Читать книгу Игра воображения. Роман - Елизавета Аистова - Страница 16

Главной декабрьской новостью в строительной компании стало Тамарино замужество. Все поздравляли Тамару, желали ей счастья. Если раньше Тамара могла просиживать на работе лишние часы, то теперь торопилась домой. Пономарев, озабоченный личными переживаниями, был не в курсе Тамариных перемен.

– Ты вышла замуж?! Я не знал. Что ж, поздравляю. И кто муж? – изумился Пономарев, и его лицо приобрело какое-то дурацкое, неестественное выражение.

– Он сыщик. Ловит разную сволочь, – с удовольствием ответила Тамара.

«Я всегда так боялся за свою репутацию, – подумал Пономарев, – и совершенно напрасно!»

– Теперь ты бы могла совсем не работать? – спросил он, втайне опасаясь лишиться умного секретаря.

– Нет, что ты! Он зарабатывает меньше, чем я, – просто объяснила Тамара.

– Его это не смущает?

– Главное, это не смущает меня.

Два дня спустя Пономарев тайком по-мужски посмотрел на Тамару и подумал: «Если бы я захотел, она была бы моей любовницей. Как она прелестна сегодня! Но пока я раздумывал, Тамара нашла себе какого-то мужа.

Тамарино замужество уязвило Пономарева. Его роман с Ниной находился в кризисе. Александру Николаевичу не хватало женского тепла, любви и нежности. Пономарев ходил мрачнее тучи. Нина звонила ему на работу, видимо, ждала от него решительных шагов, а он оттягивал объяснение. Ему казалось, что правильнее вести себя именно так, чтобы не обижать Нину, оставить себе и ей надежду на встречу и радость планового свидания, в тот час, когда Пономарев отложит дела. Александр Николаевич не мог толком решить, как он относится к Нине. Для того чтобы понять свои чувства, ему нужно было время. А вот так, с бухты-барахты, Пономарев не мог ни расстаться с Ниной, ни идти дальше, к еще более тесному сближению. И чем горячее Нина говорила ему о своей любви, тем меньше Пономарева тянуло к ней. «Не может быть, что она, любовь всей моей жизни», – сомневался Пономарев, и ему становилось грустно. Значит, все кончено, некого больше ждать, «некуда больше идти», все главное уже свершилось. А вдруг это ошибка? И впереди другая – магическая встреча? Он знал, что его отношение вызывало Нинино раздражение. Ее настойчивость, попытки воздействовать на его решение охлаждали его.

Нина позвонила Пономареву и договорилась о свидании. Они шли по Большой Морской. Темнело. Было сыро. Моросил неприятный мелкий декабрьский дождь, переходящий в снег.

– Мы так редко видимся в последнее время, – сказала Нина с укором.

Пономарев говорил ей то, что считал необходимым сказать:

– Видишь ли, Нина, милая, я не могу ничего тебе обещать. У меня обязательства перед семьей, дочь, жена. Я никогда не смогу принадлежать только тебе, я уже говорил, – сказал Пономарев и тяжело вздохнул. – Тебе надо меня понять.

Нина любила, когда он так вздыхал. Его вздохи казались ей свидетельством любви, его душевных мук.

– А если я не в состоянии? – спросила она.

Пономарев вновь тяжело вздохнул, опустил глаза и в смущении потупил голову. Нину одновременно и бесила, и умиляла его нерешительность.

Они замолчали.

– Значит, простимся сегодня, ― с видимым спокойствием сказала Нина. – К чему длить отношения, причиняющие мне одни страдания?

– Нина, ты дорога мне, пойми, я не хочу тебя терять! – с чувством сказал Пономарев.

– Ты бы хотел меня терзать. Тебе наплевать, что страдаю. Я хочу замуж, ребенка хочу! Я скоро буду старая, никому не нужная женщина с ярко накрашенными губами! Но всю жизнь нельзя прятать свою боль, свою мечту о счастье!

И она зарыдала. Прямо на улице! Ресницы потекли, и Нина достала платок, продолжая громко всхлипывать. Пономарев, совершенно не выносивший женских слез, рассвирепел. Ему пришло в голову, что кто-нибудь из знакомых непременно заметит ужасную уличную сцену! Как не вовремя! Как стыдно и некстати! Вот ужас! Надо прекратить скандал.

– Нина, пожалуйста, перестань реветь, я не люблю сцен, – сказал он, сутулясь, и нервно, преступнически оглядываясь по сторонам. В его голосе Нина не почувствовала жалости, только раздражение, и заплакала еще сильнее.

– Ты жестокий эгоист! Ты думаешь только о себе! Я презираю тебя за это!

– Не устраивай истерику! – повернулся и, напуганный случившимся, пошел прочь.

Через три дня Пономарев уже остыл и жалел, что так боязливо ушел. «Может, это к лучшему? – утешал он себя, нервно барабаня пальцами по столу. – Все равно расставание неизбежно. Днем раньше, днем позже».

Прошла неделя, потом другая. Он соскучился по Нине, попробовал ей позвонить сразу после новогодних праздников. Нина не отвечала. Он не собирался бегать за ней, как мальчишка, но его самолюбие страдало. Одно дело, если он сам для себя все решил и совсем другое – если Нина не хочет его видеть. «Все вранье, – подумал он, – никакой любви нет, жизнь совсем другая. Вот такая, как у него, состоящая из трудных обязанностей, из каждодневных разочарований». Пономарев вздохнул и опустил голову. Он хотел бы, чтобы все было совсем не так! Александр Николаевич почувствовал себя беспомощным и жалким.

После работы он зашел в Конюшенную церковь. Пономарев любил этот храм неподалеку от офиса за то, что в нем всегда было мало народу и не звучало надоедливых порицаний: «Мужчина, разве не видите, что пол мокрый, я только что намыла, а вы идете». В Конюшенной когда-то Пушкина отпевали… Пономарев поднялся на второй этаж, попробовал сосредоточиться у иконы. Во время молитвы он почувствовал, как комок подступил к горлу, и словно железобетонная плита отлегла от сердца, а умные, всепонимающие глаза Богоматери приняли часть его сердечной боли. Еще немного постояв у зажженной свечи, Александр Николаевич, пятясь, вышел из храма.

Было довольно тепло. Пономарев знал, буквально через пару дней похолодает, но сейчас не хотелось об этом думать. Он был рад теплу, тому, что у него на душе зажглась надежда на примирение с собой.

Дома Пономарева ждала новость: дочь Наталья перекрасила волосы в сиреневый цвет. Не в переносном смысле, а буквально. Светлана просила Пономарева поговорить с ребенком. Пономарев поговорил, но ничего хорошего из этого не вышло. Наташка заплакала и ускакала в свою комнату. Светлана ушла в гости к подруге Алле. Работать Александру Николаевичу не хотелось, читать тоже. Пономарев пил, когда ему было тошно; достал из бара непочатую бутылку коньяка. Налил рюмку. Зазвонил телефон. Мама интересовалась, чем он занят.

– Пью коньяк, – сказал Пономарев.

– Что-нибудь случилось, Сашенька?

– Ничего не случилось. Просто захотелось выпить.

– Ты бы позвал Гошу или Бориса. Что ж так, один…

– Да не волнуйся, я всего рюмку.

– Как я могу не волноваться? Как Наташенька?

– Сиреневая у тебя внучка. Намазала волосы гелем: стоят торчком, как у крашеного ежа. Я ее отругал. Теперь сидит в своей комнате, дуется. Знаешь, что она мне сказала? Папа, это тебе не шестидесятые! При чем тут шестидесятые? Ничего не понимаю!

Бабушка всегда понимала Наташку лучше, чем родители. Наташка объяснила бабуле, что сиреневая она будет максимум две недели, да и то после мытья волосы станут не такими яркими. Зато в школе все девчонки в восторге. С родителей и учителей что возьмешь? Где им угнаться за современной молодежью! А бабушка, когда ей было шестнадцать, тоже перекрашивала волосы хной.