Читать книгу Пушкин - Дон Нигро - Страница 8

(Прожектора освещают ПУШКИНА и БЕНКЕНДОРФА, которые наблюдают за танцующими ДАНТЕСОМ и НАТАЛЬЕЙ)

БЕНКЕНДОРФ. У меня есть несколько идей по части улучшения «Евгения Онегина». Я не говорю, что все плохо. Просто думаю, кое-где слово-другое можно изменить…

ПУШКИН. Замены слов меня не интересуют.

БЕНКЕНДОРФ. Но вы даже не знаете, о чем я?

ПУШКИН. Мне без разницы. Я не хочу, чтобы вы вмешивались в мою работу.

БЕНКЕНДОРФ. Это такое типичное высокомерие. Почему слово, выбранное вами, лучше слова, предложенного мной? Писатели – что дети, «пекущие» куличи в песочнице. Слишком гордые, чтобы позволить кому-то им помочь. Думают, что ни в чем не могут ошибиться.

ПУШКИН. С чего вы взяли, что лучше меня знаете, какое слово надо использовать?

БЕНКЕНДОРФ. А почему вы думаете, что такого быть не может?

ПУШКИН. Потому что это мои стихи. Не ваши. Мои!

БЕНКЕНДОРФ. И вы никогда не отвечаете на мои письма.

ПУШКИН. Занят.

БЕНКЕНДОРФ. Да, нам известно, какой вы занятой. Вы очень популярный. Все вас знают. Дети заучивают ваши стихотворения. Женщины голыми ложатся у ваших ног. За исключением, увы, одной, которая вам действительно нужна. Вам не кажется странным, что женщины питают отвращение ко мне, возглавляющему тайную полицию царя, но сотнями падают на колени перед вами, простым писакой, автором пьес и прочей ерунды? Несмотря на общеизвестный факт, что вашего прадедушку привез из Африки француз, собиравший редких животных.

ПУШКИН. Я в высшей степени горжусь своим африканским происхождением.

БЕНКЕНДОРФ. Вы в высшей степени гордитесь всем. Это ваша проблема. Должно быть, это крайне унизительно для вас, получить такой грубый отказ от женщины, которую любите, в тот самый день, когда газета опубликовала такую жуткую рецензию. Злобную и предвзятую.

ПУШКИН. Рецензентов принято жалеть в той же мере, что и мужчин, родившихся без пениса.

БЕНКЕНДОРФ. Вы расстроены в большей степени, чем желаете это показать. Никто не любит оскорблений в газете. Надеюсь, вы не вызовите рецензента на дуэль? Потому что я, знаете ли, лично знаком с этим человеком.

ПУШКИН. Вы хотите сказать, он – один из ваших информаторов?

БЕНКЕНДОРФ. По меньшей мере, он отвечает на мои письма. Что касается его литературных воззрений, так он выражает исключительно собственное мнение, но он говорит, что вы пишете как обезьяна. Такие комментарии могут показаться крайне огорчительными.

ПУШКИН. Человек пишет не ради похвалы дураков. Совсем по другим причинам.

БЕНКЕНДОРФ. Правда? И по каким? По каким причинам человек добровольно навлекает на себе безжалостные оскорбления людей, которые думают, что он пишет, как обезьяна? Не похвала дураков, не богатство, потому что только осел думает, что разбогатеет, если будет писать что-то помимо глуповатой ахинеи, тогда что? Что заставляет человека подвергать себя таким страданиям и унижениям на глазах семьи, друзей, женщин?

ПУШКИН. Полагаю, утоление страсти.

БЕНКЕНДОРФ. Как при половом сношении?

ПУШКИН. Только когда пишешь, женщина не нужна.

БЕНКЕНДОРФ. То есть писательство нечто большее, чем онанизм?

ПУШКИН. Вы, вероятно, разбираетесь в этом больше меня.

БЕНКЕНДОРФ. Что вы хотите этим сказать? Вы переходите на личности? Потому что я не люблю перехода на личности.

ПУШКИН. Тогда вы счастливы тем, что вы не писатель.

БЕНКЕНДОРФ. Но я писатель. Я – автор сотен и сотен выверенных в мельчайших деталях донесений царю, касательно деятельности таких, как вы.

ПУШКИН. Вы когда-нибудь получали плохие рецензии?

БЕНКЕНДОРФ. Никогда.

(Они наблюдают, как НАТАЛЬЯ, широко улыбаясь, танцует с ДАНТЕСОМ).

ПУШКИН. Думаю, пришло время покинуть страну.

БЕНКЕНДОРФ. Ага. У вас разбито сердце, вот вы и желаете отправиться в дальние края. Проблема в том, что женщины везде одинаковые. И вы не можете уехать без царского дозволения.

ПУШКИН. Может, царь сможет использовать меня в какой-нибудь дипломатической миссии. Скажем, во Франции.

БЕНКЕНДОРФ. Сожалею. Во Франции все вакансии заняты.

ПУШКИН. Тогда в Китае. Где угодно. Просто позвольте мне на какое-то время уехать.

БЕНКЕНДОРФ. Его императорское величество не захочет, чтобы далекое путешествие помешало творить такому великому поэту, как вы.

ПУШКИН. Но почему царь хочет, чтобы я писал? Чем меньше я пишу, тем меньше у него поводов волноваться, что я сею измену.

БЕНКЕНДОРФ. Царь никогда не волнуется.

ПУШКИН. Я бы хотел поговорить с ним лично.

БЕНКЕНДОРФ. Говоря со мной, вы говорите с царем, и царь говорит, что вы никуда не поедете.

ПУШКИН. Это невыносимо. Я не могу жениться. Не могу путешествовать. Даже не могу писать то, что хочется.

БЕНКЕНДОРФ. Ерунда. Пишите, что хочется. Нас волнует только то, что видят другие люди. Если вы хотите писать, а потом сжигать написанное, вольному воля. Вы освободите меня от необходимости сжигать все самому. Избавитесь от посредника.

ПУШКИН. Я не могу думать. Не могу спать. А когда засыпаю, вижу кошмары с карликами-людоедами. Но вы, вероятно, это знаете. Нет сомнений, что вы шпионите за мной и в моих снах, прячась за растениями в кадках. Такая у меня жизнь: бесконечная битва с карликами-людоедами.

БЕНКЕНДОРФ. Вы расстроены. Может, хотите прилечь? Мои апартаменты неподалеку. Если вам нездоровится…

ПУШКИН. Послушайте меня, мерзкий, садистский холуй. Мне не нужна ваша литературная критика, мне не нужны ваши советы о женщинах, и я не хочу лежать в ваших апартаментах. Я хочу, чтобы меня оставили в покое.