Читать книгу Ведьмоспас - Евгений Лобачев - Страница 7

Успокаивали, кто как мог. Геремор гладил по руке и шептал что-то ласковое. Глазастый Олло углядел, где Наташа брала воду, и, немного повозившись с хитрой трубой, поднес наполненный до краев запотевший стакан. Гиллигилл вскарабкался на стол и одну за другой сбрасывал на пол чайные ложки, отчего кухня наполнилась пронзительным звяканьем.

Когда девушка перестала всхлипывать, Геремор помог ей усесться на табуретку, а сметливый Олло сварил еще кофе. По душевной щедрости он не пожалел порошка, и напиток лениво вытекал из медной турки, будто загустевшая сметана.

– Ну, ну, – ласково приговаривал Геремор, пододвигая Наташе чашку с адским варевом. – На, выпей, сразу полегчает. Не хочешь рассказать, что произошло? Чем тебя напугала эта красная штуковина?

Затаив дыханье, Олло внимательно следил – понравится ли его напиток хозяйке. Девушка поднесла чашку к губам, сделала большой глоток и поспешно поставила чашку на стол – столь поспешно, что всколыхнула маленькое черное цунами, выплеснувшееся на скатерть. «Не понравилось, – решил Олло. – Жидковато».

– Так что же? – не отставал Геремор. – Рассказывай. Если какая опасность, мы и помочь можем.

В ответ девушка сердито махнула рукой.

– Гера, не до шуток сейчас. Уж вы-то мне точно не помощники.

– Ты расскажи, – повторил Геремор, – а мы сами решим.

Наташа не ответила. Она неподвижно сидела на табуретке, ссутулив плечи, уставившись в пространство невидящим взглядом – точь-в-точь птица, застигнутая в степи проливным дождем.

И все же ей настоятельно требовалось выплакаться. Наташа поднялась со своего места и подсела к одетому в юбку Олло – в поисках понимания и утешения. Эльф, которому ни разу не приходилось исполнять роль задушевной подруги, постарался придать своей физиономии соответствующее ситуации скорбно-сочувственное выражение.

Взглянув на него, Геремор чуть не прыснул: выражение лица Олло напоминало виноватую и несколько отрешенную мину размышляющего о бренности жизни кота, которого за шкирку оттаскивают от кринки со сметаной.

Наташа же была слишком поглощена своим несчастьем, чтобы замечать физиономические странности гостьи.

– Что стряслось, подруга? – промычал Олло.

– Моего жениха похитили, – тихо ответила Наташа.

Геремор бросил на приятеля сокрушенный взгляд. Мысль о сопернике жгла огнем его чувствительное сердце.

– Как это похитили? – опешил Олло. – Дубиной по башке и в мешок, что ли?

– Олло! – повысил голос Геремор и беспокойно покосился на Наташу. – Думаешь, что говоришь?

Однако девушка оставалась совершенно безучастной. Она сидела, закрыв лицо ладонями, и тихо плакала.

– Но как его похитили? – не унимался Олло. – И зачем? И кто?

– Те люди. Снова появились год назад. И следили. И за мной, и за Мишкой, и за бабушкой. Это из-за них меня в КПЗ посадили. Я перепутала… думала – один из них, огрела сумкой несколько раз… она тяжелая… а это посторонний мужик оказался. А ночью они и в КПЗ пришли. Я так испугалась! Хорошо, вы оказались рядом, помогли сбежать. Я правда того дядьку бить не хотела. Я просто от страха… Я их бою-у-у-усь!

Она разрыдалась.

– Да что за люди-то? Что значит «снова появились»? Они и раньше вам угрожали? Кто они? – наседал Геремор.

Он снял с крюка полотенце, подал девушке. Наташа вытерла слезы.

– Не знаю. Я их только раз видела – ночью, в обезьяннике.

– Так откуда же ты знаешь, что за вами следят?

– Чувствую! И бабушка чувствует! И еще раньше они появлялись. Давно…

Девушка снова заплакала.

Эльфы переглянулись. Олло обвел широким жестом кухню, разумея под этим весь здешний мир, и выразительно покрутил пальцем у виска. В ответ Геремор лишь отмахнулся. Когда дело касалось женских несчастий, он становился необычайно серьезен.

– Давай начнем по порядку, – повернулся Геремор к Наташе. – С самого начала. Когда и как все началось? Да успокойся же ты!

Последний окрик подействовал, и девушка, утерев слезы, начала рассказывать.

* * *

Впервые таинственные субъекты появились в семейной истории еще во времена Наташиной прапрабабушки.

Случилось это летним вечером в уездном городе, затерянном в оренбургских степях. Анна Ивановна Тьмушина, тогда еще не прапрабабушка, а всего лишь двадцатилетняя красавица брюнетка, выступала в цирке шапито с сеансами ясновидения в номере, придуманном ее отцом – местным мещанином.

Тьмушин Иван Парфенович, папаша Анны Ивановны, обладал двумя талантами: умел легко зашибить деньгу и столь же легко умел эту деньгу пропить, причем второму таланту уделял куда больше времени и сил, нежели первому. Его дочери, после смерти матери оставшейся на попечении отца, грозила бы самая жалкая участь, не обнаружь он в восьмилетней девочке поразительные способности.

Вдруг выяснилось, что Анечка умеет передвигать предметы, не касаясь их, одной лишь силой взгляда; в гневе может выстреливать глазами огненные шары, взрывающиеся с петардным треском; а совсем уж разбушевавшись, подниматься над землей на три-четыре вершка и висеть в воздухе с развевающимися черными волосами, точь-в-точь маленькая фурия.

Невероятный нюх на денежные дела, обострявшийся у Аниного папаши всякий раз, когда в доме кончалась выпивка, пробудил в нем дремавшие до поры учительские наклонности, и вскоре дочка научилась проделывать свои фокусы при любом настроении. Со временем к ее талантам прибавилось ясновидение.

В десять лет под именем Сивиллы Дельфийской маленькая Аня дала первое представление на публике в доме городского врача господина Зайцева. В двенадцать стала известна на всю губернию, а к двадцати объездила с цирком пол-России – от Петербурга до Самары.

В тот вечер, когда появились страшные незнакомцы, маленький цирк на окраине ломился от посетителей, что случалось не так уж часто. Старые деревянные скамьи натужно кряхтели, сквозь дыры в латаном-перелатаном шатре глазели те, кому не посчастливилось оказаться внутри.

Все номера публика встречала восторженным ревом и оглушительными овациями. Даже видавшие виды цирковые лошади вздрагивали от шума и испуганно фыркали.

Но когда на край арены ступила Анна Ивановна, публика встретила ее гробовой тишиной. Ни приветственных криков, ни аплодисментов, ни даже обидных свистков и улюлюканья, обычно доносящихся с галерки. Свет погас. Лишь луч прожектора, падавший из-под купола, выхватывал из мрака хрупкую темноволосую фигурку циркачки.

Анна Ивановна передернула плечами и оглянулась в слабой надежде увидеть отца, который, когда был трезв, исполнял в номере роль ассистента. Однако папаша провел весь день с каким-то старинным приятелем и вряд ли был способен выбраться из фургона до утра.

Впервые в жизни девушка испугалась публики. Дрожа всем телом, она дошла до центра арены, уговаривая себя сделать шаг, другой и еще шаг и не умчаться прочь от этого зловещего молчания.

Казалось, публики нет, людей заменили странные личины, бесовские куклы, кем-то с непонятной и страшной целью рассаженные на скамьях.

Анна Ивановна стояла неподвижно, выхваченная из мрака ярким конусом света, и этот конус представлялся ей зыбкой крепостью, спасающей от смертоносной тьмы и притаившихся в ней чудовищ. Они прятались где-то там, за границей освещенного круга, и терпеливо ждали своего часа.

От напряжения девушка едва не теряла сознание и лишь неимоверным усилием воли заставляла себя удерживаться на ногах. «Стой, держись, стой, – умоляла она себя. – Это все бред, я брежу. Сейчас пройдет. Пора начинать. Это бред». Нужно было сделать что-то простое, обыденное, чтобы развеять проклятое наваждение.

Анна Ивановна выдавила некое подобие улыбки – трясущиеся губы отказывались повиноваться. В привычном жесте вскинула руки, приветствуя публику… И вдруг прямо перед собой во тьме различила два огромных фосфоресцирующих глаза и почувствовала тошнотворный запах гниющего мяса. Глаза медленно приближались, покачиваясь из стороны в сторону – будто их обладатель сильно хромал.

Другая женщина от такого зрелища упала бы в обморок, но Анна Ивановна обладала крепкими нервами. Подхватив подол платья, она развернулась и бросилась во тьму, прочь с арены, к гримерным комнатам.

Анна Ивановна двигалась ощупью, полагаясь на память и некое мистическое чувство, указывавшее дорогу. Казалось, весь маленький цирковой мирок ополчился на нее. Шкафы и ящики вырастали из-под земли и бросались под ноги, канаты по-удавьи обвивали шею, стремясь задушить, над головой со свистом рассекали воздух громадные противовесы. Анна Ивановна несколько раз падала, больно ударялась об острые углы, и только чудо спасло ее от переломов.

Наконец, откинув полог шатра, девушка оказалась на вольном воздухе. Она хотела позвать на помощь, но осеклась, пораженная открывшейся картиной.

Перед ней расстилалась кромешная тьма. Ни костра, у которого обычно сидела обслуга и не занятые в представлении артисты, ни городских огней, ни звезд – ничего, только мрак и безлюдье на тысячи верст. Казалось, сделай шаг – и ухнешь в холодную бездну, и будешь падать, падать бесконечно долго, так долго, что успеешь умереть.

Сзади послышалось шарканье, снова потянуло мертвечиной. В ужасе девушка закричала, но не услышала собственного голоса. Тьма пожирала все, кроме звука медленно приближающихся шагов. Преследователь двигался не торопясь, уверенный в том, что жертва никуда не денется. Так приближается смерть.

Шаг, шаг, шаг. Анна Ивановна стояла на краю мрака, спасенья не было. Враг подступал все ближе. Уже слышалось его дыханье, шуршание длинного балахона. Если оглянуться, можно было увидеть жуткие глаза, горящие в черном провале под опущенным капюшоном. Но девушка не стала оглядываться. Она покрепче ухватилась за полог шатра, зажмурилась и сделала шаг, отчаянный шаг во тьму.

Мир наполнился звуками, запахами и светом. Вспыхнул костер, засияли городские огни, с неба улыбнулись звезды.

От фургонов к ней бежали люди, из шатра высовывалась красноносая физиономия пожарника. Даже папаша, выглянув из своего убежища, удивленно таращил заплывшие от долгих возлияний глазки.

Анна Ивановна неподвижно лежала на траве, глядела в ночное небо и думала о том, что чудом осталась жива.

* * *

– Во дела, – проговорил Олло, когда Наташа закончила рассказ. – И кто же это был?

Девушка пожала плечами.

– Неизвестно. У прапрабабушки такие видения еще три раза были. И у прабабушки и у бабушки тоже. А теперь вот у меня…

– Какие же это видения?! – запротестовал Олло. – Я в тюрьме своими глазами их видел. Жуткие типы.

Наташа грустно покачала головой.

– Мы их по привычке видениями зовем. На самом деле они реальные, реальней некуда. Только что этим людям от нас нужно, никто так и не знает. А теперь еще и Мишу похитили…

Наташины глаза снова стали наполняться слезами.

– Ну вот что, хватит ныть! – заявил Олло, не терпевший женских слез.

– Надо твоего Мишу выручать, – подхватил Геремор. – Рассказывай подробно, что они тебе наговорили?