Читать книгу Я лесбиянка: история жизни и любви. Том первый - Евгения Монастырская - Страница 12

Мир оказался крайне неуютным местом. Мужчины тянули к моему телу руки. Женщины старались нашпиговать мое сознания своими представлениями о жизни. Я дергалась. Мне некому было рассказать. Свою воздушную, отлетевшую от земли маму я берегла от переживаний. Уже будучи маленькой девочкой, поняла, – не хочу беспокоить ее, скрывать буду все плохое. У мамы была своя война: регулярные столкновения с моим отчимом, клиническим шизофреником. С отцом мама развелась, когда мне было четыре года. А в пять появился шизофреник. С детства я росла в причудливом мире его талантливых полотен, населенных странными, пугающими образами. Но этого мне было мало. Окружающий мир представлялся вместилищем боли, печали, и я решила опуститься до самого дна ужаса. Листала ночами толстые альбомы с полотнами Босха, зачитывалась рассказами Эдгара По. Страшная обезьяна следовала за мной по пятам, сжимая в лапе отточенную бритву, за стенами слышался рык замурованного черного кота и огромный маятник опускал все ниже свое острие.

У отчима случались приступы бреда ревности и тогда он становился агрессивен и неуправляем. Периодически отлеживался в психушках, возвращался притихший, пришибленный. Смотрел потерянно и долго вписывался в окружающую реальность.

С домашним насилием я впервые столкнулась, когда мне было пять лет. Сталинская коммуналка, высоченные лепные потолки. Я сижу на огромном диване, расставив перед собой мягкие игрушки. Улыбается пучеглазый коричневый мишка, лисенок вздернул остроносую мордочку, его некогда белоснежная манишка посерела от пыли. Отчим с мамой на кухне, они ушли обсудить что-то важное, взрослое. Выходя из комнаты, отчим произносил слова резко, мама старалась его успокоить. Они, верно, дымят вонючими сигаретами там, на кухне, выпуская дым в огромную двойную форточку, и кивают головами, и смотрят друг на друга, и смотрят в морозный московский вечер, подсвеченный фонарями и фарами машин. Я пытаюсь накормить воображаемым борщом непослушного лисенка. Он мотает острой мордочкой из стороны в сторону. Непослушный!

Из коридора раздаются глухие мерные удары. Мне непонятно. Крепко прижимаю к груди мишку, зарываюсь носом в его всклокоченную шерсть. Он уютно пахнет старым одеялом, этот привычный запах всегда успокаивает, почти усыпляет. Но не сейчас. Мерные тяжелые удары сотрясают стены. Бросив мишку, выбегаю из комнаты. Бесконечный темный коридор коммуналки, заставленный пыльными картонными коробками. Под самым потолком висит пара потрепанных лыж с ощетинившимися палками, справа мелькает серый телефонный аппарат. В конце коридора два силуэта. Я не сразу понимаю, кто это. Отчим держит маму за волосы и бьет лицом о стену. Она маленькая, легкая, как тряпичная кукла в его руках. Я бегу по коридору, воздух превратился в кисель, с трудом преодолеваю его сопротивление, захлебываюсь им. Отчим огромный, от него идет жар, у мамы что-то красное на лице, от тел резко пахнет потом. Хватаю отчима за руку, кричу:

– Не бей мою маму!

Мотает головой, отходит куда-то.

После – черный провал, я ничего не помню. Обнаруживаю себя у бабушки в Одессе.

Мы сидим на маленькой кухне. Ем ленивые вареники со сметаной. Бабушка говорит слова. В ее словах нет сочувствия.

– Мама в больнице. У нее лицо было, как мясо, которое отбили колотушкой.

Она говорит и кивает большой тяжелой головой, выкрашенной ярко рыжей хной, и поджимает губы, и снова кивает. Она раздулась, как курица на насесте, важная, распаренная, бережет свое единственное яйцо, которое удалось доставить из Москвы в Одессу. Всем видом показывает: ну конечно, она же говорила, предупреждала, все это твоя строптивая мать, живущая с шизофреником, я же предупреждала, добром это не кончится, до чего ребенка довели.

– До чего тебя довели, – громко говорит бабушка и ее второй подбородок трясется, – ты смотришь исподлобья, будто затравленный зверек.

Зверек, зверек, – поет в моем мозгу, я нависла над тарелкой, вареники дымятся. Украдкой наблюдаю ее раздувающиеся и опадающие щеки с едва различимой сеточкой красноватых сосудов. Перед выходом на улицу она малюет губы морковным.

Пытаюсь представить лицо мамы, вспоминаю каким становится мясо, когда его отбивают для жарки, а потом кидают в кипящее масло. Мясо шипит и обугливается. Лицо мамы не может быть таким мясом. Я мотаю головой, выплевываю недожеванный вареник.

«Как мясо, которое отбили колотушкой…» – эти слова до сих пор живут во мне. Отчима нет и мамы уже нет. А я хочу вернуться в тот день, в тот час, в тот коридор, чтобы не допустить, защитить, предотвратить. И навсегда вырвать из своего сознания эти слова.

Постоянно боялась, что отчим покалечит или убьет маму. Снятся душные хищные кошмары; из года в год одно и тоже. Отчим превращается в монстра и бежит за мной и мамой. Мы петляем бесконечными черными коридорами, мы прячемся в комнатах с облезлыми обоями, вжимаемся в стены, выступы, припадаем к полу. За спиной слышу его гулкие шаги. В каждом сне ищу оружие. Огромные сундуки с оружием нахожу я почти в каждом таком сне: ножи, пики, мечи. Очень внимательно выбираю колюще-режущие предметы, понимая, что от выбора зависит наша жизнь. Иногда пики оказываются сделанными из бумаги и рассыпаются при первом прикосновении, ножы вдруг становятся резиновыми и безвольно сгибаются, мечи воском оплывают в моих руках. Но я настойчиво продолжаю искать предмет, способный поразить, зарезать, проткнуть.

Когда монстр-отчим настигает, я поворачиваюсь к нему лицом и выставляю вперед оружие. Кромсаю его упругую плоть. Это долгое, долгое убийство. Режу на куски. Продырявленный, искромсанный он продолжает нападать, из разинутой пасти брызжет теплая слюна. Это тяжелая работа – убивать. Наконец, бездыханное тело падает на каменный пол подземелья. Иногда он успевает вонзить в меня длинные клыки, и я просыпаюсь с болью в руке или ноге.