоевания, ниспровергают государства».[28] Папы наделяются всей полнотой духовной власти, объявляются непогрешимыми. Церкви приписывается такое же преобладание над государством, какое имеет душа над телом. Если светская власть вредит целям религии, для спасения души папа имеет право перенести светскую власть с одного лица на другое. Философия, образование, воспитание человека – все подчинено религии, церкви. В известной мере философия стала «служанкой теологии».

Как пишет П. А. Сорокин, главным принципом, главной истиной, главной ценностью культуры средневекового Запада был Бог. «Архитектура и скульптура средних веков были „Библией в камне“. Литература также была насквозь пронизана религией и христианской верой. Живопись выражала те же библейские темы в линии и цвете. Музыка почти исключительно носила религиозный характер. Философия была практически идентична и религии, и теологии и концентрировалась вокруг той же основной ценности или принципа, каким являлся Бог. Наука была всего лишь прислужницей христианской религии. Этика и право представляли собой только дальнейшую разработку абсолютных заповедей христианства. Политическая организация в ее духовной и светской сферах была преимущественно теократической и базировалась на Боге и религии. Семья, как священный религиозный союз, выражала все ту же фундаментальную ценность. Даже организация экономики контролировалась религией… Чувственный мир рассматривался только как временное „прибежище человека“, в котором христиане всего лишь странники, стремящиеся достичь вечной обители Бога… Короче говоря, интегрированная часть средневековой культуры была… единым целым, все части которого выражали один и тот же высший принцип… бесконечность, сверхчувственность, сверхразумность Бога, Бога вездесущего, всемогущего, всеведущего, абсолютно справедливого…».[29]

Первоначальный этап христианства – патристика (от греч. pater, лат. pater – отец; учение отцов церкви) характеризуется тесным переплетением христианского вероучения с философскими идеями периода распада античного мира, причем христианство на этом этапе стремится усвоить и некоторые идеи античных философских учений, и вместе с тем преодолеть их. На формирование идеологии христианства большое влияние оказало учение Филона Александрийского (ок. 25 до н. э. – ок. 50 н. э.). По мнению Филона, Логос (слово, закон) содержится в Боге и сам является Богом.

Важным фактором развития средневековой христианской идеологии был гностицизм. Гностика опиралась на идеи персидского зороастризма.[30] Теоретики гностицизма, в частности Маркион (конец I в. – 160), полагали, что борьба света и тьмы, добра и зла имеет универсальное значение. Зло и тьма проистекают из материи, свет и добро – от Бога. На возникающий в этой связи вопрос, почему Бог допускает зло, гностики отвечали так: есть два божества – Бог как искупитель и враждебный ему Бог-творец. Этот дуализм, ограничивающий могущество Бога, подрывал монотеистическую сущность христианства и, естественно, был неприемлем для отцов церкви.

Близким к гностицизму было манихейство. Основоположник и первый глава этой религиозной системы персидский мыслитель Мани (216–274/277) также доказывал, что в мире борются два начала: божественное и дьявольское, свет и тьма. Эта борьба отражается и в человеческой душе. Однако человек может победить тьму, зло и т. п. Путь к победе над злом в человеческой душе – аскетизм, отказ от всяких удовольствий. Вывод сторонников манихейства о том, что человек сам, без помощи Бога, может спастись, также отклонялся официальной церковью.

Большую роль в пропаганде христианства и защите его от еретических учений сыграл Тертуллиан (155/165 – после 220). Он решительно выступал против соединения философии и веры, доказывая, что вера и разум несовместимы. Его принцип: верую потому, что нелепо.[31] Евангелие – единственный источник познания и Бога, и мира.

Ориген (ок. 185–253/254), напротив, стремился соединить христианство с философией, в частности, с неоплатонизмом. Он считал, что Бог-Отец, Бог-Сын и Святой Дух совершенно бестелесны, они – чистый Дух. Все остальное имеет тело и душу (и люди, и звезды и т. п.). По Оригену, души людей, как и у Платона, входят в людей при рождении; сами они существуют с сотворения мира. Разумеется, утверждения Оригена о предсуществовании души, а также тезис о том, что все люди, и даже дьяволы, в конце концов, будут спасены, не были приняты церковью.

Арий из Александрии доказывал, что Бог-Сын имеет другую сущность, нежели Бог-Отец: Сын сотворен Отцом, но не равен ему. Подобное учение, умалявшее с точки зрения церкви авторитет Христа, также было ею отвергнуто.

Самая выдающаяся фигура средневековой патристики – Августин Блаженный (354–430). Сначала он был приверженцем манихейства (см. выше). Манихейство утверждало, что Вселенная произошла от тьмы, а человеческая душа – от света. И поскольку мир есть воплощение зла, постольку зло проникает и в человека, но именно поэтому человек не несет ответственности за совершенные им недостойные поступки. Однако подобная трактовка проблемы не устраивала Августина и он, отклонив манихейство, обратился к неоплатоникам, полагая, что они лучше объясняют происхождение зла. Неоплатоники считали, что зло – это отсутствие или недостаток добра. Так, например, по их мнению, похоть – это любовь, но направленная в недостойное русло. Опираясь на неоплатоников, Августин защищал свободу воли. Он полагал, что с космической точки зрения зла нет: существует гармония, и с этой точки зрения все имеет свое оправдание. Грех происходит от злоупотребления свободной волей. Человек ответственен за свои поступки (это отрицали манихеи). Вместе с тем Августин выступил против пелагианства, основатель которого, Пелагий (ок. 360 – после 418), считал, что можно вести безгрешную жизнь и без помощи Бога, опираясь только на его учение. Августин же полагал, что людям необходима божья благодать, внутренняя помощь Святого Духа. Но первый шаг навстречу Богу должен сделать человек, опираясь на свою волю. Позже Августин пришел к выводу, что вера – это Божий дар, свершение благодати. Спасение возможно только по благодати Божией; благодать дается только тем, кого избрал Бог. Сами люди спастись не могут, ибо все они (включая младенцев) заражены грехом, поэтому «благодать не ищет человека, желающего добра, но убеждает его желать добро». Бог не подавляет свободу воли; он убеждает, и душа откликается на его призыв свободно и радостно.

Августин полагал, что вера – это божественное откровение. Разум нужен человеку именно для того, чтобы хотеть искать Бога. Познать самого себя – это, по сути, познать себя как образ и подобие Бога. Что касается доказательства бытия Бога, то Августин приводит следующие аргументы.

1. Именно гармоничность и красота мира подтверждают, что он создан Богом, невыразимым и невидимым, великим и прекрасным.

2. Разум людей от Бога, поэтому все разумные люди признают Бога.

3. Мы наблюдаем разные степени благ, Бог – благо само по себе.

Любовь к Богу выше любви к чему-то реально существующему, тем не менее она включает в себя любовь к окружающему миру, свету, цвету, к людям.

Важный философский вывод Августин сделал относительно времени: время целостно; настоящее, прошедшее и будущее выступают в единстве, они сосуществуют, именно поэтому душа в своем бытии преодолевает эфемерность мгновения, связывая в устойчивом настоящем как прошлое, так и будущее.

Итальянский исследователь средневековой культуры Умберто Эко (р. 1932) считает, что до эпохи Нового времени образ времени выступал в виде круга: в круге воплощается идея времени – безвозвратно утекающего, но и постоянно возвращающегося. Новое время разорвало круг, превратило окружность в прямую, направленную вперед. Впоследствии Гегель попытался примирить круг и прямую в образе спирали.

Средневековая схоластика.

Первый схоласт и последний римлянин – Боэций (480–525). Он родился уже после крушения в 476 г. западной Римской империи. В 493 г. Рим был завоеван остготами. Их король Теодорих Великий (493–526) пытался создать своеобразное готско-римское государство, однако в конечном счете это ему не удалось. В середине 20-х гг. VI в. отношения между готами и римлянами обострились. Во-первых, остготы все-таки были ниже по своему общественному развитию; во-вторых, углубился конфликт между арианской разновидностью христианства, принятой готами (почитавшей Христа не столько в образе Бога, сколько в более понятном для воинственных готов (германцев) образе героя) и римским католичеством, уровнявшим рожденного от Бога Христа-Логоса-Сына с не рожденным Творцом-Богом-Отцом. Боэций, приглашенный Теодорихом и занимавший в его окружении высокое положение, в этой острой ситуации был оклеветан, заключен в тюрьму, а затем казнен. В тюрьме он написал книгу «Об утешении философией».

Философия, подчеркивал Боэций, высочайшее благо для человека; она наделяет, просвещает его душу. Философия, аллергически изображенная Боэцием, – это строгая и властная дама с трудно определяемыми возрастом и ростом. Строгость философии символизирует тот факт, что занятие ею требует серьезности, труда и дисциплины. Скипетр в одной её руке символизирует руководящую миссию философии в жизни и науке, книга в другой руке – знак просвещенности. Неуловимый возраст – черты и древности, и юности – знак того, что философия всегда актуальна. Рост её, то устремляющийся к небесам, то уменьшающийся до человеческих размеров, означает, что она есть знание истин божественных и вещей человеческих; она универсальна и по предмету и по методу. Наконец, одежда её выдает и высокое происхождение философии, и сложную историю жизни. Одеяние её нетленно, как нетленны те формы мысли и слова, в которых философия себя выражает. Обозначенные на её платье буквы и чуть заметные ступеньки, восходящие от буквы «П» к букве «Φ» говорят о том, что философия вышла из школ Платона и Аристотеля, где мысль, теоретическая жизнь всегда ставились выше жизни практической. Вместе с тем одежда её частично разорвана – это оттого, что многие недостойные люди не раз подделывались под её поклонников, обрывая для себя от философии элементы её внешней атрибутики и оставаясь совершенно не причастными её подлинной внутренней сути.

Центральная проблема книги Боэция – проблема судьбы, выступающей то в виде Фортуны, то в виде Рока. Боэций предлагает относиться к Фортуне – случайному счастью или несчастью – спокойно, не слишком ликовать, когда нам везёт, и не унывать, когда не везёт, помнить всегда о том, что переменчивость – это сущность и природа Фортуны. Если бы Фортуна подчинялась постоянству и закону, она перестала бы быть сама собой, ибо латинское слово «Fortuna» происходит от «forte», что значит «случайно», «нечаянно», «может быть» (а может и не быть). Вот почему с давних времен Фортуна изображалась стоящей на шаре (в знак её неустойчивости), и символом её считается вращающееся колесо, несущее точки обода то вверх, то вниз. При этом Боэций считает, что люди в большей мере должны благодарить Фортуну за то, что она отворачивается от них, нежели к ним благоволит. Удача, ставшая привычкой, расслабляет, что делает перемену Фортуны особенно тягостной. Напротив, испытания закаляют и делают особенно приятным неожиданный поворот судьбы к лучшему.

Боэций полагает, что для человека нет ничего драгоценнее, чем свое собственное «Я»: это то, что судьба не может ни дать, ни взять. Все остальное суть вещи преходящие. Именно поэтому несчастная судьба даже лучше, чем судьба добрая: добрая обманывает, несчастная – наставляет, и только Бог дает истинное счастье. Все происходит в соответствии с Божьей справедливостью. Добрые люди вознаграждаются доброй судьбой или дисциплинируются злой. Злые люди исправляются злой судьбой, а добрая не приносит им счастья.

По Боэцию, благо – единственный предмет устремлений человека. Счастье – это приобщение к благу: «Блаженство – благо, которое, когда оно достигнуто, не оставляет желать ничего большего». Как и все платоники, как Августин, Боэций считает, что в конечном счете основания блага следует искать не в конечных, внешних вещах, а в душе человека, ведь человек – это образ божий, и образ этот заключается прежде всего в его бессмертной душе. Стремясь к низшему, человек оскорбляет своего Творца. Вместе с тем, считает Боэций, и в стремлении к суетным благам так или иначе отражается смутное понимание человеком того, что есть истинное, подлинное благо. Когда человек стремится к богатству, он чувствует, что нельзя быть блаженным, если во всем нуждаешься. Кто хочет власти, знает, что рабство и бессилие – это зло. Стремясь к почестям и славе, человек в действительности ищет уважения и признания, без которых нет настоящего блаженства, а предаваясь наслаждениям, он чувствует, что нет блаженства без радости. Ведь по самому смыслу высшее благо – это то, что ни в чем не нуждается. Беда в том, что человек всегда останавливается на полпути. Он стремится к материальному богатству, которое отнюдь не насыщает его алчность, но еще более разжигает. При этом возникают новые «заботы», ведь для сокровищ нужны соответствующие «сосуды» и «охрана».

Господство над другими неизбежно лишает человека безопасности и власти над собой – единственной власти, которая делает его действительно сильным. Занимая высокие посты, люди надеются приобрести уважение, но чины ничего не добавляют к их личным достоинствам, скорее, выставляют напоказ их пороки. Стремясь к славе, люди мучаются тщеславием, предаваясь наслаждениям, они в конце концов вместо радости испытывают тяжелые страдания.

Человеческое благо едино и неделимо. Оно является к людям во всей своей полноте или не является вовсе. В конечном счете благо – это совершенство, и достигается оно на пути добродетели. Творя добро, мы обязательно приобщаемся к благу как таковому. Но как отличить добро от зла? По Боэцию, благо, добро совпадает с Богом: Бог – это величайшее Бытие. И поскольку в нас есть понятие о Боге как величайшем Бытии, постольку Он есть, Он существу-ет.[32] Бог – Благо; «Божественный Разум», «Мировая Душа» творят мир, поэтому наш мир – благо. Зло есть небытие, отпадение от Бога. Бог – всеблаг, всемогущ и всезнающ, но зла он создать не хочет и не может, именно поэтому зло – ничто. Злые люди не бывают благополучны, они несчастны, зло разъедает душу, поэтому «скорби же о людях злых, люби же по праву добрых!»

Но почему все-таки существует зло? Ведь мир создает Бог, причем создает в соответствии со своим планом. Все дело в том, полагает Боэций, что реальный мир развертывается постепенно, и именно поэтому зависит от судьбы, случая и т. п. И чем больше промежуток времени от создания идеального образа мира до его воплощения, тем больше случайностей в судьбе людей. Чем больше радиус вращения колеса, чем дальше точка отстоит от центра, тем неустойчивее и неопределеннее ее положение в пространстве и времени. Также и с судьбой человека. Но если человек живет по законам Божественного провидения, если он принимает свою жизнь как волеизъявление Бога, если он любит свою судьбу (amor fati), она перестает бросать его то вверх, то вниз. Тогда исчезнут непонимание, недоумение, зло. Если человек воспринимает все происходящее с ним как благо, как волю Божественного провидения, он и свободен, и счастлив. Именно в этом суть теодицеи – оправдания божественной справедливости (от греч. theos – Бог и dike – справедливость). Однако Бог направляет мир к благу только в вечности; в каждый конкретный момент времени человек свободен: он свободен выбирать или добро, или зло. Философия помогает ему выбрать добро.

Философия, подчеркивал Боэций, высочайшее благо для человека. Философия прежде всего должна изучать, исцелять душу человека. Душа трактуется Боэцием в духе Аристотеля как имеющая три силы: растительную (жизненную), чувствительную (животную) и разумную. Боэций считает, что животным присуща не только способность к ощущениям, но и к суждению. Однако способностью предвидения обладают только люди. Разумная часть души проявляется, по его мнению, в созерцании предметов, в размышлении о них, в изыскании неизвестных предметов. Но чтобы разумно размышлять, рассуждать о предметах, нужно, полагает Боэций, овладеть наукой рассуждения – логикой.

Боэций вводит характерную для всей средневековой философии дихотомию «субстанция – акциденция». Что касается субстанции,[33] то здесь в духе неоплатоников он делает ответственным за бытие форму. Принцип материальности он отождествляет с принципом небытия и фактически принимает принцип эманации. Материя – это источник множественности и сложности; форма – источник единства и простоты. Бог – абсолютное единое начало всего; он не может состоять из чего-то, не может быть множественным, сложным, материальным, именно поэтому Он – наиболее полное бытие. Все другие вещи, поскольку в них присутствует материя, таковым бытием не обладают. Понятие акциденции[34] употребляется Боэцием в двух смыслах: широком – как просто свойство и в узком – как случайное, привходящее свойство.

Боэций различает также понятия «первое для нас» и «первое по природе». Первое для нас – это конкретные единичные вещи, которые в действительности бесконечно сложны для познания. Самые простые для познания по своей природе – высшие роды; они наиболее удалены от нас, но без них не построить никаких доказательств. Очевидно, что Боэций в споре об универсалиях (характерном для эпохи Средневековья) занимает среднюю, умеренную позицию. Он отвергает универсалии в том смысле, как их трактует крайний реализм, представленный Платоном, Эриугеной, Августином, Ансельмом и др., которые наделяли общие идеи, рассматриваемые часто как идеи и мысли Бога, реально конкретным бытием. С точки зрения Боэция, это пустые понятия, понятия ни о чем. Он отклоняет также и воззрение на роды, виды и т. п. как на чистые конструкции нашей мысли, не имеющие никакого аналога в объективной реальности – крайний концептуализм. Отвергает он и крайний номинализм (Росцелин), который признает только множество сингулярных вещей. Что касается универсалий, то приверженцы номинализма считали их лишь сингулярными звуками речи, служащими именами – знаками множества сингулярных вещей. Умеренные номиналисты признают за именами способность удерживать при себе общие свойства единичных вещей (Оккам, Гоббс и Беркли). Умеренные концептуалисты допускают общие свойства вещей; общее в чистом виде существует только в уме, но имеет свою реальную основу в сходстве вещей (Абеляр, Локк).

Видный представитель схоластики Эриугена (810–877) в своей работе «О разделении природы» в духе неоплатонизма выделяет четыре природы:

1) природа не сотворенная, но творящая – это Бог-Творец;

2) природа сотворенная и творящая – это небесные идеи (в формулировке Платона), по которым создается все творение;

3) природа сотворенная и не творящая – это Мир, Вселенная, включая человека;

4) природа не сотворенная и не творящая – это Бог как Конечная Причина.

Следуя и дальше неоплатоническим идеям, Эриугена пришел к выводу, что творения – это эманация (истечение) от Бога: Бог есть начало, середина и конец всего космоса; Бог во всем сущем, он и есть суть всех вещей.

Эриугена был одним из первых, кто пытался рационализировать теологию. Авторитет, по его мнению, базируется на разуме, а не наоборот. Орудием разума является диалектика, понимаемая Эриугеной как искусство сопоставления противоположных точек зрения с целью выяснения истины. При этом он утверждал, что между разумом и откровением нет никакого противоречия.

Ансельм Кентерберийский (1033–1109) также тесно связывал веру и философию, однако считал, что философия должна быть подчинена вере. Без веры нет подлинного познания: «Верю, чтобы понимать».[35] Святое Писание указывает, что есть истина, разум должен ее обосновать. Относительно бытия Бога Ансельм приводил следующие доказательства. Вещи образуют ряд возрастающего совершенства, значит, есть самая совершенная сущность – Бог. Есть вещи более или менее полезные, добрые, следовательно, существуют абсолютные Польза, Добро, т. е. Бог. И главное доказательство, метафизическое, онтологическое: раз мы мыслим Бога в качестве общего принципа Бытия, значит, он существует, ибо если бы Он существовал только в мысли, Он был бы лишен совершенства, но это невозможно, значит, Он существует и в действительности.

В споре об универсалиях Ансельм проявлял себя как умеренный реалист. Общие понятия, считал он, существуют независимо от единичных вещей, но тем не менее связаны с ними, ибо выводятся путем обобщения общих черт единичных вещей.

Представитель крайнего номинализма Иоанн Росцелин (1050–1110) учил, что вне единичных вещей не существует ничего. Общее не имеет реального существования. Общие понятия – лишь звуки, голос, речь.

В противоположность позиции Ансельма Кентерберий-ского «верю, чтобы понимать» Пьер Абеляр (1079–1142) выдвигал положение «знать, чтобы верить».[36] Нельзя верить, не понимая; верующих нужно готовить понимать истины Святого Писания. Особый интерес у Абеляра вызывала проблема универсалий. Он занял промежуточную между реализмом и номинализмом позицию, получившую название концептуализма. Согласно Абеляру, универсалии суть в вещах (т. е. они не существуют отдельно от предметов). Это значит, что абсурдно утверждать, будто реальной является лишь человечность, а не люди, «лошадность», а не отдельные лошади, «сократность», а не Сократ. Понятиям «человек», «человечность» соответствует реальность общечеловеческого, существующего во всех людях, и именно в самих людях, а не вне их. Но и универсалии – не произвольные имена; они реальны как идеи Бога, создавшего конкретные вещи.

Важным литературно-культурным памятником является переписка Абеляра с Элоизой. В 1114–1118 гг. философ возглавлял кафедру в школе Нотр-Дам, которая стала впоследствии Французским университетом. Примерно к этому же времени относится история трагической любви Абеляра и Элоизы, описанная им самим в «Истории моих бедствий». Заключенный втайне брак не был признан опекуном Элоизы, который оскопил Абеляра и насильно заставил Элоизу постричься в монахини. Вскоре и Абеляр удалился от мира. Сохранилась переписка влюбленных, а также стихи Абеляра, посвященные Элоизе. Став монахом, Абеляр поселился в монастыре Сен-Дени, где продолжил ученые занятия.

Философия томизма.

В основе томизма (от лат. – Thoma) лежит учение Фомы Аквинского (1225–1274), сочетание философии Аристотеля и католической теологии, разума и веры. Бог – причина всего сущего, считает Фома. Бог – это чистая форма, источник всех форм, благодаря которым материя как потенциальная возможность всех вещей превращается в конкретные чувственные вещи. Всякое сущее состоит из эссенции и экзистации, т. е. сущности и существования. Сущность принадлежит к роду, существование отражает индивидуальные характеристики вещей. В Боге сущность и существование тождественны, ибо Бог абсолютен.

Относительно спора реалистов и номиналистов Фома предлагал различать понятия род и вид в человеческом и божественном уме. Для Бога реальны родовые понятия, идеи, в человеческом же сознании реальны конкретные вещи. Общее присуще самим конкретным вещам как их сущностная форма; понятие как идеальный образ конкретных вещей принадлежит лишь божественному разуму.

Теология выше философии: она воспринимает истины откровения, тогда как философия имеет дело с истинами человеческого разума. Однако, в конечном счете, истина все же одна, она проистекает от Бога. Троицу, воплощение Иисуса Христа и т. п. можно познать только с помощью откровения, они лежат за пределами разума (но не противоречат ему). Человеческие чувства – это окна души; разум, питаясь фактами, открывает сверхъестественную божественную истину. Разум выше воли, ибо воля следует за тем, что разум представляет ей как высшее добро. Если Августин считал, что в человеке главное – душа, то Фома полагал, что человек – это единство души и тела.

Фома сформулировал пять доказательств бытия Бога.

1. Все, что движется, движимо чем-то, значит, есть первый двигатель – Бог.

2. Все явления имеют причину, эта первая причина – Бог.

3. Все конкретное или случайное имеет свою необходимость, следовательно, существует первая необходимость – Бог.

4. Каждая вещь относительно совершенна, следовательно, должна быть высшая степень совершенства – Бог.

5. Все вещи имеют смысл, они направлены к цели, значит, имеется существо, которое направляет вещи к цели, – это Бог.

Что касается общественных воззрений Фомы, то, по его мнению, человек – животное общительное и политическое. Государство – это результат стремления людей к общежитию. Бог сотворил мир, внес в него порядок. Государь, монарх в том же духе создает государство. Цель государства – общее благо, но это требует покорности подданных. Цель жизни – достижение небесного блаженства. К этой цели ведут уже не монарх, не государство, а церковь и папа – наместник Бога на земле. Таким образом, церковная власть выше светской, и государь обязан подчиняться церкви.

Философские воззрения Данте.

Величайший итальянский поэт и мыслитель Данте Алигьери (1265–1321) в поэме «Божественная комедия» (1307–1321, издана в 1472) поставил задачу показать людям, как освободиться от греховности и прийти к блаженству. В поэме (она состоит из 100 песен) три части: «Ад», «Чистилище» и «Рай».

«Ад». Под руководством Вергилия[37] поэт спускается в Ад, где читает над вратами страшную надпись: «Lasciate ogni speranza voi qu’entrate» («Оставьте входящие сюда всякую надежду»). Тут, в преддверии Ада, в беззвездном пространстве слышны плач и стенания, здесь страдают люди, «ничтожные на земле», ни грешники, ни добродетельные – безразличные ко всему, тот печальный род, что жил «без хулы и славы бытия».

Переправившись через Ахерон, Данте со своим наставником вступает в первый круг Ада. Тут царит «глубокая скорбь без мучений»; здесь находятся язычники – люди добродетельные, но не просвещенные христианством, жившие до пришествия Христа. Они осуждены на «вечное желание, не освежаемое надеждой». Отдельно от них, в прекрасной башне, среди зелени и при свете солнца, местопребывание прославившихся поэтов, ученых и героев древности: Гомера, Вергилия, Горация, Овидия, Сократа, Цезаря, Платона, Аристотеля…

Второй круг Ада – область, где трепещет сам воздух. Вход в нее сторожит Минос, «всех прегрешений ведатель»; он исследует грехи у входа и отсылает грешников, смотря по их проступкам, в подобающий им круг. Здесь слышен плач, здесь полное отсутствие дневного света, «будто пораженного немотою». В этом круге казнятся увлекавшиеся чувственной любовью, и муки их – беспрерывное кружение в адском вихре. Данте видит здесь Семирамиду, Клеопатру, Елену, Ахиллеса и др. Здесь он встречает Паоло и Франческу да Римини, и трогательный рассказ последней о ее любви и несчастии так поражает его, что он падает без чувств.

Вихрь второго круга производит вечный дождь, смешанный с градом и снегом; в воздухе стоит зловоние – это третий круг Ада. Здесь подвергаются наказанию обжоры, вдобавок ко всему их терзает Цербер, «зверь свирепый, безобразный», который, «хватая злых, сдирает с них кожу».

В четвертом круге помещаются расточители и скряги; они катят огромные тяжести, сталкиваются, осыпают друг друга бранью и снова принимаются за свой тяжкий труд.

Ливень третьего круга образует поток, который в пятом круге разливается в озеро стоячей воды и образует смрадное болото. Тут мучаются гневные и завистливые: первые бьют друг друга ногами, головой, грудью и разрывают зубами, вторые же погружены в болотную тину и постоянно в ней захлебываются.

Шестой круг Ада образуют обширные поля, «исполненные скорби и жесточайших мук», и повсюду открытые могилы, из которых змеится пламя. В вечном огне горят здесь материалисты, проповедовавшие о смерти духа вместе с телом, сомневавшиеся в бессмертии души, а также еретики и распространители ереси.

Седьмой круг состоит из трех поясов. В первом, представляющем собою широкий ров, наполненный кровью, томятся «сильные земли», посягавшие на жизнь и достояние людей, тираны и убийцы, виновные в насилии против ближнего. Во втором поясе седьмого круга наказываются виновные в насилии против самих себя, т. е. самоубийцы. Они превращены в ядовитые и сучковатые деревья с листьями мрачного, серого цвета. В ветвях деревьев свили себе гнезда отвратительные гарпии, которые рвут и едят их листья. Этот страшный лес окружает степь, покрытую горючими и сухими песками, – это третий пояс седьмого круга. Здесь медленно, но неустанно падает огненный дождь. Тут место казни грешников, виновных в насилии против Бога, отвергавших в своем сердце святое имя Его и оскорблявших природу и ее дары.

В восьмом круге десять рвов, тут наказываются разного рода обманы. Здесь казнятся обольстители; льстецы; симонисты,[38] торговавшие святыми вещами (сюда помещены многие папы, в том числе Николай III и Бонифаций VIII); волхвы и прорицатели («За желание заглянуть слишком далеко вперед они смотрят теперь назад и движутся вспять»); взяточники, продажные люди; лицемеры; воры; злые и лукавые советчики; сеятели соблазна, раскола, всяких раздоров, политических и семейных, и наконец, люди, посягавшие на различные подлоги.

Вергилий и Данте подходят к мрачному, тесному колодцу, стены которого поддерживаются великанами. Это дно Вселенной и вместе с тем последний, девятый круг Ада, где карается высшее человеческое преступление – измена. Круг этот – ледяное озеро, в центре которого резиденция Сатаны, «владыки царства скорби». Строже всех казнится Иуда, предавший Христа, затем Брут и Кассий, убившие Цезаря.

«Чистилище». Оно имеет вид горы и состоит из семи кругов, в каждом из которых искупается один из семи смертных грехов. Гордые двигаются, сгибаясь под тяжелой каменной ношей. Завистливые одеты в грубые власяницы, их веки сшиты проволокой. Гневные бродят в непроницаемом мраке и густом смрадном дыму; ленивые беспрерывно бегают. Скупые и расточительные, имевшие привязанность лишь к земным благам, лежат на земле ничком, со связанными руками. Обжоры, страшно худые, с бесцветными глазами, испытывают муки Тантала. Увлекавшиеся чувственной любовью искупают свой грех в пламени.

«Рай». Данте и Вергилий достигли наконец вершины горы, осененной прекрасным вечно зеленеющим лесом. Это Земной Рай. Здесь, в Эдеме, где все дышит истиной, невинностью и любовью, происходит встреча поэта с Беатриче, любовь к которой он пронес через всю свою жизнь.

Рай у Данте (по системе Птолемея) состоит из десяти сфер. Первые семь сфер – это семь планет, населенных праведниками. Первая, ближайшая к Земле планета – Луна; здесь обитают души девственников, оскорбленные насилием. Вторая планета – Меркурий – жилище праведных и сильных государей, составивших счастье своих подданных посредством добрых дел и мудрых законов. В их числе император Юстиниан. Третья планета – Венера; здесь находятся души людей, любивших высшей, духовной любовью, вдохновлявшей их на Земле на добрые дела. Четвертая планета – Солнце – населена теми, кто посвятил себя исследованию тайны веры и богословия; здесь Данте встречает Франциска Ассизского, Фому Аквинского и др. На пятой планете – Марсе – обитают души лиц, распространявших христианство и жертвовавших своей жизнью за веру и церковь. Шестая планета – Юпитер; здесь находятся души тех, кто на Земле были истинными блюстителями правосудия. Наконец, седьмая планета – Сатурн – обитель душ, живших на Земле созерцательной жизнью.

Восьмая сфера – сфера неподвижных звезд. Здесь глазам поэта раскрывается роскошный сад, растущий под лучами Божества; он видит таинственную розу, окруженную благоухающими лилиями, и над ней луч света, падающий от Христа.

Девятая сфера – кристальное небо. Тут, в виде ярко светящейся точки, без определенного образа, присутствует Слава Божья, сокрытая еще завесою из девяти огненных кругов.

И наконец, последняя сфера – Эмпирей – жилище Бога и блаженных духов. Кругом сладостное пение, дивные пляски, река со сверкающими волнами; из нее брызжут яркие искры, поднимающиеся в воздух и обращающиеся в цветы, чтобы снова упасть в реку, «как рубины, оправленные в золото». Данте смачивает веки водой из реки, и его духовный взор получает полное просветление, так что он может теперь понять все окружающее его.

Философия средневекового Востока.

Ученый, философ, врач и музыкант Абу Али ибн Сина (Авиценна, ок. 980–1037) в философии продолжал традиции арабского аристотелизма. Его основные философские сочинения – «Книга исцеления», «Книга указаний и наставлений» и др. содержат также и естественно-научные воззрения. Авиценна трактовал мир как произведение божественного разума, но не божественной воли. Он считал, что мир сотворен из материи, которая вечна; Бог является первым двигателем этой материи, формой форм, однако после первого толчка мир развивается сам по себе. Что касается универсалий, то они, по мнению Авиценны, существуют в божественном разуме; в реальных вещах – как их сущность, а также как понятия, образованные людьми на основе изучения конкретных вещей.

Арабский философ и врач Абу-ль-Валид Мухаммед ибн Рушд (Аверроэс, 1126–1198) также придерживался традиций арабского аристотелизма. Идеи Ибн Рушда оказали большое влияние на средневековую философию, особенно в Европе (аверроизм). Согласно Ибн Рушду материальный мир вечен, он бесконечен во времени, но ограничен в пространстве; форма присуща самой материи; Бог превратил потенциальные формы материи в действительные.

Одним из наиболее существенных разделов учения Ибн Рушда является его трактовка взаимоотношения философии и религии. Защищая философское знание от атак мусульманских ортодоксов, прежде всего последователей Газали,[39] автора знаменитого «Опровержения философов», Ибн Рушд разработал концепцию, согласно которой, по мнению одних толкователей, философский разум находится в гармонии с религиозной верой, а по мнению других – религия ставится в подчиненное положение по отношению к философии. В своем основном трактате «Опровержение опровержения» он отверг отрицание философии, с которым выступил Газали. Разграничение Ибн Рушдом «рациональной» религии (доступной образованным) и образно-аллегорической религии (доступной всем) явилось одним из источников учения о двойственной истине. Согласно Ибн Рушду разум бывает пассивный и активный. Пассивный разум присущ отдельному человеку, воспринимающему мир посредством чувств, активный разум – это общий разум всего человечества. Высокая нравственность присуща человеку, когда он стремится к добру, не побуждаемый к этому страхом наказания. В этой связи Аверроэс отвергает идею бессмертия души.

Закат схоластики и появление рационалистических идей.

В XIII в. формируется и укрепляется оппозиция схоластике. Английский философ и естествоиспытатель, францисканский монах Роджерс Бэкон (1214–1292) полагал, что главное – это опытное знание. Посредством внутреннего опыта – интуитивного, мистического – постигается Бог. Природные вещи познаются во внешнем опыте с помощью чувств.

Иоанн Дунс Скот (1265–1308) индивидуальное почитал высшей реальностью. Многие моменты учения Дунса Скота резко противоречили идеям томизма. Так, Фома Аквин-ский говорил о примате разума и знания над волей, Дунс Скот, наоборот, отводил первое место воле. Он учил, что у Бога, как и у человека не воля зависит от разума, а разум от воли. Доказывалось это утверждение исходя из того, что не все представляющееся разумным соответствует Божественной воле, следовательно, разум не первичен. Учение Дунса Скота о примате воли над разумом открыло дорогу иррационализму.

Творчество английского философа-схоласта, главного представителя номинализма XIV в. Уильяма Оккама (ок. 1285–1349) приходится на период заката схоластики. В своей книге «Сумма логики» Оккам доказывает, что между верой и разумом – целая пропасть: вера – это одно, разум – совсем другое. Говоря о Святой Троице, Оккам полагает, что это превосходит любой смысл, любой разум, здесь только вера. Не «понимаю, чтобы верить» (Фома Аквинский), не «верю, чтобы понимать» (Ансельм Кентерберийский), но «верю и понимаю» – вот позиция Оккама. Будучи номиналистом, Оккам отдает приоритет индивидуальному. Универсалии – это всего лишь имена. Реально только отдель ное. В отдельном нет ничего общего, неизменного, необходимого. Универсалии – полезны, но нереальны. Согласно принципу «бритвы Оккама»[40] понятия, несводимые к интуитивному и опытному знанию, должны удаляться из науки. Чувственный опыт – вот главное: мы знаем только качества вещей, постигаемые в опыте. Никакого бытия, субстанции самих по себе не существует, как не существует и действующих, целевых причин: признание таковых противоречит принципу «простоты», «экономии» мышления. Причина – это нечто, за которым следует другое нечто, и все.

Оккам полагал, что папа – не наместник Христа, но его служитель, а церковь – это свободное сообщество верующих. В церкви нет места теократии и аристократии; церковь должна вернуться к евангельской бедности.

В качестве попытки противодействия нарастанию рационалистической тенденции в XIII–XIV вв. выступил мистицизм. Приверженцы мистицизма доказывали, что Бог может быть понят только в результате «энтузиазма», т. е. эмоционального подъема личности. Выдающимися представителями мистицизма были Майстер Экхарт и Томас Мюнцер.

Основатель немецкого мистицизма Майстер Экхарт (1260–1327) доказывал, что Бог – во всем, но он невыразим. Вне Бога все лишено смысла; чтобы обрести смысл, человек должен вернуться к Богу. Бог – это истина, милосердие, любовь. Человек становится свободным, когда воспламеняется любовью к Богу. Подлинная любовь к Богу требует самоотречения, свободы от вожделений. Праведник имеет Бога в своей душе, поэтому ничто не может поколебать покоя его души, он все принимает с благодарностью и без ропота. В мистическом духовном порыве «человек созерцает Бога уже в этой жизни с той же полнотой и бывает блажен совершенно в той же мере, как и после этой жизни», считает Экхарт, ибо, по его мнению, царство Божие есть не что иное, как душа человеческая, созданная подобной божеству, а в царстве Божием человек есть бог («О царстве Божием»).

Для мистиков встреча с Богом возможна не только в храме, но повсюду: и в хлеве, и у костра. Понятно, что такой слившийся с богом человек не нуждался ни в церкви, ни в церковных ритуалах, поэтому в 1329 г. папа признал ряд положений Экхарта еретическими.

Учение Экхарта получило дальнейшую интерпретацию в творчестве Николая Кузанского (1401–1464). Если схоластика базировалась на идее личного Бога и конечности созданного им мира, то Кузанский обосновывал идею обезличенного Бога, понимаемого как «абсолютный максимум». В сущности, он пантеистически сближал природу и Бога: Бог – статическая божественная сущность, актуальная бесконечность; природа – изменившаяся сущность, потенциальная бесконечность. В божественной сущности «свернуты» все вещи, таким образом, природа – это результат «развертывания», а не творения.

Николай Кузанский предугадал гелиоцентрическое понимание мира. Он считал, что мир – это бесконечный шар, не имеющий ни границ, ни определенного центра: его центр – везде и нигде (с точки зрения Аристотеля центр мира – Земля). В мире нет ничего абсолютного, кроме бесконечности; движение, покой – относительны.

Познание Бога в «свернутом» виде – дело веры. Познание «развернутого» мира, т. е. Бога в единстве с природой, – дело разума. Разумное познание осуществляется диалектически, через преодоление противоречий. Поскольку в Боге как в абсолюте все противоречия слиты, постольку его познание невозможно с помощью разума, познать Бога возможно лишь посредством веры.

Воззрения Николая Кузанского во многом послужили основой взглядов Джордано Бруно (1548–1600). Развивая идеи Николая Кузанского и гелиоцентрическую космологию Коперника, Бруно отстаивал концепцию бесконечности Вселенной и бесчисленного множества миров. У Бруно Бог, Материя, Вселенная – понятия, в сущности, тождественные. Вселенная едина и беспредельна, она существует вечно и состоит из множества миров. Материя, состоящая из атомов, – активное, творческое начало; условиями ее существования являются пространство и время. Способность Материи-Бога к движению есть «душа мира».

Водораздел Средневековья и Ренессанса.

Безусловно, все эти идеи были уже разрывом со средневековьем, прорывом в новую эпоху. В точном смысле слова новая эпоха Ренессанса началась с глубоких преобразований в сфере искусства, но чтобы понять, почему наступил Ренессанс, необходимо разобраться, почему Средневековье победило Античность?

Фридрих Ницше (1844–1900) в свое время охарактеризовал христианство как тотальную революцию против античных ценностей. Если античные люди – греки и римляне – верили в себя и в свои силы, в могущество добра и бессилие зла, то христианство своей фундаментальной ценностью, своей главной добродетелью провозгласило смирение. Если у греков плоть – источник зла, а стремящаяся к благу душа бессмертна, то христианство апеллировало не к бессмертию души, а к воскрешению из мертвых, что подразумевало возвращение к жизни и даже телесное. Если греков не интересовали идеи смысла истории, исторического прогресса и т. п. (у Аристотеля: эволюция – катастрофа, снова эволюция – снова катастрофа и так до бесконечности), то в христианстве история прямолинейна и обретает смысл: наступление царства Божия. Если греки и римляне жили для государства, то христиане должны жить в Церкви, т. е. не в этом мире и не для него.

Очевидно, античная философия была благородной и гуманной, но она была ориентирована на человека, точнее, на идеал человека (греки искали в человеке то, что можно найти только в Боге). В построения античных мыслителей не вписывались зло, страдание, грех, смерть (по Сократу, это только ошибка в расчете; и труп живет, говорил Парме-нид; смерть – это ничто, утверждал Эпикур). Однако жизнь оказалась сложнее античной мудрости. Страдающий человек нуждался в утешении, спасении, и христианство ему это обещало.

Анализируя причины «поражения» античной философии, французский философ Анри Бергсон (1859–1941) считает, что одной из таких причин явился недостаток энтузиазма, жизненного порыва. Так, в «Двух источниках морали и религии» (1932) он пишет: «Геометрия древних… была способна решать жизненные проблемы… Но она не была способна вычленить методы, поскольку не обладает тем жизненным порывом, благодаря которым статика переходит в динамику… Аналогичная картина открывается нашему взору, когда мы сравниваем учение стоиков с христианской нравственной доктриной. Стоики смотрели на себя как на граждан мира. Они считали, что все люди – братья. Это почти повторяет слова Евангелия. Но слова стоиков не нашли аналогичного отзыва, потому что они не были сказаны с должным акцентом. Стоики дали ряд великолепных примеров. И если им не удалось повести за собой человечество, то это только потому, что стоицизм – философия. Философ, целиком захваченный своим учением, без сомнения, готов посвятить свою жизнь воплощению его в практику. Любовь Пигмалиона вдохнула жизнь в мрамор, но существует большая дистанция между любовью и тем энтузиазмом, который передается от одной души к другой, подобно пожару».

А. Дж. Тойнби (1889–1975) также указывает на холодность эллинистического идеала стоиков как на одну из причин его поражения: «…Мудрец не должен был заботиться о своих братьях… Он преисполнен снисходительности, но одного у него нет – это любви. Он… сохранял полное равнодушие. Жалость… считалась пороком… Он должен был готов пожертвовать здоровьем… состоянием, пожертвовать своей жизнью, но одним он не должен был жертвовать никогда – своим вечным покоем». Христианство, противопоставив стоическому идеалу мудрости идеал жертвенной любви, победило, должно было победить. «Философское евангелие, пропагандировавшееся Сенекой, – пишет, в частности, Ш. Диль, – было скорее эзотерическим или аристократическим учением. При всем его либерализме, космополитизме, его ясном понимании человеческой природы и братства, Сенека всегда оставался наставником ему подобных, тех, кто окружен богатством, терзаем опустошенностью усталых нервов, напуган ужасами цезарей. Действительно, стоицизм всегда был верой скорее образованного высшего класса, чем толпы. Он выработал аппарат логических формул, системы физики и метафизики, его интеллектуальное решение проблем вселенной и человеческой жизни только затрудняло распространение его в народной среде…»[41]

Конечно, эпоха победившего христианства, эпоха Средневековья была противоречивой. В целом, однако, вряд ли можно согласиться с французским философом-просветителем Ж. А. Кондорсе (1743–1794), оценившим Средневековье как «ночь», или с французским историком Жюлем Мишле (1798–1874), который полагал, что в Средние века, особенно в период с XII по XV в., история совершала ретроградное движение. Попятное движение, бесспорно, имело место. Были варварство, жестокость, насилие. Вместе с тем шел процесс утверждения цивилизации, характеризующийся, по мнению французского историка Франсуа Гизо (1787–1874), двумя признаками: прогрессом общества и прогрессом человека.

К X в. из варварства вырос феодализм. В нем можно выделить четыре класса людей: 1) свободные люди; 2) ленники, сначала связанные отношениями дружинника к предводителю, затем вассала к сюзерену, которому они были обязаны службою в замен полученных от него земель или других даров; 3) вольноотпущенники; 4) рабы.

В древних республиках гражданам не было присуще чувство личной свободы, все одинаково были преданы городу-полису; именно варвары привнесли в европейскую цивилизацию чувство личной независимости, ощущение личной связи (отсюда и родились феодальные отношения).

Феодальное общество создало два вида собственности:

1) собственность аллодиальная, или вполне свободная;

2) собственность бенефициальная, обремененная обязательствами в отношении к высшему лицу; она давалась на определенное число лет, пожизненно, могла также и передаваться по наследству. Если до VI в. в обществе руководствовались обычаями, то в VI–VII вв. начался процесс кодификации законов, облечения их в письменную форму (в VI в. король вестготов Аларих на основе римских законов обнародовал для своих подданных соответствующий кодекс).

В эпоху феодализма берут начала такие категории, как народ, нация, патриотизм.[42] Именно в эту эпоху создавались также предпосылки для перехода к итальянскому Ренессансу и европейскому Возрождению. Философия конца XV – начала XVI в., конечно, была еще связана с теософией, мистическими доктринами, но в то же время все в большей мере уже обращалась к познанию мира природы, становилась натурфилософией.

В XI–XIII вв. были созданы величайшие творения в области архитектуры. В частности, XI–XII вв. отличает романский стиль; ему присущи сдержанность, даже суровость, массивность, настороженность, замкнутость форм; пылкая экспрессия, благородство. Таковы соборы в Вормсе, Майн-це. Очевидно, романский стиль отражает время феодальной раздробленности и вражды.

Шартрский собор – это уже переход к готике – искусству готов XIII в. Готический стиль выражает религиозную одухотворенность, земную красоту и наряду с этим – идею личности. Как подчеркивает немецкий философ Освальд Шпенглер (1880–1936), идея личности – открытие готики, а отнюдь не Ренессанса («Закат Европы»).

Немецкий критик, философ культуры Фридрих Шлегель (1772–1829) в свое время, отвергая негативные оценки Средневековья, даже утверждал, что «средние века в моральном и политическом отношении стоят выше любого другого периода истории».

Выдающийся французский историк Марк Блок (1886–1944) также отвергает характеристику Средневековья как только «ночи», бесплодной пустыни. По его мнению, Средние века были богаты в области технических изобретений, в искусстве, в чувствах, в религиозных размышлениях. Эти века видели первый взлет европейской экономической экспансии. Наконец, они дали нам родину, утверждает Блок. Какое же может быть основание смешивать в обманчиво-единой рубрике Галлию Хлодвига и Францию Филиппа Красивого, Алкуина и Святого Фому или Оккама, звериный стиль «варварских» украшений и статуи Шартра, маленькие скученные города каролингских времен и блистательное богатство Генди, Брюгге или Любека? – пишет Блок.

Оригинальную оценку эпохе Средневековья дает испанский философ и писатель Мигель де Унамуно (1864–1936) в романе «Туман» (1914). «Европейские народы, как показывает их литература, сначала были воинственны и религиозны, а затем стали склонны к эротике и метафизике.

В средние века общество было полно экзальтации религиозной, даже мистической, а также воинской, и рукоятка меча имела форму креста; но женщина занимала в их воображении очень небольшое, явно второстепенное место, а собственно философские идеи дремали в покровах теологии на монастырских советах. Эротика и метафизика развиваются одновременно. Религия воинственна, метафизика эротична и сластолюбива. Религиозность делает человека воинственным, и наоборот: воинственность делает человека религиозным. С другой стороны, существует метафизический инстинкт, стремление познать то, что нас не касается, короче, первородный грех, – и это пробуждает в человеке чувственность. Или наоборот. Именно чувственность пробуждает в нас, как в Еве, метафизический инстинкт, жажду познания добра и зла. Кроме того, существует еще мистика, то есть метафизика религии, порождение чувственности и воинственности».

И все же Ренессанс (конец XV – начало XVI вв.), бесспорно, утверждался под знаком возвращения к гуманистическим образцам античного искусства.