Читать книгу Три грации на обочине - Лариса Соболева - Страница 10

И вдруг заметила в отражении… странно, это были перемены! Ожил взгляд, румянец откуда-то взялся, свежесть, а не тоскливо-унылая мина на нее смотрела, и легкая улыбка вместо опущенных вниз уголков губ. Неужели обычная пробежка способна так изменить? Энергии больше вместо усталости с утра, появилось желание начать что-то делать вместо лежания на диване пусть и с книжкой, но это все-таки пассивное времяпрепровождение. Она понравилась себе в зеркале, а благодарить надо нового знакомого.

Павел просто извел, настаивая бегать вместе с ним, и Тамара подумала: а почему бы нет? У нее такие однообразные дни, иногда ей казалось, будто она умирает от какой-то болезни, сил не хватало ни на что с самого утра. К врачу за помощью не шла, смирившись с медленным умиранием, так почему бы не разбавить однообразие утренней пробежкой?

Однажды в парк Тамара пришла в спортивном костюме, кроссовках, с бутылочкой воды в кармане. Оказалось, это приятная штука – просто бежать по аллеям ранним утром в пустом парке, дышать, оживать. Тут тебе листва спорит с солнцем, кто главней, тут небо, по сторонам желто-оранжевые кусты, а там – дорожка и на ней никого, кроме таких же бегунов, но редких. Анализ собственной внешности и новых впечатлений внезапно прервал радостный мужской голос:

– Девчонки!.. Ау!.. Встречайте!.. Ну, где же вы?..

Неохотно Тамара двинула в прихожую, там уже на шее отца с визгом повисла Анюта. Ролан увидел жену, чмокнув дочь в щеку, он отстранил ее в сторону и отдал небольшой розовый пакет, полосатый (большой) остался в его руке.

– Дорогая… – произнес он, раскинув руки, и пошел к жене, которая стояла в дверном проеме, облокотившись плечом о косяк. – Мои любимые девчонки…

Ролан обнял ее, расцеловал в обе щеки, нос, голову, шею… Отстранил от себя, вглядываясь в лицо, словно немножко подзабыл черты, и сейчас вспоминал, одновременно любуясь, затем приложился губами к губам жены. Тамара высвободилась, на что муж с обидой протянул:

– Ты не рада мне?

– Ой, перестань, – поморщилась она, почему-то поежившись, словно от холода. – Просто ты так часто уезжаешь… я привыкла, что тебя нет дома, даже отвыкла от тебя. Завтракать будешь?

– Конечно! – радостно воскликнул Ролан. – Я же голоден! В самолете кормили, но такая дрянь, скажу тебе… не стал портить здоровье. О! Это тебе.

Она взяла пакет, раскрыла и, не доставая, покивала головой:

– Платье. Цвет мальвы. Спасибо.

Холодновато приняла подарок, впрочем, жена ровно относится не только к подаркам, ко всему на свете, словно она потеряла интерес к жизни.

– Ты не примеришь? – спросил Ролан.

– Позже, – улыбнулась Тамара. – Сначала кормежка изголодавшегося в командировке мужа.

Чем она могла порадовать его на завтрак? Взглянув на поставленную перед ним тарелку пшенной каши с тыквой, Ролан почесал в затылке, улыбаясь и сдвинув брови домиком.

– Извини, – развела руками жена, – я ждала тебя только через два дня. Вот масло, сыр, салатик. Колбасы нет, не покупаю в твое отсутствие.

Вздохнув, он взялся за ложку, но тут сзади его обхватила за шею дочь с воплем безумного счастья:

– Папуля! Спасибо! Как я тебя люблю! Очень-очень-очень…

– Чем вызван приступ любви у нашей дочери? – поинтересовалась Тамара все той же ровной и бесстрастной интонацией.

– Смотри! – Анечка повертела смартфоном. – Новенький! Самый-самый! Все умрут от зависти.

Она плюхнулась на стул, отодвинула тарелку с кашей, стала намазывать масло на тостер, посылая родному папе счастливые улыбки. Мама не разделила ее счастья, подперла скулу ладонью и смотрела по очереди то на дочь, то на мужа. Они похожи, кроме бровей – брови мамины. Аня не унаследовала от Тамары изящной фигуры, вес превысил норму, округлости девочку не портили, напротив, она очаровашка, эдакий образец эпохи Возрождения… И вдруг Тамара заметила на личике дочери необычную яркость, подавшись вперед, присмотрелась – ошибки быть не могло, мама пришла в ярость:

– Это что такое?.. О, боже, косметика! Ха! Нет, посмотри на нее, – толкнула мужа в бок Тамара, – ресницы, губы… даже румяна!

– Я совсем чуть-чуть, – потупила глазки дочь.

– Сейчас же умойся! – рявкнула Тамара.

– У нас в классе все красятся, – начала акт сопротивления Аня.

– А ты не будешь до восемнадцати лет.

– Па, ну скажи ей…

– Разумеется – па! Чуть что – па! На этот раз папе лучше помолчать, я не позволю тебе выйти из дома раскрашенной, как матрешка. Встала и пошла в ванную! Я кому сказала!

Не спуская с отца глаз, Аня медленно поднялась со стула, но папа не вступился, он уткнулся в тарелку. Девочка, пыхнув, отправилась умываться, едва не свалив стул и намеренно топая, как слоненок, тем самым выражая протест.

– Дожили, – заворчала Тамара, – не успела от горшка попку оторвать, а уже показывает свое фе!

Ролан всегда смягчал недоразумения между женой и дочерью, конфликтов как таковых раньше не было, но вот началось. Накрыв своей ладонь жены, он выступил в роли миротворца:

– Ты слишком строга. Ну, правда, Тамарочка, времена меняются, темпы ускоряются, дети взрослеют раньше…

– Вот этого не надо! – высвободив руку, резко бросила она. – Наша дочь и так старше четырнадцати выглядит…

– Пышечки в юном возрасте всегда выглядят старше, – вставил он, считавший свою дочь совершенством.

– Вот-вот! Так наша Анюта решила добавить себе возраст косметикой. Интересно, для кого старается? В четырнадцать-то лет! Очнись, папа!

– Ну, не шуми. Все, все… – Он поднес кисть руки Тамары ко рту и чмокнул. – Аня идет, не продолжай, ладно?

– Вечером обязательно продолжу, – прошипела жена.

Дочь уселась на свое место, молча проглотила завтрак, так же, ни слова не говоря, ушла, чуть громче положенного хлопнув входной дверью. Ей на городскую олимпиаду по физике, это гораздо интересней, нежели торчать на уроках, к счастью, Анна училась на пятерки, что иногда смягчало строгость матери.

Итак, дочь ушла и… какая-то пауза возникла… натянутая, неловкая, будто Тамара в чем-то виновата. Она переплела пальцы, опустила кисти на стол, между ее рук стояла чашка с недопитым кофе, туда и смотрела. Снова ладонь Ролана накрыла ее пальцы, следом Тамара услышала его проникновенный голос:

– Если б ты знала, как я соскучился…

Она подняла глаза на него и улыбнулась, но не произнесла: «я тоже». Тамара никогда не говорит этой ответной фразы, давно не говорит. И сейчас смотрела в лицо мужа, в его стальные глаза, и видела в них что-то незнакомое, далекое, чуждое ей. Переход от любви к равнодушию не вчера произошел, не год назад, даже не три и не пять. Просто дни, недели, месяцы, годы текут в темпе растопленного сливочного сыра – он жирный, бесформенный, медленно растекается, рождая безразличие ко всему… как-то так.

– Спасибо, любимая, – сказал Ролан, поднимаясь. – Я в душ.

Она привычно убрала со стола, подошла к окну и, ненароком бросив взгляд вниз, задержалась на площадке перед домом. Там пусто. И внутри пусто.

К шее у самого плеча прикоснулись горячие губы, отчего пробежали мурашки, только не от накатившей страсти после недельной разлуки, а от непонятных ощущений. Меланхолия, наверное, накрыла, в девятнадцатом веке это была распространенная болезнь. Тамара повернулась к мужу лицом и теперь совсем близко, словно через увеличительное стекло, увидела его глаза, они не улыбались. А Ролан улыбался. Глаза колкие и холодные, а улыбка широкая и добродушная, но руки, державшие ее за плечи, вялые… Как все это сочетается?

Внезапно ее ударило: она не верит ему! Не верит улыбкам, ласкам, радости от встречи, словам… Собственно, не в том проблема, положение хуже: она не знает – почему не верит! Абсурд какой-то! Нет оснований не верить или, если уж быть точной, в чем-то плохом подозревать Ролана. Вообще-то, Тамара не в состоянии определиться, что именно в ее понимании есть плохое. Нелепица. Путаница. Она докатилась до маразма!

Ролан чмокнул ее в щеку, а потом пылко-страстно присосался к губам, сжимая плечи руками, как клешнями. Кажется, секса не миновать, а Тамаре совсем не… не… не…