Читать книгу Лунный принц - Екатерина Оленева - Страница 4

Серебристые, серо-ртутные, похожие на сверкающие алмазы, слишком светлые у воскресшего незнакомца были глаза. Особенно по сравнению с чёрными, длинными, как у куклы, ресницами.

Какой удивительный парадокс. Черты лица кукольные, а само лицо – нет. Нечеловеческое, с чертами, куда больше подошедшими бы женщине, но не женственное. Красивое и тонкое – столь красивое и тонкое, что у мужчин на земле таких не бывает и быть не может. Эльфийская, ангельская, зачаровывающая красота. Совершенная, не человеческая и не демоническая – скорее ангельская, в выражении ничего вызывающего. Его даже чувственным назвать было сложно.

Ангел, только что рухнувший с небес, ещё пахнущий грозовыми облаками, весь в звездной пыльце; страдалец, которому оторвали крылья без анестезии и предупреждения.

Боль из-за тоски о том, что для обычного человека неведомо и недостижимо, сияла в невыразимо прекрасных глаза, слишком прозрачных, слишком светлых, слишком ярких для простого смертного.

– Кто вы такие?

Голос у него был тихий, мелодичный. Он медленно ронял слова, которые словно нехотя стекали с губ.

Взгляд незнакомца скользнул по Синтии, потом вернулся ко мне.

Он осторожно сел, слегка поморщившись. Припоминаю собственные ощущения после воскрешения, довольно острые. Физическая боль, помноженная на чувство потерянности, растерянности и – неприятия происходящего.

Взгляд незнакомца скользнул по комнате, задержавшись на настенных бра, мало напоминающих свечи или даже газовые рожки, бывшие в ходу в нашу бытность.

– Вы похожи на Элленджайтов, – на белом лбу проступил тонкий штрих морщинки. – Но я вас не знаю.

– Зато мы тебя знаем. Ещё как знаем! – хмыкнула Синтия.

Я одарил её сердитым взглядом и, как ни странно – подействовало. Сестра замолчала.

Она отступила на шаг, передёрнув плечами, как бы говоря: «Хочешь преподнести неприятную новость сам? Валяй. Я посмотрю из партера».

Предстоял не самый приятный разговор. Моему собеседнику будет ещё неприятней, чем мне. Есть вещи, которые принять сложно даже Элленджайтам.

– Тебя зовут Ральф, если не ошибаюсь? – как можно мягче проговорил я. – Как и твоего отца?

– Не понимаю, какое имеет значение имя моего отца? Что вы делаете в нашем доме? – требовательно вопросил он.

Ральф всё-таки сел, опираясь на гору подушек.

– Пока я был в отключке, кто-то нашёл очередное последствие грехов молодости? Чьи вы ублюдки? Что я пропустил?

Голос его звучал по-прежнему тихо, слова – медленно. И вроде бы ничего в окраске речи не изменилось, но я почувствовал себя так, будто на меня равнодушно плесканули помоями. Да, помнится дядя Винсент, когда говорил о своём сводном брате, каждый раз упоминал, что ладить с ним, мягко говоря, было сложно. У Ральфа II была отвратительная манера бесить многих, если не всех.

– Откровенно говоря, – всё-таки не утерпела Синтия. – Очень и очень многое. Последние лет, скажем, двести?

Мазнув по сестре ничего не выражающим взглядом, цепким, словно с одного раза улавливающим суть и ставившим ценник, незнакомец вновь повернулся ко мне. В светлых бриллиантовых глазах читался вопрос.

– Это тот самый Криссталл-Холл, в котором ты жил когда-то, – я старался говорить медленней, чтобы успеть придумать, подобрать слова, способные смягчить ситуацию. Дать собеседнику возможность осознать сказанное. – Но, видишь ли, сейчас 2002 год. В то время, как ты умер, кажется, в 1840-х?

Ральф, взмахнув длинными ресницами, уставился на меня, не мигая. Лицо его словно заволакивало тенью и создавалась иллюзия, что глаза темнели.

– Я умер?.. Что за дурацкий розыгрыш?

Как у него так получается? Ни громкость, ни темпо-ритм речи не меняется, а ты кожей чувствуешь обжигающую ярость?

– Нет, Ральф. Никакого розыгрыша. Можешь убедиться в моей правоте, всего лишь пройдясь по дому. Он лучше слов скажет обо всём.

Резанув меня взглядом, Ральфе легко, словно в его теле не было костей, одним текучим движением поднялся на ноги и устремился к двери.

Я следовал за ним, Синтия – за мной. Мрачным хороводом мы кружили по дому.

Взгляд Ральфа задерживался на новых деталях – электричестве, телевизорах, кондиционерах. На тысячи мелочах, к которым я уже успел приспособиться и даже привыкнуть.

– Где все? – растерянно глянул он на меня.

На Синтию он почему-то старался не смотреть.

– Почему дом пустой?

– Не пойму, – раздражённо запахнув шаль на груди, проговорила Синтия. – Кого ещё ты хочешь увидеть?

– Кроме меня и сестры никого нет, – со вздохом ответил я на его вопрос.

– Но хотя бы прислуга должна быть здесь?..

Он оборвал фразу на полуслове и почти бессильно опустился в кресло, уронив голову на руку.

– Они все мертвы?.. Этого не может быть.

– Ну, можешь считать, что умер сам и попал в ад, – усмехнулась Синтия. – Никто же не знает на самом деле, что ждёт его после смерти. Может быть, все они живут в своём мире. А мы теперь вынуждены жить здесь. Не бойся, дорогой. Здесь не так уж и страшно. По-своему даже уютнее, чем в нашей прошлой жизни.

Он посмотрел на неё, как на сумасшедшую.

– Выпивка в вашем 2002-м ещё есть? Нужно промочить горло.

Синтия молча выгнула бровь и презрительно передёрнула плечами:

– О! Об это не беспокойся, папочка. Выпивки здесь даже больше, чем раньше. Пей – хоть ухлебайся. Альберт, будь так любезен, принеси нашему гостю выпить.

– Да, госпожа Элленджайт, – отвесил я сестрице шутовской поклон.

– Как ты меня назвала?

Ральф машинально взял из моих рук протянутую бутылку виски, покрутив её в пальцах.

– Я тебя как-то назвала? Ах, да – папочкой? Ну, это объясняется очень просто. Я назвала тебя папочкой потому, что я и на самом деле твоя дочь, – Синтия склонилась к нему близко, так, что взгляд Ральфа невольно скользнул в соблазнительную ложбинку между упругими полушариями, выглядывающими из-за низкого выреза пеньюара.

Похоже, смысл сказанного не сразу достиг его сознания. По крайней мере, ничто не дрогнуло и не переменилось в его скульптурно-идеальном лице.

Ральф поднёс бутылку с виски к губам и сделал несколько крупных глотков.

Я поморщился, представляя, каким огнём обернутся в его внутренностях алкоголь. И каким-то извращённым образом мне хотелось почувствовать ту же боль.

Лицо его было бледным. Но оно и до этого румянцем не сияло.

– Моя дочь? – протянул он с лёгким вздохом. – У меня не было дочери.

– Если ты о чём-то не знаешь и не догадываешься, это не значит, что этого не существует, – голос Синтии сочился сахаром и ядом.

– Каким образом моя дочь, будь она у меня, могла бы дожить до 2002-го?

– А каким образом ты сам сейчас оказался здесь, папочка? – сверкнула Синтия глазами и лицо её перекосилось от злости.

Сестра всегда интересовалась своим отцом. Она ненавидела мать за то, кем он был. И за то, что предшествовало её появлению на свет. В детстве Синтия была одержима этой темой. Но с годами, повзрослев, всё меньше говорила о Ральфе II, увлекшись нашим больным братцем.

Сейчас, стоя рядом с ней, я впервые подумал о том, что никакой ошибки изначально не было. Синтия воскресила именно того, кого хотела воскресить.

Но вот за каким чёртом ей это понадобилось? Что за мысли блуждали в её хорошенькой, опасной головке? Что за чувства бурлили в сердце? Что двигало ею? Чего она добивалась? Надеялась ли от отца, о котором все так сожалели, но чья смерть, подозреваю, была для родственников чистым облегчением, получить ту любовь, что не смогла дать ей мать? Надеялась ли, узнав получше человека, чьи гены делали безумной и её, и Ральфа, что-то понять для себя?

С какой целью было мучить и его, и нас? Ответов на мои вопросы не было. И сомневаюсь, что Синтия могла их дать. Даже если бы захотела.

– У меня не могло быть дочери. У меня вообще не могло быть детей, – стоял Ральф на своём.

– Я слышала о том, что ты был похотливой мразью, папочка. Но что ты ещё и жалкий лжец –этого мне не говорили.

Ральф вопросительно приподнял брови.

Синтия с кошачьей грацией переместилась к нему на колени, обвивая руками шею и склонившись к самым его губам. Я ощутил гул крови в ушах.

Ральф был красив. Мне и самому хотелось прикоснуться к нему, ощутить гладкий атлас кожи, вкус мягко сомкнутых губ. Но то, что это делала она, да ещё в моём присутствии?..

– Сейчас ты будешь говорить мне о том, что женщины никогда тебя не интересовали, да, папуля?

Она перегибала палку. Зачем же так? Он ведь только-только заново учиться дышать? Хотя такая красивая женщина в такой приятной близости научит этому гораздо быстрее, чем что-либо другое.

Их сложно было воспринимать как отца и дочь. Ральф выглядел моложе Синтии, пусть и ненамного.

Её руки легко скользнули под его рубашку, вырисовывая на коже лёгкий узор.

– Но это ведь ложь –то что ты не интересуешься женщинами? И твоё тело говорит сейчас само за себя куда громче твоих слов.

Откинувшись на спинку кресла, он смотрел на неё через веер густых, полуопущенных ресниц. Подняв руку с бутылкой виски, он нарочито медленно отпил несколько глотков.

– Я всегда предпочитал мальчиков. Не в обиду, но факт.

– Неужели? – высоким голосом пропела Синтия. – Но ведь твоя сестра Снежана мальчиком явно не была? Твоя младшая и, безусловно, любимая сестра?

Она выдохнула это ему в губы.

Я заметил, как при упоминании имени матери Ральф дёрнулся, вскинув на неё глаза.

Руки сестры застыли на его животе, в области солнечного сплетения. Мне захотелось стащить её с его колен, оттащить в сторону.

Синтия была садисткой. Я знал это с детства. Ей нравилось причинять людям боль, она упивалась этим. Наверное, потому и я, и кузен Ральф раз за разом возвращались к ней, потому что других женщин, согласных делать с нами то, что делала она, просто не находилось. Помноженные на магические способности её таланты были… неописуемы. Она могла растереть внутренности в мелкий порошок, не прикасаясь к острым предметам. Она могла заставить тебя испытать все грани боли, зажигая в теле самый настоящий пожар. Будто внутри тебя пылает ад, плавятся кости и разрывают внутренности. Но в случае со мной она всегда старалась держать себя в узде.

Так или иначе, но я был единственным живым существом, которым она дорожила на этом свете.

– А ты терпеливый, – усмехнулась она. – И упрямый. Но я упрямее.

Ральф молча смотрел на неё. Он даже руки в кулаки не сжимал. На его лице не дрогнул не один мускул, оно оставалось таким же спокойным и меланхоличным, как и до этого. Лишь дыхание немного участилось, да на скулах вспыхнул лихорадочный, яркий румянец.

– Ты – дочь Снежаны? – тихо проговорил он, дыша чуть чаще.

– Именно так. Ваша с нею дочь, плод вашей преступной страсти. Я не обезьянка, но тот ещё урод. Я тебе нравлюсь, папочка?

На губах Ральфа выступила кровь. Он не пытался её сглатывать, и она тонкой чёрной змеёй заскользила вниз по его губам.

В красоте Синтии тоже было что-то змеиное, опасное, обволакивающее, как наркотик. Облако волос окружало её ангельское лицо, мелкими кольцами вилось у висков.

– Ты… не похожа… на свою мать… – выдохнул Ральф, на миг прикрывая глаза ресницами.

Трудно сказать, от боли физической или моральной.

– А этот юноша? – он перевёл взгляд на меня. – Он твой брат?

– Да.

Взгляд Ральфа был пристальный, словно он пытался отыскать сходство. Поймать призрака. Я сам много и часто занимался этим. Искал сходства с прошлым в тех, с кем сводила меня жизнь на этот раз.

– Он тоже… мой сын? – усмешка Ральфа была горькой. – Но … где же она сама?

– Кто? – ещё выше подняла идеальные брови Синтия.

– Снежана? Ваша мать?

– Там, где ей и полагается быть, – зло засмеялась Синтия. – Догнивает в своей могиле. От неё вряд ли и кости ещё остались?

Он выпрямился, отодвигаясь от спинки кресла.

Схватив Синтию за руку, резко поднялся, сбрасывая её с колен, утирая тыльной стороной ладони второй руки кровь с губ. Видимо, боль, терзающая его тело, была мучительна, потому что на мгновение чисто рефлекторно он согнулся, прижимая ладонь к животу, сплёвывая на пол кровяные ошмётки.

Но он тут же выпрямился, переводя взгляд с Синтии на меня и обратно.

– Что это за бред? Она сумасшедшая?

Я покачал головой:

– Понимаю, в это сложно поверить, но всё это правда. Я и моя сестра – мы оба дети твоей сестры. И да, наша мать давно умерла. Как и все остальные наши родственники.

– Это невозможно!

В его голосе прозвучала такая страсть и злость, какую не ожидаешь встретить в столь изнеженном, хрупком создании.

– Всего этого не может быть! Я должен был умереть первым, а не пережить всех! И вы не можете быть моими детьми. Это же абсурд?

– Я не твой сын в любом случае, – поспешил успокоить я дядюшку. – Моим отцом был Амадей.

– Амадей?..

– Да. Мама в итог всё же вышла за него замуж. А он женился на ней, несмотря на всё то, что связывало вас.

Он слушал меня с какой-то болезненной жадностью, почти с жаждой.

– Да. Эта шлюха умела обходиться с мужчинами, – язвительно произнесла сестра. – Амадей до конца жизни ненавидел тебя. И меня. Но не её.

Ральф виновато посмотрел на Синтию широко распахнутыми глазами.

– Он продолжал её любить, хотя любить эту бесчувственную суку было, вроде как, и не за что? Или у неё между ног было мёдом намазано? А, папочка? Что показалось таким соблазнительным тебе в собственной сестре, что ты не смог устоять? Тебе было плевать, с кем сношаться? Ведь своей кузиной Стеллой ты тоже не брезговал? Несмотря на то, что знал – твоя родной брат без ума от неё?

– Это какое-то безумие, – Ральф провёл узкой бледной ладонью по лицу, словно стремясь стряхнуть с него невидимую паутину. – Я, верно, брежу?

Синтия снова засмеялась, жестоко и зло:

– Добро пожаловать в ад, который ты заслужил, дорогой папуля.

– Ладно, с адом разберёмся позже, – тряхнул он головой. – Когда, либо морок развеется, либо я к нему попривыкну. А пока, – он повернулся ко мне, – не мог бы ты помочь мне подняться в свою комнату?

– Конечно, – согласился я, шагнув к нему, игнорируя тяжёлый взгляд сестры.

Я злился на неё. За то, как она вела себя с ним. Это было неправильно. Лежачих не бьют. Но, судя по всему, Синтии нужен был ещё один мальчик для битья; ещё одна игрушка. И она решила, что родной папочка как раз подходящая кандидатура.

Он был лёгким, как кукла. И таким же хрупким. Его прикосновения были почти невесомыми. Он едва опирался на моё плечо, пока мы поднимались на второй этаж.

Я кожей чувствовал мучительную агонию, в котором, как в пламени, горела его душа. Но этому нельзя помочь. Через это нужно просто пройти.

– Это не моя комната, – сказал Ральф, когда мы шагнули за порог спальни.

– Прости, но какая разница? – жёстче, чем хотел, отозвался я.

Ральф молча взглянул на меня, но возражать не стал.

Его рука легко коснулась пальцами моей скулы. Прикосновение было лёгким, как крыло бабочки, едва ощутимым.

– Как тебя зовут?

– Альберт.

– Значит, Альмерт – сын Амадея?..

– Ты помнишь, как умер? – решил сменить тему я.

Ральф слегка свёл брови:

– Кажется, да. Это было… неожиданно.

– Это верно. Дядя Винсент всегда именно так это и описывал. Никто не думал, что ты умрёшь.

– Да. Всё было как обычно. Мы просто развлекались, – в задумчивости проговорил он, накручивая длинную светлую прядь волос на палец.

Жест был до боли знакомым. Синтия очень часто делала так же.

– Было больно, но мне казалось, что я ещё могу терпеть…

– Твой организм решил иначе, – прервал я его, не имея ни малейшего желания копаться в событиях давно минувших дней.

– Прошло почти двести лет?.. Как такое возможно?

– Синтия – ведьма.

Он взглянул на меня, как на сумасшедшего.

– Ведьма?..

– Да. И меня она воскресила так же, как и тебя.

– Зачем?

– Зачем воскресила? Меня – потому что любила. Тебя?.. Откровенно, говоря, не знаю. Может быть потому, что ненавидела?

– За что ей меня ненавидеть?

– За то, что это по твоей милости она родилась на свет. За то, что всегда считала себя моральным уродом, не умеющим любить. За что, что была такой же, как ты.

Он смотрела на меня не мигая, поверхностно и часто дыша:

– Я умел любить.

– Да. И эта твоя любовь она как вирус – передалась всем нам. Ты любил нашу мать? Или тебе просто нравилось нарушать все существующие границы?

Выражение его лица сделалось застывшим и отстранённым. А потом он вдруг рассмеялся. Горько и жёстко.

Он смеялся и смеялся и делалось жутко от этого смеха. В нём не было веселья. В нём не было радости. Так могут смеяться только поверженные демоны. Или падшие ангелы.

Смех Ральфа оборвался резко. Почти так же неожиданно, как и начался.

Я прекрасно понимал его чувства. Я помнил, как полгода назад точно так же, как он, открыл глаза и оказался один в чужом мне мире. А все, кого я любил, остались в прошлом.

Мёртвом прошлом – мёртвые сами.

А потом, когда я постепенно начал свыкаться с тем, что случилось, в душе смиряясь с неизбежным, Синтия оказалась воскресшей. И я завис, распятый между моим прошлым и будущим и эта вечная половинчатость – моё бесконечное, нескончаемое настоящее.

Какая ирония, каждый раз как я пытаюсь поступить правильно (с моей точки зрения, разумеется) всё становится только запутанней. Я готов был умереть. Пусть даже в огне. Но вместо того, чтобы забрать наши прогнившие души в Ад, Бездна выплюнула ещё одного страдальца.

Мне хотелось как-то поддержать Ральфа, но в голову не приходило ничего, кроме мало значащих банальностей. «Всё не так страшно, как кажется?» Но это будет ложью. Бессмысленной в данном случае.

– Тебе не для чего оставаться здесь, – вздохнул он.

– Да. Я знаю, что тебе это не нужно.

Ральф поднял голову. В его взгляде на мгновение промелькнуло нечто вроде удивления, но оно тут же сменилось вялым безразличием.

– Оставь меня. Мне нужно побыть одному.

Словно слугу отпускает. Но я ему не слуга. Я в своём доме. И буду делать то, что захочу.

Осталось только выяснить – а чего я, собственно, хочу-то?

– Что ты намерен делать дальше?

– Тебе-то какая разница? – презрительно скривился он.

– Любопытно.

– Ах, любопытно? – вздохнул он, едва уловимо пожимая плечами. – Что ж? Почему бы и не удовлетворить твоё любопытство? – его голос был тихим, почти невесомым, как летящая осенью паутина. – Я намерен вернуть себе то, что принадлежит мне по праву.

Ральф поднял на меня взгляд. Холодный, спокойный до надменности. Отрешённый до безразличия. И, как льдинка в алкогольном коктейле, плескалась лёгкая насмешка.

– Чем же тебе так не терпится завладеть, дорогой дядюшка? – приблизившись, я обхватил пальцами колонну, призванную поддерживать отсутствующий уже больше века балдахин.

Придерживаясь за это столбик, я крутанулся вокруг, приближаясь к нему, равнодушному и холодному, словно лунный луч.

В его взгляде читалось понимание и… всё та же раздражающая меня насмешка.

– То, что вы с сестрой у меня на пару украли, – в голосе его ровно звучали сталь и шёлк, от него в пространстве словно тонко звенели невидимые льдинки.

Глаза смотрят на тебя, но взгляд словно скользит мимо, как капли, стекающие по стеклу, не задерживаясь, оставляя призрачную дорожку, бесцветную и всё же различимую.

– Мы? Разве?

– А разве нет? Вы отняли у меня мою Смерть. И мне теперь придётся её вернуть.

Я покачал головой:

– Не стоит. Только хуже сделаешь.

Под его взглядом мне сделалось очень неуютно. Усмешка шла от него незримой волной, натянутая, точно звенящая от напряжения струна.

«Его присутствие заставляло мир сочиться болью и порочностью», – раздался в моей памяти голос дяди Винсента. – «Его красота связана с пустотой, бесконечной, как сама Вселенная. Этого нельзя описать словами. Это нужно увидеть, прожить, прочувствовать. Люцифер, чья ненависть направлена не на мир, а на самого себя».

Дядя был прав. Этого нельзя описать словами. Это нужно видеть.

Вроде, ничего особенно в этом Ральфе не было? Все мы, Элленджайты, красивы. И едва ли он красивее меня? А в Рэе – в том ярких красок куда больше.

Но что-то в Ральфе было такое… как от наваждения. Поневоле взгляд обращался в его сторону, а рука просилась прикоснуться, ощутить, что эта плоть – живая. И дело даже не в похоти – с ней легко совладать, отодвинув искушение или подчинившись ему.

Чувство, что он во мне вызывал, было наполнено тоски, щемящей жалости, восхищения и грусти.

Ральф был совершен. Как и его сын, которого я когда-то любил со всем пылом, на который был способен. Но в Ральфе-втором не было нарочитой жестокости, жившей в его сыне. И в его дочери – тоже, если на то пошло.

– Хуже? – покачал он головой. – Да куда уж хуже?! Я мечтал покончить с жизнью не за тем, чтобы, потеряв мать, обрести её сумасшедших детишек. – Ральф покачал головой и отвернулся, словно избегая моего взгляда. – Не смотри на меня так! – взмолился он.

А мне сделалось неловко:

– Так – это как?..

– Неважно, – глухо отозвался Ральф, тяжело дыша. – Просто не смотри. Я не могу видеть твоего лица. Я не хочу тебя видеть. Уходи.

– Да. Ты это уже говорил. Но вопрос в том, что если не я – тогда кто? Твоя сумасшедшая дочка?

– О, чтоб тебя!.. Да замолчишь ли ты?! Дочка?! С ума можно сойти!

Говоря это, Ральф, как подброшенный пружиной, заметался по комнате.

«Добро пожаловать в сумасшедший дом. Я так вообще готовлюсь жениться на своей пра-пра-правнучке. И что? Ничего. Я не чувствую к Катрин ни малейшей тени родственных чувств. А тебя воскресила твоя драгоценная дочка. Кого другого ты, пожалуй, мог бы в порыве чувств и прихлопнуть. Но – собственную дочь? Хотя, почему нет? Когда для тебя всё упирается лишь в слова, ты верить им не спешишь».

– Ты любил нашу мать?

Вот честно слово, я не собирался об этом спрашивать. Какая злая сила дёрнула меня за язык.

Ральф перестал вихрем кружить по комнате. Замер, разглядывая меня так же пристально, как я – его.

– Она действительно умерла? – глухим голосом, какой бывает у тех, кто говорит вопреки сильной боли, проговорил он. – На самом деле?

– Увы! Но – да.

Ральф подошёл к кровати, на которой я сидел и опустился рядом. От него удивительным образом веяло и холодом, и теплом – одновременно.

Я видел, как он силится задать следующий вопрос. И не решается.

– Как… как она умерла? Она была счастлива с… твоим отцом?

– Сложно сказать. Мать была не из тех, кто легко обнажает душу. Даже с детьми.

– Но вас ведь она любила?

– Меня – да. Синтию – нет.

Что-то дрогнуло в лице Ральфа, и он поспешил отвернуться.

– Вот как? Плод нашего преступного союза любви был не достоин её любви?

Мне показалось, или он кого-то цитировал?

– Что ж? Твоей сестре ещё повезло.

Перехватив мой удивлённый взгляд, Ральф добавил:

– Девочку Снежана хотя бы терпела, хоть и скрепя сердце. Мальчика бы она возненавидела. Так что Синтии повезло родиться моей дочерью, а не моим сыном.

Пришёл мой черёд усмехнуться:

– Ну, не знаю. Не уверен. Сын вряд ли расправился с ней так жестоко, как это сделала дочь.

Заметив, как Ральф застыл, как его лицо приняло неподвижное выражение, словно у идола, я тут же пожалел о том, что сорвалось с моих губ.

– Продолжай, – потребовал он.

Честное слово, я не собирался… но, видимо, часть своих способностей Синтия от отца и унаследовала.

Мой язык, подчиняясь ему, а не мне, успел выболтать информацию до того, как я его прикусил:

– Она убила их. Всех. Чтобы стать тем, кем стала. И чтобы получить возможность воскресить меня. И второго твоего сына.

– У меня был ещё сын?!

– Да, дорогой дядюшка, был. Тёте Стелле и твоему братцу Винсенту после твоей смерти остался небольшой сувенир от тебя в подарок. Его пришлось сохранить. Ты же знаешь, если наше семя прорастает в чьём-то лоне, избавиться от него невозможно, тут любая наука бессильна. Даже ещё не родившись, Элленджайты почти бессмертны.

– Услышь я всё это при других обстоятельствах… – он тряхнул головой, словно отгоняя наваждение. – Убить всю семью, чтобы…

– Чтобы стать ведьмой. То была кровавая жертва кровавому демону, по сказанию от Синтии – нашему прямому потомку. Люциферу. Как тебе новость. Она сожгла их всех. В пепел. Долгие годы до этого даже этот дом напоминал руины.

– И всё это для того, чтобы вернуть нас с Того Света?

– Ты видел его? Помнишь Тот Свет?

– Последнее, что я помню – лицо брата, который меня убил. И для меня это было только вчера. А всё, о чём ты говоришь сейчас кажется абсурдом и бессмыслицей.

– Тут ты, положим, лжёшь. Смысл в этом есть. Пусть и гротескной. А что вообще ты ждал, после той жизни, который прожил? Добро пожаловать в Ад, дядюшка. Считай, что мы твои персональные бесы.