Читать книгу Мечи Дня и Ночи - Дэвид Геммел - Страница 6

Когда рассвело, они покинули лощину и больше двух часов одолевали крутой подъем. Достигнув вершины, Харад остановился. Скилганнон поравнялся с ним, и у него захватило дыхание. С высоты были видны степь на севере и широкая равнина на юге. Прямо под ними лежала в развалинах огромная крепость с шестью стенами и мощным когда-то замком, теперь разрушенным. Стены, построенные поперек перевала, преграждали путь на север. Скилганнон вздрогнул. Впервые после пробуждения в своем новом теле он точно знал, где находится. Груз минувшего тысячелетия опустился ему на плечи. В последний раз, когда он видел эту крепость, она была величественна и неприступна. Теперь время и природа взяли свое и расправились с ней. Это живое напоминание о том, какие перемены произошли в мире, еще сильнее заставило Скил-ганнона ощутить себя человеком вне времени.

Он взглянул на Харада. Вылитый Друсс в молодости, а между тем ничего не знает о смертной битве, которая некогда велась на этих обвалившихся ныне стенах.

– Здорово, правда? – сказал Харад. – Это место называется Крепостью Призраков.

– Когда-то она называлась иначе. – Скилганнон скинул котомку и сел, глядя вниз. В последнем столетии здесь, видимо, случилось землетрясение. Обвал наполовину засыпал первую стену, по замку змеились трещины.

– А как? – сев рядом, спросил Харад.

– Дрос-Дельнох. Говорили, что она никогда не падет, пока у людей достанет мужества защищать ее стены.

– И все-таки она пала. В истории я не знаток, но знаю, что ее взял полководец, которого звали Тенака-хан. Надиры хлынули через перевал и захватили старые земли.

– Не слыхал о таком. Последнюю битву, о которой я знаю, здесь вели Друсс-Легенда и Бронзовый Князь. Друсс погиб в той битве, но крепость выстояла. Десять тысяч защитников против войска, превосходившего их в пятьдесят раз.

Скилганнон глубоко вздохнул, вспоминая день, когда он приехал в надирский лагерь.

Двухсоттысячное войско осаждало Дрос, но в ту ночь штурма не было. У крепости возвели огромный погребальный костер, на котором лежало тело Друсса-Легенды. Он пал в минувший день, сражаясь против немыслимого превосходства врага. Надиры, знавшие его под именем Побратима Смерти, боялись и почитали Друсса. Они вынесли его тело с поля боя и готовились воздать ему последние почести.

Скилганнон спешился у шатра Ульрика, Повелителя Волков. Ханская стража узнала его и пропустила.

– Зачем ты здесь, друг? – спросил его человек с лиловыми глазами. – Ведь не для того же, чтобы сразиться на моей стороне?

– Я пришел за наградой, которую ты обещал мне, великий хан.

– Мы сейчас на войне, Скилганнон, и со мной нет моих сокровищ.

– Сокровища мне не нужны.

– Я обязан тебе жизнью. Проси чего хочешь, и я исполню твою просьбу, если это в моей власти.

– Друсс был дорог мне, Ульрик. Мы были друзьями. Я прошу сущую малость: кусочек его кости и прядь волос. И еще его топор.

Хан помолчал.

– Он и мне был дорог. Зачем тебе его кость и волосы?

– Я положу их в медальон и буду носить на шее.

– Будь по-твоему, – сказал Ульрик.

– Вы задумались о чем-то, – сказал Харад. – И погрустнели.

– Этот пейзаж наводит на меня грусть. Землетрясение и последующий обвал позволяли спуститься в крепость с горы – раньше туда было можно пройти только через замок со стороны Сентранской равнины на юге. Спуск оставался опасным, но Харад и Скилганнон вели себя осмотрительно и скоро добрались до гребня первой стены. Там через каждые пятьдесят шагов были расставлены башни. Две из них рухнули под напором лавины, но остальные еще стояли. Скилганнон, подойдя к самым зубцам, посмотрел вниз. Шестьдесят футов высоты, четыреста шагов в длину. Первая линия обороны. Харад прохаживался по ней с топором в руке. Когда Друсс стоял в последний раз на этой стене, ему было шестьдесят. Теперь он, можно сказать, снова здесь. Скилганнона опять пробрала дрожь.

– Хотите подняться выше? – спросил Харад. Скилганнон кивнул. Они сошли вниз по ступеням и пересекли открытое пространство между первыми двумя стенами. Вторая во время землетрясения треснула – по этой трещине они и взобрались на нее.

За второй стеной глубокие проходы ворот не были завалены, и Харад со Скилганноном прошли к самому замку. Там Харад разложил костер и пошел с котелком к колодцу. Вытащив ведро, он напился и налил воды в котелок.

– Ведро с веревкой я принес сюда в прошлом году. Вода тут холодная, сладкая. Хорошая выйдет похлебка. Я думал, вам тут понравится, – добавил он, глядя на Скилганнона, – но, видно, ошибся.

– Ты не ошибся. Я рад, что мы пришли сюда. И часто ты здесь бываешь?

– Так часто, как только могу. Мне здесь, – смущенно улыбнулся Харад, – мне здесь покойно.

– Чувствуешь, вероятно, что ты здесь дома.

– Да. Верно.

– Есть у тебя любимое место?

– Есть.

– У ворот четвертой стены?

Харад вздрогнул и осенил себя знаком Хранящего Рога.

– Уж не колдун ли вы, часом?

– Нет. Просто заметил там старое кострище, когда мы шли мимо.

– Вон оно что, – успокоился Харад.

– А надписи над воротами можешь прочесть?

– Нет. Я все гадал, что они значат. Наверно, это просто названия.

– Не просто, Харад. Первая стена называется Эльдибар, что на древнем языке значит «ликование». Здесь враг впервые получает отпор, и защитники ликуют, веря в свою победу. Вторая стена – Музиф, или Отчаяние. Ее защитники видели, как пал Эльдибар, самая широкая и крепкая изо всех стен. Если уж она не выдержала, то скорее всего падут и другие. Третья – Кания, Стена Обновленной Надежды. Две стены пали, но защитники третьей пока еще живы, и им есть куда отступать. Четвертая – Сумитос, Стена Пропащих. Три самых крепких стены захватил враг, и защитники бьются насмерть. Пятая – Валтери, Стена Покоя. Защитники дрались доблестно, и лишь лучшие из них остались в живых. Они знают, что смерть неизбежна, однако полны решимости. Они не побегут и встретят гибель достойно.

Скилганнон замолчал, и Харад спросил:

– А шестая?

– Геддон. Стена Смерти.

– А Друсс-Легенда где погиб?

– У ворот четвертой стены.

– Как же так вышло, что вы про все это знаете, а про падение крепости – нет?

– Память у меня теперь уж не та, что прежде.

Они поели похлебки, сваренной Харадом из ячменя и вяленого мяса. Харад ушел в руины, а Скилганнон сидел в одиночестве, вспоминая седую древность.

Ночь выдалась тихая и безветренная. Над старой крепостью светили яркие звезды. У Харада под стеной замка было припасено немного дров. Теперь запас вышел, и костер медленно догорал. Скилганнон отправился на поиски топлива. Ничего – только голая каменистая земля да несколько хилых кустиков.

Отойдя чуть подальше, он поднялся на шестую стену. Внизу, у четвертой стены, мерцал костер. Видно, у Харада и там имелись дрова, но ему захотелось побыть одному. Скилганнон решил, что вернется к замку и ляжет спать, и тут налетевший внезапно ветер прошелестел:

Ты где, паренек?

Скилганнон замер – и обернулся. Рядом не было никого.

– Друсс, это ты? – с бешено забившимся сердцем спросил он. Спустись к моему костру, – прошептал тот же голос у него в голове.

Скилганнон узнал голос, и тот показался ему дуновением желанной прохлады среди летнего зноя. Он спустился, прошел по темному туннелю к воротам четвертой стены – и остановился. Харад у ярко горящего костра размахивал своим топором, отрабатывая боевые удары. Но это был не Харад. Тот пока только осваивался, и те же движения получались у него неуклюжими – сейчас Скилганнон видел перед собой мастера.

Скилганнон стоял не шевелясь. Топор сверкал при луне, и ему вспоминалось взятие цитадели, спасение маленькой Эланин и прощание с Друссом на крепостной стене.

Человек у костра всадил Снагу в землю и повернулся к Скил-ганнону.

– Рад видеть тебя, паренек, – сказал Друсс-Легенда. Скилганнон испустил глубокий прерывистый вздох.

– Боги мои. А уж я-то как рад, Друсс. Тот шагнул к нему и потрепал его по плечу.

– Не стоит ко мне привыкать. Долго я здесь не пробуду. – Он окинул взглядом старые стены. – Ее называли «причудой Эгеля», но она доказала, что его замысел был хорош. – Друсс сел у костра.

Скилганнон опустился рядом.

– Отчего ты не хочешь остаться?

– Сам знаешь. Это не моя жизнь, мальчуган. Это жизнь Харада. А славно опять дохнуть горным воздухом, славно поглядеть на звезды. Однако поговорим о тебе. Как ты поживаешь?

Скилганнон ответил не сразу. Потрясение, испытанное им при виде Друсса, сменилось громадным облегчением – ведь он больше не был один в этом чуждом мире. Теперь облегчение тоже прошло, и одиночество вновь выглянуло из мрака.

– Мне не следует быть здесь, Друсс. Все просто. Моя жизнь прожита.

– Это верно, парень. Не следует. Что ты собираешься делать?

– Вернусь в Наашан. Кроме него, у меня ничего нет.

– Может, это и правильно, – помолчав, сказал Друсс, – но навряд ли. Раз ты вернулся, должна быть какая-то причина, какая-то цель. Я это точно знаю.

– Я вернулся оттого, что один самонадеянный человек уверовал в древнее пророчество. Он думал, что я скакал на коне с огненными крыльями. Думал, что я положу конец ужасам этого нового мира.

– Может, оно и так.

– Я один, войска у меня нет, – со смехом сказал Скилганнон.

– Э, паренек! Если тебе понадобится войско, ты его наберешь. – Друсс снова оглядел крепость. – Я когда-то, давным-давно, родился как раз для этого. Для того, чтоб прийти сюда и не дать погибнуть своей стране. Один-единственный старикан с топором. Такая была у меня судьба. А у тебя она своя. Здесь и сейчас.

– Скорее уж кара, чем судьба, – уныло произнес Скилганнон. – Сперва тысяча лет в Пустоте, потом это. В Пустоте я хотя бы знал, за что терплю.

– Ничего ты не знал. – Друсс перевел взгляд на горы. – В эти горы вошло зло. Я чувствую. Кровь невинных прольется.

– Что за зло?

– Твои мечи при тебе?

– Я не хочу ими пользоваться, Друсс. Не могу.

– Поверь мне: ты сильней их злого начала. Без них тебе не обойтись, парень, а Хараду не обойтись без тебя. – Друсс вздохнул. – Мне пора.

– Нет! Побудь хоть немного еще. – Скилганнон услышал отчаяние в собственном голосе и попытался себя побороть.

– Я догадываюсь, паренек, как тебе одиноко, но остаться никак не могу. Надо кое-кому помочь. В Пустоте никто долго один не продержится.

– Не понимаю. Так ты тоже заключен в Пустоте? Что за вздор.

– Я не заключен там и прихожу туда по своей воле. Когда захочу, то уйду. Ты плохо помнишь то, что там с тобой было, верно?

– Верно.

– Может, оно и к лучшему. – Друсс вздохнул. – Смотри, береги себя.

Скилганнон, борясь с отчаянием, приказал себе улыбнуться.

– Ты тоже, Друсс. Я мало что помню, но в Пустоте есть такие твари, что даже тебя способны прикончить.

Друсс ответил на это раскатистым, полным жизни смехом.

– Не дождешься, паренек!

Он улегся на расстеленное у костра одеяло и затих. Потом по его мощному телу прошла судорога, и Харад с безумными глазами, сжав кулаки, вскочил на ноги. При виде Скилганнона его охватило смущение.

– Сон страшный привиделся. – Тяжело дыша, он поднял топор, и его дыхание выровнялось. – Я вообще-то редко сны вижу. Только здесь.

– Что же тебе приснилось? – с тяжелым сердцем спросил Скилганнон.

– Забыл уже. Серое небо, демоны. – Харад передернулся. – Но в этот раз со мной был топор. Это все, что я помню. А вы что здесь делаете?

– Спустился, чтобы взять у тебя дров. Мои все вышли. Они помолчали, и Харад сказал:

– Вы много всякого знаете про Друсса. Не скажете ли, какую он одежду носил?

– Черный колет с серебряными наплечниками. И шлем.

– Шлем с черепами? Серебряными?

– Да, а между ними топор. Харад потер глаза.

– Ох и дурак же я! Кто-то, наверно, рассказывал мне про это. Может, мать. Точно она.

– Тебе снился Друсс!

– Не помню уже. – Харад взглянул на небо. – Рассветет скоро. Пора отправляться.

Ландис Кан простился со своими гостями. Они садились на коней. Ландиса поразил взгляд, который на него бросил Декадо. В этих глазах, помимо ненависти, читалось какое-то зловещее предвкушение. С тяжелым сердцем Ландис вернулся в свой кабинет. «Как мог ты быть таким самонадеянным? – спрашивал он себя. – Как мог поверить, что сможешь обмануть Вечную и повторить величайшее достижение своей жизни?» Он сел в большое кожаное кресло у окна и опустил голову на руки.

Тот день, много веков назад, изменил всю его жизнь. Он вел раскопки на месте разрушенного дворца в Наашане. Один из рабочих позвал его. Землекоп стоял на коленях в только что вырытой яме, а рядом с ним из земли выступало мраморное лицо. При виде его Ландису показалось, что вся вселенная в один миг излечилась от своих недостатков, став гармоничной и совершенной. Это было лицо женщины – прекраснейшей из всех, кого он знал в жизни. Ландис слез в яму, тоже упал на колени и стал счищать сырую землю с белого мрамора. Землекоп рядом с ним восхищенно присвистнул и сказал: «Богиня, должно быть».

Ландис кликнул других рабочих, и они мало-помалу откопали статую целиком. Женщина сидела на троне, воздев одну руку к небу. Вокруг руки обвилась змея. Спустя еще несколько дней землекопы Ландиса, работая днем и ночью, расчистили край закругленной мраморной стены. Ее диаметр, как рассчитал Ландис, насчитывал около двухсот шагов. В ходе раскопок он все более убеждался в том, что стена окружала когда-то искусственное озеро. Ни до озера, ни до города ему больше не было дела. Все внимание он отдавал статуе. Целыми днями он изучал ее, зарисовывал, смотрел на нее. Ландис Кан, молодой Воскреситель, забыл все, чему его учили, и погрузился в мечты о женщине, послужившей оригиналом для чудесного изваяния. На постаменте имелась какая-то надпись. Ландис послал за знатоком наашанских иероглифов, и тот прибыл. Ландису навсегда запомнилось, как старый согбенный ученый при свете луны переписал знаки на мокрую глиняную табличку и вылез, кряхтя, из ямы.

– Там написано, что это Джиана, королева Наашанская. Далее говорится о ее победах и ее славном правлении, продолжавшемся тридцать один год. Кости ее, возможно, погребены в постаменте – в то время так было принято.

– Так ее кости здесь?! – Ландис с трудом превозмогал волнение, у него тряслись руки.

Старик оказался прав. Внутри пьедестала, прямо под троном, обнаружилась полость, а в ней – кости и полусгнивший ларец с двумя ржавыми петлями. В нем, по всей видимости, хранились пергаментные свитки, но вода просочилась внутрь и уничтожила их. Ландис забрал останки и вернулся в свой потаенный храм посреди пустыни. Путь его, занявший три долгих месяца, лежал через Карпосские горы, в порт Пастабаль, прежний Виринис. Оттуда они отплыли на запад, прошли на север через Пелюсидский пролив и причалили наконец в устье реки Ростриас. Мало кто из монахов храма, помимо него, занимался новой историей, и его на-ашанские находки встретили лишь умеренный интерес. Почти все Воскресители посвящали себя раскрытию тайн древних – тех, что, согласно преданию, владели вселенской магией, а затем истребили сами себя и исчезли с лица земли.

Ландис мало заботился о происхождении древних механизмов, которые изучал – куда больше его занимала польза, которую они могли принести. Известно было, что монахи-Воскресители живут неестественно долго, и Ландиса это устраивало. Люди верили также – теперь Ландис сам убедился в правдивости этих слухов, – что даже умерших возможно вернуть к жизни. В эти тайны, однако, были посвящены очень немногие. Ландис подружился с одним из них и сделался его усерднейшим учеником. Наставник Ландиса, Возрожденный по имени Вестава, охотно рассказывал о временах основания храма.

Тот, первый Храм Древних, возник после раскопок, предпринятых настоятелем Горалианом. Внутри горы, одиноко стоявшей в пустыне, Горалиан обнаружил множество потайных комнат, а в них – машины из металла без всякого следа ржавчины и белого дерева, не тронутого гнилью. Горалиан всю свою жизнь изучал эти машины, но лишь после его смерти второй настоятель, мистик Аб-силь, сумел запустить их. Ландису очень бы хотелось при этом присутствовать. Абсиль, по словам Веставы, вошел в транс и сквозь туман времени проник в далекое прошлое. Там он увидел, как древние управляли своими машинами. Выйдя из транса, настоятель повел монахов в верхнюю комнату, где стал нажимать на какие-то рычаги. Вскоре послышался скрежет, и комната задрожала. Одни монахи разбежались, опасаясь землетрясения, другие приросли к месту. Тех, кто остался, Абсиль повел по лестнице еще выше, и они вышли на металлический помост высоко над пустыней. Там он указал им на вершину горы. В первый миг всем показалось, что из горы вырос золотой столб. Затем вершина столба разрослась в ширину и раскрылась, словно гигантский цветок. Сначала все насчитали двадцать один лепесток, говорил Вестава, но потом лепестки стали мерцать, слились вместе, образовав безупречно круглое металлическое зеркало. Абсиль нарек это зеркало Небесным.

Как ни были поражены стоявшие снаружи монахи видом золотого щита, те, что остались внутри горы, испытали не меньшее изумление. На стенах сами собой загорелись огни, а машины начали гудеть. Монахи бросились вон из горы.

Многие из свидетелей чуда записали свои воспоминания. Ландис прочел их все. В этих взволнованных рассказах чувствовалась рука судьбы. В последующие годы было сделано еще много открытий, но лишь одно могло сравниться с явлением золотого щита. Настоятельница Хеула, позднее предавшаяся злу, постоянно ходила к мерцающему зеркалу в одном из верхних покоев. На нем все время появлялись и пропадали какие-то знаки. Хеула копировала их в убеждении, что это – забытое письмо древних. После восемнадцати лет терпеливых трудов она наконец сумела их разгадать, и это дало ей в руки ключ к управлению машинами. Ландис досконально изучил оставленные ею записки. Благодаря успеху Хеулы храм получил новое имя, а трудившиеся в нем монахи – новую цель. Он стал называться Храмом Воскресителей, монахи же для начала продлили себе жизнь и обрели новые силы. Больше того – постепенно они научились побеждать саму смерть и открыли путь возрождения.

К тому времени, когда в храм пришел Ландис, Хеулы там давно уже не было, но история ее жизни и ее темные дела вошли в легенду. Ландис показал кости давно умершей королевы Веставе и смиренно предположил, что ее оживление может обогатить их знания о далеком прошлом.

– От этой затеи было бы мало толку, – улыбнулся Вестава. – Ее душа давно покинула Пустоту. Со временем ты поймешь это, Ландис. Когда ты будешь готов, я сам тебя всему научу.

Это обещание исполнилось спустя двадцать шесть лет, четыре месяца и шесть дней. За истекшее время Ландис вернулся в На-ашан, велел снять с изваяния голову и привез ее с собой в храм. Ночами он смотрел на нее, а порой и разговаривал с ней. Его страсть к умершей королеве с годами не слабела, а лишь окрепла. Он стал видеть ее во сне.

К тому сроку, как Вестава счел возможным посвятить ученика в тайны своей науки, Ландис уже знал, что воскрешение осуществляется через древний ритуал, названный Хеулой «перемещением душ». Воскреситель, желавший добиться успеха, обычно совершал обряд в самый день смерти. Задержка допускалась, если под рукой был сильный мистик, способный войти в Пустоту и привести душу в ее новое тело. Самый долгий промежуток, согласно храмовым записям, составлял восемь дней. Наашанская же королева умерла пятьсот лет назад.

В первую ночь после постигшего его разочарования Ландис плакал у себя в келье.

Прошло три года, и он пережил величайшее мгновение всей своей жизни. Он показал голову статуи молодому монаху, обучавшемуся мистическим искусствам. Когда тот прикасался к предметам, они открывали ему видения из своего прошлого – таков был его дар. Они с Ландисом шутили на этот счет, и Ландис сказал: «Расскажи мне про эту статую».

Юноша, возложив руки на мрамор, испустил долгий дрожащий вздох.

– Ее изваял одноглазый мастер. Работа заняла пять лет. – На лице мистика появилась улыбка. – Ему помогал сын, бывший, возможно, еще талантливее отца. Королева приходила в их мастерскую, чтобы позировать. Они делали с нее рисунки, шутили с ней и смеялись. Звали ее Джиана.

– Это ты мог узнать из моих записей, – заметил Ландис, стараясь не выказывать излишнего скептицизма.

– Я не читал их, брат, уверяю тебя. Статуя стояла у озера. – Мистика сотрясла внезапная дрожь. – Там пролилась кровь, когда наемные убийцы пытались умертвить королеву. Покушение не удалось. Она не стала бежать, а сразилась с ними. Ее сопровождал мужчина с наполовину выбритой головой. На макушке у него рос конский хвост – это странно. – Внезапно монах вскрикнул, отшатнулся и упал на скамью.

– Что с тобой? – спросил пораженный Ландис.

– Не знаю, – ответил тот, весь дрожа. – Я почувствовал… Мне плохо, Ландис.

– Что ты почувствовал?

– Она коснулась меня. Королева. Ее дух живет в этой статуе.

– Так он до сих пор связан с нашим миром?

– Думаю, да. Больше я к этой голове не притронусь. Ландис сообщил эту новость Веставе.

– Значит, ее можно вернуть, правда? – спросил он учителя.

– Не так все просто. Если она до сих пор является в мире плоти, есть веская причина не делать этого. Не понимаешь разве? Она не прошла искуса Пустоты. Сколько же зла она совершила, если так долго там остается?

– Но она могла бы раскрыть нам множество тайн того минувшего времени. Наши сведения о нем отрывочны. Разве долг не велит нам идти стезей знания, учитель? Именно этому ты учил меня все эти годы. Она должна знать, как разрастались и гибли империи, о которых нам ничего не известно. Быть может, она даже о древних что-нибудь знает.

– Я подумаю над этим, Ландис. Дай мне время.

Ландис знал, что на старика лучше не наседать – в таких случаях тот мог заупрямиться. Прошел целый год, самый длинный в жизни Ландиса. К приходу следующей зимы Вестава вызвал его в зал совета. Там заседали Пятеро, старейшины Ордена Воскресителей.

– Мы решили, что такая возможность слишком заманчива, чтобы ее упускать, – сказал Вестава. – Начнем процесс Возрождения. Завтра принесешь кости в нижнюю палату.

Лампа догорела и погасла. Ландис, погруженный в воспоминания, вздрогнул и усилием воли вернул себя в настоящее.

Он покинул библиотеку и вернулся к себе в западное крыло. Темнело, слуги зажигали светильники в коридорах. В горнице его ждал Гамаль.

– Ты не обманул Унваллиса, Ландис, – грустно сказал старик. – Черная Колесница скоро отправится в путь. Тебе нужно уехать, уплыть за море. Начни новую жизнь там, где ее руки до тебя не дотянутся.

– Ты ошибаешься, – сказал Ландис, силясь переубедить не столько друга, сколько себя самого.

– Ты знаешь, что нет, – вздохнул Гамаль. – Возвращать Скилганнона было опасно, а девушка – это просто безумие. Ландис, Ландис, как ты мог быть так глуп?

Тот рухнул на стул.

– Я люблю ее. Мысли о ней не покидают меня. С тех пор как я нашел эту статую, я хотел одного: быть с ней, касаться ее, слышать ее голос. Я думал, что… думал, что на этот раз мне удастся.

– Она знает, что ты это сделал, Ландис. И никогда тебе этого не простит.

– Завтра я уеду на север. Возможно, в Кайдор.

– Не бери с собой Возрожденную. Она – твоя смерть. Они уже выслеживают ее и выследят.

Ландис кивнул.

– Знаешь, Джиана не всегда была злой. В этом я себя не обманываю. Я хорошо ее знал, Гамаль. Нежная, любящая, остроумная и…

– И красивая. Знаю, знаю. Я думаю, мы не созданы для бессмертия, Ландис. Один мой знакомец делал искусственные цветы из шелка – великолепные на вид, но без запаха. Им недоставало эфемерной прелести живого цветка. Так и Джиана. В ней не осталось ничего человеческого. Не дожидайся завтрашнего дня, Ландис. Уезжай сейчас. Собери самое необходимое и ступай на север.

Гамаль медленно, вытянув перед собой руку, двинулся к двери.

– Я провожу тебя в твои комнаты, – предложил Ландис.

– Нет. Делай, как я сказал. Собирайся и уезжай. Дорогу я сам найду.

– Гамаль!

– Что, друг мой?

– Ты всегда был мне дорог. Спасибо тебе за дружбу. Я никогда тебя не забуду.

– И я тебя.

Ландис смотрел, как слепец бредет по коридору к дальней лестнице, а потом вернулся в комнату и закрыл дверь.

С тяжелым вздохом он вышел на балкон. Солнце опустилось за горы, но небо над ними еще золотилось. Ландис чувствовал себя усталым, полностью выжатым. Гамаль настаивал, чтобы он ехал прямо сейчас, на ночь глядя, но Ландис убедил себя в том, что его друг просто поддался панике. Декадо и Унваллис уехали, и он совсем не желал пробираться верхом во мраке или ночевать в какой-нибудь темной пещере, предаваясь отчаянию. Он выедет на рассвете, чтобы солнечный свет придал ему бодрости.

Ландис налил себе красного вина. Оно показалось ему кислым.

Лампы замигали, как будто ветер пронесся по комнате. Ветра не было, однако они гасли одна за другой. Ландис с пересохшим ртом замер на месте.

– Не думала, что ты способен предать меня, – прошептал чей-то голос.

В самом темном углу мерцал огонек, постепенно увеличиваясь и принимая очертания человеческой фигуры. Изображение приобрело четкость, и Ландис вновь увидел перед собой лицо женщины, которая снилась ему на протяжении пятисот лет. Она была в белом платье, с серебряным обручем в длинных темных волосах. Взгляд Ландиса, как всегда, прилип к родинке в правом уголке ее рта. Этот крошечный изъян каким-то образом лишь подчеркивал ее совершенство.

– Я люблю тебя, – сказал он. – Всегда любил.

– Как это мило! И как глупо. Что можно сказать о человеке, влюбившемся в статую?

– Я дал тебе жизнь. Я вернул тебя назад.

Мерцающее видение, переливаясь, подступило ближе. Белое платье сменилось серебряным панцирем и кожаными штанами с серебряными накладками выше колен. На поясе висел меч.

– Ты любил не меня, Ландис, а мой образ. Ты хотел обладать этим образом, сделать его своим. Это не любовь. Теперь ты воссоздал этот образ без моего позволения. И это тоже не любовь.

– Ты пришла, чтобы убить меня?

– Я не намерена убивать тебя, Ландис. Скажи мне правду. У тебя еще сохранились кости от моих прежних тел?

– Не делай ей зла, Джиана. Молю тебя.

– Есть у тебя эти кости, Ландис?

– Нет. Она невинна. Она ни о чем не знает, и тебе не будет от нее никакого вреда.

– Она хорошо послужит мне, Ландис, – засмеялась Вечная. – Она как раз в нужном возрасте.

У Ландиса упало сердце. Почти помимо воли он спросил:

– Неужели ты всегда была злой?

– Не время вести философические дебаты, мой дорогой. Скажу тебе так: моих родителей убили, когда я была ребенком. Люди, которых я считала сторонниками, желали мне смерти – на то у них были свои причины. Придя к власти, я убила их всех. Самосохранение – вот что преобладает в каждом из нас. Добро и зло взаимозаменяемы. Когда волки терзают олененка, оленихе это, несомненно, представляется злом. Но волкам нужно есть, и охота, дающая им свежее мясо, для них хороша. Не будем же тратить эти мгновения на бесполезные споры. Я задам тебе еще один вопрос, Ландис, и мы распрощаемся. Что ты нашел в могиле Скилганнона?

– Могила была не его, – солгал Ландис. – Я нашел топор и кости Друсса-Легенды.

– Я помню его. Мы с ним встречались однажды. Опиши мне топор. – Ландис повиновался, и Вечная спросила: – Ты и его тоже хотел вернуть?

– Хотел, но мы не смогли найти его душу. Все, что у нас есть – это могучий молодой лесоруб.

– Это верно, Друсс вне вашей досягаемости. Он не бродил в Пустоте. Хорошо, Ландис, я верю тебе.

Дверь отворилась, и в комнату вошел молодой Декаде Улыбнувшись Ландису, он обнажил один из своих мечей. Ландис в страхе попятился прочь, глядя на мерцающий образ Вечной.

– Ты сказала, что не убьешь меня.

– Так и есть. Тебя убьет он. Смотри, чтобы ни плоти, ни костей не осталось, – подплыв к Декадо, приказала она. – Только пепел. Я не желаю, чтобы он возродился.

– Будет так, как ты скажешь, – ответил Декадо.

– Не заставляй его мучиться. Убей его быстро, ведь он когда-то был дорог мне. Потом найди слепца и убей его тоже.

. – Есть еще племянник, любимая. Он меня оскорбил.

– Хорошо, убей и его, но других не трогай. К утру наши войска будут здесь. Постарайся не забывать, что нам нужны люди для возделывания полей, и дворцовая челядь должна быть готова к моему прибытию. Я не хочу, чтобы здесь воцарился ужас – к чему создавать неразбериху?

Видение обернулось и вновь подступило к скованному страхом Ландису.

– Когда-то ты говорил мне, что умрешь счастливым, если тебе перед смертью позволено будет увидеть мое лицо. Будь же счастлив, Ландис Кан.