Читать книгу Егорушка. Повесть о художниках - Елена Степанян - Страница 4

Ночь в Петербурге.

Кому снятся сны, а кто спит без снов.

Кто уснуть мечтает,

Кто Вольтера листает,

А в Михайловском замке

Императора убивают.

____________________________________

Сбрасывает Егорушка одеяло,

Расправляет богатырские плечи,

В Академию пора,

Других учить рисованью.

Самому заодно учиться.

– Далеко до смерти, —

Усмехается Алексей Егорович —

Многому еще успеем научиться.

____________________________________

Пришел – а вся Академия ходуном ходит.

– Занятий не будет.

В церковь, скорее в церковь!

Государь этой ночью скончался.

– Господи! Отмучился наконец и всех отмучил.

А вторая мысль о себе:

– Ну теперь уж точно в Италию вожделенную поеду.

А в церкви народу!

Напирают сзади,

Притиснули Егорушку к колонне.

Вполоборота он на всех смотрит.

Боже Святый! Что же у них на лицах!

Ни вымученной скорби,

Ни радости плохо скрываемой.

Переглядываются и сразу глаза в пол опускают.

Священников не видят и не слышат,

Перекреститься вовремя не могут.

Ну, все понятно. И всем все понятно.

Но сколько сегодня народу набежало,

Будто назло.

Вон Рокотов стоит.

Сто лет его тут не видели, да еще в такую рань.

Скрючился весь, на лице гримаса.

Могли бы и привыкнуть, Федор Степанович.

Не первое на вашем веку цареубийство.

А в дверях Ванюха Теребенёв,

Ученик Егорушкин и приятель.

Двадцати лет еще не сровнялось якобинцу.

На роже большими буквами «Долой тиранов».

Эх, Теребень!

Твоего Людовика судили принародно

И по приговору суда казнили,

А жена и дети убийц не покрывали,

Не говорили, что сам собой умер.

Господи! Ну а вдруг все это правда?

Умирают же люди своей смертью.

Мы были бы счастливы.

Все говорят – Александр добрый.

Голос дьякона под купол уходит.

Никогда я не могу следить за службой.

Всё куда-то мысли уплывают.

Ну их, мысли. Душа сама по себе

Молится и днем, и ночью.

Небо и небо небес Тебя не вмещают,

Тем менее храм сей.

Мартос говорит, что Микеланджело

Ночами в саду молился.

Кто-то ему рассказывал в Риме.

Но я не вижу Мартоса…

А-а, он совсем рядом.

И слезы текут по щекам.

Хоть один тут плачет.

Покойный надавал ему заказов,

Можно сказать, богатым сделал.

Кого же как не его?

У Мартоса своих детей косой десяток,

Да еще полон дом сирот и бобылей убогих.

Но Павел, безумец несчастный!

Да с ним никакой сирота не сравнится.

Жить, зная, что мать отца убила

И тебе ежечасно желает смерти.

Вот и «чти отца и матерь»…

А по углам шепчут,

Что он не сын Петра вовсе,

А незнамо чей.

Кто же ты есть, если целая заповедь

Не про тебя писана?

Отверженный Богом?

Как тут не впасть в безумие!

Егорушка взглянул направо и ахнул —

Андрей Воронихин!

Но его же тут не было,

С полминуты назад на этом месте

Стоял какой-то седоволосый барин.

Но это же он, его ни с кем нельзя спутать.

Егоров с ним не знаком,

На выставках только видел,

Царственной его красотой любовался.

Но откуда же взялся?

Ах, не все ли равно!

Господи, как его люблю,

Он Твое чудо.

Крепостным родился, в рабских цепях

Двадцать шесть лет жил,

Художник и зодчий,

Ромм-вольтерьянец потребовал ему свободы,

Стыдно стало хозяину перед Вольтером.

У Егорушки слезы брызнули из глаз.

Мартос увидал и пуще заплакал.

А на улице пожал ему руку, обнял.

– Ты на очереди в Италию, Алексей,

Ты заходи ко мне почаще,

Я тебе их обычаи растолкую,

Поучу итальянскому.

Красивый язык и легкий.

Я чуть не с первого дня все понимал,

Через месяц болтал свободно.

____________________________________

– Егоров, ты с нами?

Императора помянем, закусим.

– Нет, я домой, я к вам подойду попозже.

____________________________________

У прохожих на лицах такая радость!

Солнце сияет, весна началась в одночасье.

Апостол сказал, что нет власти не от Бога.

Дьявол говорит – «все царства отданы в мою руку».

Смилуйся, Господи, над несчастным отцеубийцей!

Не взыщи с нас, грешных, невольного соучастия.

____________________________________

Двое слуг у Егорушки.

Одного за глаза бы хватило.

Да куда девать дурака-француза?

Прежний хозяин подобрал его в Лионе,

Довез до Петербурга

И за никчемностью выгнал.

А что тут скажешь?

Спать Филипп умеет несравненно.

А когда не спит, то без умолку болтает.

Хорошо еще – гулять выходит.

– Какой прекрасный город, месье,

Какие дворцы, какие проспекты!

Мне есть с чем сравнить,

Я бывал в Париже.

И люди здесь так добры,

Так подают щедро.

А услышат французскую речь,

Так еще дадут вдвое.

Вот, правда, свой брат нищий

Не всегда такой добрый,

И отнять могут, и побить,

Да еще попрекнут дармовым русским хлебом.

Но как мы с вами, месье,

Теперь живем прекрасно,

За квартиру не платим,

Дрова и свечи подвозят.

Правильно я говорю по-русски?

Живем, как у Христа за пазухой.

Только Тихон вот совсем не так доволен,

Даже если заставишь Филиппку

Что-нибудь поделать,

Все равно переделывать придется.

– И долго вы будете терпеть это, барин?

– Тихон, у тебя откуда зипун зеленый?

– Я же сказывал вам, Алексей Егорович,

Он дядь-Гришин,

Тетки моей, теть-Маши, мужа.

Сделался ему тесен, так мне отдали.

– Ну вот видишь, Тихон, а у Филиппа

Нет никакой тетки,

Теткину мужу, стало быть, неоткуда взяться.

……………………………………………………

……………………………………………………

– Жить можно только в России, – приговаривает Мартос, —

Ты, Алешенька, такой рисовальщик!

Подучиться немного – тебе равных не будет.

Там сейчас художники не те, что прежде.

Подлинно велик один Антонио Канова.

Наверняка тебя станут соблазнять у них остаться.

Меня, грешного, и того соблазняли.

Италия – рай земной.

И музей самый лучший в мире.

И народ веселый и добрый.

Я вообще, как приехал, будто на родине оказался.

По сей день, когда работаю – думаю по-итальянски.

А жить бы там не смог,

И ты не сможешь.

Почему – не смогу объяснить.

Как-то скучно там, тесно что ли.

У нас Москва-Петербург в одно слово произносят,

Ездят туда-сюда, как в соседние села.

А между ними столько верст!

Пол-Италии вместится – еще останется.

И вот что для меня непостижимо:

Едешь здесь – вроде бы недалеко,

Едешь там – совсем не так уж близко.

____________________________________

Хорошо тому, чья родня —

Несчетные ангелы Божьи.

Но и дядь-Гриша с теть-Машей

Ангелам чем-то сродни.

Открывают кухмистерскую,

Тихо нас к себе забирают.

А вот месье Филипп вскорости получит возможность

Оценить по достоинству развалины Колизея.

Не бросать же его, мерзавца,

С голоду подохнет.

А там, глядишь, не объест. Говорит же Мартос —

Если вдруг ограбят или что еще случится,

Виноградные косточки, апельсинные корки

Тоже пища, и весьма полезна для здоровья.

Ну а сам-то он, Мартос, свою ораву

Не косточками кормит.

Все такие веселые, гладкие,

И денег ему хватает.

И места им всем хватает.

Вот она разгадка тайны пространства —

Не трехэтажная профессорская квартира их вмещает,

А душа твоя необъятная, Мартос.

____________________________________

…Видит Егорушка в одном из Мартосовых окон

Детское личико, устремленное в белесое небо.

Волосы стянуты, не поймешь, девочка ли, мальчик,

Из детей ли Петровича, из сирот ли пригретых…

Но как же смотрит, как смотрит!

Ангелов видит.

____________________________________

Мартос его в мастерской принимает,

Потчует квасом.

– Там этой роскоши не знают,

Зато вино у них дешевле кваса.

____________________________________

Уходя, вспоминает Егоров про дитя в окошке.

Поднимает голову – никого там, конечно, нету.

И тут раздается сердитый голос няньки:

– Да отойдешь ты от окна?! Спать пора ложиться.

……………………………………………………

……………………………………………………

– Всё вычисляешь, астролог-недоучка?

Ты бы еще погадал на кофейной гуще.

– Поколотил бы я тебя, Егоров,

Кабы не знал,

Что это бесполезно.

– Я, Теребень, людей не бью.

Я их обнимаю крепко-крепко.

Кто сумеет вырваться, пущай меня сам колотит.

– Ладно, Геркулес Васильеостровский.

Ты посмотри, что у меня выходит.

Петра III в шестьдесят втором убили,

Ивана Антоновича в шестьдесят четвертом.

Лет ему было двадцать четыре с половиной,

Из них двадцать три он провел в заточенье.

– Что ты городишь, Ваня,

В каком заточенье?

Какой Иван Антонович? Откуда взялся?

– Российский император, mon cher,

Коронован младенцем.

Анне Иоанновне внучатый племянник.

– Почему я никогда о нем не слышал?

– Потому что римскую историю, Алеша,

Мы постигаем по книгам,

А российскую, увы, пока еще

По темным слухам.

Вот сегодня этот слух и до тебя докатился.

Что? Не всякому слуху верьте?

А вот полюбуйся – доказательство.

Серебряный полтинник —

На, держи! На зуб попробуй.

Дедушка мой сберег на память.

Можно сказать, проявил геройство.

Все рубли-полтинники сорок первого года

Было велено сдать на переплавку.

За хранение – пытка и вечная ссылка.

Упоминать его запрещалось,

Все документы уничтожили, понятное дело,

Самому Времени наша власть хребет переломила.

Вслед за сороковым годом сорок второй начинался.

Смотрит Егорушка на монету —

Всё честь по чести: Иоанн III,

Божьей Милостью Импер. и Самод. Всерос.

Из-под венца – пухлая детская щечка,

В ручонке скипетр.

Всё же чеканка плохая.

Единица еще читается, семерка совсем провалилась,

И только сорок первый год выбит четко и весь сияет.

– Тринадцать месяцев процарствовал.

Тринадцать месяцев попы что есть мочи

Пели ему «Многая лета».

И соделалось по их молитве,

В каменном мешке день покажется годом.

Я как-то посчитал, сколько дней он там пробыл.

– В каменном мешке?..

– Да еще в каком! Представить страшно.

Там не то что во весь рост ни встать ни лечь,

Там сесть нельзя было.

На коленях стоял.

Чьи грехи замаливал – неизвестно.

– Но он должен был расти…

– Да нет,

В Шлиссельбург его только шестнадцати лет заточили,

А до того таскали с места на место

Где-то по Архангельской губернии.

– Ты сказал, что его убили…

– Ну конечно! Мы же не в какой-нибудь Европе,

Русские помазанники до того живучи!

Потому-то их всякий раз и убивают.

Послан был к Ивану Антоновичу ангел смерти,

В чине подпоручика по фамилии Мирович.

Размечтался он освободить беднягу,

Ну и стража прикончила обоих.

Тут перестал Теребенёв острить, посерьезнел,

Погрустнел даже.

– Дед мой, Ефим Иванович, мудрый был старик,

Он говорил, что если бы гренадеры

Не возвели тогда Елизавету,

Не разогнали бы курляндскую свору,

То Москва, конечно бы, уцелела,

А на месте Питера было бы опять болото.

Я и сам это прекрасно понимаю,

Но когда первый раз узнал в детстве,

Сам не свой ходил.

Все мне слышалось, как он плачет,

Как он бьется о каменные стены.

Ну а потом привык. Таков наш разум,

Он к чему угодно привыкает.

Ты взглянул бы лучше на мои расчеты.

Мартовские иды…

– Другой раз, Иван,

Отпусти душу на покаяние.

Хватит с меня сорок первого года.

  ____________________________________

Был человек слепой от рожденья.

И ученики Спасителя спросили:

– Рабби, чей грех человек сей несет?

Свой или родивших его?

– Не ваше это дело, – отвечал Христос.

И даровал тому человеку зренье.

А царю Иоанну была дарована смерть

Как высшая милость, от мук избавленье.

И мы все слепыми приходим в этот мир,

И бредем во тьме,

И как высшая милость

В конце дороги нам даруется смерть,

Чтобы душа о стенки тела не билась.

Жалко ему Ивана Антоновича?

Сердце молчит.

А голова кипит, сейчас разорвется.

Есть в целом мире один лишь человек,

Кого он ни разу жалости не удостоил.

Имя ему Алексей Егоров.

Океан страданий раскинулся вокруг,

И он по волнам его проходит,

Как по твердой суше.

Но если ближнего любишь,

То его страданьем страдай,

И за грехи его со стыда сгорай,

И кто же здесь ближний, кто дальний?

– Вот он приблизился, этот Иван,

Умерший полвека назад,

И еще мириады из тьмы времен на меня глядят.

Ангелы Божии к Егорушке спустились,

Дохнули на него любовью,

Отерли слезы.

А потом опять поднялись,

И так расцветили небо.

Залюбовался Егорушка закатом.

……………………………………………………

……………………………………………………

– Едем! Едем! —

Он готов расцеловать Карту.

Жаль, что нету Глобуса,

Он прижал бы его к сердцу.

Морем в Германию, из Гамбурга в Дрезден.

Из Дрездена до Вены.

Дрезден и Вена!

Там столько всего собрано!

От одного перечисления дух захватывает.

А от Вены рукой подать до Милана.

Медиолана, – с наслаждением выговаривает Мартос,

И также он всегда произносит Амброджотто.

____________________________________

Тихон старательно укладывает вещи.

– Да ну их, вещи! Там тепло, как в раю,

Налегке поедем.

____________________________________

Вот он, жилой корпус Академии художеств.

Тот же ребенок в окне. Как он вытянулся за год.

Никакой это не мальчик,

Это Вера, одна из младших Мартосовых дочек.

Егорушка взбежал по лестнице,

Подошел к ней, показал глазами на небо

И спросил с пониманием: – Есть там что-то, Верочка?

Девочка огляделась – не слышит ли кто —

И в тон ему отвечала:

– Конечно есть, Алексей Егорович,

Потому и хочется смотреть,

А как сказать – не знаю.

Тут Мартос и жена его появились шумно,

Поздравляют Егорушку, обнимают.

– Мы, Алешенька, гостей на завтра созываем

На торжественный обед в честь твоего отъезда.

____________________________________

А дома сияющий Тихон встречает его на пороге.

– Барин! Барин! Такая радость!

Филиппка с Вами не поедет.

Берет его за себя старая девка с деньгами.

Это все тёть-Маша устроила, дай ей Бог здоровья!

Рябовата невеста, зато из благородных,

И сама так довольна —

Ведь не за прислугу выходит.

Как же! «Месье Филипп бежал от ужасов революции».

Ох какая обуза с плеч свалилась!

Счастье тебе, Филиппка!

У Христа за пазухой места много.