Читать книгу Душевный монолог - Елена Александровна Асеева - Страница 11

Сколько удивительных, чарующих преданий хранит память русского народа. Они ровно и сама русская речь, и люди, живущие на этой земле, представляются мне бесценными самоцветами в лучах солнца переливающихся всеми красками радуги. Каждая такая задушевная легенда, как и русское раскатистое балаканье, как и встреча с настоящими людьми, вроде жизненной тропы все еще поросшей невысоким мягким быльем, которой коснутся твои босые стопы, слегка в ней утопая. Травяной цвет той зелени столь интенсивен, что, прямо-таки, маслится под ногами, и, ровно перекликается со стройными стебельками, раскинувшихся по обе стороны от стежки, пшеничных полей, где каждый колосок искрится медно-желтыми продолговатыми зернятками, воздух же наполнен сладко-цветочными ароматами, создающими ощущения чистоты, свежести и нежности. А свод небес поражающий ослепительностью сине-голубых красок, точно нагнанных туда из неоглядных космических далей, на стыке с золотистыми злаковыми пожнями завивается белыми волокнами облаков.

Речь то наша, русская, какая чудная. Ведь когда мы говорим или поем, плавно плывет тот говор по родной земле. То смеется он, то плачет, а то разливается как широкая река, но неизменно перебирает каплями слов, меняет царящие извне тусклые краски на пестрые, и с той же степенностью вплетает в себя звуки природы: мелодично-свирельные птичьи трели, низко-басистые звериные ворчанья или гусельные песни бегущей воды.

До чего же поразительными бывают русские люди, достойные, справедливые, жертвенные. Те самые люди, которые встречаются на жизненной твоей дороге, не просто вроде путников, чуть всколыхнувших пыль по ее поверхности, смахнувшие и вовсе мельчайшие песчинки с тонких плоских малахитовых стебельков трав, оставшись в памяти чуть приметным фрагментом, а те самые, особые, яркие личности. Они не просто ступят подле тебя, подмяв собственными стопами не длинные опушенные стебли травы-муравы, но опершись об их ромбические бирюзовые листочки кончиками пальцев, пойдут рядом, непременно, поддерживая тебя под локоть, сопереживая тебе каждым вздохом и облегчая сами тяготы жизни.

Не менее даровитой станет твоя жизнь, когда ты столкнешься с той или иной легендой собственного народа, не просто до нее дотронувшись, а напитавшись ею, раздобрев от тех поразительных тайн и наполнив себя уважением, как к каждому русскому человеку, так и любому словесному выражению мысли, воплощенному отдельным словом.

Мне повезло!

В моей жизни были люди, что оставляли зарубки на жизненном пути и собственной нравственностью подавали пример!

И эти встречи, переплетаясь с удивительным по многословию и выразительностью русским языком, как и найденные, изученные и принятые легенды моего народа, насыщали меня живительными белыми водами, даруя очередное перерождение или только желание идти, ступать и никогда не сдаваться.

В том разнообразии мифов, легенд, былин и сказаний особый след пожалуй, что оставило во мне предание о чудесной стране Белой Лебедии…

Представляющейся мне лишь в белых тонах… светлых… чистых… святых и даже ярых.

В каких-то незапамятных временах, или все же в запамятовших, сознательно забытых, но однозначно стародавних, когда и русский народ имел другое величание, будучи предшественником славного, славянского рода, и шел другим путем, опираясь на иные верования, учения, жил он поживал в диковинных землях. Нынче, гласят предания, сокрыта та сторона многометровыми толщами воды Студеного моря, которое также называли Дышащим, а именно никогда не замерзающим. Молочно-белые воды того моря-окияна (и до сих пор не сменившие своего цвета), когда-то накатывали мощными гребнями волн, оставляя на ровно выстланном лимонно-желтом песчаном берегу плотные кремово-жемчужные комки пены. Наполняя ближайшее пространство особой свежестью слегка сболтанной соленым привкусом морской воды.

Эллины говорили, что в той стране солнца, лежащей за Рипейскими горами, по ту сторону северного ветра Борея, а потому и Гипербореи, зимовал сам златокудрый бог Аполлон. Бог света, врачеватель, покровитель наук и искусств, он каждой весной возвращался в Древнюю Грецию из Гипербореи, в легкой золотой колеснице, что увлекали в след себя, на крученных золотых ремешках, схваченных клювами, белоснежные лебеди.

Однако наши предки в своих сказаниях величали ту сторонку… землю, которая их породила, иначе…

Арктида, Даария, Земля Белых Вод или все же Белая Лебедия…

Толкуется не только в преданиях, но и неких исторических трудах, что далеко на Севере лежала страна, в которой жили древние русы, и был в тех загадочных землях мягкий климат, плодородными почвы, тенистым краснолесье, колыхающее могучими ветвями, усыпанными изумрудными хвоинками. И хвойным чащам на смену степенно приходили зеленые нивы, пересекающиеся полными вод фисташковыми реками, хоронящими свои крутые или вспять того пологие берега в поросли приземистых деревьях ракит, покачивающих опущенными вниз ветвями, покрытыми зеленой или серо-белой листвой.

Таким своим описанием с определенностью подтверждая все еще ежегодную миграцию птиц к арктическим местам гнездования весной… К теплой прародине или только зовущей их матери-земле.

Той самой, что живет не только в памяти птиц, но и в каждом русском сердце.

Потому и видится нам в невесомом взмахе белоснежного крыла лебедя, изящно изогнутого, под долгими желто-оранжевыми солнечными лучами едва трепещущим мягким, пушистым опахалом, сопровождаемым нежной и певучей игрой гуслей, изображающей не только говорливость родников, дыхание ветра, но и раздольное журчание ночного сверчка.

И тотчас поддержанная строчками стихотворения Константина Бальмонта:

Сказочная страна, в легендах она перехлестывается с землей, где царит всеобщее богатство и счастье, где текут молочные реки, огибая кисельные берега. Являясь духовным центром человечества, хранящего изначальную мудрость, становится тот край, страной справедливости и чистоты, где живут смелые, мужественные, совестливые люди,

В легендах те земли порой называют солнечными городами, подсолнечными царствами, государствами, странами вечного света, дня и лета, толкуют, что лежат они далеко-далеко за тридевять земель, возле величайшей горы, через вершину которой проходит ось мира, указывающая на положение Седава звезды. Основанием своим та гора опирается на «пуп земли» и скрывает вход в нижний мир. Полагали в сказаниях, что вокруг той горы вращаются солнце, луна, звезды, планеты. И если древние индийцы называли данную гору Мера, Мировая гора, а древние иранцы Хара Березайти, то в наших преданиях чаще упоминается она огромным великаном «выше леса стоячего» богом Святогором (святая гора), который жил в высоких горах, поддерживая небесный свод. Стоял тот бог на страже мира Яви, как раз на границе Света и Тьмы. На вершине той чудной горы обитали и другие боги Света, а в самом Подсолнечном царстве, расположенном у ее подножия и, где нет войн и болезней, жили не только людские племена, но и могучие великаны, огромное чудо-юдо (диво морское), диковинные звери и птицы, которые могли говорить человеческим языком.

Созвучно с напевом санскрита?», – когда-то сказал Валерий Брюсов, с очевидностью указывая, что те самые диковинные звери и птицы, да и сами люди Белой Лебедии говорили на русском языке.

Таком неповторимо красивом языке, певучим, берущим за душу каждым словом, слогом, и его понятием, а потому и искренним, неподдельным…

Русским языком, который мы также легко упрощаем, забываем, как и приходим от него в восторг. И опять же моментально увлекаясь чужим языком… нещадно, губительно меняем стройные традиции своего уникального русского языка. А после, увлеченные пусть не безобразным, но однозначно иноземным правилом искажаем словесное выражение мысли, исторически сложившееся на нашей территории или пренебрежительно относим те или иные слова к малообразованным носителям языка, полагая их отклонившимися от существующих литературных норм.

Так ровно имеем на это право, определенно забывая, что не нами русский язык создавался, а всего только достался нам в наследство, как еще один изумительный по красоте кусочек летописи, которую мы обязаны трепетно и в неизменности сберегать. Очевидно, мы забываем, что и сам наш род… народ творили пращуры, именно они заронили семя нашего великого языка, по крупинке собрали, и не просто впервые на нем заговорили, а еще с течением времен наполнили его множеством понятий, красок, сравнений, кажется, ввивая туда, жалостливо-плаксивое пение жалейки, глуховато-бубнящее биение бубна, или звонкое дрожание струн гуслей, определенно, сопровождающее понимание старины и самой сути Родины…

Родины, которую славяне ассоциировали с супругой Рода. Бога-творца, что по верованиям славян, был прародителем, предком всех богов и стал создателем Мироздания и Вселенной. И вместе с тем оставался мужем Родины… Нашей с вами Родины, за которую на протяжении ее существования не раз проливали слезы и кровь ее сыны и дочери… Великие русские сыны, величественные русичи, благородные славяне…

Все… все они! потомки теперь уже позабытого народа вышедшего из Белой Лебедии.

Именно потому как мы забываем собственную историю, язык, легенды, я с особой мягкостью отношусь к памятливости… А потому с непременной нежностью вспоминаю людей, которые появившись и поддержав на овринге моей жизни… лично для меня не исчезли, а остались в сердце, душе нетривиальной вехой события. И с тем наполнили и саму мою судьбу особым пониманием мудрости. Так что не редкостью я замираю на той торенке, закрываю глаза, и, сдерживая дыхание, хочу, чтобы бег времени так же, как и я, застыл, и дал мне возможность насладиться певучестью русского языка, светозарностью красок и оставленными в наследство преданиями моего народа. Ибо время безжалостно, не только в отношении твоего языка (трансформированного до неузнаваемости), родных легенд (переработанных до очевидной глупости), но и твоих близких…

Уход которых неизбежен…

Время безжалостно…

И ту самую жестокость мы начинаем понимать тогда, когда человек ушел безвозвратно. Хотя приход его в твою жизнь был не случаен… Может он осуществился по чьему-то высшему намерению, той же богине Макошь, что плела не просто замысловатые узоры самой Вселенной, но и сплетала в ней каждый витиеватый узелок человеческой судьбы. А может это был лишь твой обдуманный выбор. Впрочем, появление такого человека внезапно становится для тебя знаковым моментом, ведь твои беды, проблемы, заботы для него имеют личностный характер, а потому, безусловно, станут волнующим состоянием, предопределяющим обе ваши жизни.

А его смерть теперь уже лишь для тебя будет новым испытанием и, одновременно, укажет на суетность самого времени и твоих поступков, решительно сказав, что в попытке взять материальное ты, как всегда, потеряла много больше… И особой горечью внезапно наполнит тебя понимание, что твой близкий друг, за круговертью твоих дурацких забот, так и не дождался встречи, а ты лишилась не просто лучшего человека, но не смогла реализовать даже малого, обыденного разговора с ним, который сумел поддержать тебя, а может даже продлить твою и его жизнь.

Люди полагают, что лебеди не певчие птицы, а коль исполняют свою песнь, то лишь на пороге смерти, мелодично и грустно воспроизводя последний свой вздох. А само выражение «лебединая песнь» означает всего только последнее проявление таланта в этой жизни.

Мне, впрочем, сложно согласится с тем, что лебедь не умеет петь. Ведь напевы этой прекрасной, величественной птицы можно услышать осенним днем, когда в потерявшем краске небосводе, серо-печальном, укрытом ажурно-белым покрывалом облаков, увидишь ты летящую клином стаю лебедей. Именно в такой момент, будто сдержавшим ход самой жизни, слышится горделивая песнь, пронзительным, серебристым курлыканьем летящая к нам на землю. И подняв голову, ты неожиданно, на фоне стаи, белоснежной стрелой отображенной на пепельно-ненастливом небе, приметишь дымчатую фигуру старца, держащего в руках крыловидные (точно списанные с крыла птицы) гусли, которые когда-то были частью культуры русского народа, а с летами ушли в предания. Старец и сам ровно выходец из древнего сказа, высокий и крепкий. Он одет в белую почти до колена рубаху, густо украшенную красной вышивкой по вороту, рукавам и подолу, да того же цвета полотняные штаны, стан его крепко охватывает широкий матерчатый пояс, схваченным на левом боку узлом с длинными концами. Гуслист, гусляр и даже гудец не смотрится одряхлевшим, хотя даже в дымчатом его отображении видны глубокие морщины, расположенные на лице тонкими бороздками вдоль коротких, русых бровей. Густой бахромой нависают они над голубыми глазами старца, словно это сквозь серую пелену проступают все еще летние краски небес. Седые до плеч волосы гуслиста сдерживает по кругу берестяное очелье, а пепельные усы и достигающая груди густая борода, пожалуй, что переплетается с царящей вокруг непогожестью нагнанных облаков.

Упирая гусли нижним концом в пояс, гудец нежданно бряцкает по всем струнам своими тонкими, полупрозрачными пальцами и вроде как подыгрывает лебединому курлыканью, в оном явственно слышится безграничная тоска по Родине, с которой приходится расставаться, быть может, и, навсегда. С землей коя не просто родила, вскормила, но и подняла на крыло. Белоснежное опахало, которого, каждой отдельной паутинкой сейчас пересекается с серебристыми струнами гуслей.

А может в той лебединой песне слышится не просто разлука с Родиной, а трепыхается и сама память, определенно, замешанная на уровне ген… И потому печально сообщающая нам ли, лебедям ли, что когда-то ту родную страну пришлось покинуть навсегда… И даль тех земель для лебединой стаи малахитово-шелковистых ковров и роспаши, могутных скалистых горных гряд, травянисто-шафранных лесов сгинула навеки под многометровыми белоснежными водами… Та ширь, что величаво носила их имя, называясь Белой Лебедией.

С тех пор оставаясь в памяти, лишь мельчайшими отблесками фрагментов, слов, легенд…

Разные версии гибели нашей прародины озвучиваются в сказаниях… И это не только природный катаклизм, как пример падение небесного тела, смещение земной оси или наступление ледникового периода, но и война богов. Упоминаемая в древнеиндийском эпосе «Махабхарате», когда во вражду, возникшую между родственными семьями и вылившуюся в разрушительную междоусобицу, вмешались боги, обитающие на священной горе Меру, Мировой горе, Хари Березайти, или только на плечах огромного русского великана Святогора.

Видимо, потому как природный катаклизм оказался весьма разрушительным или это всего лишь необдуманные действия богов нанесли непоправимый урон прекрасным землям Белой Лебедии, но некогда единая материковая плита проложила по своей поверхности множественные трещины, разломы, пропасти и углубления, которые сперва наполнила пылающая лава, а после белые воды Студеного моря, таким образом, сокрыв под собой легендарную страну.

Может потому одному из ее уцелевших кусочков Гренландии, вроде как увенчанной плотными ледниковыми наслоениями, открытой в десятом веке, викинг Эрик Рыжий дал такое странное название Зеленая земля, несомненно, зная, что когда-то она такой и была… или только ища ту самую благодатную, теплую, травную Землю Белых Вод.

Может потому в преданиях об основании Киева, как столицы Древней Руси, говорится не только о трех братьях Кие, Щеке и Хореве, но и их сестре Лыбедь…

Может потому так много названий на нашей территории связанных с этой величавой птицей и город Лебедянь в Липецкой области в России, тот же Лебедин Сумской области на Украине, заповедный лес Лебедин, озеро Лебедин в Косовском районе на Украине, село Лебедино в Алтайском крае, по народным сказания принадлежащим к стародавним населенным местам.

Может потому лебедь, как царевна-лебедь всегда почиталась русским народом, ведь у пращуров, древних славян эта птица входила в пантеон божеств. И будучи Птицей Матерь Сва, покровительницей Русской Земли, Матерью Русской, Матерью Славы, на белоснежных своих крыльях несла нашему народу не просто защиту, боевую песню приветствующую ратников, но и само солнце, с которого все начинается, неуклонно, выступая в образе обереженного символа.

Прародина…

Арктида, Даария, Земля Белых Вод…

Нет! Все-таки Белая Лебедия…

Степью белого ковыля пролегла она передо мной, где каждый мятный стебелек колыхает своим кудреватым волоском, вплетая его в общую русую косу…

Русь, русую, светлую, как сказал бы русский человек.

Бело-лиловые, подобной речной воде, те косы идут малой рябью, приметно для глаза опускаясь вниз и также медлительно поднимаясь вверх, перешептываясь с собственными тончайшими стебельками или только чуть приметным дуновением ветра, который перебирая те свитые куделюшки, нежно вплетает в них, подобием атласных лент, разрумянившиеся лучи восходящего солнышка.

Да только степное приволье ковыля вмале переходит и вовсе в фиолетовые полоски полбы, чьи стелющиеся кустики покачивают удлиненными, узкими колосками, точно постукивая и вовсе сочными, искрасна-желтыми зачатками, укутанными в реснитчатые листочки.

Эта распахнутая ширь, желающая обнять тебя или саму планету, соприкоснувшись с лазурными небесами, создает чуть заметную дымку, в которой зараз отражаются и вовсе ярчайшие по краскам синие кулиги затерявшихся васильков.

Впрочем, такое раздолье лугов и жнивья лишь одна половина тех просторов Белой Лебедии, которая замещается лесным краем, где зеленые сосняки, кедровники, пихтачи, кедрачи, ельники также враз уступают место оливково-зеленым, словно только окрасившимся, дубравам, осинникам, липнякам, ольховникам, черемушникам, а то и вовсе бело-черным пежинам березников. Еще немного той салатной кладовой и ей на смену поднимутся горные хребты, увенчанные ледяными ребристыми наростами. Покатые ложбины на тех скалистых склонах, покрытые сине-зелеными слоевищами мхов, рыхлыми дерниками ползучего проломника, живописно соединяются с более низкими отрогами, имеющими не просто каменные отложения, а прямо-таки множественные разломы, многометровые обрывистые трещины. Не менее грандиозные котловины, плавно срастаются с отрожистыми кручами, вытянувшимися вдоль горизонта утесистой стеной, с вереницей отдельных гребней и кряжей, одетых в снежные шапки точно подпирающих закругленный свод неба, а потому и переливающихся аквамариновыми тонами. В долинах тех горных гряд, иссеченных тонкими нитями бело-синих горных рек, низкорослые травы поражают взгляд сочностью цвета и ребят приземистыми, светло-лиловыми, синими, желтыми, кремовыми островками цветов: примул, горечавок, мытников и лютиков.

Сонмище ручейков, родников, криниц, ключей бороздят пространство Белой Лебедии, не только равнинного травостоя, но и горных районов, лесных просторов и говорливо гутарят промеж себя, так ровно играют они на разнообразных инструментах, не только гуслях, но и жалейке, рожке, домре, волынке, свирели, кугикле, трещотках, калюке, ложках, сопелках, жужжалках, свистульках, бубнах, рубелях, пищалках, фурчалках, ревунах, варганах… Пожалуй, на всех инструментах разом, а быть может на каждом в отдельности… Тот, кто играет, пальцами нежно проводит по струнам, стремительно вдувает воздух в духовые инструменты, порывисто встряхивает ложки, ударяя ими друг о друга… И слышится, растекаясь по этой чудной земле, нашей прародине, заливистый, нежно-мелодичный перезвон, славящий не только чистоту природы, но и все его творения.

Едва приметно идет рябью синь небес и в ней отражаются плывущие, точно в облачных одеяниях, белоснежные лебеди, чьи клювы то желтыми, то оранжевыми дождинками переливаются на фоне медово-янтарного солнечного диска.

Это был удивительный человек!

Встреча, с которым ровно дар Богов или судьбы, ценность кой ты осознаешь лишь с течением времени.

Всегда ступающий тропой правды, справедливости, он – Владимир Митрофанович, не раз, в своей жизни пересекаясь, обжигался человеческой подлостью и низостью, но никогда не терял веры в людской род.

Мальцом прошедший военный Сталинград, переживший страшную болезнь, схоронивший родных и любимых, даже в свои преклонные года он не был сломлен. И подобия вековечного дуба, не давший и малой трещины на собственном стволе, продолжал жить, творить, любить, оберегать.

Он был беспокоен в своих мыслях, творчестве и в жизни, стараясь охватить наше прошлое, настоящее, будущее и творил, несомненно, на века. Герои его рассказов, повестей, так же, как и он боролись за лучшее на этой Земле и этому лучшему нас учили.

Мне всегда казалось, что Владимир Митрофанович является ярчайшим представителем Белой Лебедии, тех самых людей, что были нашими пращурами, пришедший к нам с тех достопамятных времен, чтобы донести до нас чистоту устремлений и верность собственным убеждения в борьбе за справедливость. Не зря ведь он большую часть своей жизни провел в Уральских горах, что нынче предположительно соотносят с Рипейскими горами, точно ища там нашу общую Прародину, Арктиду, Даарию, Землю Белых Вод…

Нет! Однозначно, Белую Лебедию…

Он умер в сентябре так и не успев дописать свой роман, не успев сказать мне напутственные слова, да, и просто по-простому, по-русски посидеть со мной за столом, подняв бокал молодого домашнего вина.

Впрочем, он – Владимир Митрофанович, уже по ту сторону жизни смог найти Белую Лебедию, не столько даже ее, отыскав, получив как дар за следование путем мудрости, справедливости и чистоты, сколько просто вернувшись домой.

И когда белые пушистые, вроде перьевые облака медленно опустятся вниз, утопая в молочного цвета реке, лениво тянущей свои воды, перед Владимиром Митрофановичем внезапно проступит высокий, обрывистый берег, кажущейся бесконечным по линии кругозора и входящий в васильковый небесный купол. Поверхность того крутого лбища покрывает луговое былье и цветы, как яркие мазки светятся в той зелени синие печеночницы, светло-желтые купальницы, розовые колокольчики. Да только не сам берег, или его ослепительные по насыщенности краски привлекают внимание, а врезанные заподлицо, прямо в склон крутояра мощные, деревянные, двухстворчатые ворота, украшенные витиеватой искусной резьбой.

Распахнутые настежь, ровно поджидающие своего сына, створки ворот легонечко покачиваясь, поскрипывают так, будто тихонько стрекочет луговой кузнечик или трещит певчая цикада, и над ними, слегка заслоняя небеса, парит огромная птица. Белоснежно-прозрачное вытянутой формы тело, которой, как и длинная грациозная шея, ярко-желтый клюв в точности воссоздают облик лебедя, или только олицетворяют вход в величественную страну Белую Лебедию.

И теперь уже приметно, сквозь раскрытые ворота просматривается пожнивье ржи, пшеницы, овса, проса, ячменя, колышущая жемчужно-оранжевыми колосками, среди которого не редкостью стоят и зеленые злаки, точно зерна находятся пока в так величаемом молочке. Витые снопы, аккуратно собранные в суслоны и увенчанные сноп-крышами, наблюдаются на стёрне, то там, то сям. А раскинувшуюся оливковую луговину усыпают полянки белых, розовых и голубых ромашек, имеющие и другие названия у русского народа, и не только девичника, крыльки, солнечника, ворожки, но и пупавки. Ведь невесомо-удлиненные лепестки того цветка окружающие возвышающийся желтый пупок, тянутся вверх к небосводу, который держит в самой своей середке большущий диск солнца испускающий неширокие соломенно-прозрачные лучи.

В этой стороне пашни ограничивает двухколейная дорога, по которой скорей всего катят телеги да вышагивают людские ноги, иным своим боком подпирающая лесные боры, чернолесье, где могучие, высокие деревья в малахитовых одеяниях равномерно трепыхают лоснящейся от гладкости порослью листвы. Все, как на подбор крепкие с толстыми ровными стволами они, поражают взор плавностью коры, раскидостью крон и мощными ветвями. Почву в лесном пределе покрывает бархатистая травушка, не больно высокая, переплетающаяся со стелющимися кустарничками, на которых поблескивают багряные, синие, черные ягодки. Плотные лохмы голубых, тончайших нитей лишайников опутывают ветви деревьев, и, свисая вниз долгими прядями малешенько покачиваясь, встряхивают бубенцами, укрепленными на их кончиках.

Дорога же зримо ведет к большому селению, словно облокотившемуся деревянными срубами, расписными теремами на широкую ветвь реки, переливающейся и вовсе сапфирными своими водами, а навстречу Владимиру Митрофановичу уже идут его родные: мама, бабушка и дед. Те самые люди, которые смогли вложить в него нравственность и духовность, борьбу за справедливость, а значит и движение по пути правды… Прави, как говорили наши предки.

Еще чуть-чуть и недалеко от ближайшего сруба, собранного из обработанных рубленых бревен, что называется пятистенка, прямо под раскидистой березой, рослой с симметричным бело-розоватым стволом перетянутым черными чечевичками, накроют белой скатертью с ажурной бахромой длинный и широкий стол. На столешнице, которого установят всевозможные миски, тарелочки, судочки, плошки, миски, горшки, наполненные удивительными по вкусу русскими блюдами: борщами, ухой, ботвиньей, рассольником, солянкой, щами, окрошкой, тюрей, студнями, холодцами, заливными, кашами, соломатами, гороховками, кулагой, варениками, пирогами, пирожками, расстегаями, кулебяками, кокурками. И опять же в кувшины нальют традиционные напитки: сбитни, квасы, компоты, кисели, морсы, соки, меды, лесные чаи, сурью, сыровец.

А дед, Владимира Митрофановича, увитый пепельными, длинными волосами, бородой и усами, одетый в белую почти до колена рубаху, густо украшенную красной вышивкой по вороту, рукавам и подолу, да того же цвета полотняные штаны, стан которого крепко охватывает широкий матерчатый пояс, на правах старшего поднимет вверх деревянную расписанную узорами братину с медовухой, чтобы приветствовать в царстве справедливости или только в Белой Лебедии, своего любимого внука…

И тотчас, сидящий в центре стола на длинной деревянной лавке, возле близких, Владимира Митрофановича, гудец, тот самый, что всегда в небесной дали дымчатым своим образом подыгрывает летящим на зимовье стаям лебедей, чьи седые до плеч волосы сдерживает по кругу берестяное очелье, нижним концом обопрет крыловидные гусли об колено и начнет бряцать по длинным, тонким струнами, глуша ненужные звуки подушечками пальцев другой руки. И мягкие, ласковые яично-лимонные лучи солнца, просачиваясь сквозь полупрозрачные пальцы гуслиста, станут ему подыгрывать, невесомо покачиваясь на тех упругих нитях. И поплывет по Белой Лебедии тогда радостная песнь сопровождаемая таким же приветственным, величественным курлыканьем лебедей.

Мне же останется лишь память об этом замечательном (как всегда я говорила) человеке, Владимире Митрофановиче. Горький болезненный привкус смешается с солеными слезами и наполнит мою душу пониманием невозвратности времени, осознанием того, что уже не удастся выслушать его совет, посидеть с ним за одним столом и выпить того же домашнего белого вина. От испытанной боли потерь, я закрою глаза и в наступившей темноте, сглатывая текущие слезы, прощаясь с добрым моим другом навсегда, провожая его в тот путь, прошепчу:

И те слова слышимо для меня поддержит плаксивыми рыданиями жалейка, возвещающая песнью гибель дорогого мне человека, а всем другим, умеющим чувствовать и сопереживать, напомнит о нашей прародине Белой Лебедии, погребенной под водами Студеного моря. И тогда станет окончательно ясно, что те тоскливые напевы не просто отсекут Владимира Митрофановича от нашей земной жизни, но и навечно соединят с теми, кто по иную сторону небесных ворот встретил его чистую душу, прошедшую по жизни путем справедливости.

Вечной памяти тебе, мой близкий друг!

КОНЕЦ.

г. Краснодар, ноябрь 2020г