Читать книгу Русско-еврейский Берлин (1920—1941) - Группа авторов - Страница 2

Первая мировая война и послевоенные события в Восточной Европе обернулись для евреев беспрецедентными потрясениями. Сотни тысяч евреев были депортированы российскими военными властями из прифронтовой полосы, проходившей по территории Черты оседлости, во внутренние губернии; депортации нередко сопровождались погромами86. Чередой погромов обернулась для евреев и Гражданская война87. Военные и революционные события, а также политика «военного коммунизма» вызвали разрушение экономической жизни еврейских общин. Все это привело к массовым миграциям евреев – как на восток, так и на запад. Эти миграции сопровождались демографическими, социальными и экономическими трансформациями, которые коренным образом изменили облик еврейской общины. Одним из результатов стало то, что сотни тысяч восточноевропейских евреев оказались в странах Западной Европы и Америки88.

В 1920-е годы Германия стала одним из крупнейших центров русской эмиграции: в стране насчитывалось до 600 тысяч человек, приехавших из России. Эмигранты ехали в основном не «куда», а «откуда», т.е. причины, побудившие их уехать, заключались не в привлекательности страны назначения, а в невозможности оставаться на родине: бежали от Гражданской войны, от власти большевиков, от погромов. Однако относительная популярность Германии среди других направлений эмиграции тоже заслуживает своего объяснения. Основных причин такой популярности три: географическая близость к России, сравнительно мягкий визовый режим и дешевизна жизни.

Благодаря этим трем обстоятельствам в Германию, несмотря на политическую нестабильность, в начале 1920-х годов происходил приток русских эмигрантов как с востока, так и с запада – из других западноевропейских стран. Самое большое число русских отмечалось в 1922 – 1923 годах. Однако по порядку.

Русская «колония» сформировалась в Берлине еще в начале XX века. По утверждению одной из российских газет, летом, в разгар сезона, «десятки тысяч» русских туристов «наполняли» улицы Берлина89.

В 1913 году немецкая газета «Москауер дойче цайтунг», выходившая в Москве, сообщала о «русских в Берлине». По данным газеты, в Берлине существовал кружок при посольской церкви во главе с протоиереем А. Мальцевым; кроме того, упоминалась «небольшая студенческая корпорация русских студентов ультра-консервативного направления». Наибольшую по численности группу, однако, по оценкам газеты, составляли эмигранты, приехавшие в Германию в 1905 – 1908 годах. Это «студенты, учащиеся музыкальных училищ, корреспонденты различных газет», объединившиеся в «Русский литературно-художественный кружок» – «единственный союз русских Берлина».

По подсчетам «Москауер дойче цайтунг», «три четверти живущих в Берлине русских – евреи». В Берлине, по утверждению корреспондента газеты, преобладает мнение, что «тот, кто говорит и думает по-русски, – русский». Берлинцы считали русскими и немцев, приехавших из России90. И, кстати, не без оснований: согласно всероссийской переписи 1897 года, немцы занимали первое место в стране по знанию русской грамоты. Вслед за ними шли евреи.

Миграции восточноевропейских (и в том числе российских) евреев в Германию происходили в несколько этапов. Накануне Первой мировой войны в Германии проживало около 48 тысяч восточноевропейских евреев91. Эта группа не была однородной: она включала как рабочих – жителей местечек, бежавших от нищеты и погромов начала ХХ столетия (пик еврейских погромов пришелся на революционные 1905 – 1906 годы), так и существенно более состоятельных людей. Среди них были студенты, приехавшие учиться в немецкие университеты, где, в отличие от российских университетов, прием евреев не был ограничен процентной нормой; предприниматели, осуществлявшие торговые связи между Германией и Восточной Европой, а также люди, приезжавшие в Германию для лечения или отдыха.

Назвать российских евреев, обосновавшихся или проводивших длительное время в Германии, общиной в начале ХХ века было вряд ли возможно: у «верхов» и «низов» не было общих интересов, да и вообще точек соприкосновения.

Немцы впервые заговорили о чрезмерном наплыве восточноевропейских евреев еще в конце XIX века. Первое диссертационное исследование, посвященное статистике иммиграции евреев из Восточной Европы, – работа Клары Эшельбахер, защищенная в Берлине в 1920 году, – отражает именно такой взгляд. По мнению автора, еврейское население Пруссии сильно увеличилось за счет мигрантов92. Однако до войны местное еврейское население заметно превосходило мигрантов по численности: восточноевропейские евреи составляли 19,1 % всего еврейства Германии93. Из них русские евреи составляли порядка одной трети (остальные имели австро-венгерское или иное подданство).

Чужаками мигранты казались и местным, немецким евреям. С.М. Дубнов указывал на символизм «новой исторической встречи восточных и западных ашкеназов»: «…из Германии бежали в XIV в. в Польшу от черной смерти, теперь из России бегут в Германию от красной смерти, а в самой Германии катится черно-красная волна нацистов и коммунистов…»94

Впечатление об иммиграции как о невероятно сильном наплыве чужаков объясняется, кроме тенденции преувеличить их число, – черты, свойственной народному сознанию, – следующими обстоятельствами. Во-первых, восточноевропейские евреи концентрировались в крупных городах, и там их присутствие было весьма заметно95. Во-вторых, одновременно с иммиграцией восточноевропейских евреев происходил сопоставимый по интенсивности процесс эмиграции немецких евреев в Америку. Таким образом, увеличение общего числа евреев Германии практически не выходило за рамки естественного прироста населения, но при этом состав еврейской общины страны менялся, и приток восточноевропейских иммигрантов на фоне оттока немецких евреев казался более интенсивным и менее желательным96.

В ходе Первой мировой войны изменился и характер русско-еврейской иммигрантской общины. С началом войны многие граждане России, в том числе русские евреи, были интернированы. Место интернированных заняли другие группы русско-еврейских мигрантов, которые были также переселены насильно (но не на восток, а на запад): военнопленные и рабочие, депортированные в Германию из оккупированных районов. Число таких евреев-рабочих оценивается в 30 тысяч97. Русских военнопленных было примерно 1 200 000 человек, сколько из них евреев, не установлено, но евреи считаются одной из заметных этнических групп в их составе98.

После войны произошла еще одна ротация состава русско-еврейской эмиграции в Германии. В первые послевоенные годы отмечается приток рабочих, оцениваемый в 70 – 75 тысяч человек: восточноевропейские евреи, спасаясь от погромов и голода, бежали на запад. Там они обеспечивали себя преимущественно неквалифицированным физическим трудом. Из 100 тысяч рабочих (еще 30 тысяч, как отмечено выше, иммигрировали в Германию во время войны) порядка 47 тысяч покинули страну в первые послевоенные годы99. Таким образом, в 1920 году в Германии оставалось около 55 тысяч рабочих – восточноевропейских евреев, большинство из которых, видимо, приехали уже после войны100.

Кроме миграций рабочих происходила постоянная репатриация военнопленных. Транспортировка бывших русских военнопленных была существенно затруднена отказом Советской России принимать их и в ряде случаев отказом самих военнопленных покидать Германию. Однако немецкое командование все равно высылало их, поскольку содержание военнопленных обходилось стране слишком дорого101. К 1920 году еврейских военнопленных осталось 60 – 70 тысяч102, в 1921 – 1922 годах репатриация еще продолжалась103.

Данные по статистике вновь прибывших часто противоречивы. Государственной статистике в этом отношении доверять не следует: она составлялась по данным Центрального управления полиции (Polizeipräsidium) и потому учитывает только тех беженцев, которые зарегистрировались в полицейских участках.

Тысячи беженцев, жилищная ситуация и состояние документов которых не удовлетворяли правилам проживания иностранцев в Германии, не проходили регистрацию, боясь высылки или какого-либо иного наказания, и потому оставались за рамками официальных данных. Так, в январе 1923 года при обсуждении в Министерстве иностранных дел меморандума об иммигрантах из стран Восточной Европы были приведены две версии: версия Центрального управления полиции, согласно которой по состоянию на 3 июня 1922 года в Берлине находилось 56 тысяч мигрантов из восточноевропейских стран; согласно другой версии – 200 тысяч. Источник второй версии не указан, однако именно она принимается участниками обсуждения c бульшим доверием104.

С другой стороны, статистика, которую составляли сами русские эмигранты, тоже оказывается недостоверной. По словам историка русской эмиграции Х. – Э. Фолькмана, русские беженцы старались завысить свою численность, «чтобы в глазах мирового сообщества выглядеть полноправным представителем угнетенного русского народа. Так, согласно эмигрантской статистике, в Германии в 1925 году находились 500 000 беженцев из России»105.

Данные о численности евреев среди эмигрантов из России тоже могут быть недостоверными. Современники-немцы представляли себе переселение в Германию восточноевропейских евреев (казавшихся чужаками, нахлебниками и конкурентами в борьбе за рабочие места и жилье) как гораздо более массовую миграцию, чем это было на самом деле106. Это же представление тяготело и над рядом публицистов и политических деятелей, которые доказывали, что восточноевропейские евреи наводнили Германию. Цифры, которые приводят еврейские авторы-современники – защитники восточноевропейских евреев, – оказываются, напротив, заниженными: эти авторы пытаются представить мигрантов незначительной по численности группой, которая не может причинить вред немецкому обществу и экономике Германии107.

Источники достоверных данных таковы: статистика благотворительных организаций и – в отношении евреев – статистические службы Еврейского исследовательского института (YIVO) и американского Национального бюро экономических исследований (NBER). В Германии достоверной (хотя и неполной) считалась статистика Бюро попечительства о рабочих (Arbeiterfürsorgeamt) – благотворительной организации, созданной как организация помощи депортированным в годы войны рабочим-евреям. Именно на эту статистику опирается МВД Германии108. Большинство исследователей принимает статистические данные о численности русских в Германии, приведенные в работе Х. – Э. Фолькмана «Русская эмиграция в Германии, 1919 – 1929»109.

Итак, динамика численности русской эмиграции выглядит следующим образом. В мае 1919 года на территории Германии, по данным Немецко-русского общества содействия двусторонним торговым отношениям, находилось 60 – 80 тысяч русских. К осени того же года их число возросло до 100 тысяч (по данным Русской делегации по делам военнопленных и репатриантов). Численность русской эмигрантской общины достигла апогея в конце 1920 года – 560 тысяч человек (данные американского Красного Креста). В начале 1921 года в связи с оттоком части эмигрантов во Францию и в Америку и возобновлением репатриации военнопленных число русских в Германии снова сокращается и к весне достигает 300 тысяч (из которых 100 тысяч находятся в Берлине), а к началу следующего года – 230 – 250 тысяч. За этим снижением снова следует рост численности русский иммиграции. Пик этого роста приходится на 1923 год – год экономического кризиса в Германии, сопровождавшегося гиперинфляцией.

Страна

Турция

Балканские страны

Греция

Румыния

Югославия

Болгария

Всего

Польша и страны Балтии

Эстония

Финляндия

Гиперинфляция впервые в ХХ столетии поразила европейскую страну110. За четыре месяца, с июля по ноябрь 1923 года, денежная масса выросла в 132 тысячи раз, уровень цен – в 854 тысячи раз, курс доллара – почти в 400 тысяч раз. Так, цена месячной подписки на «Руль», наиболее популярную русскую газету Берлина, составлявшая в июле 1923 года 100 тысяч марок, в сентябре достигла 30 миллионов, а уже в декабре один номер продавался за 200 миллиардов марок. За три месяца, прошедшие между первым свиданием Веры Слоним с Владимиром Набоковым и их новой встречей, цена трамвайного билета из «русского» предместья Берлина до центра города выросла в 700 раз и исчислялась миллионами марок. Таким образом, обладатели твердой валюты, хотя бы в незначительном количестве, могли существовать в Германии сравнительно неплохо, даже при цене буханки ржаного хлеба в 430 миллиардов марок, а килограмма сливочного масла – в 6 триллионов111.

Латвия

Литва

Гданьск

Польша

Всего

Центральная Европа

Австрия

Венгрия

Чехословакия

Германия

Всего

1922

35 000

3 000

35 000

34 000

31 000

138 000

15 000

20 000

16 000

4 000

–

175 000

230 000

4 000

3 000

5 000

250 000

262 000

1930

1 400

13 000

30 000

22 000

–

68 400

11 000

10 000

16 000

5 000

–

85 000

127 000

3 000

5 000

15 000

90 000

113 000

1937

1 200

2 200

11 000

27 500

15 700

57 600

5 300

8 000

13 000

5 000

–

80 000

111 000

2 500

4 000

9 000

45 000

60 500

Франция

Другие страны Западной Европы

Бельгия

Великобритания

Италия

Скандинавия

Швейцария

Другие

Всего

Дальний Восток

Всего

И.В. Гессен однажды погасил 75-миллионный долг за ремонт центрального отопления в квартире пятьюдесятью американскими центами112. Необыкновенная дешевизна жизни для иностранцев – обладателей валюты или иных ценностей (драгоценных металлов или камней, мехов и т.п.) привела к притоку иммигрантов из стран Восточной Европы и к реэмиграции беженцев из Франции. Разумеется, основная масса эмигрантов не имела бриллиантов или мехов. Однако даже скромные гонорары в несколько долларов за публикации в американских или в рижских газетах позволяли сводить концы с концами. «В конечном счете поток эмигрантов подчинялся простейшим законам: где скорее всего можно было выжить, если не потеряна надежда вернуться на родину, и где подольше можно было продержаться с теми средствами, которые удалось спасти», – резюмирует немецкий исследователь Карл Шлёгель113.

70 000

4 000

9 000

9 000

2 000

3 000

1 000

28 000

145 000

863 000

175 000

7 000

4 000

25 000

15 000

23 000

27 000

20 000

127 000

630 000

110 000

8 000

(2 000)

(1 300)

3 000

(1 000)

(1 700)

17 000

94 000

450 000

Закончилась гиперинфляция – кончилась и роль Берлина в качестве столицы русской эмиграции. После преодоления в конце 1923 года гиперинфляции численность российских беженцев в столице Веймарской республики начинает стремительно сокращаться.

В середине 1923 года в Германии, по оценке Лиги Наций, находилось 600 тысяч русских, из них более 300 тысяч – в Берлине (Католическая организация Päpstliches Hilfswerk зарегистрировала в Берлине 300 тысяч русских, которым требовалась помощь, а по данным Arbeiterfürsorgeamt, в 1923 году 360 тысяч русских в Берлине искали приюта). Русское присутствие в столице было весьма и весьма ощутимо. «В 20-х годах Берлин был заполонен русскими, всюду были русские кабаре и дорогие бары для белых эмигрантов, русские рестораны и книжные магазины. В городе продавались три ежедневные газеты на русском языке. Постоянно чувствовалось русское влияние на немецкое искусство, особенно влиятельными были советский театр и советское кино», – пишет об этом историк Веймарской республики А. де Йонг114. Русские были настолько заметны в общественной и повседневной жизни Берлина, что немцы были склонны преувеличивать их численность и влияние на происходящее. Существовал, например, анекдот о немецком патриоте, который застрелился от отчаяния, поскольку нигде в Берлине не смог услышать ни одного немецкого слова: отовсюду доносилась только русская речь.

Начиная с декабря 1923 года экономическая обстановка в Германии постепенно нормализуется. Центральный банк Германии привязывает национальную валюту к продовольственным запасам (вводит так называемую «ржаную марку») и тем самым сокращает инфляцию. В начале 1924 года марка стабилизируется, и стоимость жизни в Германии для иностранцев резко дорожает. Русские эмигранты снова устремляются на запад (прежде всего во Францию, где после войны все еще существовала нехватка трудоспособного мужского населения и рабочая сила была востребована вплоть до 1926 года, когда в стране разразился финансовый кризис), в дальнейшем – в США, а также на восток: в Чехословакию, в балканские страны. Некоторые возвращались в Советскую Россию.

Таким образом, Берлин для сотен тысяч беженцев стал пересадочной станцией. Это точно и образно зафиксировал И.Г. Эренбург в «Визе времени»:

Ведь сколько раз в былые времена, проезжая Берлин, торопились мы скорее перебраться с одного вокзала на другой, подняв воротник пальто, не глядя на прямые, скучные улицы. Берлин тогда казался нам не городом, а узловой станцией. Что же, мы не были столь далеки от правды. Конечно, многое изменилось в Европе. Говорят, что и Берлин сильно изменился. Но сильнее всего изменились мы сами. Если я живу в Берлине, то отнюдь не оттого, что в нем появились мимозы или кианти. Нет, просто я полюбил за годы революции грязные узловые станции с мечущимися беженцами и недействующими расписаниями115.

Однако трансмиграция беженцев в США обернулась для Германии новой проблемой: американские власти принудительно высылали беженцев из России (их против воли сажали на пароходы, идущие в Германию, несмотря на отсутствие германской визы). Таким образом, Германия, старавшаяся снизить количество иммигрантов, поощрявшая трансмиграцию и репатриацию, сама оказывалась территорией, на которую депортировали нежелательных приезжих116. И в 1925 году численность русских беженцев в Германии снова достигает уровня 1922 года – 250 тысяч человек. В 1926 – 1929 годах она сокращается до 150 тысяч. Наконец, в 1930 году она составляет 100 тысяч человек, и в начале 1930-х годов наблюдается ее дальнейшее снижение117.

Представление о численности и миграциях русских беженцев в 1920 – 1930-е годы дает приводимая ниже таблица118:

Следует учесть, что приведенные данные могут быть неполны, ибо не все эмигранты были зарегистрированы. В то же время многие, натурализовавшись и формально перестав быть эмигрантами, сохраняли национальную идентичность и считали принятие иностранного гражданства формальным актом. Сокращение численности русских эмигрантов объясняется несколькими факторами: высокой смертностью, натурализацией, неблагоприятной демографической ситуацией – большинство эмигрантов были одинокими мужчинами, что обусловило низкую рождаемость. За 1921 – 1931 годы, после объявления политической амнистии в 1921 году, в Советскую Россию – СССР вернулось свыше 181 тысячи человек (пик пришелся на 1921 год – 121 843 человека), большинство из них, по данным эмигрантской печати, было репрессировано119.

Без большого риска ошибиться можно предположить, что среди мигрантов с востока на запад и обратно было немало русских евреев. Точнее, евреев русских и польских. США были традиционной целью еврейской эмиграции из Российской империи в конце XIX – начале XX века, а Германия служила перевалочным пунктом. Теперь ситуация резко осложнилась, и многие были вынуждены возвращаться обратно. Конечно, в данном случае речь идет о беднейших слоях эмигрантов. Люди состоятельные имели, как правило, возможность обеспечить себе необходимые документы и финансовые гарантии заранее. Но для них в 1920-е годы США не были особенно привлекательны: деловая и интеллектуальная элита русско-еврейской эмиграции предпочитала Европу, более близкую по языку (немецкий и французский были «стандартными» языками, изучавшимися в российских учебных заведениях, в отличие от английского) и культуре.

Карл Шлёгель пишет о восточноевропейских евреях, по-видимому, не без влияния «берлинской» прозы Эренбурга:

И вот они попали в послевоенный Берлин, как эмигранты, беженцы, транзитные пассажиры или с надеждой остаться здесь навсегда. На десятилетие этот город стал остановкой, промежуточной станцией, сборным пунктом для прибывающих с Востока евреев, будь то на пути в морские гавани Бремен и Гамбург, или по дороге в Палестину, или же (добровольно или в результате высылки) на обратном пути в Россию и в Польшу120.

Евреи были третьей по численности этнической группой российской эмигрантской общины в Германии, после собственно русских и русских немцев (К. Шлёгель подразделяет немцев, в свою очередь, на немцев, живших в великорусских губерниях, и балтийских). В нашем распоряжении есть точные данные о еврейской составляющей российской иммиграции только на 1925 год (данные на 1925 год приводятся в статистическом справочнике Х. Зильберглайта о евреях Германии, изданном в 1930 году): из приблизительно 250 тысяч эмигрантов из России 63 тысячи составляли евреи121.

В первые послевоенные годы иммиграция восточноевропейских евреев была преимущественно рабочей (75,96 % мигрантов – мужчины в возрасте от 15 до 30 лет122, большинство занималось неквалифицированным физическим трудом123). Однако позже, в 1925 году, примерно четверть еврейских мигрантов – около 17 500 – обеспечивали себя уличной торговлей, около 5500 были мелкими ремесленниками (портными, сапожниками, чистильщиками шляп и т.п.)124. В Баварии основную массу работающих мигрантов составляли рабочие на табачных фабриках, скорняки, розничные торговцы, учителя, лавочники, пекари, мясники, плотники, сапожники, музыканты, ювелиры, мелкие промышленники125.

Однако экономическое влияние миграций на еврейское население в целом принято связывать с доминированием нового вида занятости евреев – в сфере физического труда. «Миграции восточноевропейских евреев и происходивший с исключительной во всемирной истории скоростью процесс пролетаризации, в кратчайшее время превративший еврейские массы из народа торговцев в народ рабочих-пролетариев, – это неоспоримые факты», – отмечают в 1923 году руководители благотворительной организации Союз восточных евреев126. Американская статистика в 1931 году отмечает «вытеснение традиционных видов занятости, таких как розничная торговля и неопределенные занятия люфтменшей127, физическим трудом (более тяжелым, но более продуктивным)»128.

Миграции послужили причиной и более глобальных изменений, происходивших с еврейством, которые современники сравнивали по степени воздействия на еврейский народ с изгнанием из Иудеи после поражения восстания Бар-Кохбы129.

Во-первых, переселение из мест традиционного проживания означало отрыв от корней, секуляризацию, отход от традиционного уклада жизни. Основные последствия этого явления были двух типов: социальные (ослабление влияния и власти общины, резкое расширение системы социальных связей для бывших ее членов) и культурные (отход от традиционных ценностей и подверженность влиянию культуры нового окружения). Во-вторых, среда проживания евреев изменилась: в Восточной Европе большинство евреев жили в местечках и мелких городах, в эмиграции же они концентрировались преимущественно в мегаполисах, в основном в столицах130.

Заметно изменился социокультурный облик евреев-мигрантов. Слом традиционной общинной структуры означал резкое социальное расслоение и секуляризацию. Стереотип набожного самодостаточного еврея в традиционной одежде, часто идеализируемого и противопоставляемого немецкому еврею, устарел. Пролетариат и интеллектуалы примыкали к политическим движениям, часто радикальным. Ортодоксия уступала секулярным формам еврейской самоидентификации131.

В условиях отрыва от традиционной жизни, переезда из замкнутой общины в большой город в среде восточноевропейских евреев появились две новые социальные проблемы: воровство и проституция. Это дополнительно обострило отношения между немецкими евреями и мигрантами132. Особенно трудно поддавалась искоренению проблема проституции. Действия Союза еврейских женщин (Jüdischer Frauenbund), который пытался бороться с проституцией, привлекая к ней общественное внимание, не имели эффекта, поскольку еврейские религиозные лидеры предпочитали эту проблему замалчивать133.

Восточноевропейские евреи не были желанными гостями в Германии. Для немцев восточноевропейские евреи были «чужаками», они выглядели не так, как европейцы, придерживались иных обычаев, были, казалось, отсталыми, говорили на непонятном языке. Их большая численность, чуждость и неизбежные попытки найти жилье и работу в нищей послевоенной Германии сослужили им дурную службу. Веймарскую Германию захлестнула сильнейшая волна антисемитизма: немцы, потрясенные поражением Германии в войне, часто обвиняли собственных евреев в саботаже, предательстве и шпионаже в пользу противников, скудное и нестабильное послевоенное существование заставляло немцев видеть в еврейских мигрантах нахлебников, конкурентов за квартиры и рабочие места, спекулянтов и попрошаек.

В общественном сознании восточноевропейские евреи представали жадными, пронырливыми, аморальными; их обвиняли в спекуляции драгоценными металлами и хлебом и т.д. Во время финансового кризиса 1923 года в нескольких городах Германии, а также в Шойненфиртеле, районе компактного проживания еврейских мигрантов в Берлине, происходили погромы, которые удалось остановить только после обращения к министру внутренних дел К. фон Северингу134. Самая крупная волна погромов в Шойненфиртеле лишь на несколько дней предшествовала гитлеровскому пивному путчу в Мюнхене135.

Пребывание в Германии для мигрантов было неизбежно сопряжено с юридическими трудностями. Если до войны российский гражданин мог беспрепятственно проживать в Германии, то после войны такое право в соответствии с нормами законодательства предоставлялось не каждому. Германия старалась ограничить въезд мигрантов, периодически ужесточала паспортно-визовый режим, устраивала полицейские облавы, высылала нелегальных эмигрантов из страны. В то же время беженцы из России лишились поддержки своего государства (правда, возможной лишь теоретически). В декабре 1921 года ВЦИК Советской России издает указ, согласно которому все бывшие российские граждане, прожившие более пяти лет непрерывно за границей, которые до 1 июня 1922 года не получат в советских представительствах действующие паспорта, лишаются советского гражданства136.

Большинство русских беженцев в Германии автоматически получили статус бесподданных, т.е. людей без гражданства, лишенных опеки со стороны какого бы то ни было государства. В Германии бесподданные были беззащитны перед мерами, которые принимались полицией, – арестами, интернированием и т.п. Власть подталкивала их к социальному одиночеству: дети бесподданных, родившиеся в Германии, объявлялись тоже бесподданными; немецкая женщина, вышедшая замуж за бесподданного, теряла гражданство137. Фактически эти меры означали, что естественным путем число бесподданных в Германии сократиться не могло, и поэтому власть прибегала к массовым высылкам из страны. В 1921 – 1922 годах на посту министра внутренних дел социал-демократа К. фон Северинга, противника высылок, сменил член Немецкой демократической партии А. Доминикус; демократы были настроены гораздо жестче по отношению к восточноевропейским мигрантам, нежели социал-демократы. Условия для применения этой меры формулировались общо, что оправдывало высылки любого количества беженцев. Согласно распоряжению МВД Германии от 21 октября 1921 года, высылка была возможна, если:

1) есть доказательства или подозрения, что беженец способен принести вред стране,

2) он является спекулянтом или посетителем игровых заведений,

3) он владеет недвижимостью, не получив на это разрешения в муниципалитете или не представив его в течение двух недель,

4) он получил работу не в соответствии с действующим законодательством о предоставлении работы иностранцам,

5) у него нет приюта и занятия138.

На заседаниях в МВД Германии высказывались мнения, что высылки неэффективны и бесполезны для страны139, однако они продолжались до конца 1923 года, когда пост министра внутренних дел вновь занял К. фон Северинг140.

Одним из факторов, облегчающих властям обоснование высылок, была проблема документов: дореволюционные паспорта были недействительны, действующих советских паспортов (или паспортов какого бы то ни было другого государства) у бесподданных не было. В феврале 1920 года в Шойненфиртеле, еврейском районе Берлина, полиция провела рейд, окончившийся арестом жителей, не имевших документов, – таких жителей на улицах района оказалось немало141.

По требованию властей Германии все иностранцы, въезжающие в страну или выезжающие из нее, должны были иметь паспорт и каждый раз при пересечении границы проставлять штемпель на визу. В течение 48 часов по приезде следовало зарегистрироваться в полиции, чтобы получить персональное удостоверение личности, дающее разрешение на перемещение в пределах Германии, и вид на жительство. Первоначально срок действия удостоверения личности составлял от 6 недель до 3 месяцев, впоследствии он был увеличен до 6 месяцев. Каждое продление удостоверения личности было сопряжено с проверкой в полиции и чревато высылкой142. Документы могли выдавать как центральные инстанции (МВД), так и местные143. Кроме того, особые документы для беженцев выдавались в эмигрантских организациях.

В 1922 году комиссар Лиги Наций по делам беженцев Фритьоф Нансен ввел временные проездные документы (так называемые нансеновские паспорта) для эмигрантов, позволявшие им свободно перемещаться по территории стран, принявших условия Женевской конференции. Однако в Германии система нансеновских паспортов не была широко распространена144, и беженцы пользовались временными документами, выдаваемыми эмигрантскими организациями.

В.В. Набоков не без доли иронии вспоминал о беженских паспортных проблемах:

Оглядываясь на эти годы вольного зарубежья, я вижу себя и тысячи других русских людей ведущими несколько странную, но не лишенную приятности жизнь в вещественной нищете и духовной неге, среди не играющих ровно никакой роли призрачных иностранцев, в чьих городах нам, изгнанникам, доводилось физически существовать… Наша безнадежная физическая зависимость от того или другого государства становилась особенно очевидной, когда надо было продлевать визу, какую-нибудь шутовскую карт д’идантите, ибо тогда немедленно жадный бюрократический ад норовил засосать просителя, и он изнывал и чах, пока пухли его досье на полках у всяких консулов и полицейских чиновников. Бледно-зеленый несчастный нансенский <так!> паспорт был хуже волчьего билета; переезд из одной страны в другую был сопряжен с фантастическими затруднениями и задержками. Английские, немецкие, французские власти где-то, в мутной глубине своих гланд, хранили интересную идейку, что, как бы дескать плоха ни была исходная страна (в данном случае, советская Россия), всякий беглец из своей страны должен априори считаться презренным и подозрительным, ибо он существует вне какой-либо национальной администрации. Не все русские эмигранты, конечно, кротко соглашались быть изгоями и привидениями145.

По отношению к беженцам – восточноевропейским евреям власть проводила двойственную политику. С одной стороны, декларировался принцип гуманности (немецкие власти брали под защиту евреев, которые, будучи высланными на родину, стали бы жертвами погромов146 – такое отношение декларировалось в Указе о восточноевропейских евреях от 1 ноября 1919 года, о котором речь пойдет ниже); с другой стороны, численность беженцев и их «заметность» в общественной жизни государство старалось снизить. Еще в 1918 году правительство запретило въезд в Германию еврейским сезонным рабочим147. Еврейские беженцы тем не менее имели небольшое преимущество перед остальными благодаря деятельности Бюро попечительства о рабочих (Arbeiterfürsorgeamt) – еврейской организации, сотрудничавшей с МВД Германии. Бюро попечительства о рабочих было уполномочено выдавать удостоверения личности своим подопечным и представлять в МВД ходатайства за тех или иных мигрантов148.

Двойственным было и отношение властей к трудоустройству евреев-беженцев. В целом для большинства из них, как для бесподданных, попытки трудоустройства неизбежно становились попытками преодоления юридических препятствий. В статье 1927 года «Социальная проблема беженства» А.А. Гольденвейзер так описывает эти препятствия:

Самое тяжелое правоограничение для беженцев касается их права на труд. И в этом отношении бесподданные приравнены к иностранцам. А по существующим в Германии правилам, иностранец, приехавший в страну после 1913 г., не может наниматься на сельскохозяйственные работы; приехавший после 1919 г. – не допускается также к работе на фабриках. Случаи освобождения от этого запрета крайне редки. Так как почти все русские беженцы выехали в Германию после 1919 года, то для них всех, за ничтожными исключениями, закрыт доступ к земледельческому и промышленному труду. Вся жизнь русской беженской колонии в Германии проходит под знаком этой невозможности заняться продуктивным трудом149.

Итак, в области трудоустройства германские власти установили временной ценз. Эту меру следует, несомненно, рассматривать как попытку ослабить конкуренцию, которую иностранцы представляли для немецких работников. Напомним, что в 1914 году иностранные подданные, проживавшие на территории Германии, были интернированы; большинство послевоенных трудовых мигрантов приехало в страну уже после 1919 года.

2 февраля 1926 года был принят указ, согласно которому иностранные рабочие могли быть трудоустроены только в том случае, если у работодателя было специальное разрешение на трудоустройство (Befreiungsschein), причем право получить это разрешение и претендовать на рабочее место давали документы, подтверждающие, что их обладатель находился в Германии с 1921 года. Этот ценз тоже иногда оказывался непреодолимой преградой, поскольку у большинства трудовых мигрантов (многие из которых не регистрировались в полиции и не получали отметки в паспорте от тех или иных местных властей) не было документов, которые могли бы удостоверить длительность их пребывания в Германии150.

Определенное облегчение в положении мигрантов наступило в 1927 году, когда они получили некоторые социальные гарантии. А.А. Гольденвейзер писал об этом по горячим следам в статье «Социальная проблема беженства»: «Государственные меры социальной помощи и призрения в большинстве также не распространяются на бесподданных. Лишь недавно в этом вопросе пробита брешь: по распоряжению министра труда от 17-го февраля 1927 года бесподданные не в пример другим иностранцам, будут получать пособия по безработности»151. В действительности речь шла о двух видах пособий: о пособии по безработице и о пособии, выделяемом для поддержания прожиточного минимума (Krisenunterstützung)152.

Несколько более привилегированным был статус военнопленных. Их положение определялось декретом МВД IV b 3412 от 15 августа 1922 года153: по соглашению с Советской Россией отправка военнопленных на родину без их собственного согласия не производилась, и даже правонарушения, совершенные ими на территории Германии, не могли служить основанием для высылки154. Однако проблемы, связанные с документами, касались и их: принудительная высылка была допустима, если у военнопленного после 15 сентября 1922 года не было при себе бумаг, подтверждающих его статус155.

Положение еврейских эмигрантов на общем фоне было более благоприятным, чем положение мигрантов в целом. Эта привилегия была законодательно подкреплена Указом о восточноевропейских евреях от 1 ноября 1919 года (VI b 2719)156. Указ был издан В. Хайне, тогдашним министром внутренних дел от социал-демократической партии, либерально настроенным по отношению к еврейским беженцам. В указе описывается тяжелое положение мигрантов, опасности, которые угрожают им на родине. Указ оправдывает, с одной стороны, присутствие евреев в Германии, с другой стороны, обосновывает необходимость принятия мер по ограничению притока восточноевропейских евреев (в частности, закрытия границы). Масштабная высылка мигрантов представляется Хайне невозможной: во-первых, она противоречит принципам гуманности, во-вторых, она неосуществима из-за политических препятствий (он утверждал, что восточноевропейские страны не дадут беженцам разрешения на въезд на свою территорию).

Исходя из этих соображений, власти формулируют принцип отношения к восточноевропейским евреям в Германии – Duldung, т.е. терпение. Указ предусматривает различные основания для высылки мигрантов из страны, однако в целом евреям разрешается жить и работать в Германии. Их трудоустройство противоречит интересам большинства немецких рабочих, о чем прямо сказано в тексте указа: «Скорое трудоустройство безработных восточноевропейских евреев, в котором заинтересованы все, осложняется тем, что, согласно существующим предписаниям, для этого требуется разрешение Рейхспрезидента, для устройства на работу в сельском хозяйстве – разрешение Ландрата. Введение этих разрешений преследует простую цель: предотвратить безработицу среди немецких рабочих, которая усугубляется вследствие трудоустройства иностранцев»157. Тем не менее оно представляется желательным, и для достижения этой цели Министерство внутренних дел развивает сотрудничество с еврейскими организациями (прежде всего с тем же Бюро попечительства о рабочих).

Положения этого указа кажутся достаточно странными, особенно на фоне общей ситуации в Германии. По мнению С. Ашхайма, составители указа рассчитывали, что евреи-мигранты покинут страну, как только это станет возможным158. Таким образом, предполагалось, что меры, облегчающие пребывание евреев в Германии, будут действовать в течение ограниченного времени (хотя никакие конкретные сроки не оговаривались). Однако едва ли можно было рассчитывать, что принятие закона, благоприятствующего нормальному существованию евреев в стране, подтолкнет их к отъезду; скорее наоборот, оно способствовало бы все большему притоку восточноевропейских евреев в страну. Можно было бы объяснить содержание закона давлением еврейских организаций: С. Ашхайм указывает, что Бюро попечительства о рабочих «имело приоритет в поисках работы для нетрудоустроенных мигрантов. Это спасало их от высылки, которой требует закон для [безработных]»159