Читать книгу Эльнара-4. Спасти принца! Рекомендуется к прочтению вдвоем - KORABEK - Страница 2

Вот уже второй день подряд за окном непрерывно шел осенний проливной дождь, навевая просто неимоверную тоску, и вызывая ощущение полнейшей безысходности. Сквозь серую пелену дождя смутно проглядывало хмурое неприветливое небо, а в опустевшем саду с опавшею листвой едва заметно вырисовывались печальные очертания деревьев с потяжелевшими от влаги и поникшими к земле ветками. Жизнь на земле как будто бы замерла, остался лишь дождь с его монотонным шумом и бесконечной всепоглощающей грустью.

К счастью, веселый треск хорошо высушенных дров в затопленном камине отчасти заглушал шум дождя, а исходящее от огня живительное тепло согревало не только тело, но и душу, внушая ей робкую надежду на перемены к лучшему. Склонившись над столом, Его Величество король Генрих VI перечитывал письмо, доставленное ему намедни курьером из Ватикана, в котором Папа Римский повторно отказывался дать благословение на его брак с Эльнарой ввиду того, что графиня Ангалесская придерживалась иного вероисповедания.

Генрих помрачнел лицом. Он так надеялся, что в память о своих добрых взаимоотношениях с его отцом, королем Ланшерона Эдгаром III, Папа Римский сумеет изыскать какую – нибудь возможность для разрешения этого деликатного вопроса, или, быть может, сделает для него исключение, но чуда не случилось. Невольно вспомнилось предсказание, услышанное много лет назад от одной цыганки, о том, что он станет отцом, но ему не суждено быть мужем.

Откинувшись на высокую спинку кресла, Генрих устало прикрыл глаза, однако, ему не удалось побыть наедине со своими мыслями. Камергер доложил о приходе Его Величества короля Франции Карла Прекрасного, который, преодолев собственную лень, несколько дней назад неожиданно заявился в гости к кузену, и теперь докучал ему непрестанными жалобами на плохую погоду, печальные сны, неважное самочувствие, ужасную скуку и, вообще, на несправедливость к нему судьбы.

Действительно, до тридцати пяти лет судьба на редкость щедро баловала Карла, но после его юбилея, отмеченного с большой помпой, фортуна внезапно отвернулась от Короля грез. Неприятности начались буквально в самый день его рождения, когда посреди праздничного бала непонятно куда пропала гостья из Ланшерона – графиня Ангалесская. Последующие двадцать дней Карл Прекрасный грез был вынужден терпеть постоянную суету и определенный беспорядок в своем доме, вечно озабоченное лицо и тревожно подавленное состояние кузена Генриха VI, а также прочие неудобства, связанные с поисками пропавшей красавицы.

Когда графиня, наконец, нашлась, выяснилось, что виновником ее исчезновения является не кто – нибудь, а родной брат Карла – герцог Филипп Арагонский, который, узнав о спасении Эльнары, бросил на произвол судьбы армию и бежал с войны, развязанной им самим против Германии. Пока Карл Прекрасный, пытаясь загладить вину члена королевской семьи Франции, обхаживал, как мог короля Ланшерона, задержавшегося в Париже с тем, чтобы дать Эльнаре возможность хоть немного окрепнуть после ее заточения в подземном замке Ре – Баю, Элоиза Померанская неожиданно отправилась в Австро – Венгрию для того, чтобы, с ее слов, проведать захворавшую кузину.

Занятый несколько непривычными для него хлопотами, Король грез не придал отъезду фаворитки большого значения, как вдруг случайно узнал от ее брата, что их кузина, проживавшая ранее в Австро – Венгрии, скончалась еще несколько лет тому назад. Вскоре вездесущие тайные агенты донесли донельзя обескураженному монарху, что графиня Померанская на самом деле уехала в Мадрид, где абсолютно припеваючи живет во дворце давно овдовевшего испанского короля Хуана Великолепного, который соблазнил кокетку во время своего приезда в Париж по случаю юбилея Карла Прекрасного.

Король грез, ради лестного внимания которого дамы бывало совершали весьма рискованные поступки, оказался бесславно брошен. Не дождавшись от Карла предложения руки и сердца, Элоиза Померанская переметнулась к Хуану Великолепному, надеясь, что, может быть, ей повезет в Испании и она, наконец, наденет на голову вожделенную королевскую корону.

На этом неприятности монарха не закончились. Личный цирюльник, в течение целых пятнадцати лет ухаживавший за его легендарными золотыми локонами, неожиданно отказался от места, сославшись на получение им неплохого наследства в Англии. Однако бедолаге не суждено было пересечь Ла—Манш, дабы вступить в законное наследственное право. Возвращаясь поздно вечером домой после веселой пирушки, устроенной им накануне отъезда по настоянию приятелей, цирюльник оступился на хилом мостике, переброшенном через мелкую речушку, и сломал себе руку. К несчастью, рана загноилась, и вскоре он предстал перед Богом. Но не его смерть опечалила, точнее, привела в сильнейшее негодование Карла Прекрасного, а ужасная правда, открывшаяся после кончины мастера.

Новый цирюльник, не желая отвечать за чужие ошибки, сообщил Карлу о появлении небольшой плеши на его темени, которая грозила перерасти в основательную лысину, если Его Величество будет продолжать пользоваться золотистой пудрой для волос весьма сомнительного происхождения, а также требовать завивки волос горячими щипцами по несколько раз в день. На протяжении многих лет золотые локоны были предметом особой гордости Карла Прекрасного, и мысль, что он может их лишиться, приводила его в глубокое отчаяние.

Порой государь не без внутреннего содрогания прикасался к темени, не понимая, как он раньше не замечал эту ужасную плешь, и ему казалось, что она буквально на глазах увеличивается в размерах. Не менее сильно Короля грез удручало то обстоятельство, что он даже не мог отвести душу и наказать виновника своего несчастья, поскольку тот уже покоился в могиле. Глядя в зеркало, монарх с огорчением замечал, что без золотистой пудры его волосы стали выглядеть более тусклыми и какими – то безжизненными, но, опасаясь совсем облысеть, он был вынужден от нее отказаться и теперь все чаще, отправляясь на прогулку, надевал на голову шляпу, чтобы придворные не догадались о приключившейся с ним беде.

Однако судьба – злодейка на этом, увы, не успокоилась. Тайные агенты донесли Карлу Прекрасному, что в самое ближайшее время испанский король Хуан Великолепный намерен начать войну с близлежащими государствами, дабы попытаться расширить территорию своей страны, но до сих пор неизвестно, на кого он нападет в первую очередь: на Францию, либо на Ланшерон? Слухи о воинственных намерениях короля Испании ходили еще с весны, и Карл Прекрасный очень надеялся, что они так и останутся слухами, да не тут – то было! Ввиду бегства главнокомандующего французской армии герцога Арагонского и измены Элоизы Померанской, причем не с кем – нибудь другим, а именно с Хуаном Великолепным, Король грез вообразил, что в данном случае испанцу проще всего напасть на Францию и, дабы не оплошать перед очередным испытанием судьбы, он поспешил в Ласток заручиться поддержкой кузена Генриха VI.

За последние несколько месяцев Карл Прекрасный заметно погрузнел и даже как будто постарел. Все реже он теперь предавался мечтам и все чаще находил утешение в сытном обеде и бокале доброго вина. Правда, поначалу, желая досадить неверной Элоизе, Король грез принялся было присматривать себе новую фаворитку среди придворных дам французского королевского двора, но вскоре это занятие безмерно утомило его. И тогда он уединился в своем летнем дворце, расположенном в предместье Парижа, где его жизнь стала протекать в весьма приятном и неторопливом русле.

Обычно Его Величество просыпался после полудня и, не вставая с постели, с большим аппетитом завтракал. Затем, облачившись в удобную, не стесняющую тело одежду, до самого обеда гулял в саду, наслаждаясь летним теплом и собственной душевной безмятежностью. Плотно отобедав, ложился отдохнуть. Незаметно наступало время второго обеда, после чего в предвкушении приятных снов Король грез отправлялся почивать. Иногда мысли о неверности Элоизы и тревога по поводу появившейся на голове плеши ненадолго омрачали благодушное настроение Карла, но, спохватившись, он тотчас призывал к себе шута или сказочника, и очень скоро вновь начинал радоваться жизни.

Так проходили день за днем, неделя за неделей. Карл Прекрасный и думать не хотел о возвращении в столицу, как вдруг весть о предстоящей войне вынудила его покинуть свое уютное гнездышко и спешно выехать в Ланшерон, невзирая на осеннюю слякоть и сырость, поскольку единственным человеком, на кого он мог рассчитывать в трудную минуту, не считая сестры Антуанетты, был кузен Генрих VI.

Рядом с ним Король грез всегда чувствовал себя в безопасности. Ведь еще в детстве, приезжая в гости к французской родне в Париж, Генрих нередко заступался за Карла перед его суровым отцом, Луи Непобедимым, если Его Величество находил какие – либо их шалости чрезмерными, а то и вовсе брал вину брата на себя, чем Карл беззастенчиво пользовался, воображая, что великодушие кузена продиктовано его восхищением перед необыкновенной красотой и исключительностью натуры наследного принца Франции. Много воды с тех пор утекло, но Карл так и не научился брать на себя ответственность и по – прежнему избегал любых трудностей, а в последнее время довольно часто был не в духе.

– На улице льет, как из ведра. Такое впечатление, будто я нахожусь в Англии, будь она неладна!

С этими словами Карл Прекрасный вошел в кабинет, бросил искоса взгляд на озабоченное лицо хозяина дома и направился к низкому креслу, стоявшему подле камина.

– Чем это вам, кузен, вдруг Англия не угодила? – рассеянно откликнулся Генрих Бесстрашный. – Насколько мне известно, ее новый король отличается достаточным благоразумием и стремится поддерживать добрососедские отношения со всеми близлежащими государствами, включая Францию.

– В наше смутное время никому нельзя доверять, – назидательным тоном заметил Карл. – Лично я нисколько не удивлюсь, если узнаю, что никто другой, а именно этот разумник подговорил Хуана идти на нас войной!

– Я так не считаю, – покачал головой король Ланшерона. – Испанец уже давно точит на меня зуб за свою, пятнадцать лет назад бесславно проигранную самую первую битву. Полагаю, теперь он надеется взять реванш.

– Так, вы считаете, кузен, Хуан Великолепный намеревается в первую очередь начать войну не с Францией, а с Ланшероном? – не сумев скрыть волнения, поспешил уточнить Король грез.

Генрих VI не успел ответить на этот вопрос, поскольку раздался стук в дверь, и на пороге комнаты возник его камергер. В руках он держал небольшой позолоченный поднос, на котором лежало письмо. Со словами: «Простите, но тут срочное донесение с границы, Ваше Величество!», камергер быстрыми шагами приблизился к государю и, опустившись на одно колено, почтительно протянул ему поднос, затем бесшумно развернулся и вышел.

Пока хозяин дома, сосредоточенно сдвинув брови, читал полученное им важное донесение, Король грез по выражению его лица пытался догадаться о содержании письма. Одновременно Карл горячо молился о том, чтобы беды обошли Францию стороной. Ведь, если бы завтра вдруг началась война, то некому было вести в бой французских солдат. Королю грез с трудом удалось потушить радостный блеск в своих глазах, когда Генрих, наконец, оторвался от письма. Правда, во взгляде кузена французский монарх не обнаружил страха. Скорее, он выражал огромную усталость и отчаяние, что обычно появляется у людей из – за каких – то несбывшихся, больших надежд.

– Не сочтите меня негостеприимным хозяином, кузен, но я вынужден вас оставить, – стараясь говорить спокойным и твердым тоном, сказал Генрих Бесстрашный. – Испанская армия движется по направлению к Ланшерону. Как и пятнадцать лет назад, Хуан опять пытается застать меня врасплох. Завтра утром я выступаю в военный поход.

– Какая незадача! – чересчур оживленно воскликнул Карл и, осознав свою оплошность, потянулся к поясу, где у него висело маленькое, оправленное в золото зеркальце.

Сейчас зеркала на месте почему – то не оказалось и Карл, придав своему лицу выражение крайней озабоченности, поспешил в отведенные ему покои. Узнав о том, что его больше всего сейчас волновало, Король грез хотел побыть наедине с собой, чтобы немного успокоиться.

После ухода кузена правитель Ланшерона долго сидел, опустив голову и ссутулив могучие плечи. Две неприятные вести за столь короткий отрезок времени подорвали его душевные силы так, что хотелось обо всем забыть и провалиться в глубокий сон. Неожиданно открылась дверь. Недоумевая, кто мог войти в его кабинет без разрешения, Генрих нехотя поднял голову, и в тот же миг его взгляд просветлел, потому что в комнату легкой летящей походкой впорхнула Эльнара. В белоснежном кисейном капоте она сейчас напоминала цветущую хризантему. Генрих часто дарил ей эти цветы, зная, что любимая их просто обожает.

Черные глаза Эльнары возбужденно блестели, грудь взволнованно приподнималась, на обычно бледном лице появился румянец, она вся как будто бы светилась изнутри. Еще никогда королю Ланшерона не доводилось видеть свою возлюбленную такой счастливой. Вот уже три месяца они были близки, и все это время Генриха Бесстрашного не покидало тяжелое чувство внутренней неудовлетворенности.

Каждую ночь Генрих брал Красу Востока со всей неистовой страстью безоглядно влюбленного и смертельно истосковавшегося по женской ласке и теплу мужчины. Каждую ночь она ему безропотно отдавалась с женственной покорностью истинной дочери Востока. Но он не чувствовал ее любви и всякий раз уходил к себе со смутным ощущением своей некоей вины перед той, что была ему дороже всех людей на свете.

Казалось бы, еще несколько месяцев тому назад Генрих VI мог целыми ночами не спать, представляя Эли в своих объятиях. Он мечтал об этом, не зная, сбудутся ли когда – нибудь его мечты. Это было какое – то наваждение, которому всесильный монарх был не в силах противиться. Мечты сбылись, однако, чуда не произошло: Эльнара была рядом, но, вместе с тем, далеко.

И теперь Генрих вновь нередко маялся бессонницей на своем роскошном королевском ложе, мечтая о том, чтобы Эли хотя бы один раз попросила его остаться с ней на всю ночь, чтобы она, такая до боли в сердце родная и по – прежнему безумно желанная, заснула сладким сном, положив ему на плечо свою маленькую чудную голову, и по – детски беззащитно прижавшись щекой к его широкой груди, чтобы Генрих по – настоящему глубоко ощутил их единство и взаимную нужность.

Сейчас, глядя на Эльнару в простом, но очень изящном домашнем платье, Генрих Бесстрашный от души залюбовался ее чистой красотой и трогательной хрупкостью. Он хотел встать из—за стола, но Эли опередила его, бросившись ему на шею, и подарив такой упоительный, страстный поцелуй, что у зрелого мужа, отважного воина и могущественного государя невольно закружилась голова. Не веря собственному счастью, он вновь опустился в кресло со своей драгоценной ношей на руках, больше всего опасаясь сейчас каким – нибудь неосторожным движением спугнуть возникшую между ними близость.

Обвив тонкими руками его могучую шею, Эли на мгновение замерла, и в наступившей тишине Генрих отчетливо услышал, как учащенно бьется ее маленькое сердечко. Неожиданно, подобно рыбке она соскользнула вниз и, опустившись перед ним на колени, покрыла быстрыми горячими поцелуями его большие неловкие руки. Тогда, совершенно разомлевший от ласки, Генрих Бесстрашный решил, что это все – просто сон и, не имея никакого желания прерывать столь дивное сновидение, откинулся на спинку кресла, но уже в следующее мгновение буквально подпрыгнул на месте, услышав слова Эли:

– Я пришла сообщить тебе добрую весть, дорогой! Я жду ребенка. Через двадцать пять недель, если на то будет воля Всевышнего, ты станешь отцом.

– Любимая, я не ослышался? Ты ждешь ребенка, это верно? – переспросил потрясенный до глубины души Генрих.

– У нас будет сын, – ласково улыбнулась в ответ Эльнара, глядя на короля снизу вверх открытым и доверчивым взглядом.

– Но почему ты решила, любовь моя, что ждешь мальчика? – хрипло спросил оглушенный от счастья монарх.

– Я так чувствую, – по – детски непосредственно пожала плечами Краса Востока, и улыбнулась нежной и дразнящей улыбкой одновременно.

Король Ланшерона порывисто наклонился, чтобы заключить любимую в свои объятия, как внезапно раздавшиеся за дверью голоса заставили его резко выпрямить спину. Сказалась давняя привычка: родители с детских лет внушали наследному принцу, что в глазах окружающих он при любых обстоятельствах должен выглядеть мудрым и несгибаемым правителем, которому чужды какие – либо человеческие слабости.

Меж тем Эльнара, не долго думая, проскользнула под его рабочий стол. Она так торопилась сообщить Генриху радостную весть, что в спешке забыла сменить наряд и теперь спряталась от любопытных глаз, потому что не могла допустить, чтобы посторонние люди увидели ее в домашнем платье. Это была привилегия супруга. Ведь несмотря на то, что их отношения не были освящены церковью, Эли считала Генриха своим мужем. Подобрав полы белоснежного кисейного капота, она притаилась под столом у самых ног Генриха.

Тем временем в кабинет вальяжной походкой вошел Карл и, оглядевшись по сторонам, обратился к почтительно замершему на пороге камергеру:

– Ну, что я тебе говорил, милейший? Здесь нет и не может быть графини Ангалесской, поскольку Его Величество занят делами особой государственной важности, и уж сегодня ему точно не до женщин! А ты заладил, как попугай: Ах, Ваше Величество, умоляю не беспокоить Его Величество ввиду того, что мой господин нынче не один! – передразнил французский монарх камергера, после чего с явными нотками превосходства в голосе добавил: Мне ли не знать, чем занимается мой кузен, когда я оставил его каких – нибудь полчаса назад!

Тут, вспомнив о причине, которая побудила его отлучиться из кабинета Генриха, Карл Прекрасный взял в руки зеркальце и, любуясь собственным отражением, окончательно добил бедного служителя следующим советом:

– Ты, голубчик, к лекарю бы обратился, пока тебе вдруг что – нибудь еще не почудилось. А не то натворишь ты бед, если будешь видеть то, чего в помине нет! С такими вещами нельзя шутить, их надобно тут же лечить!

Донельзя обескураженный камергер, всего с четверть часа назад лично проводивший в кабинет графиню Ангалесскую, попятился в приемную, на ходу бормоча извинения. Его округлившиеся голубые глаза занимали сейчас едва ли не пол-лица. А Король грез, вдоволь налюбовавшись собой, наконец, опомнился и поспешил к хозяину дома, к которому он вернулся за тем, чтобы вызнать наверняка, не грозит ли еще бедной Франции какая – либо беда со стороны Испании?

Карл хорошо помнил, что всего лишь полчаса назад он оставил кузена в крайне – озабоченном и даже, близком к отчаянию, состоянии и теперь не мог поверить собственным глазам, не обнаружив на его лице и тени малейшего беспокойства. Более того, Генрих выглядел сейчас таким счастливым, каким Карл не видел его и в годы далекого беззаботного детства, ведь сдержанность всегда была отличительной чертой характера представителей династии Асторов. Недоумевая, что могло бы с кузеном произойти за столь короткий промежуток времени, Король грез потоптался у его стола, а затем вновь занял кресло у камина и, подбросив в огонь пару поленьев, осторожно произнес:

– Мне это кажется, мой дорогой друг, или вам сегодня действительно нездоровится? Что – то ваши глаза больно лихорадочно блестят, да и румянец вдруг появился на щеках. Боюсь, как бы вы простуду ненароком не подхватили, на улице нынче просто невозможно сыро!

– Я здоров и счастлив, как никогда! – коротко ответил король Ланшерона.

– А что это у вас налито в бокал? – с подозрением спросил Карл, указывая на серебряный кубок, примостившийся на столе меж бумаг.

– Камергер с час назад принес мне вино, да я забыл про него, – рассеянно откликнулся Генрих, и опять ушел в себя, чем весьма озадачил своего гостя.

– Положим, я ошибся, и мой кузен здоров, как бык, но как он мог забыть пригубить вино? А главное, почему он счастлив накануне войны с Испанией?! – мучительно про себя размышлял французский монарх. – А что, если… если, пока я выходил, Генрих получил другое донесение, полностью опровергающее первое, и теперь радуется тому, что подлый испанец вознамерился поначалу напасть на бедную Францию?

Эта ужасная мысль заставила Короля грез буквально подскочить с места и быстрым шагом приблизиться к столу.

– Сегодня вам вредно, кузен, злоупотреблять вином, уж лучше пусть мне станет нехорошо!

С этими словами Карл осушил бокал до дна и, немного успокоившись, нарочито небрежным тоном спросил:

– Так, что вы говорили, мой дорогой друг, по поводу войны? Я, знаете ли, запамятовал, кто и с кем собрался воевать?

– Завтра утром я выступаю в военный поход, а вы, кузен, если желаете, можете продолжать гостить в моем доме и дальше, – отозвался Генрих.

Он нынче явно не был расположен к пространным речам.

– Так, значит, Хуан решил начать боевые действия с Ланшерона, а не с Франции? – уточнил для верности Король грез.

В ответ хозяин дома просто кивнул головой.

– Не хотел бы я сейчас оказаться на его месте, – подумал про себя Карл Прекрасный, а вслух сказал:

– Весьма сочувствую, кузен, тому, что вы, не успев толком насладиться семейной жизнью, уже отправляетесь на войну и, что особенно обидно, после столь долгого затишья на границах Ланшерона в недавние счастливые годы. Ну, так беда всегда приходит неожиданно.

– И счастье тоже, – каким – то изменившимся, хриплым голосом произнес Генрих Бесстрашный.

– Да что это он сегодня заладил о счастье? – мысленно чертыхнулся Карл Прекрасный. – Как можно быть счастливым, когда враг надвигается на тебя, и неизвестно, чем может закончиться предстоящая война? Нет, что ни говори, а кузен нынче явно не в себе! Наверное, что – нибудь не то в обед съел, или же перепил вина, и хочет это от меня скрыть! Не заказать ли камергеру еще пару бокалов, чтобы у родственничка язык, наконец, развязался? Что – то он совсем, я гляжу, стал немногословным. Ох, уж мне эти праведники Асторы!

Карл Прекрасный не успел осуществить задуманного, потому что Генрих вдруг несколько раз дернулся всем телом, коротко вскрикнул и откинулся на спинку кресла. Несколько минут Король грез в замешательстве стоял у стола и, не обнаружив нигде колокольчика, направился было к дверям, чтобы послать за лейб – медиком. Уже у порога его нагнал голос хозяина дома:

– Я зайду к вам, кузен, вечерком проститься перед дорогой.

Еще недавно чем – то затуманенный, отрешенный взгляд Генриха вдруг прояснился. Сейчас его ярко-синие глаза напоминали прозрачную гладь озера, морщинки на переносице разгладились, на губах заиграла легкая улыбка. Он даже как будто бы помолодел, ревниво отметил про себя Карл и тотчас взял в руки зеркальце, дабы убедиться, что его собственная ангельская красота ничуть не померкла. Довольный увиденной картиной, он хотел уже вернуться обратно, но король Ланшерона развел руками:

– К сожалению, дорогой брат, не могу уделить вам должного внимания. Меня ждут крайне неотложные дела, но вечером, как и обещал, я непременно навещу вас.

Едва за Карлом Прекрасным затворилась дверь, как Генрих Бесстрашный наклонился, дабы вызволить графиню Ангалесскую из ее невольного плена. Бережно усадив Эльнару к себе на колени, он покрыл горячими поцелуями ее нежное, все еще дышавшее возбуждением лицо, а, заметив вокруг пухлых губ белую засохшую полоску, с такой страстью впился в этот мягкий, неизменно сводивший его с ума, чувственный вишневый рот, что у Эльнары просто перехватило дыхание и закружилась голова.

Желая как-то прийти в себя, она попыталась увернуться от его чересчур жарких объятий, однако, Генрих, на миг приподняв ее, удивительно ловко спустил с нее кружевные панталончики и усадил обратно так, что его твердый, как камень, ствол оказался между ее ног, а упругая головка упиралась в самое лоно. У Эльнары потемнело в глазах, и ей почудилось, будто она стремительно летит вниз, в какую – то бездонную пропасть, и нет никакой возможности спастись, потому что в этом мире никого, кроме них с Генрихом не осталось.

Эльнара летела в черном пространстве, но не разбивалась, а перед ее мысленным взором всплывало, подернутое легкой дымкой тумана, смуглое худощавое лицо старика, одетого в белоснежные одежды и тюрбан, что вдруг пригрезился ей, когда графиня Ангалесская с большим упоением вбирала в себя невыразимо сладкий ствол Генриха, буквально с четверть часа тому назад.

Так получилось, что, оказавшись нечаянно под столом Генриха, она была вынуждена оставаться там до тех пор, пока из комнаты не уйдет кузен ее мужа – Король грез. Стараясь не шуметь, Эльнара попыталась поудобнее устроиться в узком пространстве, огороженном с трех сторон деревянными стенками, как ее взгляд вдруг остановился на сильных, широко расставленных ногах Генриха, находившихся сейчас у самого ее лица. Его округлые колени переходили в могучие икры, плотно затянутые белыми полотняными чулками, удачно подчеркивавшими их приятную упругость, а крепкие бедра облегали короткие, книзу расширявшиеся, а у колен стягивавшиеся узкими манжетами, синие штаны – кюлоты. Однако внимание Эли привлекли, точнее, ее несказанно сильно возбудили аккуратные складочки, образовавшиеся у основания ширинки, и, подобно лучикам солнца, расходившиеся в две разные стороны. Представив, что скрывается под гладкой темной материей, Краса Востока от возбуждения едва не потеряла сознание.

Меж тем Генрих VI протянул под столом руку, чтобы погладить Эльнару по волосам – единственная ласка, которую государь мог себе позволить в присутствии третьего и, ни о чем не подозревавшего лица, но она перехватила его руку, обцеловав ладонь с двух сторон короткими горячими поцелуями, а потом нарочито медленно принялась вбирать в себя его большой палец. Эли почувствовала, как Генрих от неожиданности вздрогнул и замер, словно предвкушал еще более изысканные ласки и, вместе с тем, не верил, что это произойдет, тем более, когда рядом с ними находится Король грез.

Конец сомнениям монарха положила Эльнара, решительно взявшись за пуговицы на ширинке, но тут уж пришел ее черед вздрогнуть всем телом при виде огромного вздыбленного ствола, нежданно – негаданно очутившегося на свободе. Почувствовав, как заныл низ ее живота, затрепетав перед безусловной мужской мощью, она приложила к нему свою ладошку, чтобы теплом руки отчасти его успокоить, а другой рукой осторожно отвела ствол немного в сторону и зарылась лицом в завитушки волос на лобке, с наслаждением вдыхая их запах и целуя. Потом Эли перешла к стволу, целуя его от основания до головки нежными долгими поцелуями, и на время замерла, смакуя с особым удовольствием неповторимый вкус уздечки, которым она не могла насытиться, и всегда от уздечки отрывалась с некоторым сожалением, но ее уже ждала головка, истомившаяся под крайней плотью, и она совсем не заслуживала к себе невнимания, в чем очень скоро пришлось убедиться Эльнаре, едва головка у нее во рту оказалась.

Одной рукой она придерживала крайнюю плоть, вбирая со страстью головку в рот, а другой ласкала яички, дабы они, дожидаясь своего часа, на нее обиды не держали. Сладость головки так сильно ее возбуждала, что временами Краса Востока едва удерживалась, чтоб ненароком не впиться в нее зубами. Она то полностью вбирала головку в рот, ощущая с замиранием сердца, как сладостная истома медленно разливается по телу, погружая ее в невероятно блаженную негу, то своим жарким, гибким язычком буквально впивалась внутрь маленькой дырочки, которой предстояло в назначенный час оросить ее изнемогающий от избытка сладости рот благодатной жидкостью. А сейчас она вызывала у нее такую чувственную дрожь, что Эльнаре с трудом удавалось подавлять в себе сладострастные стоны, дабы ее присутствия в комнате случайно не обнаружил Карл Прекрасный.

Однако сдержанность отнюдь не была отличительной чертой характера Эльнары и, пытаясь хоть немного прийти в себя, она решила переключить внимание на яички. С нежностью расцеловав поочередно каждое из них, она спрятала свои зубки за губы и постаралась, как можно шире открыть рот, чтобы они поместились в нем одновременно, что ей практически сразу же удалось, благодаря предыдущим любовным упражнениям. В отличие от кокетливой головки, в яичках отсутствовала сладость, и даже к их нежному вкусу примешивалась, пожалуй, некоторая пряность, и это невероятно возбуждало, из – за чего у Эли не только не получилось внутренне собраться, но на какие – то мгновения она просто потерялась во времени и в пространстве.

В зыбкой дымке тумана Эльнара видела желтый песок. Возможно, это была пустыня, поскольку песок до самого горизонта простирался, и только в одном месте его пересекала голубая полоска ручья, на берегу которого сидел старик со смуглым худощавым лицом, одетый в свободные белоснежные одежды, а на голове у него был тюрбан. Он задумчиво играл на свирели, и под эту лирическую мелодию перед ним раскачивалась змея, до того времени мирно дремавшая в корзинке у его ног.

Глядя завороженным взглядом на раскачивающуюся змею, Эли вновь незаметно для себя перешла к стволу, который настолько разросся – разбух, что уже даже наполовину не помещался у нее во рту. При этом она ритмично покачивалась всем телом, отдавшись во власть магической свирели. Музыка звучала все тише и тише, пока совсем не смолкла, змея опять улеглась на дно корзины, а старик еще долго сидел, устремив на Эльнару и Генриха мудрый всепонимающий взор, словно мысленно благословлял их плотскую любовь. Естественность и откровенность этой сцены, в которой не было никакой фальши, так возбудили Эльнару, что она, не выдержав, чуть слышно застонала и в самый решающий миг едва не выпустила ствол из губ своих.

Генрих, хоть и принадлежал к благородной династии Асторов, крайне сдержанный, здравомыслящий и умеренный нрав представителей которой вызывал зависть у других королевских семей Европы, тоже был не из железа сделан. Неудивительно, что монарх несколько раз дернулся всем телом на пике своего наслаждения, коротко вскрикнул и, наконец, бессильно откинулся на спинку кресла. К счастью, ему довольно быстро удалось взять себя в руки, благодаря чему он сумел, наконец, выпроводить Короля грез из кабинета. Но Генрихом по – прежнему владело возбуждение: и оттого, что он скоро станет отцом, и оттого, что Эльнара ему сегодня отдалась столь необычным образом, а потому, заметив на пухлых губах любимой засохшую полоску от спермы, Генрих испытал нестерпимое желание вновь взять ее.

Его враз затвердевший и горячий ствол так заманчиво терся сейчас о лоно Эльнары, что оно пуще прежнего залилось живительными соками, которыми для начала венценосный муж решил смазать ее анус. Затем из бронзового канделябра, привезенного в молодые годы его отцом из Поднебесной империи, и изготовленного в форме трехглавого огнедышащего дракона, он вынул свечу, достаточно толстую и еще не использованную и, наклонив чуть вперед Эли, начал вводить свечу меж ее ягодицами.

От неожиданности Эльнара вздрогнула, а потом затрепетала, словно пойманная в силок птица и, не в силах противиться искушению, завращала бедрами, дабы придать своим ощущениям еще большую глубину и яркость. Правда, они носили двойственный и необычный характер: с одной стороны, Эльнара чувствовала себя лодкой, неспешно плывущей по волнам теплого ласкового моря, а, с другой, такая же лодка, только чуть меньшего размера, одновременно мягко скользила внутри нее самой. Отдавшись с головой этим завораживающим ощущениям, Эльнара сейчас искренне считала, что иного счастья на свете просто не бывает.

Тем временем свободной рукой Генрих VI нетерпеливо расшнуровал спереди капот, стремясь поскорее до вожделенной груди добраться, и, как только она коснулась напрягшихся сосков, Эльнара выгнулась всем телом и запросила пощады, но все ее мольбы оказались напрасными. Его Величество нынче был настроен на любовь, и не хотел больше думать ни о чем другом.

Руки Генриха, такие большие и обычно неловкие, теперь порхали над ее грудью, словно бабочки, и их непрерывное движение само по себе доводило Эли до полного изнеможения. А когда они слегка касались ее сосков, Красе Востока с трудом удавалось подавлять в себе громкий стон, который грозил вылиться из ее груди в какой – то прямо – таки звериный рык. Сейчас в жарких объятиях короля Эльнара ощущала себя первобытной самкой, лишенной всякого стыда, и жаждавшей удовлетворения плоти, какой, надо полагать, была женщина на самой заре развития человечества.

Повернувшись к Генриху лицом, Эли принялась поспешно расстегивать его камзол, от нетерпения чуть не разорвала сорочку на груди, но он вовремя догадался ей помочь. Тогда Эльнара с жадностью припала к его трогательным бледно – розовым соскам, будто к райским источникам, поочередно целуя их то нежными, головокружительными поцелуями, то такими неистовыми и страстными, что они отчасти напоминали укусы. Чтобы сполна прочувствовать всю непередаваемую сладость и нежность сосков, Эльнара впивалась алчущим наслаждения язычком прямо в самую середину затвердевших от возбуждения бугорков, и потом еще долго смаковала их волнующую чувственную сладость. Затем вбирала в рот весь сосок, и так ласкала его губами и языком, как если бы это была головка ствола. Впрочем, они действительно по вкусу немного схожи, чего не скажешь об остальной части груди, где таятся разные сюрпризы.

Так, в одних местах широкая, безволосая и могучая грудь Генриха дарила Красе Востока ощущение умопомрачительной сладости, в других оставляла на губах чувственный солоноватый привкус, а в третьих отдавала таким терпким ароматом, на который низ ее живота тут же отзывался волнительной и сладкой болью, вынуждавшей ее теснее смыкать бедра. Беззащитно – трогательная в своей наготе, доверчиво – податливая перед лаской, грудь Генриха неимоверно возбуждала, вызывая у Эльнары ощущение, будто внутри нее стонет, бьется огромная волна, и каждый ее новый всплеск оказывался тем выше и сильнее, чем более изысканный вкус содержала в себе широкая и восхитительная мужская грудь.

Потом Эльнара прижалась лицом к теплым, доверчивым подмышкам. Глубоко вдохнула их запах и каждую из них, играя язычком, с огромной нежностью облобызала. Пусть они обычно скрыты от посторонних глаз, но в женской ласке и любви нуждаются отнюдь не меньше, чем любая иная часть восхитительного мужского тела, способного подарить женщине поистине неземное наслаждение.

Хотела было вернуться к надежной и заманчивой груди, дабы своими затвердевшими, и просто звенящими от возбуждения, сосками потереться о грудь Генриха, раскрасневшуюся от ее неистовых поцелуев, как вдруг словно бы невзначай жесткой, двухдневной щетиной он коснулся ее разгоряченного, нежного лица. Эльнара замерла, пытаясь справиться с головокружением, но король неумолимо продолжал ласкать ее щетиной, отчего Краса Востока едва не лезла на стенку.

Тогда Генрих решительно задрал подол белоснежного кисейного капота и уложил любимую лицом на стол, а сам, вынув свечку из ануса, вошел в ее набухшее, изнемогающее лоно. В свою очередь, Эльнара думала, что она не переживет этого умопомрачительного наслаждения. Вцепившись за край стола побелевшими пальцами, она почти непрерывно стонала, а перед мысленным взором Эли мелькала огромная серебристая рыба, которая то ныряла внутрь ее тела, то вдруг обратно выныривала. Эта удивительная рыба так заманчиво и невыразимо сладостно скользила вдоль упругих стенок ее пульсирующей пещерки, что Эльнара сама не понимала, как она от сильнейшего возбуждения до сих пор еще не потеряла сознание.

Внезапно рыбу заменил меч: большой, широкий, тяжелый, с какими – то бронзовыми завитушками на рукоятке. Медленно, но неотвратимо он вошел меж маленькими беззащитными ягодицами. И в тот же миг ее лоно, нежданно – негаданно оказавшееся на свободе, обильно залилось соками, которые, подобно вешним ручьям, заструились по предательски ослабевшим ногам. Пальцы сами собой разжались и, если бы не стол, Краса Востока могла бы, пожалуй, запросто упасть на пол.

Впрочем, на пике сладострастия она невольно приподнялась над столом и потянулась вперед, удивительно напоминая собой прекрасную белую лебедь, а потом, словно подстреленная птица, сложив бессильно чудные крылья, упала обратно. К счастью, ворох лежавших на столе бумаг весьма ощутимо смягчил удар, и лицо красавицы не пострадало. Ну, а в затуманенном взоре и в грешной припухлости ее губ, заметно бросавшихся в глаза, когда графиня Ангалесская покидала кабинет в сопровождении короля, целиком и полностью был виновен только Генрих!

Однако не губы и не взгляд графини так сильно поразили дежурившего в приемной камергера, сколько вообще само ее появление из дверей кабинета, в который она сначала вошла, а затем волшебным образом из него испарилась, в чем ему воочию пришлось убедиться, когда он туда провожал беспечного и самоуверенного Короля грез. Да и государь нынче выглядел необычно: таким счастливым и даже как будто бы окрыленным, каким его уже давно никто из придворных не видел. А ведь, со слов прибывшего нынче с границы гонца, война с Испанией должна со дня на день начаться! Здесь явно было что – то не так, но что – камергер никак не мог понять.

Склонившись в почтительном поклоне, слуга горестно размышлял, что, видно, Король грез был, что ни говори, прав, и ему настоятельно требуется помощь лекаря. Даром, что он недавно четвертый десяток разменял и, стало быть, ему пора к немощной старости готовиться. Камергер так увлекся своими печальными размышлениями, что позабыл спину разогнуть, и очнулся только, когда случайно заглянувший в комнату начальник глядельщиков свистнул для куража в свисток.

Оглянувшись растерянно по сторонам, слуга отправился лекаря искать, не подозревая, что он абсолютно здоров. Просто ему немного не повезло, в отличие от короля и Эльнары, переживших головокружительные кабинетные страсти!