Читать книгу Не искушай меня без нужды - Евгений Боратынский - Страница 6

Бежит неверное здоровье,

И каждый час готовлюсь я

Свершить последнее условье,

Закон последний бытия;

Ты не спасешь меня, Киприда!

Пробьют урочные часы,

И низойдет к брегам Аида

Певец веселья и красы.

Простите, ветреные други,

С кем беззаботно в жизни сей

Делил я шумные досуги

Разгульной юности моей!

Я не страшуся новоселья;

Где б ни жил я, мне все равно:

Там тоже славить от безделья

Я стану дружбу и вино.

Не изменясь в подземном мире,

И там на шаловливой лире

Превозносить я буду вновь

Покойной Дафне и Темире

Неприхотливую любовь.

О Дельвиг! слезы мне не нужны;

Верь, в закоци@@тной стороне

Прием радушный будет мне:

Со мною музы были дружны!

Там, в очарованной тени,

Где благоденствуют поэты,

Прочту Катуллу и Парни

Мои небрежные куплеты,

И улыбнутся мне они.

Когда из та@@инственной сени,

От темных Орковых полей,

Здесь навещать своих друзей

Порою могут наши тени,

Я навещу, о други, вас,

Сыны забавы и веселья!

Когда для шумного похмелья

Вы соберетесь в праздный час,

Приду я с вами Вакха славить;

А к вам молитва об одном:

Прибор покойнику оставить

Не позабудьте за столом.

Меж тем за тайными брегами

Друзей вина, друзей пиров,

Веселых, добрых мертвецов

Я подружу заочно с вами.

И там, чрез день или другой,

Закон губительный Зевеса

Велит покинуть мир земной;

Мы встретим вас у врат Айдеса

Знакомой дружеской толпой;

Наполним радостные чаши,

Хвала свиданью возгремит,

И огласят приветы наши

Весь необъемлемый Аид!

Сей поцелуй, дарованный тобой,

Преследует мое воображенье:

И в шуме дня, и в тишине ночной

Я чувствую его напечатленье!

Сойдет ли сон и взор сомкнет ли мой,

Мне снишься ты, мне снится наслажденье;

Обман исчез, нет счастья! и со мной

Одна любовь, одно изнеможенье.

Тебе на память в книге сей

Стихи пишу я с думой смутной.

Увы! в обители твоей

Я, может статься, гость минутной!

С изнемогающей душой,

На неизвестную разлуку

Не раз трепещущей рукой

Друзьям своим сжимал я руку.

Ты помнишь милую страну,

Где жизнь и радость мы узнали,

Где зрели первую весну,

Где первой страстию пылали.

Покинул я предел родной!

Так и с тобою, друг мой милый,

Здесь проведу я день, другой,

И, как узнать? в стране чужой

Окончу я мой век унылый;

А ты прибудешь в дом отцов,

А ты узришь поля родные

И прошлых счастливых годов

Вспомянешь были золотые.

Но где товарищ, где поэт,

Тобой с младенчества любимый?

Он совершил судьбы завет,

Судьбы, враждебной с юных лет

И до конца непримиримой!

Когда ж стихи мои найдешь,

Где складу нет, но чувство живо,

Ты их задумчиво прочтешь,

Глаза потупишь молчаливо…

И тихо лист перевернешь.

Когда взойдет денница золотая,

    Горит эфир,

И ото сна встает, благоухая,

    Цветущий мир,

И славит все существованья сладость;

    С душой твоей

Что в пору ту? скажи: живая радость,

    Тоска ли в ней?

Когда на дев цветущих и приветных,

    Перед тобой

Мелькающих в одеждах разноцветных,

    Глядишь порой,

Глядишь и пьешь их томных взоров сладость;

    С душой твоей

Что в пору ту? скажи: живая радость,

    Тоска ли в ней?

Страдаю я! Из-за дубравы дальной

    Взойдет заря,

Мир озарит, души моей печальной

    Не озаря.

Будь новый день любимцу счастья в сладость!

    Душе моей

Противен он! что прежде было в радость,

    То в муку ей.

Что красоты, почти всегда лукавой,

    Мне долгий взор?

Обманчив он! знаком с его отравой

    Я с давних пор.

Обманчив он! его живая сладость

    Душе моей

Страшна теперь! что прежде было в радость,

    То в муку ей.

Окогченная летунья,

Эпиграмма-хохотунья,

Эпиграмма-егоза

Трется, вьется средь народа,

И завидит лишь урода —

Разом вцепится и глаза.

Взгляни на лик холодный сей,

    Взгляни: в нем жизни нет;

Но как на нем былых страстей

    Еще заметен след!

Так ярый ток, оледенев,

    Над бездною висит,

Утратив прежний грозный рев,

    Храня движенья вид.

Прощай, отчизна непогоды,

    Печальная страна,

Где, дочь любимая природы,

    Безжизненна весна;

Где солнце нехотя сияет,

    Где сосен вечный шум,

И моря рев, и все питает

    Безумье мрачных дум;

Где, отлученный от отчизны

    Враждебною судьбой,

Изнемогал без укоризны

    Изгнанник молодой;

Где, позабыт молвой гремучей,

    Но все душой пиит,

Своею музою летучей

    Он не был позабыт!

Теперь, для сладкого свиданья,

    Спешу к стране родной;

В воображенье край изгнанья

    Последует за мной:

И камней мшистые громады,

    И вид полей нагих,

И вековые водопады,

    И шум угрюмый их!

Я вспомню с тайным сладострастьем

    Пустынную страну,

Где я в размолвке с тихим счастьем

    Провел мою весну,

Но где порою, житель неба,

    Наперекор судьбе,

Не изменил питомец Феба

    Ни музам, ни себе.

Чувствительны мне дружеские пени,

Но искренне забыл я Геликон

И признаюсь: неприхотливой лени

Мне нравится приманчивый закон;

Охота петь уж не владеет мною:

Она прошла, погасла, как любовь.

Опять любить, играть струнами вновь

Желал бы я, но утомлен душою.

Иль жить нельзя отрадою иною?

С бездействием любезен мне союз;

Лелеемый счастливым усыпленьем

Я не хочу притворным исступленьем

Обманывать ни юных дев, ни муз.

Я посетил тебя, пленительная сень,

Не в дни веселые живительного мая,

Когда зелеными ветвями помавая,

Манишь ты путника в свою густую тень,

    Когда ты веешь ароматом

Тобою бережно взлелеянных цветов, —

    Под очарованный твой кров

    Замедлил я моим возвратом.

В осенней наготе стояли дерева

    И неприветливо чернели;

Хрустела под ногой замерзлая трава,

И листья мертвые, волнуяся, шумели;

    С прохладой резкою дышал

    В лицо мне запах увяданья;

Но не весеннего убранства я искал,

    А прошлых лет воспоминанья.

Душой задумчивый, медлительно я шел

С годов младенческих знакомыми тропами;

Художник опытный их некогда провел.

Уны! рука его изглажена годами!

Стези заглохшие, мечтаешь, пешеход

Случайно протоптал. Сошел я в дол заветный,

Дол, первых дум моих лелеятель приветный!

Пруда знакомого искал красивых вод,

Искал прыгучих вод мне памятной каскады;

    Там, думал я, к душе моей

Толпою полетят виденья прежних дней…

Вотще! лишенные хранительной преграды,

    Далече воды утекли,

    Их ложе поросло травою,

Приют хозяйственный в нем улья обрели

И легкая тропа исчезла предо мною,

Ни в чем знакомого мой взор не обретал!

Но вот по-прежнему, лесистым косогором,

Дорожка смелая ведет меня… обвал

    Вдруг поглотил ее… Я стал

И глубь нежданную измерил грустным взором,

С недоумением искал другой тропы.

    Иду я: где беседка тлеет

И в прахе перед ней лежат ее столпы,

    Где остов мостика дряхлеет.

    И ты, величественный грот,

Тяжело-каменный, постигнут разрушеньем,

    И угрожает уж паденьем,

Бывало, в летний зной, прохлады полный свод!

Что ж? пусть минувшее минуло сном летучим!

Еще прекрасен ты, заглохший Элизей,

    И обаянием могучим

    Исполнен для души моей.

Он не был мыслию, он не был сердцем хладен,

    Тот, кто, глубокой неги жаден,

Их своенравный бег тропам сим указал,

Кто, преклоняя слух к мечтательному шуму

Сих кленов, сих дубов, в душе своей питал

    Ему сочувственную думу.

Давно кругом меня о нем умолкнул слух,

Прияла прах его далекая могила,

Мне память образа его не сохранила,

Но здесь еще живет его доступный дух;

    Здесь, друг мечтанья и природы,

    Я познаю его вполне:

Он вдохновением волнуется во мне,

Он славить мне велит леса, долины, воды;

Он убедительно пророчит мне страну,

Где я наследую несрочную весну,

Где разрушения следов я не примечу,

Где в сладостной тени невянущих дубров,

    У нескудеющих ручьев,

    Я тень священную мне встречу.

Когда исчезнет омраченье

Души болезненной моей?

Когда увижу разрешенье

Меня опутавших сетей?

Когда сей демон, наводящий

На ум мой сон, его мертвящий,

Отыдет, чадный, от меня,

И я увижу луч блестящий

Всеозаряющего дня?

Освобожусь воображеньем,

И крылья духа подыму,

И пробужденным вдохновеньем

Природу снова обниму?

Вотще ль мольбы? напрасны ль пени?

Увижу ль снова ваши сени,

Сады поэзии святой?

Увижу ль вас, ее светила?

Вотще! я чувствую: могила

Меня живого приняла,

И, легкий дар мой удушая,

На грудь мне дума роковая

Гробовой насыпью легла.

Напрасно мы, Дельвиг, мечтаем найти

    В сей жизни блаженство прямое:

Небесные боги не делятся им

    С земными детьми Прометея.

Похищенной искрой созданье свое

    Дерзнул оживить безрассудный;

Бессмертных он презрел – и страшная казнь

    Постигнула чад святотатства.

Наш тягостный жребий: положенный срок

    Питаться болезненной жизнью,

Любить и лелеять недуг бытия

    И смерти отрадной страшиться.

Нужды непреклонной слепые рабы,

    Рабы самовластного рока!

Земным ощущеньям насильственно нас

    Случайная жизнь покоряет.

Но в искре небесной прияли мы жизнь,

    Нам памятно небо родное,

В желании счастья мы вечно к нему

    Стремимся неясным желаньем!..

Вотще! Мы надолго отвержены им!

    Сияет красою над нами,

На бренную землю беспечно оно

    Торжественный свод опирает…

Но нам недоступно! Как алчный Тантал

    Сгорает средь влаги прохладной,

Так, сердцем постигнув блаженнейший мир,

    Томимся мы жаждою счастья.

О своенравная София!

От всей души я вас люблю,

Хотя и реже, чем другие,

И неискусней вас хвалю.

На ваших ужинах веселых,

Где любят смех и даже шум,

Где не кладут оков тяжелых

Ни на уменье, ни на ум,

Где, для холопа иль невежды

Не притворяясь, часто мы

Браним указы и псалмы,

Я основал свои надежды

И счастье нынешней зимы.

Ни в чем не следуя пристрастью,

Даете цену вы всему:

Рассудку, шалости, уму,

И удовольствию, н счастью;

Свет пренебрегши в добрый час

И утеснительную моду,

Всему и всем забавить вас

Вы дали полную свободу;

И потому далеко прочь

От нас бежит причудниц мука,

Жеманства пасмурная дочь,

Всегда зевающая скука.

Иной порою, знаю сам,

Я вас браню по пустякам.

Простите мне мои укоры;

Не ум один дивится вам,

Опасны сердцу ваши взоры;

Они лукавы, я слыхал,

И, все предвидя осторожно,

От власти их, когда возможно,

Спасти рассудок я желал

Я в нем теперь едва ли волен,

И часто, пасмурный душой,

За то я вами недоволен,

Что недоволен сам собой.

Люблю деревню я и лето:

И говор вод, и тень дубров,

И благовоние цветов;

Какой душе не мило это?

Быть так, прощаю комаров!

Но признаюсь – пустыни житель,

Покой пустынный в ней любя,

Комар двуногий, гость-мучитель,

Нет, не прощаю я тебя!

В своих стихах он скукой дышит;

Жужжаньем их наводит сон.

Не говорю: зачем он пишет,

Но для чего читает он?

Рука с рукой Веселье, Горе

Пошли дорогой бытия;

Но что? поссорилися вскоре

Во всем несходные друзья!

Лишь перекресток улучили,

Друг другу молвили: «Прости!»,

Недолго розно побродили,

Чрез день сошлись – в конце пути!

Решительно печальных строк моих

Не хочешь ты ответом удостоить;

Не тронулась ты нежным чувством их

И презрела мне сердце успокоить!

Не оживу я в памяти твоей,

Не вымолю прощенья у жестокой!

Виновен я: я был неверен ей;

Нет жалости к тоске моей глубокой!

Виновен я: я славил жен других…

Так! но когда их слух предубежденной

Я обольщал игрою струн моих,

К тебе летел я думой умиленной,

Тебя я пел под именами их.

Виновен я: на балах городских,

Среди толпы, весельем оживленной,

При гуле струн, в безумном вальсе мча

То Делию, то Дафну, то Лилету

И всем троим готовый сгоряча

Произнести по страстному обету;

Касаяся душистых их кудрей

Лицом моим; объемля жадной дланью

Их стройный стан; – так! в памяти моей

Уж не было подруги прежних дней,

И предан был я новому мечтанью!

Но к ним ли я любовию пылал?

Нет, милая! когда в уединенье

Себя потом я тихо поверял,

Их находя в моем воображенье,

Тебя одну я в сердце обретал!

Приветливых, послушных без ужимок,

Улыбчивых для шалости младой,

Из-за угла пафосских пилигримок

Я сторожил вечернею порой;

На миг один их своевольный пленник,

Я только был шалун, а не изменник.

Нет! более надменна, чем нежна,

Ты все еще обид своих полна…

Прости ж навек! но знай, что двух виновных,

Не одного, найдутся имена

В стихах моих, в преданиях любовных.

Ты ропщешь, важный журналист,

На наше модное маранье:

«Все та же песня: ветра свист,

Листов древесных увяданье…»

Понятно нам твое страданье:

И без того освистан ты,

И так, подвалов достоянье,

Родясь, гниют твои листы.

Мы пьем в любви отраву сладкую,

    Но все отраву пьем мы в ней,

И платим мы за радость краткую

    Ей безвесельем долгих дней.

Огонь любви, огонь живительный!

    Все говорят; но что мы зрим?

Опустошает, разрушительный,

    Он душу, о@@бъятую им!

Кто заглушит воспоминания

    О днях блаженства и страдания,

О чудных днях твоих, любовь?

    Тогда я ожил бы для радости,

Для снов златых цветущей младости

    Тебе открыл бы душу вновь.

Приятель строгий, ты не прав,

Несправедливы толки злые:

Друзья веселья и забав,

Мы не повесы записные!

По своеволию страстей

Себе мы правил не слагали,

Но пылкой жизнью юных дней,

Пока дышалося, дышали;

Любили шумные пиры;

Гостей веселых той поры,

Забавы, шалости любили

И за роскошные дары

Младую жизнь благодарили.

Во имя лучших из богов,

Во имя Вакха и Киприды,

Мы пели счастье шалунов

Сердечно презря крикунов

И их ревнивые обиды.

Мы пели счастье дней младых,

Меж тем летела наша младость;

Порой задумывалась радость

В кругу поклонников своих;

В душе больной от пищи многой,

В душе усталой пламень гас,

И за стаканом в добрый час

Застал нас как-то опыт строгой.

Наперсниц наших, страстных дев

Мы поцелуи позабыли,

И, пред суровым оробев,

Утехи крылья опустили.

С тех пор, любезный, не поем

Мы безрассудные забавы,

Смиренно дни свои ведем

И ждем от света доброй славы.

Теперь вопрос я отдаю

Тебе на суд. Подумай, мы ли

Переменили жизнь свою

Иль годы нас переменили?

Не бойся едких осуждений,

Но упоительных похвал:

Не раз в чаду их мощный гений

Сном расслабленья засыпал.

Когда, доверясь их измене,

Уже готов у моды ты

Взять на венок своей Камене

Ее тафтяные цветы;

Прости, я громко негодую;

Прости, наставник и пророк,

Я с укоризной указую

Тебе на лавровый венок.

Когда по ребрам крепко стиснут

Пегас удалым седоком,

Не горе, ежели прихлыстнут

Его критическим хлыстом.

Поэт Писцов в стихах тяжеловат,

Но я люблю незлобного собрата:

Ей-ей! не он пред светом виноват,

А перед ним природа виновата.