Читать книгу Перстень Орна - Иван Козлов - Страница 2

Хорошо Алексею у барина служится. Нет у его барина ни коров, ни свиней, только смирная лошадь за огородом, на выгоне, хвостом слепней гоняет, да куры с петухами по двору бегают. Хозяин у Алексея тихий, спокойный, зовут его Павел Иванович. Он лекарь, со всех деревень и сёл к нему на поклон приходят, то кость вправить, то зубную боль унять, то по мужской или женской части. Стар уже лекарь по разумению Алексея, ему под сорок, недавно еще буйные рыжие волосы на макушке стали выпадать, обнажив лысину.

Такой же точно был и отец его, Иоганн, человек родом из далёких краёв, приехавший добровольно служить в царское войско, в небольшом чину в кавалерии. По ранению списали его, а за заслуги дали деревню Валуевку на десять изб. Помещик из Ивана-Иоганна не получился, а жил он тем, что лечил скотину и птицу. К примеру, по всей округе и за нею случался курий мор, сдыхали несушки да петухи с цыплятами подворьями начисто, а в их деревне – хоть бы что, потому как готовил бывший кавалерист лишь ему известные отвары и разносил их по всем соседям, наказывая ставить в курятники вместо воды. Слава о нем вышла за пределы Валуевки, секреты отваров знахарь не раскрывал, но ездил, куда его приглашали, и там тоже хорошую память о себе оставлял. Привозил с таких поездок домой фрукты-овощи, муку, холст, мёд, гвозди…

А однажды и женщину так привез. Себе под стать, худую, белолицую, тихую. Родила она сына и вскорости скончалась. Бывает такое: человек всех лечит, а вот жену свою спасти не может.

Павлик с отцом так и жил, у него знахарству учился.

Алексей в эту семью попал, когда Иван-Иоганн слег и помощник понадобился. Павел травы собирает, по вызовам ездит, а кто отцу воду да кашу подаст, кто печь растопит, лепешек испечет?! Алексей рос с шести лет сиротой, сердобольные соседи его выхаживали, даже дальних родственников не имел, потому и звался Безродным. Рано понял, как выживать надо, вот и всё горит у него в руках в восемнадцать-то лет.

Этот ножичек сам выковал да заточил так, что он липу режет как масло. И получается из липы птица павлин, о какой ему проходившие по этим краям скоморохи сказывали. Петух – да не петух, косач – да не косач, хоть и хвост веером держит, когда поёт. Песня только его, сказывали, безобразная, как у вороны…

В жаркий полдень Алексею нечего делать, вот и сидит в тенёчке, ножичком балуется. Скоро ведь, может статься, не до баловства будет – барин намекнул, что жениться собирается. Хочет взять поповскую дочку, что из села Заболотного. Даже не так барин хочет, как сам поп. Мария его хоть и моложе Павла Ивановича, конечно, да всё равно в летах. И на лицо ничего, и грудь такая – есть за что ухватиться, и задница – есть за что ущипнуть, а куда в глухих этих местах её пристроить? Вот и пал выбор попа на Павла Ивановича. На праздники к себе лекаря зовёт, чаем поит, лепёшку масла домой передаёт. У попа три коровы, одну он, конечно, с дочерью отдаст. Тогда хлопот у Алексея прибавится. И вообще, неясно еще, будет ли он нужен в этом доме, когда сюда хозяйка придет. Если придется уйти, не пропадет, конечно, но жалеть будет. Хорошо у барина служится…

Тихим днем любой звук издали слышен. Вот конь скачет. Без спешки, но всё ж траву на ходу не щиплет. К барину кто-то едет. А к кому ж еще в Валуево приехать можно?

Конь у ворот затоптался, всадник спешился, к дверям избы идет, а в избе-то и нет никого.

– Чего надоть?

Алексей специально голос огрубил, да и рявкнул в полную силу. И добился своего. Мужичок, который приехал, аж подпрыгнул от неожиданности, воздух ртом схватил, а задницей выпустил, но все ж схватился за висящий на плече самострел. Маленький, худой, бородатый, вроде лешего, каких еще когда-никогда в чащобах грибники встречают. Увидел Алексея – озлился, желтые зубы показал:

– Чего пугать честных людей?

– Я не пугаю, я по праву спрашиваю. Кто такой и зачем прибыл?

Коротышка оставил самострел в покое:

– По праву… Ишь ты… Скажи мне лучше по праву, где Павла Ивановича видеть могу?

– В сеннике, – показал Алексей глазами на дальнюю постройку. – Траву перебирает, которую мы в последние дни с ним собирали. А когда он травой занят, то его беспокоить нельзя.

– Так я не беспокоить. Я ему бумагу привез. Отдам – и всё.

– Какую бумагу, от кого?

Леший замотал головой:

– Софья Алексеевна не велели никому говорить, что бумага от них, потому не могу сказать.

– Это какая Софья Алексеевна, что за помещиком Бугаевым, что ли?

– Она самая. Барыня моя. Только не велела говорить, и я тебе не скажу, не выпытывай, не думай, что нашёл дурака.

– А чего ж тут думать, – хохотнул Алексей. – Тут и думать ничего не надо. Ладно, проходи в сенник, только с порога его позови, не заходи внутрь, табаком да вином от тебя прет. Для травы это плохо.

– Так хозяйка налила чарку, – стал оправдываться клоп с бородой. – Для того, чтоб я съездил, значит. А заходить я никуда не буду. Чего мне там делать? Только бумагу передам – и домой.

– А в бумаге что?

– Как это что? Азы да буки. Я, что ли, читать умею? Нашел дурака.

Карлик пошел к сеннику, а Алексей вновь принялся за павлина. Спешить некуда, можно даже перышки прорезать. Увидеть бы только хоть раз, какие они есть, павлины.

Гость и вправду быстро обернулся, уже назад спешит, но запнулся возле Алексея:

– Слышь, мне бы кваску холодного, а?

– Да и я не против.

Спустились в глубокий погребок, зачерпнули по ковшу квасу на ржаных корках да с клюквой. Аж зубы свело. В погребке чисто, мокрицы только в самом сыром и холодном углу собрались, но это ничего – мокрицы, от них никакой беды не будет.

Остудились – и почти бегом наверх. В тенёчке сидеть все равно здоровее, чем под землей.

– Самострел у тебя, смотрю, хороший, – сказал Алексей.

– А то, – согласился гость, которого звали Пашкой. – Хочешь, покажу, как бьёт?

Шагах в тридцати от них, на худой осине, ворона дремала под палящим солнцем. Пашка почти не целился, вскинул руку – бац! И стрела пронзила птицу от крыла до крыла, отбросила ее метров за десять от ветки.

– Вот так, – сказал гордо Пашка, вытаскивая стрелу и вытирая с нее пучком травы кровь. – Я, чтоб ты знал, каждый день тренируюсь. Авось сгодится. Мало ли что в жизни бывает.

Клоп с бородой ускакал, а Алексей опять за липу было принялся, да тут со стороны сенника шум непонятный раздался. И вроде как крик.

Алексей туда метнулся. Смотрит – мало что понимает. Табурет опрокинут, возле него барин лежит, на шее у него веревка петлёй затянута. И на балке сенника тоже веревка на петле держится. Тут и малому понятно: вешаться Павел Иванович решил, да пенька с гнильцой оказалась. Вот он голову приподнимает, глаза мутные, но главное – живой.

– Барин, чего случилось-то?

– Помоги, Алексей.

– С удовольствием. А чего помочь-то? В избу вас отвести, на топчан положить? Я как раз матрац свежей соломой набил…

– Нет. Ты мне веревку свяжи, чтоб не рвалась больше, и уходи, чтоб не видеть…

– Барин, а что не вешаться – никак нельзя?

– Нельзя, Алёша. Это дело чести. Как же мне жить, как Марии в глаза смотреть, да и вообще всем людям? Вяжи веревку, вяжи.

– Это запросто, так сделаю, что и быка выдержит. – Алексей снял с шеи Павла Ивановича петлю, стал связывать место обрыва. – Ну вот. Табурет я вам поставлю сейчас, не поломайте ножку, это ж я его мастерил. И пойду, мешать не буду, только скажите, что произошло?

– Сам читай, и всё поймешь, – барин указал пальцем на бумагу, лежавшую возле связанных уже в пучки сухих трав. – Я же говорить на эту тему даже не смогу, так постыдно всё…

Грамоте Алексея еще старый барин обучал, Иван-Иоганн. Все книжки, какие были в доме, Алексей перечитал по многу раз, и ему страшно хотелось читать что-то еще неизвестное, новое. Потому с большим желанием он за записку схватился. Сначала вслух принялся было слоги соединять, но барин вдруг заплакал и распорядился:

– Не надо. Себе читай, я и так всё знаю.

Буквы были крупные, написаны красиво.

«Павел Иванович, к весне рожать буду, зачала после того, как к тебе приезжала. На мужа повернуть не могу, он все те дни ко мне даже не подходил. Узнает – убьет, конечно. Придумай что-нибудь, лучше найди денег мне на побег. А денег не будет к октябрю – придется сознаться, и тогда сам выкручивайся».

Алексей вспомнил Софью Алексеевну. Женщина высокая, носатая, с тяжелым мужским подбородком. Как только она приехала, пошепталась о чем-то с барином, тот тотчас отправил Алексея в лес корней калгана накопать. Калган найти нелегко, мало его в лесу, вот где-то часа два Алексей и отсутствовал. А вернулся, когда Софья Алексеевна уже в карету усаживалась, домой отъезжала. Тогда Алексей еще подумал, что сейчас Павел Иванович взбучку ему устроит, долго, мол, траву искал, больная не дождалась, однако барин только песни себе под нос мурлыкал, чего за ним раньше не замечалось. Алексей и подумать-то не мог, с чего хозяину песни запелись…

Он аккуратно положил записку на то место, с которого взял:

– Барин, так ты что, её… это, да?

Павел Иванович стоял возле табурета и держался рукой за петлю:

– Она тогда приехала… Говорит, ребенка хочет, а никак, уж четыре года со свадьбы, а не получается ничего. Спросила зелья нужного. Ты только в лес пошел, так она как с цепи сорвалась. Она, она сама, мне не больно-то и хотелось. Ох, чего вытворяла! И вишь, чем обернулось… Денег нет, чтоб откупиться, а и были бы – отец правильно говорил, все тайное ясным рано или поздно станет. Не избежать тогда кары за грех. И Машенька пострадает. Смеяться над ней станут. Ты уходи, Алёша, мне так легче будет исполнить задуманное.

– Барин, – ахнул парень. – Из-за такой стервы – и в петлю? Да ты что, барин!

– У меня другого выхода нет.

– Брось, барин! Как это, нет выхода? А если взять да подумать?

Уговорил Алексей Павла Ивановича с петлей повременить, до вечера ходил по двору да посвистывал, павлина всё резал – это не мешало мозгами шевелить. А вечером попросил барина с сундука отцовы сапоги да одёжу кой-какую вытащить. На Павла Ивановича всё велико было, а Алексею в самый раз, только что-то подшить да почистить оставалось, однако на это он мастер.

Барин не то, чтоб дюже с расспросами приставал, но все же пару раз поинтересовался, зачем парню всё это. А Алексей честно отвечал:

– В точности и сам пока не знаю. Но не сегодня-завтра обозы мимо должны идти, фрукты да овощи в город везти, через Бреднево поедут, где как раз помещик Бугаев с вашей Софьей Алексеевной живет, вот к ним в гости и напрошусь. Получше узнаю, что к чему. А когда вернусь – тогда и решим, что делать.

Обоз возле Валуевки прошел к вечеру следующего дня. Мужики везли на ярмарку клети с курами, грибы соленые, рыбу вяленую, многое другое по мелочи. Павла Ивановича они знали, остановились даже, чтоб он мазь от фурункула одному из них дал, а то шея уже не ворочается. Салом за это расплатились и согласились прихватить с собой Алексея. Тот выряжен был не по-местному, сказал, что у Павла Ивановича по врачевальным вопросам гостил, а сам едет аж в Москву, куда его вызывает одна знатная госпожа.

– До яма с вами доберусь, а там карету возьму. Боярыня за дорогу заплатит. Я ведь уже в Москве врачевал, меня там хорошо знают.

Возница, возле которого он примостился, спросил уважительно:

– А живешь-то где, барин?

Хорошо, что Алексей книги читал, узнал из них кое-что.

– Далеко отсюда – где течет река Обь. Небось, и не слышали о ней? Дом стоит родительский, правда, пустой уже. А что мне одному в нем делать? Там и лечить некого – народ крепкий.

– А чудеса у вас какие там есть?

– Так как везде, думаю.

Возница оглянулся на тянущийся за ним обоз, сказал:

– Мы вон с ними, со всеми, в эту ночь что видели. Сидим, значит, у огня, кашу варим, вдруг видим – летит. Да. Низко, прямо листья задевает. И поет что-то.

– Сойка, что ли?

– Какая там сойка! Я же говорю – девка. Мы завопили от страху, а она засмеялась и улетела. Раньше-то и русалки водились, и ведьмаки, и эти, которые летают. Но теперь их, видать, мало. Однако ж – довелось увидеть. Русалок-то наши встречали, а вот чтоб по воздуху… В ваших краях как с этим?

– Так чего ж, – сказал Алексей. – У нас тайга, у нас всяко бывает, и на плавающих я насмотрелся, и на летающих… Вы у костра вино пили?

– А как же! – кивнул возница.