Читать книгу Осколки. рассказы - Елена Голубкова - Страница 2

Одно из первых осмысленных воспоминаний – она. Репродукция, потом – набросок, проступающий рисунок…

Стол (чертежный, с наклонной доской), солнце, пахнет деревом (дедушка только что отпилил кусок фанеры), вижу мамин профиль, брови нахмуренны – и она рисует ее. Линия груди, белая рука, масляный блеск кожи служанки… стрекоза, я налюбоваться ею не могла. И струйка воды в бассейне. Наверное, ей нужно было очень.

Все мое младенчество моя мама, примеривая что ли на себя все это – беспардонного упрямого младенца, несложившийся брак, изменившуюся себя – рисовала и рисовала. Бесконечно. Всех рафаэлевских Мадонн. У сестры дома хранятся эти рисунки – мадонны обнимают пухлощеких ангелочков (я в это время съела банку витаминов, повергнув участкового педиатра в шок), нежно гладят их сонных (я соответственно вместо дневного сна в яслях сделала подкоп, подговорив на это пухлого Олежку – он казался мне крайне перспективной копательной силой) … Мадонны, надо сказать, мне совершенно не нравились. Они как одна были похожи на поликлиническую медсестру Нюсю, от которой ни один ребенок не ждал ничего хорошего. И вот эти вот «тютютю, тебя сейчас комарик укусит!» не способны были обмануть даже грудничков. 5тью годами позже, моя новорожденная сестра выбила ей зуб, закрепив мнение о нас с ней, ах, как жалко – такая семья хорошая, а эти – бандитки просто! Мадонны множились и множились, материнство как-то не укладывалось в голове…

А потом она взяла ее.

На смену вороху бумаг с мадоннами пришел отпиленный кусок фанеры и репродукция брюлловской Версавии. Матушка почему-то с остервенением работала над телом – бедра, живот… Арт-терапия? Может быть. Остальное лишь наметив, фанерную копию убрали… Сначала в шкаф, потом на антресоли… Эта фанера кочует со мной долго. Почему-то я ее увезла (матушка замахала руками – делай с ней, что хочешь!) … Меня вначале возмущало совершеннейшее несоответствие копии – той, исходной. У нее вообще другое тело, намеченное лицо – имеет хоть и похожие, но совсем иные черты. Темные брови, огромные глаза. Прекрасная эфиопка рядом – так и не была дописана, не говоря уже о моей любимой стрекозе. Понадобилось много лет, чтобы я поняла, что это… попытка изобрести себя заново. Найти. Понять. И нельзя там что-то править. Я дописала все. Моя Версавия – получилась наверное совсем другая, чем та, которую дописала бы тридцать лет назад матушка. Она очевидно взрослее и юной жены военачальника у Брюллова. У эфиопки больше общего с Виолой Дэвис, чем со служанкой на подлиннике. Но эта – моя – Версавия расплетает волосы. Журчит вода, наполняя бассейн. Шелковые сандалии лежат на бортике. Летают стрекозы. Круг замкнулся.