Читать книгу У края темных вод - Джо Р. Лансдейл - Страница 2

Мамы у Мэй Линн давно уже не было – утопилась в реке Сабин. Спустилась к воде постирать бельишко, а вместо стирки намотала рубашку себе на голову и вошла в воду – шла, пока ее с головой не накрыло. Вынырнула уже неживая, а рубашка так и оставалась у нее на лице.

Папаша Мэй Линн из тех мужчин, которые домой приходят лишь тогда, когда все остальные места обегут и всюду им наскучит. Кто его знает, заметил ли он хотя бы, что дочки дома нет. Мэй Линн говаривала, после маминой смерти папаша стал не такой, как прежде. Говорила, это все потому, что себе на голову мамочка, чтобы утопиться, намотала как раз его любимую рубашку с карманами-клапанами. Вот она, истинная любовь. А еще хреновее, что ее брат Джейк, с которым она дружила, тоже недавно помер, и не осталось даже собаки, чтобы скулить по ней.

На следующий день после того, как мы вытащили ее из воды, Мэй Линн уложили в дешевый гроб и теплым утречком схоронили на кладбище Марвел-Крик, в уголке для неимущих, где на пересохшей земле разрослись сорняки и сидят какие-то противные жуки – думаю, там и клещи водятся, только мелкие, не разглядеть. Ее мать и брата зарыли на том же кладбище, но так уж вышло, что всех врозь. Денежных покойников несут на вершину холма, а тут, внизу, грязь по дешевке, и родственник ты кому или не родственник, вместе не положат, свалят там, где найдут свободное место вырыть яму. Слыхала я, хоронят и одного поверх другого, лишь бы место сэкономить.

На главном кладбище растут дубы и вязы, дают тень, но Мэй Линн осталась лежать в раскаленной солнцем грязи, вокруг нее чьи-то могильные холмики уже осели и расплылись, памятников тут почти не ставили, иной раз вместо метки попросту втыкали в землю палку с доской и писали на досках имена – размытые дождями, выгоревшие на солнце, их уже не прочтешь.

Констебль сделал официальное заявление: Мэй Линн была убита неизвестным лицом или лицами. Ага, это я и без него знала. Еще он сказал, что это, наверное, были бродяги, наткнулись на нее у реки. Бродяги, выходит, тащили с собой тяжеленную швейную машинку?

Убийцу он искать и не думал, не попытался хотя бы выяснить, что Мэй Линн делала у реки. Ее даже доктор не осматривал, чтобы выяснить, как в точности она погибла, надругались ли над ней перед смертью. Всем было наплевать – всем, кроме меня, Терри и Джинкс.

Заупокойную службу провел местный проповедник. Сказал несколько слов так равнодушно, словно хоронили домашнюю мышь дальней родственницы – мышь, мирно скончавшуюся в преклонном возрасте.

Когда проповедник отбормотал свое, двое чернокожих на веревках опустили гроб в яму и принялись лопатами швырять туда грязь. Помимо этих двух чернокожих и проповедника (он уже смылся), только мы и присутствовали на службе, если это можно назвать службой.

– Проповедник так торопился, будто они мусор привезли выбрасывать, – негодовала Джинкс.

– Для них так оно и есть, – подхватила я. – Такая работа – мусор выбрасывать.

Джинкс – моя сверстница. Волосы она завязывает косичками, и они торчат у нее на голове, словно крученая проволока. Лицо у Джинкс нежное, а глаза старые, словно чья-то древняя прабабушка спряталась в теле ребенка. На кладбище она пришла в платье, сшитом из мешка из-под муки, сквозь синюю домашнюю краску проступали черные печати; обуви у Джинкс даже по такому случаю не нашлось. Терри – тот раздобыл новые башмаки и черный галстук. Галстук был завязан большим узлом и подтянут к самому кадыку так, что Терри смахивал на мешок, перетянутый у верхнего края. В свои черные вихры он втер столько масла, что хватило бы смазать ось грузовика, но его дикая грива все равно поднималась дыбом. На загорелом лице осколками неба – голубые, покрасневшие от слез глаза. Всех нас огорчило то, что случилось с Мэй Линн, но Терри ближе всего принял это к сердцу.

– Никто не предпринял умственных усилий, чтобы доискаться до истины, – твердил Терри. – Действия официальных властей ниже всякой критики.

Люблю послушать Терри – он разговаривает совсем не так, как мои родичи. Он-то не бросил школу, как я, – мне до нее было далеко добираться и не на чем, и проку я в ней особого не видела. Мама – она получила довольно хорошее образование – горевала, что я не хожу больше в школу, но так и не встала с постели, чтобы высказаться по этому поводу: надеть туфли для нее непосильное дело.

А Терри любил школу. Все любил, даже математику. Его мама раньше работала в школе и теперь занималась с ним дополнительно. Отец умер, когда Терри был еще маленьким, а его мама недавно взяла и вышла замуж за Гарольда Уэббера, он занимается нефтью. Терри его терпеть не может, придурка. Уэббер заставил мать Терри уйти из школы и сидеть дома с детьми, и тогда она решила открыть портновское ателье, но он и этот ее бизнес прикончил и все ткани велел выбросить, потому что, дескать, о семье должен заботиться мужчина, а женщина работать не должна, пусть даже ей нравится ее работа. И чего старался? В наших краях и мужчине-то найти работу трудновато, а уж работа для женщины попадается реже, чем крещеные гадюки.

С тех пор как его мать вышла замуж, у Терри и появилось в глазах такое выражение, точно у затравленного кролика – куда бы сбежать.

Джинкс умела читать и писать и немножко считать, примерно как я, но в школу она совсем не ходила. В наших местах нет школы для цветных, и ее учил дома отец, который ездил на Север подработать и там научился читать. Он говорил, цветным на Севере лучше, потому что там белые обращаются с ними так, словно они им по сердцу, хотя, может, в глубине души и там их тоже недолюбливают. И все-таки он вернулся, потому что скучал по семье и скучал по нашему Югу: тут-то он знал, кто есть кто и от кого ждать беды, и не требовалось столько умственных усилий, чтобы в этом разобраться.

Но когда в наших краях кончилась работа, он вынужден был снова отправиться на Север. Страсть как не хотелось, признавался он Джинкс, и, кажется, не врал, но пришлось ехать туда, зарабатывать деньги и посылать их Джинкс и ее матери.

Тут, в Восточном Техасе, никому хорошо не жилось. Из молодых всякий рад был бы удрать, но что-то прочно держало нас на одном месте, словно корни проросли в землю. Когда я прикидывала, не уехать ли, мне ничего не представлялось за пределами здешних мест, кроме лесов и болот. Ничего, кроме лесов и болот, – и еще Голливуд. Я стала думать о нем из-за Мэй Линн, она только о Голливуде и болтала. Еще я могла вообразить себе какие-то острова, просто острова, без имени. Голливуд, как послушать Мэй Линн, хоть она никогда там не бывала, это здорово, и туда я хотела бы попасть. Но, как говорит Джинкс, в одной руке мечты, в другой – то дерьмо, из которого на самом деле состоит жизнь, – которая рука перевесит? Она и о молитве так же отзывалась, но про молитву я такие слова старалась не повторять.

Мы решили наведаться в дом Мэй Линн, посмотреть, не явился ли ее папаша – если он там, надо сообщить ему печальное известие, а то он и похороны пропустил. Конечно, если он вернулся домой, так уже знает про Мэй Линн, но нам хотелось хоть что-то сделать, а если б мы не застали его дома, стоило бы там как следует осмотреться. Не могу толком объяснить, как мы это понимали, но нам не хотелось пока совсем распрощаться с Мэй Линн, и побывать у нее дома, потрогать ее вещи – это помогло бы нам сохранить память о ней.

Вместе с Мэй Линн погибли самые заветные мои мечты. Я всегда надеялась, что Мэй Линн все-таки сбежит в Голливуд и станет кинозвездой, а потом вернется и заберет нас отсюда. С какой стати ей возвращаться за нами и на что мы пригодимся там, во внешнем мире, этого я даже в мечтах объяснить не могла, но такое будущее устраивало меня куда больше, чем попросту вырасти и выйти замуж за какого-нибудь малого с табачной жвачкой за щекой и дыханием, густо отдающим виски, который будет избивать меня по меньшей мере раз в неделю, да еще и причесываться заставит.

А теперь все эти мечты утратили смысл, потому что Мэй Линн никуда не уедет и не станет кинозвездой. По правде говоря, мы не очень-то понимали, что с ней творится в последнее время. К тому дню, как она всплыла из реки с привязанной к ногам швейной машинкой «Зингер», я ее, наверное, уже с месяц не видела. Как я понимаю, Терри и Джинкс она тоже на глаза не попадалась.

Джинкс говорила, должно быть, Мэй Линн стала взрослой и сообразила, что будущей кинозвезде ни к чему вожжаться с цветной подружкой. Говорила, что за это зла не держит, но тут я ей не поверила: Джинкс, она злопамятная.

У меня были кое-какие соображения насчет того, как это вышло с Мэй Линн. Киношки она любила без памяти и села бы в машину к любому придурку, если б тот предложил подкинуть ее в город на выходной, когда крутят новую ленту. Мужики всегда охотно подвозили Мэй Линн. Мне бы пришлось улечься поперек дороги и прикинуться мертвой, чтобы остановить машину, и то, глядишь, через меня бы попросту переехали, как через дохлого опоссума. Могло ли случиться так, что Мэй Линн выбрала себе скверного попутчика, например озлобленного на жизнь коммивояжера, торгующего швейными машинками «Зингер»? Это, конечно, был поспешный и, как сказал бы Терри, необоснованный вывод, но даже и так я поработала детективом лучше, чем констебль Сай, который вовсе не шелохнулся.

Чтобы попасть в дом Мэй Линн с нашего берега, надо либо пройти десять миль до моста, перейти реку и пройти, стало быть, десять миль в обратную сторону, или сесть в лодку и переплыть на ту сторону прямо к ее дому – так оно часа на три быстрее.

Мы взяли папашину лодку, ту самую, с дыркой в дне, и, пока мы с Терри гребли, Джинкс кофейной банкой вычерпывала воду. Потом мы поменялись, я взяла банку, а она – весло.

Деревья нависали над рекой, длинные лозы плюща и низки мха почти касались поверхности воды. Вокруг, как всегда, вились морские змейки и черепахи, длинноногие птицы резким нырком бросались с небес в воду за рыбой, а маленькие водяные жучки легко и весело мельтешили повсюду, будто танцевали.

Мы долго плыли молча, а потом Джинкс сказала:

– Слышите?

– Ты о чем? – спросил Терри. Галстук он так и не снял, только узел сдвинул вниз, чтоб не давил на кадык.

– Стук слышите? – уточнила Джинкс.

Мы перестали грести и прислушались. Что-то такое и мне почудилось.

– Деревья качаются и бьются друг о друга на ветру, – решил Терри. – Лес тут слишком густой, вот и шумит. Видишь, какой сильный поднялся ветер?

Я глянула – деревья и впрямь раскачивались, как пьяные. И по воде пошла сильная рябь.

– Насчет ветра ты, может, и прав, – согласилась Джинкс. – Но стучат не ветки. Это кости стучат.

– Кости? – удивилась я.

Джинкс ткнула пальцем в сторону берега, где густо переплелись вокруг стволов ежевичные кусты и терновник:

– Там, в зарослях, прячется Скунс. Он развешивает кости на веревках, и, когда дует ветер, кости стучат друг о дружку. Человеческие кости стучат. Вот откуда этот звук.

– Нет никакого Скунса, – возразил Терри. – Это бабьи сказки. Вроде человека-козла, который будто бы живет в лесу. Это все взрослые выдумывают, чтобы пугать детей.

Джинкс упрямо покачала головой:

– Скунс – не выдумка. Он – высокий старый мужик, больше смахивает на индейца, чем на чернокожего, и волосы у него рыжие, всклокоченные, он их совсем не причесывает, торчат, как жнивье. Говорят, у него к волосам подвешено чучело голубой птицы. Глаза у него черные, мертвые и плоские, словно пуговицы на плаще. Говорят, подкрадывается он тише ветерка и может бродить много дней, не ложась спать. Неделями обходится без еды, пьет воду из болота и добывает корешки, а мыться не моется, разве что в реку свалится или под дождь попадет, потому-то и воняет, как скунс, и, хотя подкрадывается тихо, по запаху его можно угадать издалека.

Терри не выдержал и рассмеялся:

– Полно врать!

– Он отчасти индеец, семинол, или чероки, или еще кто, вот почему кожа у него красноватая. Он был охотником, жил в глуши во Флориде, в Эверглейдз. Он наемный убийца, ему платят, чтобы кого-нибудь поймать, а вернее – убить. Убьет, отрубит у трупа руки и притащит заказчику в доказательство, что выполнил свою работу.

– Даже если тут живет такой человек с птичкой в волосах по имени Скунс, все равно это деревья стучат ветками, как Терри говорит, а не кости, – перебила я. – Этот стук я сто раз слышала и в других местах тоже, а не только здесь.

– И что с того? Он свой дом с места на место переносит, – парировала Джинкс. – И даже если стучат ветки, а не кости, это еще не значит, что никакого Скунса нет. Я знаю людей, которые его видели. Знаю одного, который рассказывал мне, как он нанял Скунса, потому что от него жена сбежала, и он поручил Скунсу ее найти. Он говорил, Скунс его неправильно понял или ему по-любому было наплевать, а только вместо жены он принес ему руки – две руки, отрубленных мачете у запястья. Старик, который мне это рассказывал, говорил, что и спрашивать не стал, где все остальное, и тут же заплатил, как было условлено. А просил у него Скунс не деньги, а все одеяла, сколько их было в доме, и припасы, которые старик заготовил на зиму, и самого большого, самого жирного из его охотничьих псов. Старик все ему отдал, и пса тоже. Скунс навалил одеяла и еду в тележку, псу обмотал веревку вокруг шеи и потащил. Старик говорил, Скунс охотничьих псов не держит, на что они ему, он лучше любого пса добычу чует. Должно быть, съел бедолагу на ужин, вот и все.

– А еще у него есть большой синий бык по имени Бейб, – подхватил Терри, – и он может оседлать торнадо и прокатиться на нем, как на лихом коне.

Джинкс так обозлилась, что подскочила на месте и чуть не перевернула лодку.

– Это тебе не Пол Баньян и не Пекос Билл, – возмутилась она. – Не дразни меня! Скунс – не сказка, он на самом деле существует. И вам обоим лучше держать ухо востро.

– Я не хотел тебя обидеть, Джинкс, – примирительно ответил Терри.

– Обидел! – заявила она. – Еще как обидел!

– Извини, – сказал Терри.

– Рассказывай дальше, Джинкс, – попросила я, чтобы успокоить подругу. – Доскажи про этого Скунса до конца.

– Он почти не разговаривает – разве что, может, с теми, кого собирается убить. А так не говорит, только хрюкает и издает всякие странные звуки. Я точно знаю: папаша рассказывал мне, что знавал одного парня, который удрал от Скунса, спасся чудом. Скунсу заплатили, чтобы тот с ним разделался, Скунс его поймал, привязал к дереву и хотел отрубить ему руки. Дерево стояло над самым берегом, прямо у реки. Дерево было старое, и парень этот, который попался Скунсу, стал рваться и упираться в дерево ногами, не потому, что на что-то надеялся, а просто со страху. Дерево на вид казалось крепким, а на самом деле внутри было пустое, в нем у корней поселились муравьи и прогрызли его до самого верха. Тот парень рассказывал отцу, что муравьи заползли ему в штаны и кусались, но он не обижался на муравьев, потому как сообразил, что они подгрызли дерево, и он стал упираться ногами еще сильнее и спиной покрепче прижался к дереву, ствол и сломался. Парень рухнул спиной в воду, бревно завертелось, он то оказывался наверху и мог вдохнуть воздуха, то снова уходил под воду. Наконец гнилой ствол совсем развалился, веревки, которыми парень был привязан, с него сползли, и он доплыл до песчаной отмели, отдышался и переплыл на другой берег. Только в итоге парень все равно добром не кончил. Папаша говорил, после того как он рассказал ему эту историю, никто его больше не видел. Все потому, говорил папаша, что у парня не хватило смысла поскорее отправиться на Север или на Запад, он продолжал околачиваться в здешних местах, и Скунс, так рассудил папаша, все-таки добрался до него. Скунс – он со следа не сойдет, разве что на время прекратит охоту, если ему наскучит, но потом интерес вернется, и Скунс снова пойдет за своей добычей. Он всегда идет до конца и не отступится, пока не доберется до того, за кем гнался.

– А почему Скунс гонялся за тем парнем? – спросил Терри.

– Понятия не имею, – пожала плечами Джинкс. – Кто-нибудь заплатил ему, чтобы Скунс разделался с парнем, Скунс с ним и разделался. Должно быть, отрубил ему руки и отнес тому, кто его нанял, а может, и себе их оставил. Почем я знаю? А что уцелело от этого парня, то сгнило в лесу, и никто его больше не видел ни живым, ни мертвым.

Лодка медленно продвигалась к берегу. Мы снова взялись за весла.

– Он там, в лесу, – повторила Джинкс, не желая расставаться со своей страшилкой. – Прячется в густой тени. Другого дела у него нет, ждет, пока его кто-нибудь разыщет и наймет. Живет в лесу, в палатке из звериных шкур, а вокруг развешаны человеческие кости и стучат на ветру. А когда наскучит на одном месте, он сворачивает свой шатер, все кости в него заворачивает, закидывает за спину и переходит на другое место, там снова разбивает лагерь. Сидит и ждет, пока кому-нибудь понадобится. Тогда идут к его родичам и просят их сходить в лес и потолковать с ним, потому что никого, кроме своих кузенов, он к себе не подпускает, да и те его опасаются.

– Отчего он стал таким? – спросила я.

– Говорят, родная мать терпеть его не могла, потому что он такой и уродился ненормальный, и, когда ему исполнилось десять лет, в самый день рождения она повезла его кататься по реке, выкинула из лодки и пристукнула веслом по голове. Но он не сдох, а только обмер, и его выбросило водой на берег. Он стал жить на берегу, прятался в лесу. А потом его мать нашли мертвой – голова пробита веслом, а рук нет, отрублены у запястья.

– Замечательно! – буркнул Терри и рассмеялся, но не слишком громко.

– Смейся-смейся, – сказала ему Джинкс. – Но лучше не спорь со мной. Поверь: Скунс где-то там. И если ты случайно наткнешься на него, это будет последнее, что ты в жизни увидишь.