Читать книгу Студент - Герш Тайчер, Герш Абрамович Тайчер - Страница 8

Внутренним содержанием любого университета, его субстанцией и ядром являются преподаватели – профессора, доценты, ассистенты и так далее. Не запоминаются здания, имена и отчества парторгов, цвет крашеных полов, способ облицовки стен. Запоминаются лица и речи людей, которые ежедневно учили нас наукам. Многих из них мы потом всю жизнь вспоминаем, пытаемся следовать им, стараемся быть похожими. Некоторых напрочь забываем на следующий день после сданного экзамена или зачёта. Других же хотели бы забыть, да не можем. Но все они оставляют след в каждом из нас. Яркий или не очень – это другое дело. След, может, и совсем невидимый, но уверяю: преподаватели изменили каждого из нас не всегда познаваемым образом.

Все преподаватели физического факультета не любили, когда мы опаздывали на их занятия. Многие из них воспринимали такие опоздания как личное оскорбление и хорошо запоминали хронических «опоздал». К сожалению, я тоже грешил этим делом. Вначале приходилось молча выслушивать справедливые упрёки в свой адрес. Но потом придумал универсальную причину своих опозданий и был прощён на весь период учебы. Я говорил изумленному преподавателю, что автобус, на котором я добирался в университет, упал дверьми вниз и я длительное время не мог из него выйти. Нужно сказать, что преподаватели, и прежде всего профессора, слабо представляли себе состояние общественного транспорта в городке, поэтому больше вопросов мне никто не задавал. А я не наглел, приходил с небольшим опозданием и тихо, но с чувством умеренного достоинства пробирался на свое место. Лекция или семинар не прерывались ни на минуту.

Лекции в большинстве своём были достаточно интересны. Тогда только входил в моду показ слайдов для иллюстрирования материала, и этим умело или неумело пользовалось большинство преподавателей. Слайды своей наглядностью способствовали запоминанию, так как тогда не было ещё развито ксероксное дело. Единственный в университете множительный аппарат, под грозным названием «ротатор», находился под постоянным наблюдением спецслужб, и доступ к нему простому студенту был значительно затруднён.

Перейду к персоналиям. Знаменитым у физиков и математиков был профессор Борис Борисович Фихтенгольц, читавший нам лекции по матанализу. Зычный голос, безукоризненное знание предмета и куча совершенно неправдоподобных легенд, связанных с ним, делали его фигуру весьма популярной в среде студентов. Мне лично нравилась легенда, в которой он в московской гостинице «Украина» раздел до нитки при игре в «очко» двоих одесских картёжников-профессионалов, которым не было равных в СССР. Причем игроком Борис Борисович не был, в карты играл впервые, а пользовался в игре лишь одному ему известными математическими методами. Думаю, что Ленинскую премию ему не дали за это исключительно из-за его национальности.

Профессор Сергей Константинович Мальцев, по кличке «Гипотенуза», читал у нас алгебру. Он и был похож на гипотенузу: красное гипотенузное лицо, перекошенное от неравновесных знаний, характерный наклон головы при разговоре и выглаженные не по вертикальной стрелке редкие тогда джинсы. Их ещё называли в то время «техасы». Периодически мы видели профессора Мальцева в ресторане «Золотая Долина» недалеко от университета. В перерывах между парами он брал там «кровавую Мэри» и выпивал её в очень светском, свойственном только ему, стиле.

Профессор Борис Валерианович Угаров считал себя прямым учеником великого Эйнштейна по отцовской линии и преподавал нам специальную теорию относительности своего учителя. Он утверждал, что они частенько встречались с Альбертом в Швейцарии и подолгу беседовали о разном, в том числе о музыке и о женщинах. Случайно мы узнали потом, что Борис Валерианович за границей нигде не был, кроме безобидной Монголии, о существовании которой великий Эйнштейн, возможно, и не догадывался.

А ещё профессор Угаров буквально бредил токамаком. Говоря по-простому, токамак – это тороидальная установка для магнитного удержания плазмы с целью достижения условий, необходимых для протекания управляемого термоядерного синтеза. Угаров утверждал, что он причастен к запуску установки и к процессу разработки в целом в какой-то секретной лаборатории и запуск этот вот-вот произойдет. Буквально до конца этого года. Но мы его так и не дождались. Чего дождался Борис Валерианович Угаров, мне сейчас не известно.

Поначалу я обрадовался, когда узнал, что в университете есть преподаватель с черновицкими корнями еврейского свойства. Профессор Наум Наумович Мильштейн преподавал «Введение в физический эксперимент». Но заинтересованности в нашем сближении он не проявил, и я тоже вскоре потерял интерес к земляческим порывам. Он был большим знатоком русского языка и хотел, чтобы все писали грамотно и без ошибок. По одной из наших письменных работ он статистически определил, что в слове «эксперимент» студенты делали в среднем две с четвертью ошибки. Вся же кривая распределения ошибок или какие-либо дополнительные её параметры у меня не сохранились.

Как-то в конце октября я вдруг заметил, что ко мне совершенно неравнодушна доцент Алла Алексеевна Бубенцова. Восхитительная, конечно, женщина. Настоящий приват-доцент. То есть доцент для чего-то приватного. Она вела у нас семинары по скучному и совершенно не сексуальному матанализу. То невзначай заденет меня своим шикарным бедром, да так, что мне захочется глубоко вздохнуть ей вслед сдавленными от вожделения лёгкими и проводить полуголодным студенческим взглядом. То во время моего сбивчивого выступления на семинаре подойдёт неслышно сзади и, как бы случайно, прижмётся ко мне шикарной, как у Джины Лоллобриджиды, левой грудью. То так наклонится надо мною, что её правильной формы правая грудь со всей силы падала мне в ухо. А однажды во время её семинара неожиданно погас свет в аудитории, и она просто упала мне на руки, а я от испуга не знал, что делать с привалившим счастьем. Но тут свет включили – и я взял себя в руки, одновременно выпустив из рук Аллу Алексеевну.

Она буквально преследовала меня, всем своим видом показывая и завлекая: ну вот она я, бери меня, не стесняйся, я сделаю всё, что ты, маленький черновицкий мальчик, захочешь. Но что-то сдерживало меня. Какое-то извечное цеховое чутьё потомственного стекольщика подсказывало мне: «Будь осторожен, это стекло слишком тонкое для тебя, оно легко разобьётся и ранит тебя». Я, как ни странно, прислушался и сдержал себя. А вот мой товарищ, назову его, за давностью лет, С., не устоял перед чарами Аллы Алексеевны. Об этом немедленно узнал её муж, электросварщик 6-го разряда крупного новосибирского завода, и прямо перед Новым годом зверски избил наглеца использованными электродами для электросварки. С. после излечения вынужден был перевестись в Томский университет.

Преподаватель из города Александр Петрович Скворцов вёл семинары по механике. Он был типичной канцелярской крысой. У него была отличительная привычка: во время семинаров он любил подбрасывать кусок мела. Именно поэтому он всегда был весь в мелу и заслуженно получил кличку «Белый». Характерно, что всегда испачканной мелом была у него и ширинка. Как туда попадал мел, для меня осталось загадкой по сей день. Он запросто мог с места у доски кинуть в студента, зевающего на последнем ярусе большой физической аудитории, кусок мела и попасть ему в лоб.

А ещё Александр Петрович любил заигрывать с девушками нашего курса. Он замолкал, когда в дверях появлялась опоздавшая студентка, специально акцентировал на этом внимание, а потом долгим похотливым взором провожал её на место. Его желания легко читались в мелких западающих глазёнках и на сальных губах. Частично эти желания он, очевидно, реализовывал потом во время так называемых «отработок», когда приглашал проштрафившихся девушек в вечернее время в самые дальние и заброшенные аудитории факультета.

Это коротко о главных. Были и другие преподаватели, которые запомнились меньше. Но у нас не было ни одной откровенной сволочи и ни одного взяточника из числа преподавателей. Нам очень с ними повезло. Спасибо им.