Читать книгу Студент - Герш Тайчер, Герш Абрамович Тайчер - Страница 7

Студенты – очень специфическая часть советского общества. Они как бы ещё не интеллигенция, но уже не пролетарии и, тем более, не крестьяне.

Но то, кем они потом станут, зависит, в основном, от них самих. Если они будут играть по правилам социалистического общества, то станут его частью. Той частью, которая гордо именуется интеллигенцией. А если они не станут этой частью, то утонут в утробе социализма. Растворятся в нём, чтобы позже кристаллизироваться обратно в пролетариат или в крестьянство и выпасть в осадок. Возможно, потом, через много лет, кто-то из них станет героем труда или знатным овощеводом. Потому что так работает классовый водоворот социалистического общества.

Кроме того, велика вероятность в ходе строительства коммунизма спиться. Это тоже один из законов социализма, особенно развитого. В условиях развитого социализма многие пьют: и пролетариат пьёт, и крестьянство пьёт, а интеллигенция выпивает, но делает это очень романтично и помногу. Некоторые строители коммунизма так крепко пьют и выпивают, что совсем спиваются, до состояния бесклассовости. Должен отметить существование альтернативной концепции, утверждающей, что в СССР крепко пьющие представляют отдельный и самостоятельный класс. Им в своем пьяном классе терять нечего, кроме своих высокоградусных алкогольных цепей.

Сама по себе интеллигентская прослойка очень разнообразна. Тут тоже есть свои псевдопролетарии и псевдокрестьяне, только умственного труда. Но они другого уровня, с высшим образованием, со знанием одного иностранного языка со словарем и умением отличать женщин с картин Тициана от женщин у Петрова-Водкина.

Однако вернёмся к студентам, в частности, к первокурсникам физфака НГУ 1970—1971 учебного года.

Самым ярким и отличным от других студентов был Геннадий Щукин. Он был очень высоким блондином. Но в первую очередь он был коммунистом. Все остальные свойства и функции Гениного характера включали значительную коммунистическую частную производную. Он вступил в партию по разнарядке в родном алтайском совхозе как передовик производства и мастер по осеменению крупного рогатого скота.

У Гены было 105 общих (по 48 страниц каждая) мелко исписанных тетрадей в чёрной обложке под кожу. Все они были аккуратно сложены на двух полках шкафа в нашей комнате. В этих тетрадях Геной были тщательно законспектированы все известные на то время работы Ленина, а также почти все труды Маркса и основные творения Энгельса. На верхней полке возвышенно расположились 55 тетрадей, соответствующих 55 томам полного собрания сочинений Ленина, а на нижней – остальные 50, соответствующие 50 томам полного собрания сочинений Маркса и Энгельса. Как правило, перед обедом Гена имел серьёзные угрызения совести перед товарищем Марксом и особо серьёзные – перед товарищем Энгельсом, из-за того, что не сумел закончить свой фундаментальный труд по полному конспектированию их трудов до начала учебного года в университете.

Он, как и Владимир Ильич перед выступлением на заводе Михельсона, всегда ходил в белой сорочке, в кепке, без шарфа и при очень узком чёрном галстуке. В начале ноября Гена подхватил воспаление лёгких, попал в больницу и больше в университет не вернулся. С тех пор я никогда в жизни его не видел. Несколько лет спустя, щёлкая кедровые орешки с друзьями в телевизионной комнате общежития, я мельком увидел в новостях блондина в рядах колумбийской революционной бригады. На мгновение мне показалось, что это был Гена.

Юра Орешников – пролетарий после армии. Служил в караульных войсках. Его окружали столбы и столбики, на которых висела колючая проволока. Возможно, поэтому он решил написать формулу траектории тени конца столба. С задачей не справился, хотя работал над ней круглосуточно. К концу декабря ему стало ясно, что ни один зачёт он не сдаст, как и ни один экзамен. Как-то по-другому он представлял себе процесс написания формул вообще и тени конца столба в частности. Не дожидаясь сессии, вернулся на родной Сахалин, где охотно занялся каким-то видом простого пролетарского труда.

Боря Шапиро, как я уже писал, из Средней Азии, поэтому был скрытен и утончён, как весь Восток. Но мне с ним было хорошо, мы нашли много общих тем. Боря тоже немного баловался в прошлом малярничаньем. Правда, это никогда не было его основным занятием: с доходом в семье Бори было всё в порядке. Просто папа Бори хотел, чтобы у сына за плечами была хоть одна профессия обычных, простых людей. Параллельно Боря посещал элитную музыкальную школу для детей баев, где выучился играть на аккордеоне не хуже черновицкого музыканта-виртуоза Яши Табачника.

Когда подошло время оканчивать среднюю школу, оказалось, что Боря тянет на золотую медаль. Он её и получил. Поэтому приехал учиться в Новосибирск, считавшийся одной из ведущих кузниц научных кадров большой страны. У Бори был только один недостаток. И я неоднократно по-дружески указывал Боре на него. Боря был неоправданно и опрометчиво влюбчив. Прямо в разгар первого семестра он влюбился в какую-то очевидную дуру из местного педучилища и пропал на несколько недель. Потом Боре пришлось пять месяцев догонять курс. Теперь Боря – большой учёный, визионер и гуманист, живёт в Калифорнии.

Витя Кружков был родом из глухого сибирского посёлка. Он имел феноменальную память и запас сала на весь семестр. С Витей мы подружились сразу, у нас было много общего. Со временем общим стало и его сало.

Я всегда видел черновицкого человека издалека и мог с таковым договориться обо всём: мы же понимаем друг друга даже без слов. Оказывается, что этот закон почти линейно трансформируется на множество глухих сибирских посёлков. Витя Кружков на картошке в Морозове с лёгкостью черновицкого экспедитора договорился с их бригадиром – и тот выслал Вите в наше общежитие целый грузовик с картошкой.

Если теперь в левой части уравнения под знаком интеграла поставить сковородку, картошку, сало и мой исключительный поварской талант, то с правой стороны уравнения будет много жареной картошки, о которой уже было упомянуто и не один раз. Запах этой жареной картошки по воскресеньям быстро заполнял коридоры нашего общежития и зазывал голодных студентов на кухню третьего этажа.

У Вити Кружкова было много проблем. Он случайно проспал первый экзамен по матанализу и затем долго объяснялся в деканате. Шли слухи, что Витя из семьи староверов, посещает баптистскую секту и разделяет их религиозные идеи, наплевав на Ленинский комсомол. Его прорабатывали на комсомольских собраниях, а он не признавался. Это был единственный во всем Советском Союзе случай, известный мне, когда от подозреваемого отстали за отсутствием объективных фактов его вины.

Отдельно о девушках на нашем курсе. Их было немного. Светлана Монастыренко, Татьяна Малова, Ксения Дурова и девушка Надежда с подозрительной фамилией Шлайфер. Из-за отсутствия достаточного представительного множества девушек никакого статистического анализа сделать не смогу, а жаль. Вот в пединституте смог бы. Там всё наоборот. Там хорошо, душевно и уютно – в среднем, с небольшим симметричным разбросом.

Почему девушки идут учиться на физиков? Не мешать же парням на них учиться? Это загадка – как и многое другое, что их касается. Я был всегда очень любознательным, как и все черновицкие, а в женском вопросе – особенно. Я хотел знать о них всё. Только с годами и после огромного опыта я понял, что эта задача была поставлена мною некорректно и в результате решения для неё не существует.

Я убежден, что ум, конечно, полезное и важное качество, но в первую очередь нормальная женщина привлекает меня как мужчину совсем не этим. По всей вероятности, на физфак девушки идут от безысходной заумности. Нельзя сказать, что они были некрасивыми или увечными. Вовсе нет. Просто однажды в каком-то там классе девушка увлекается точными науками и потом уже не может остановиться. Ей мерещится слава Склодовской-Кюри, о существовании которой она до этого и не знала. Делая все свои инвестиции только в физику, она мысленно уже прикидывает, на что потратит Нобелевскую премию, что купит на неё. Так проходят годы, а премии всё нет. Женская сущность высыхает, наука высушивает её, а дарованные природой инстинкты постепенно трансформируются во что-то другое или вообще стихают и отмирают.

Надо сказать честно, что на протяжении первого года в университете я пытался спасти, по очереди, двух девушек нашего курса от губительности точных наук. Хотя, может, всё-таки это была одна и та же девушка, а спасал я её дважды? Этого мне уже не вспомнить, так как инстинкт забывать такие детали сильнее желания вспомнить.

Вскоре девушки нашего курса обезличились и стали просто товарищами по учебе. А жаль.

Забегая вперед, нужно сказать, что недостаток женской ласки компенсировался скрытой сексуальностью некоторых преподавателей женского пола и игривостью лаборанток, работниц столовых, библиотеки и гардероба. Но об этом будет написано, в допустимых пределах, ниже.

Из 30 наших пролетариев 17 не попали на второй семестр. К ним скорбно присоединились ещё 27 единиц из интеллигенции.

Я получил «отлично» по всем зачётам и экзаменам и со второго семестра стал заслуженно получать необычайно щедрую повышенную стипендию. Жизнь всё больше удавалась. Надолго ли?