Читать книгу За чужую свободу - Федор Ефимович Зарин-Несвицкий - Страница 28

Князю Бахтееву с Новиковым пришлось потратить значительно больше времени, чем они предполагали, прежде чем им удалось добраться до главной квартиры. Прежде всего, главнейшее затруднение составляло отсутствие почтовых лошадей, всеобщая неурядица, карантины. А когда они переехали русскую границу, то получили самые неопределенные и противоречивые сведения о местопребывании главной квартиры. Положим, это объяснялось очень просто. Император стремительно двигался вперед, и сегодня был здесь, а завтра уже на пятьдесят верст впереди. Наконец, после долгих блужданий друзья нагнали главную квартиру на походе из Калиша, в одном переходе от Бунцлау. Но добраться до штаба им удалось только по его прибытии в город. Тут начались новые мытарства. Двухэтажный домик на углу Schlosstrasse и улицы Николая, где остановился фельдмаршал, походил на осажденную крепость. Прусские и русские офицеры всех родов оружия наполняли небольшие приемные в нижнем этаже, узкий двор, толпились на улице. Беспрерывно прибывали курьеры от армии графа Витгенштейна, от отряда Блюхера и снова неслись назад с приказаниями фельдмаршала. Никто не обращал внимания на прибывших из России молодых офицеров. С ними едва разговаривали, нетерпеливо отмахиваясь от них. Они даже не знали, где могут остановиться на постой. Князя Бахтеева обидно поразило то, что к прусским офицерам относились гораздо внимательнее. В то время как городские власти предупредительно предоставляли бесплатные помещения приезжавшим прусским офицерам, русские должны были сами заботиться о себе. Военное начальство тоже не принимало в них участия. Офицеры рыскали по городу. Прусские офицеры, несмотря на братство по оружию, заметно держались особняком, всюду стараясь выдвинуться на первое место, в чем, к обидному удивлению русских, их словно поощряло военное начальство. Это было дурно понятое великодушие русского императора. Вступая как освободитель на прусскую территорию, Александр хотел щадить самолюбие униженного народа и выразил желание, чтобы русские войска относились со всевозможным вниманием к своим союзникам. Ближайшие начальники довели это до крайности и при малейшем недоразумении принимали сторону немцев. Усердие дошло до того, что из Эльбинга, где была главная квартира Витгенштейна, пришел приказ, которым предписывалось, чтобы все командиры отдельных частей представляли от местных немецких властей, где квартировали их отряды, свидетельства о хорошем поведении!

Этот приказ был подписан дежурным генерал – майором и кавалером фон Ольдекопом.

Но в то время как офицеры регулярной немецкой армии и зажиточные бюргеры и фермеры вели себя заносчиво и недоверчиво, простое население и ополченцы радушно и радостно встречали своих будущих освободителей. Получалось странное явление: официальная Пруссия во главе с самим королем относилась к русским недоверчиво и высокомерно, тогда как народ видел в них друзей. Во главе народного движения стоял знаменитый Штейн, как бы второй король Пруссии, которого венчанный король Фридрих – Вильгельм явно не любил и опасался.

На помощь друзьям явился случайный знакомый, молодой офицер кирасирской дивизии из колонны генерала Тормасова поручик Зарницын. Зарницын как раз состоял при генерал – квартирмейстере и, встретив друзей во дворе штаба, выручил их. Он предусмотрительно за день до вступления армии в Бунцлау успел снять у Гардера верх, состоявший из двух комнат, и предложил друзьям поселиться у него. Конечно, они с благодарностью приняли это предложение.

В тот же день они стали друзьями. Семен Гаврилыч Зарницын непрерывно совершил весь поход от самой Москвы. Он уже огляделся вокруг и был очень полезен своими советами.

Герта хозяйничала за столом, разливая кофе. Старый Готлиб, высокий, сухой, с худым лицом и длинными седыми волосами, падавшими ему на плечи, сидел в глубоком кресле. Его истощенное лицо с глубоко запавшими глазами было печально и задумчиво. Князь Бахтеев, действительно, имел угрюмый и мрачный вид. Он заметно осунулся, и его лицо приобрело неприятное жестокое выражение. Новиков и Зарницын, напротив, были очень оживлены. Новиков не переставая болтал с Гертой, кормил и ласкал Рыцаря, а Зарницын, худощавый блондин с открытым, смелым лицом, поддерживал его веселыми шутками.

Окна маленькой столовой с одной стороны выходили на улицу. Городок уже проснулся. На улице было заметно оживление. То и дело скакали всадники, прошел взвод гренадер, очевидно, занять караул. С плетеными сумками шли хозяйки за провизией.

– Скоро у вас опустеет, – сказал Новиков, смотря в окно.

– Да, – ответил Готлиб, – все, кто имеет силы держать в руках оружие, уйдут туда, – и он сделал неопределенный жест рукою. – Останутся только женщины, дети и старики, как я. Вот когда я тоскую о своей молодости и еще о том, что у меня нет сына, – грустно закончил он.

Герта вспыхнула и низко опустила голову. Новикову показалось, что на ее глазах блеснули слезы. Ему стало жаль ее.

– Вы должны благодарить Бога, господин Гардер, – сказал он, – за то, что у вас есть дочь. Отечество требует не только крови своих сыновей, но героизма и самоотверженности своих дочерей, их забот, их мужественного сердца, вдохновляющего мужчин на битву.

Готлиб бросил на Герту полный любви взгляд.

– Вы не так меня поняли, господин офицер, – ответил он. – Я хотел бы, кроме дочери, еще иметь сына, чтобы отдать все на жертву родине, так как у меня ничего нет иного. Сам я никуда не гожусь…

Герта совсем притихла, не поднимая потемневших глаз от недопитой чашки с кофе.

Бахтеев взглянул на часы и встал.

– Однако нам пора, – сказал он. – Благодарю вас, господин Гардер, благодарю вас, фрейлейн Герта.

Зарницын и Новиков поднялись тоже.

– Действительно, пора, – произнес Зарницын. – До свидания.

Они поклонились и вышли.

Герта молча убирала со стола. Готлиб задумчиво сидел, опустив голову.

– Да, – прервал он наконец молчание, – у нас ничего нет, что могли бы мы пожертвовать отечеству. Герта, – продолжал он, и его голос дрогнул, – у меня есть еще моя старая скрипка… она дорогая… Я стар, пальцы меня уже не слушают… продай скрипку…

Его голос оборвался.

Герта порывисто выпрямилась. Она знала, что скрипка была, после нее, лучшим сокровищем старика. Она знала, что эта скрипка в минуты тоски, уныния и горя была единственной отрадой и утешением старика…

– Никогда, отец, – решительно сказала она, тряхнув головой. – Никогда! Я уже думала… и мы, быть может, найдем что‑нибудь.

– Найдем, – грустно повторил старик. – Ты знаешь, я лишился теперь последних уроков, у тебя тоже теперь мало работы… Ведь не можем же мы взять деньги с русских офицеров, принесших нам свою кровь!

– Нет, – покраснев, сказала Герта, – мы не возьмем с них денег. Мне князь сказал, что они не обременят нас. Он, очевидно, хотел говорить о плате, но я отклонила этот разговор. Нет, я надеюсь на другое.

Готлиб вопросительно смотрел на дочь. Герта, видимо, была смущена.

– Я встретила вчера жену городского советника Мельцер, – в смущении произнесла она. – Фрау Мельцер сказала, что у нее много работы, и велела мне зайти сегодня. Я сейчас пойду к ней, – торопливо добавила она.

Старик покачал головой.

– Этот толстый Мельцер дурной человек, – сказал он, – при его богатстве он с трудом пожертвовал двадцать талеров и всячески бранит Штейна за войну. Говорит, что король никогда бы не согласился, если бы не Штейн. Еще бы, он богат… Ему все равно, что король, что Наполеон. Он всюду говорит, что война одно разорение, что мирным гражданам и так хорошо живется, а Наполеона все равно не победить… Не стоит и идти к нему… – закончил старик.

– Я все же пойду, отец, – ответила Герта, – его жена, кажется, хорошая женщина.

– Ну, что же, иди с Богом, – произнес Готлиб.

Герта поцеловала отца, взяла в руки плетеную сумку, накинула на голову темную косынку, позвала Рыцаря и вышла.