Читать книгу Причины и следствия моего Я - Игорь Сотников - Страница 5

Человек – существо общественное, и поэтому он даже в свой решительный для себя последний час не собирается лишать себя удовольствия разделить этот момент если не с близким, то хотя бы с каким-нибудь обществом, которое он, согласно своим воззрениям на него, решит поделить на тех, кому он предоставит внеочередное и, скорее всего, первое место для встречи с праотцами, и тех, кто останется про запас. Ну а для третьей, недосягаемой им части, в основном виртуального сообщества, будет отдано на откуп право на осмысление всех его поступков, которые привели его в такое безудержное для себя и безнадежное для его окружающих состояние. Что и говорить, а когда человеку чрезмерно тяжело, то он старается переложить этот свой тяжкий груз на плечи других, близко стоящих или близко сидящих с ним людей. Они, скорее всего, лучше бы шли сами по себе налегке, но кто ж их желание или нежелание спрашивает, когда вам так тяжело и больно (эффект электро – самый последний в передаточной цепочке получает окончательный, вбивающий в землю заряд).

Ну а пока что, ничто в этом мире не делается за просто так и всем приходиться трудиться, кроме разве что, некоторых продвинутых стран, построивших у себя подобие займового коммунизма, и живущих по принципу – после нас хоть потоп и кризис ликвидности. Для нашей страны это пока недостижимое и не совсем желаемое будущее, где в отличии от этих стран, ещё не наступили такие радужные дни (вот почему они проводят все эти жертвоприношения своих душ на этих радуга-парадах). Так что Алексу пока что ещё приходится добывать себе хлеб насущный каждый день, отправляясь на работу в редакцию одного из журналов, где он числился фотокорром, и куда он со своим характерным желанием и вознамерился поутру пойти, и уже там переложить свой тяжкий груз на своих коллег.

А ведь как это бывает, в этот самый момент потрясшей вас семейной бытийности вы как раз остаетесь в своем горьком одиночестве, и в результате всего этого свой благовидный шанс на взаимовыручку получают ваши ни разу горе не хававшие и ничего не подозревающие такого коллеги по работе, к коим у вас как раз накопилась масса требующих немедленного ответа вопросов.

Ну а чем больше человек сам себя чувствует недооцененным, то тем большему количеству людей (среди которых были даже те, кто не имел возможности недооценить вас будучи незнакомым с вами, что конечно, только их проблема, и вас это совершенно не волнует) с невыносимым желанием и отчаянием он старается доказать их неправоту, наводя на них пока еще холодный ствол огнестрельного автоматического оружия.

– Запрягай лошадей! – Указующе твердо заявит ему тот, кто должен повелительно заявить это его побуждение к действию.

– Мои амбиции – это предпосылки для возникновения этой ситуации. А их посылки и отсылки меня – уже аргумент для предъявления им всего этого последствия, – смотря исподлобья (для грозности своего вида) на окружающих, уже находящийся на взводе и готовый спустить всех своих злобных собак на недосужую на свои проблемы публику, хотя собаки используются лишь в обыденных словоблудных случаях. Тогда как такие судьбоносные случаи требуют от тебя пустить в неистовый галоп то, что покрепче и посерьезней, а именно тех четырех разномастных коней, которые несут на себе свое откровение, с которым вы и хотите обратиться к миру. Ну а пока что вы, попридержав их внутренне, ведете диалог с тем, кто при подобных действиях всегда незримо присутствует и в значительной степени побуждает вас таким образом действовать.

– Я, конечно, польщён, что ты не пропустил мои замечания мимо ушей и прислушался к ним. Но не кажется ли тебе, что ты слишком радикально и категорично-безвозвратно подходишь к моему предложению заставить мир заговорить о тебе? – Сегодня критик не слишком самоуверен, глядя на то, как начальник Алекса Валериан Леонидович, находящийся не в свойственном для себя виде (из разбитого носа вместе с соплями тёк своеобразный коктейль, который придавал слюнтяйную выразительность внешнему виду, потерявшему в этот один удар Алекса ему, нет, не в лицо, а в рыло всю свою степенную самоуверенность и значительность, первому лицу творческой части их редакции.) и положении, всю жизнь смотревшего на мир с высоты своего орлиного носа, стоит на коленях перед ним, для чего потребовалось его пару разков приласкать кулаком, что и было проделано Алексом с огромным удовольствием, после того как он вскрыл, правда, уже вторую печать войны.

И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее: иди и смотри. И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч.

Но Валериан Леонидович при всём этом, не смотря на всю свою унылость и забитость, всё равно не сводит своего взгляда с Алекса, и очень пристально внимая ему, боясь упустить даже самое мимолетное его замечание, на которые он плевал и зевал за всё время работы Алекса в редакции.

– А это, наверное, уже не меньше пяти лет. – Алекс, глядя на своего, такого внимательного к нему начальника, как все его, или, вернее, по большей части только он, за глаза звали, в виду его авторитарного правления, а также из-за лекарственного рифмового сходства – Касторычу, решил по-своему (очень запоминаемо для начальника) напомнить тому об этом своем юбилее, ещё раз заехав Касторычу кулаком в левое ухо.

– Слышишь, Касторыч, сука, я уже пять лет как здесь на тебя батрачу. – После своего кулачного напряга Алекс, видимо предположив нарушение работы слухового аппарата Касторыча после этой своей ему оплеухи, перешёл на повышенные разговорные ноты, заорав тому прямо в ухо, чем плюс ко всему сотрясательному головокружению вызвал у того уже не просто недоумение («Какой на хрен, Касторыч?! Это ошибка, я всего лишь Валериан», – в голове Валериана смутно роились оправдательные мысли.), а уже дрожь поджилок, которые, первоначально находясь в шоковом состоянии, еще не осознавали всей опасности своего положения.

Ну а теперь, когда этот до этого совсем неприметный работник их журнала, уже несколько раз кулаком в лицо заявил о себе, Валериан начал понимать, что, пожалуй, его связи в администрации города в данном случае никаким боком не помогут, и что ему сейчас в кои-то веки придется рассчитывать только на себя. А это после стольких лет заслуженного расслабона, стало непосильной ношей для его поджилок, которые, действуя по аналогии с подтяжками, придерживающими определенный вес ваших штанов, уже не слишком справляются с этой задачей, стоит вам только грузно навалить в них то, что валится от большого страха. Что и произошло с Валерианом, пустившимся в самые свои тяжкие думы, нашедшие для себя этот короткий задний выход, что, конечно, не осталось незамеченным Алексом, который сначала скривился, а затем несколько даже удивился подобному ходу вещей, после чего своей вопросительной реакцией еще больше ошеломил Валериана:

– Это что, твой поздравительный ответ, гнида? – Усмешка в глазах Алекса (как оказывается, Алекс не зря прозвал главреда Касторычем) и его несколько отстраненный вид выглядели более пугающими для Валериана, нежели если бы Алекс выказал всю свою злость.

– Нет. – Крайняя необходимость хоть что-то ответить, заставила Валериана выдавить это отрицание.

– Опять нет. – Лицо Алекса потемнело от злобы и ненависти, что вызвало новый спазм в животе Валериана, чей рассудок мгновенно помутнел от страха и собрался уже пересидеть в своем падучем обмороке, пока опасность не пройдет.

– Я это «нет», только от тебя и слышу! – Орал Алекс, уже на валившегося на пол в свой обморок Валериана, который, грохнувшись носом в пол, уже в свою очередь вызвал недоумение у Алекса, который совершенно не рассчитывал на такой быстрый не просто поворот, а в некотором роде крен событий. Все это, по его спонтанной задумке, должно было продлиться несколько дольше, к примеру, столько, пока его душа не удовлетворится. Но, скорее всего, таким образом, действий, это совершенно не достижимо.

А ведь ещё вчера, когда Алекс, уходя с работы домой и прощаясь с теми, с кем он считал и не считал нужным (их было непропорционально значительно больше, чем других категорий людей), и с тем, с кем он хотел больше встречаться, но для этого приходилось иногда и прощаться (очень редкие и единичные случаи), даже сам, не говоря обо всех них, у которых и своих забот полон рот, а значит, нет ни до кого, кроме себя никакого дела, не могли себе представить, какое радикальное и местами критическое изменение произойдет с ним всего лишь за один вечер. И ведь что тут самое интересное и удивительное, так это то, что по вашему внешнему виду совершенно невозможно определить всю глубинность тех изменений, которые и произошли с вами.

А это вам не какая-нибудь там, новомодная прическа ведущего специалиста отдела маркетинга, приведшая всех коллег в неописуемый (этот вид восторгателей оттого вызывал много вопросов, что было сложно понять, какое преимущественное чувство превалировало в них, правда, одно можно было точно сказать, что эта причёска никого из них не оставила равнодушным) восторг или тот же новый костюм от какой-нибудь итальянской, замелькавшейся на подиумах морды, и ставшей до того мультибрендовой, что даже Медуза Горгона из-за нее начала страшиться за свой безупречный вид.

Хотя кого сейчас волнует что-либо, не касающееся себя или даже не самого себя, а того, что тебя представляет или же уже ты сам представляешь.

Так, к примеру, костюм по цене машины, взятый в кредит ищущим своих лёгких путей к сердцам особ женского рода, редактором отдела светских новостей под фонтанирующим именем Теодор, подающим не только надежды, но также кидающим всякие комплименты в лицо дамам бальзаковского возраста и сальные шуточки им в спину, разве не занимает теперь все его мысли? А ведь этот костюм должен был проложить свой мысленный путь к сердцам, как безголовых молодых особ, так и обеленных возрастом, но украшенных бриллиантами и красками, увлажненных кремами, подтянутых, но не только физическими нагрузками, отягощенных накоплениями на боках и на счетах бизнес-вумен.

А ничего, у Теодора всё равно всё отлично.

Ну а другая покупка новой машины уже редактором отдела политики, на которой он из своих политических соображений, подвез на работу лишь тех своих коллег, кто приближён там к чему-то. Конечно, очень здорово, и говорит оно о том, что у редактора отдела политики на этом стратегическом для себя направлении всё идет просто отлично. (Из политических соображений и по рекомендации имеющих опыт в подобных делах, имеющих вес товарищей, значение употребленного слова «отлично» идет вместе со связкой «от других», что совершенно не значит, что у него все зашибенно здорово, а значит всего лишь то, что он как индивидуальность имеет свое право на самовыражение).

Но так или иначе, у политредактора для виду тоже всё отлично. Вот только у нелицемерного Алекса не всё так отлично.

И вот когда у вас всё не только из рук плохо, но в некоторой степени окончательно суицидально, то чем бесстрастнее вы выглядите, тем вы более жутки, неся в себе большую потенциальную опасность для всех вас окружающих.

Ну а вчера Она своим «Не быть», не только раздавила его, но и тем самым нанесла на его душу свою печать отверженности, которая несет в себе бесконечность непримиримости своего ненавистного для себя положения, требующего от тебя непреложных изменений.

– И я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить. — Кто-то с утра, слишком принизывающе откровенен, с накачавшимся кофеем и горечью осознания конечности его бытия Алексом, так и не сомкнувшим всю эту ночь своих глаз.

Чего сидишь и хлопаешь глазами? Запрягай лошадей! – Заторможенность не предпринимавшего никаких действий Алекса заставляет повысить голос его побудителя к действиям. После чего Алекс быстро проделывает все свои подготовительные к выходу на работу утренние гигиенические дела и, оказавшись в прихожей, где его еще с вечера ждет приготовленная им массивная сумка, решает перед своим выходом из квартиры еще раз заглянуть в нее.

Алекс не спеша берёт собачку замка сумки, затем лёгким движением руки, с каким-то странным выражением лица, на котором сквозила вызывающая неприятное, склатывающее горлокомок чувство ухмылка, расстегивает сумку. После чего Алекс, удовлетворившись имевшей свое место в сумке и в его душе вещественности, закрыв и взяв сумку себе наперевес, ещё раз внимательно взглянул на зеркало и, увидев в нём то, что хотел увидеть, со всей своей решительностью направился к выходу.

– Чума моего дома падёт на ваши пока ещё не седые головы! – Протрубил зов в Алексе, подошедшем к зданию редакции журнала, где он уже без малого пять лет трудился в отделе фотокорров.

– Теперь у них появится возможность не только написать от первого лица, но и запечатлеть у себя в голове. – Алекс, взявшись за ручку двери, определенно усмехнулся такому, как оказывается не лишенному продуманности характеру его действий, где он выступает как хроникер и участник всего этого действа. Но Алекс, войдя в здание редакции, вот так прямо, выстрелом из «Сайги» в лоб зевающему охраннику, не собирается через его труп посвящать всех работников редакции журнала в свои душевные переломы.

– Не зевай, лови пулю! – Вот так с ходу, Алекс не заорёт на эту сонную тетерю, после чего у того и шанса не будет не поймать эту разрывающую его рот на части пулю. А он всего лишь спокойно поздоровается с Петровичем, против которого он ничего не имеет, и который, не обратив никакого внимания на эту несомую Алексом с собой габаритную предвзятость, без проблем пропустит его через турникет на его рабочее место.

«Нет, не всё так сразу, и каждый для себя заслуживает особого подхода», – смотря на свою сумку у себя в кабинете, бормочущий про себя Алекс решает повременить и для начала пройтись по коридорам и кабинетам редакции, чтобы навести свою персонифицированную диспозицию ненависти к этой, как любит говорить главный редактор, нашей общей семье.

– Что ж, от любви до ненависти сколько там шагов? – Алекс, выходя из своего кабинета, начал расчётливо прикидывать своё шаговое расстояние до первой по его ходу двери так любимого им отдела новостей, где, так любя свою работу и себя в ней, трудятся всеобщие любимцы издательства, а, главное, высшего звена местной вертикали власти – эти новостники, которым сам бог или должность велели быть первыми среди первых.

– Ну что, сволочь, ты готов встретиться с праотцами? – Алекс, решив не церемониться, что, в общем-то, было под стать и отвечало образности поведения каждого из сотрудников, работающих в этом отделе, с ходу выбил дверь, соединяющую их отдел с коридором, и тем самым поставил всех здесь присутствующих перед фактом своего явления, которое несло им своё новое, определенное явлением Алекса мироустройство. Что, правда, произошло лишь только по прошествии их первого шока, ну а пока что первореакционно, они были поставлены в свои замершие, не очень-то удобные и деликатные позы (любой стоп-кадр, всегда выхватывающий промежуточное состояние движущихся лиц, выдает на поверхность скрытую преднамеренность поведения лица, которое на эту поверку не всегда лицеприятно).

Так, глава отдела и по совместительству замглавред (по местной сарафанной классификации – Загар) Серветовой Аристарх Витальевич, до этого ошеломляющего их момента, до появления Алекса грозно взирал на свою редакторскую команду, занявшую свои раскрепощенные места вокруг него, стоящего в центре офиса и держащего в руке чашку горячего кофе, через глоток которого, он любил отправлять в головы редакторской группы свои редакторские посылы.

И кто знает (чем ближе к источнику, несущему разглагольствования, тем ниже понимание того, чего он там несет, так что близстоящие к Загару коллеги по его отделу, можно сказать, были сами себе на уме, без чего, надо заметить, в этом отделе невозможно было выжить), о чём шла речь в этом отделе в этот судьбоносный момент, что, в общем-то, для Алекса, ворвавшегося к ним со своим внеочередным очень категоричным вопросом, не имело никакого значения. И, наверное, не будь у него в руках такого убедительного огнестрельного аргумента, то этот Загар, скорее всего, послал бы его куда подальше. Но сейчас, когда эта глубина ока ствола зримо вглядывается в душу каждого из присутствующих, которые, не смотря на то, что имеют свое разное пространственное положение в кабинете, тем не менее, считают, что это око определенно направлено на него. Отчего каждый из них, не смеет игнорировать его и, уставившись на этот факт зыблимости существования всякой твари, начинает прокручивать в голове все свои заслуженные прегрешения, за которые ему вот сейчас и придется отвечать.

– Я, бл*дь, так и не понял вашей позиции по материалу Немировича, – Грозный Загар, таким панибратским образом, обратился ко всем и в частности к самым ответственным и доверенным или просто к своим любимчикам – Антону, Андрону и Алисе. Говорят, что Загар, стремящийся во всем быть первым, в соответствии с этим и подбирал к себе в команду сотрудников. Где отбор происходил не только исходя из их личных и профессиональных качеств, но наряду с ними, претендент на место в отделе новостей проходил целую тестовую систему, разработанную Загаром, где даже имена сотрудников должны были соответствовать своему именному первоначалу.

Загар неожиданно для себя, не рассчитавший место своего ротового приложения к горячей чашке кофе, вдруг обжёгся. А спрашивается, когда такие случаи бывают ожиданными?

– А в случае перепоя! А? – не ожидая от себя такой информированности, обалдел от такой неожиданности тот туалетный читатель, любитель перепоя, а недопоя который уже смирился со своими утренними ручными потрясениями. Что, конечно же, никому не понравится, и поэтому для сглаживания полученного ожогового ущерба для себя, требует от обжегшегося повышенной вентиляции этого места ожога. Это и вылилось в замечание Загара, с которого он решил начать свой много-ветренный и много-векторный путь ведения утренней рабочей летучки.

Ну а пока Загар обдувает свою губу и язык, эти его приближенные, три «А», вытянув свои лица, очень ответственно реагируют на этот его запрос к ним.

«Сколько веревочке не виться, а правда всегда найдёт для себя выход. Так что, это был лишь вопрос времени, когда ты сам признаешься, кто ты таков есть на самом деле», – Антон благоговейно и смиренно глядящий на Загара, тем не менее, в своих мыслях был не столь добродушен к своему, пока ещё начальнику, который, по его мнению, уже давно засиделся на своем тёплом месте, которое пора бы уже уступить более достойным, в коих он, отбросив всю редакционную шелуху, видел только себя.

«А моя позиция такова: дать бы тебе хорошенько в твою красную от возлияний, а не, как ты говоришь, волеизлияний рожу», – Андрон, всегда и во всем несколько оппозиционно настроенный к подавляющим его волю и сознание административным барьерам, чьим олицетворением для него были все начальствующие лица, от которых разве можно дождаться хоть какой-то демократичности поведения. И даже Загар, всегда отмечавший Андрона среди всех, и часто звавший его к себе домой на попойки, и то своим демонстративно-начальствующим поведением за столом, где каждый имеет свое право на лицевые и даже нелицеприятные высказывания, не давал ему свободы самовыражения, заставляя Андрона держать себя в руках и смеяться даже над теми шутками Загара, в которых он не видел ничего смешного.

«Поди, в кофе себе коньяка добавил и теперь куражится. А мне после вчерашнего только сдохнуть охота», – Андрон, стоящий у кулера с водой, вливает в себя уже третий стакан воды, который так и не приносит ожидаемого облегчения для Андрона, который своим домыслием всё-таки дал основания для понимания такой, как оказывается не случайности обжога Загара.

«Опять этот алкаш, не даст мне слова, а отодвинет в самый зад, – шипит, глядя на всех сразу, шустрая Алиса, которая, не смотря на всю свою рыжесть в купе с красотой лица и зада, энергичностью и зарядом своеволия, так и не может задвинуть собой этих хмырей Андрона и Антона. Они, как она считает, только благодаря своей мужской природе и имеют вес здесь в этом отделе, где в основном она и пашет, а они, нашедшие нужный подход к луженой глотке Загара, заливая ее умело, этим пользуются для продвижения своих на коленке написанных передовиц.

«Вот был бы на его месте молодой, то уж тогда у этих кадров не было ни единого шанса противостоять мне», – Алиса, облизнув губы, посмотрела в глаза какого-то суперактивного с голым торсом молодчика, глядящего на неё с плаката Пирелли.

– Я не понял, почему мы молчим, – не услышав должного ответа, Загар, полный огорчения, незамедлительно решив передать его всем присутствующим, повысил свой голос, но вылетевшая от удара дверь тут же внесла свои коррективы в этот насыщенный кофеем и придирчивостью Загара разговор. Который, получив свой новый заряд энергии, тем самым очень сильно ускорил необходимость принятия ответных решений всех участников этой дискуссии, где всякая задержка могла привести к плачевным результатам.

Примером чему послужила такая нерасторопность также присутствующего здесь стажера Виталика, в чьей компетенции находилась очень важная часть любого творческого процесса, где всякая думающая голова, не имея полноценной возможности держать при себе всю нужную демонстративную часть материалов, всегда чего-нибудь из них, да забывает у себя или в каком другом месте, которые просто необходимо предоставить на редакторский суд, что собственно на себя и берёт этот стажёр, быстро посылаемый к чёрту за этой необходимостью (стажёр сочетает в себе функции мальчика на посылках и для битья, так сказать, два в одном, а платят как за какую-нибудь неполноценность).

Ну так вот, этот стажёр, видимо, находился с утра в своём должном месте у двери в прилежно сконцентрированном на себе состоянии, которое у всех этих, ещё непуганых стажеров, есть результат их не совсем должного непонимающего осмысления своего места в этом творческом процессе (какой вход «платят», такой и выход «усердие»). В общем, этот стажер Виталик, как всегда, с открытыми глазами кемарил и, наверное, в случае словесного обращения к нему кого-либо из присутствующих он, скорее всего, только со второго упоминания его рабочего (настоящим никто не удосуживался интересоваться) имени («Эй, стажёр, ты чё, уснул что ли?!») возмущенно отреагировал бы: «С какой это стати?!».

Но на этот раз такой резкий вылет двери, в радиусе которого оказался этот дремлющий стажер, своей весьма жёсткой размашистой встречей с носом стажера, только и успевшего до своего падения визгнуть, не предусматривал дополнительных уточняющих вопросов. Ну и ко всё понявшему с полуоборота двери стажёру, так и ко всем другим присутствующим в офисе сотрудникам, быстро уловившим сегодняшний зубодробительный тренд, сразу пришло понимание того, что для каждого из них найдётся своя дверь или тот же косяк.

– Ну так что, мы молчим? – теперь уже задался этим сакраментальным вопросом Алекс, обращаясь к Загару, который на автомате, как тёртый калач, во избежание не только кривотолков, но и для того, чтобы не выдать всех своих редакторских тайн, решил заранее купировать эту проблему, засунув свой язык в чашку кофе. Так огненная горячесть кофе, должна была обжечь и напрочь нейтрализовать функционал его языка, лишив его возможности ведения откровенных разговоров. Хотя, возможно, Загар, просто дёрнувшись от неожиданности, таким неосторожным образом бесчувственно прикипел к своей чашке с горячим напитком. Что ж поделать, когда в каждом человеческом поступке хочется видеть хоть какой-то героизм.

– Что, язык проглотил что ли? – вопросительное предположение Алекса, было не слишком далеко от правды, в которой пылание языка Загара было сродни этому явлению.

– Алекс! – вдруг прозвучавший голос сумевшей первой собраться Алисы вывел его из своей задумчивости и быстрым шагом вернул его обратно в свой кабинет, куда и заглянула эта Алиса.

– Чего? – только и сумел ответить встрепенувшийся Алекс.

– Чего-чего, – Алиса передразнила Алекса, – ну, ты идёшь на летучку? – Алиса, насладившись этими заминочными видами Алекса, который, было видно не совсем понимал, чего это её «чего» значит, и озвучила ему то своё, для чего она, собственно, к нему заглянула. После чего, не дожидаясь Алекса, развернулась и, не закрывая дверь кабинета, оставив Алекса наедине со своими взаимопониманиями с фантазиями и предваряющими их мыслями, смущающей мужские умы походкой, направилась по коридору туда, куда было не важно, взиравшим ей вслед носителям брюк, в число которых также входил и Алекс, не решавшийся пропустить такие демонстрационные виды этого апологета женского начала.

– А чего, собственно она ко мне заходила? – Зачесалась запоздалая мысль в голове Алекса. Что и говорить, но реалии жизни (тем более такие вызывающие и сбивающие вас с мысли) своей вящей натурностью не могут не отодвинуть на задний план всё, как вам казалось, слишком серьезные и безотлагательные вещи. И хотя, как утверждающе считает природа, у каждого объекта противоположного пола имеется то своё, на что стоит посмотреть, всё-таки у некоторых представителей или представительниц в своем показательном арсенале имеется несколько интересно больше этого своего, что и заставляет с придыханием не сводить с них своих частично завистливых глаз. Что же касается Алисы, то она, можно определенно сказать, через свою иксовость строения ног, очень уж отъявленно позиционировала себя с женским началом, выставляя на всеобщее обозрение свою приверженность к этой основополагающей X-хромосоме.

– А мне плевать на эти современные эталоны красоты, – заявляла Алиса, с вызовом надевшая на выход короткую юбку, из-под которой на свет смотрели её крест-накрест ноги.

Правда она, всё же с ревностными нотками в голосе, со злостью смотрела вслед прошедшей мимо неё обладательнице такого природного казусного предпочтения перед ней.

– Ничего, этот крест не такой уж и тяжкий, – смеялась она не слишком искренним смехом, глядя на ещё одну стройность и прямоту, которая слишком долго и высоко длилась у встречающей в приемной главреда секретарши Анжелики, которая своим вызывающим, нет, не поведением, а видом сбивала с мысли всякого сюда входящего, и у посетителя уже не то что надежд, а ничего в голове не оставалось при взгляде на неё. Что, надо заметить, не слишком-то способствовало творческому процессу, кроме разве что поэзии (но журнал – это вам не поэтический кружок, так что стихоплетство здесь неуместно).

– Не переживай, —Алексу частенько хочется утешить Алису, прижав её к груди, – у неё и мысли такие же прямые, как и всё остальное, – своим заявлением Алекс, наверное, ещё больше расстроил бы Алису, для которой ещё её первоначало не потеряно и, значит, такая слепота Алекса насчёт этой затмевавшей всякий ум стройности ног, не может её не беспокоить.

– Да пошёл ты, – Алиса сгоряча послала Алекса и, скрывшись там вдали, за поворотом, тем самым вновь вернула Алекса в свои кабинетные пенаты.

– Ничего, меня так просто не собьёшь с мысли, – придя в себя, Алекс жёстко отреагировал на этот, хоть и выдуманный, но всё же дерзкий посыл ему Алисы, затем убрал сумку в шкаф, после чего, дабы выказать своё непримиримое к словам Алисы отношение, решил быстро пройти мимо новостного отдела и сразу же навестить главреда Касторыча, чья изящная входная дверь с его именной табличкой на ней, ведущая в его кабинет, не только была тем Римом, куда вели все дороги всех редакционных служащих, но и в некотором роде олицетворялась с нерушимостью и вечностью этого единоличного мнения Касторыча, которое здесь, под этими стенами считалось последней инстанцией, где апелляцией на него мог служить лишь ваш увольнительный уход вон.

Так что, не было ничего удивительного в том, что у многих не обладающих такими дверями здесь, под этими редакторскими сводами коллег Алекса, в их голове при упоминании о своей работе устоялась эта внушающая большей части из них благоговейный трепет дверь этого главреда Валериана. Тогда как у менее зависимых от редакторского диктата, называемого редакторской политикой, работников газеты, к которым и относились Алекс и ещё пара тщательно законспирированных оппортунистов из отделов спорта и Интернета, для которых специфика их приложных задач не заставляла их противопоставлять своё мироосознание с руководством к действию главреда, так вот для этой рабочей группы двери Касторыча служили тем дворцовым символом, который, как и в семнадцатом году, необходимо было взять штурмом (всё, нужен свой сигнал к действию наподобие выстрела «Авроры»).

– Ну а как же тогда, дверь генерального директора журнала, этого ставленника и любимчика издателя, которая своим размахом куда массивнее и шикарнее, чем эта, так себе, ведущая в этот мозговой центр редакции дверь главреда? – не нежданно, а ожидаемо, заявит о себе представитель другого центра силы редакции, генерального директора, какой-нибудь однозначно всезнающий матерый -ялист. Но в том то и дело, что каждая из дверей, Геныча (так своевольно и дерзновенно звали гендиректора, правда, только в очень своем узком кругу во время своего распоясывания и совместных застолий, работники редакции), или Касторыча, несла и определенно отражала в себе суть того, кого она таила в глубине этого кабинета.

И если Геныч, определяя хозяйственные вопросы редакции, отражал в себе всю материальную обустроенность, которая, конечно же очень важна и в случае не должного понимания целеустремлений работников, скорее всего, приносит для них лишь материальный дискомфорт, ведущий лишь к брожению умов, то в случае с Касторычем, который отвечал за творческую константу журнала, которая не терпела редакционного инакомыслия, складывалась такая ситуация, когда умственное брожение достигало своей критической массы, и всё было готово, вот-вот взорваться вследствие такого не учёта твоего мнения. Это, наверное, и становилось тем катализатором, который вынуждает предубедительно смотреть на эти двери Касторыча, за которыми он прячет не только своё, изможденное лицоблюдством и потаканием его мнению со стороны подхалимных сотрудников журнала, число которых, не смотря на сокращения либо расширения редакторского состава всегда соответствует своей нормативной необходимости.

И, как в этом бесконечно уверен Алекс, то встроенном в стенку кабинета сейфе, находящемся прямо за портретом президента, висящим за его спиной, Касторыч прячет в яйце свою душу, которая, освободив свое место в его теле, приводит того, на радость издателю и его акционерных партнеров, к такому бездушию во всех своих мыследвижениях, что окончательно ведёт информационную политику их журнала к гепатиту «А».

– Захватить его врасплох, и тогда возможно, получится вырвать из застенков его душу, – Алекс зачем-то хапанул в себя приличный глоток воздуха, затем решительно нащупал в кармане пистолет, который, придав ему уверенности в себе, втолкнул его в приемную главреда. Там, как и следовало ожидать, проход предваряла охрана в виде женского батальона, олицетворением которого была эта неприступная Анжелика, чей слагательный вид уже на самых подступах к кабинету Касторыча, разил зашедших в приемную посетителей наповал, превращая их с выкатанными глазами в немые овощи.

– Главное, не смотреть на неё и ничего не говоря, быстрым шагом, пройти до кабинета Касторыча, – Алекс, заметил на своем пути, этот ощетинившийся длинными ресницами бастион в виде Анжелики, готовый своей грудью встать на защиту Касторыча, от чьего места зависела теплота её места, быстро опустил свои глаза в пол, для того чтобы не сбить себя с мысли, и быстрым шагом, почти что на ощупь, стал пробираться до этих проклятых дверей Касторыча.

И кто знает, чем бы закончился этот хитрый маневр Алекса, если бы на его пути встали эти шлагбаумные длинные ноги Анжелики, которая к удаче для Алекса в этот момент находилась у себя за столом, где с остервенением и натужным вниманием занималась своими ногтями, которые, ломкие такие, начали её сердечно беспокоить.

Но как не видно было Алексу, ему повезло, и он, уже ничего не видя и слыша только звук своих туфлей, ступающих несколько тише, чем он всегда ступал ими на пол, наконец-то, достиг своей цели – двери Касторыча, которую он тут же незамедлительно открыл. После чего проникнув внутрь и только успел развернуться, то сразу же сходу натолкнулся на кого следует, а именно на Касторыча, который, будучи хозяином своего кабинета, был волен перемещаться по нему, куда ему желалось. И он, видимо, в этот неожиданный для себя момент, решив потянуться, подошел поближе к дверям, где вдруг, как оказалось, не столь безопасно стоять, да и вообще может ждать всякая неожиданность или, того хуже, неприятность.

Ну а Алекс на этот раз не растерялся, вернее сказать, ему уже некуда было деваться, оказавшись не просто вот так прямо лицом к лицу с Касторычем, а в некотором роде даже соприкоснувшись с ним носами. Где Алекса вот так, с десяти сантиметров, смотрели обалдевшие от такой наглости глаза Касторыча, готового уже обрушить на Алекса своё праведное возмущение. Этого, конечно же, Алекс не мог ему позволить, упредительно сопроводив своим словом:

– Где, падла, ключ от сейфа? – обрушил или, будет вернее сказать, ткнул коленкой снизу в пах Касторычу, что сути не меняет всего этого демонстративного дела, приведшего к обрушению основ его мироздания. Которые (основы) получив этот вероломный исподтишка удар, зазвенев у него не только в ушах, подкосили его ноги и заставили рухнуть на пол.

Я тебе сейчас покажу Ника, – Алекс, не смотря на всю эту поверженность Касторыча, не собирается ловиться на все эти уловки своего противника и, не спрашивая того о его желании видеть или не видеть, добавочно сотрясает его мозг парочкой словесных и физических ударов, которые, судя по ответному качанию головой Касторыча, достигли своей цели. Хотя это возможно была только внешняя и всего лишь видимая рефлекторная реакция этого хитреца Касторыча, который, пустив все эти свои сопли, так совершенно и ничего не понял, в каких разумных и располагающих для взаимопонимания целях, Алекс предварил своими ударами разговор с ним по душам.

Ещё раз спрашиваю, где ключ от сейфа? – Алекс, наклонившись к Касторычу, своим вопросом определенно заставил того недоуменно задуматься. – Значит, ты гад, собираешься упираться?

Алекс, не дождавшись ответа от Касторыча, приподнялся и пошёл в сторону висячего над креслом хозяина кабинета портрета президента. Ну а пока он следовал к своей цели, Касторыч, оставшись наедине со своими мыслями, пытался сообразить, что к чему, что было не так уж легко, когда его мысли так спонтанно собрались в кучу. Но он так и не отыскал среди себя ответа на этот натужный вопрос, совсем с ума сошедшего, что, наверное, было единственным объяснением Касторыча самому себе на эти действия Алекса, который требовал от него какой-то несуществующий ключ, от какого-то сейфа. Да он ему уже давно не нужен, когда он перешёл на безналичный расчет, а вот номера счетов от него, хер тебе, не дождешься. Что же касается Алекса, то он, отодвинув портрет президента в сторону, к своему удивлению, не обнаружив там ничего похожего на скрытый сейф, выразительно посмотрел на Касторыча, который, как и предполагал Алекс, не собирался бежать (почему у Алекса была такая уверенность, трудно сказать.).

– Ладно, – сделав свой вывод, Алекс вновь вернулся к Касторычу, который, заметив перед собой появление Алекса, вдруг осознал, что он своими мудрствованиями упустил шанс на побег и что теперь на него наверняка посыпятся новые неудобные вопросы.

Что ж, на этот раз, он точно не перемудрствовал, и Алекс, действительно, вновь обратился к нему за разъяснениями:

– Я смотрю, ты продуман, сейф перенёс, – усмешка, сопроводившая сказанное Алексом, не очень-то понравилась Касторычу, который так и не понял, о каком таком сейфе ведётся речь.

– Какой сейф? – Касторыч своим отрицанием однозначно делает из Алекса дурака, что, конечно же, не только не разумно так делать с его стороны, ведь такая дерзновенная наглость, однозначно сбивает сердечный ритм вопрошающего и заставляет его непроизвольно нервничать, задевая своим вызванным этой сбивчивостью выбросом энергии выступающие детали лица Касторыча, который, получив оглушающие аплодисменты по своим ушам, был вынужден глубоко задуматься над своим неподобающим поведением.

– А такой сейф, где ты, тварь бездушная, прячешь свою душу в яйце, – Алекс, схватив Касторыча за шею, проскрипел ему прямо в ухо это своё уточнение, которое, не смотря на свою удивительную фантастичность, уже не показалась Касторычу, получившему предварительный жизненный урок по ушам, таковым.

– Это всё он. – Касторыч, как человек крутящийся в таких сферах и клубах по подставочным интересам, где без умения выкручиваться из самых щепетильных ситуаций невозможно выжить, находит для себя выход в перекладывании ответственности на того другого (впрочем, как и всегда), который не просто явно с чёрной душой, а, скорее всего, сам дьявол во плоти, взял и обманным путём впутал его во все эти махинации, о которых он, знать не знал и духом не слыхивал. Они, ну те, кто недоволен своей кардинальной серостью, вынуждены благодаря, хотя кого тут благодарить – совсем непонятно, так вот, они в виду такого своего незримого и малопривлекательного фактора существования, вынуждены вечно что-то там замышлять и затевать за спинами статистически думающих и живущих людей. Ну а такие, как Касторыч, служат им информационным проводником для озвучивания их позиций. И, конечно, Касторыч всегда в качестве отговорки, как это делают старшеклассники, пойманные с сигаретным запахом из-за рта, ссылался на то, что он просто рядом стоял, когда кто-то там всё это замышлял. И значит, весь спрос с них, а не с него.

– Кто он? – Алекс определенно удивлён этим заявлением Касторыча.

– Ну он, – выдавливает из себя Касторыч, который явно что-то темнит.

– Не понял, – Алекс, прохрипев и сжав шею Касторыча, вынуждает этим своим давлением быть с ним откровенным.

– Тот, чьё имя мы не упоминаем в слух, – ответ Касторыча показался Алексу очень сказочно знакомым, что неожиданно для самого Алекса, вызвало в нём какую-то радостную усмешку, после чего он вдруг интуитивно, не то что осознав, а каким-то образом увидев образность ближайшего пятиминутного будущего, свернув с этого целеустремленного хода дискуссии, ввёл в неё предусмотренный его провидением свой вопрос:

– Слышишь, Касторыч, сука, я уже пять лет как здесь на тебя батрачу.

Алекс, зная ответ, уже не столь внимательно ждал ответа, ведя свой разговор к своему логическому концу, или, вернее, началу, а со всем своим домысливаемым вниманием, всё так же взирал вслед, что-то слишком долго поворачивающей за угол Алисы.

Впрочем, если сопоставить скорость всякой мысли с ходом движения любого, даже очень быстро ходящего человека, и спроецировать всё это на отражающую умозрительную поверхность, то можно ответственно заявить, что за это проходящее время, соответствующее вашему даже спринтерскому ходу по какому-нибудь коридору жизни можно ещё не то надумать. Поэтому не стоит делать такие далеко идущие выводы о тихоходности перемещения Алисы по коридору, только основываясь на одном, а именно —быстротечности вашей мысли, умеющей столько всего нафантазировать.

– Нет уж, им так легко не отделаться от меня, – Алекс, переведя свой взгляд на висящее зеркало, находящееся у входа сразу же за вешалкой, сделал этот вывод для себя и для всех тех, кого он решил сегодня потревожить. – Они заслужили большего. Моего присутственного соучастия в их жизни, – Алекс, глядя в зеркало и определенно замечая и видя в нём кого-то того, о ком он вёл речь, всем своим грозным и нахмуренным видом предупреждающе нёс угрозу им.

Я вам ещё покажу, – Алекс, неопределенно высказавшись на счёт перспектив того, чего он там такого покажет, приступил к первому своему показательному шагу, расстегиванию пуговицы на рубашке, находящейся в двух пальцах выше от его ремня на брюках, строго напротив его пупа, для которого, в общем-то, и были проделаны все эти его манипуляции.

И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее: иди и смотри. Я взглянул, и вот конь вороной и на нем всадник, имеющий меру в руке своей.

– Что ж, дуплетом посмотрим в ваши глаза, – усмехнувшись и подмигнув своей второй, а возможно даже своей первой умозрительности, считающей себя первоначалом этой жизненной ипостаси, понимания мира, пупу, Алекс таким словесным образом завершил свои приготовления к выходу из кабинета. После чего, медленным шагом направился в сторону кабинета Касторыча, для того, чтобы показав себя таким приоткрытым и взирающим на окружающих образом, заметить в смотрящих на него глазах то, что невозможно скрыть под их лицемерной улыбкой.