Читать книгу Мера любви. Избранное - Лариса Захарова - Страница 5

Довоенные годы – время детства Ларисы – прошли в большой дружной семье, точнее, в кругу семейств двух сестер – Ксении Федоровны Галиной и Елены Федоровны (по мужу Кузьменко), сохранявших родственную и интеллектуальную дружбу до конца дней.

«Я родилась в Таганроге 20 января 1923 года. Первые мои стихи написаны в шесть лет возле Чеховского домика, – рассказывала Лариса Захарова. – Всеми любимая тетя Лена, Аленушка, «Пуз-тетя», заведовала этим музеем, который она в 1920 году обнаружила, поселившись по соседству. Домик стоял заброшенный, дорожка к нему заросла двухметровой лебедой. Моя тетя взяла «шефство» над местом, где родился писатель. С тех пор домик, увитый диким виноградом, утопал в цветниках, а почитатели Чехова съезжались сюда со всех концов нашей Родины и из-за рубежа. В нашей большой семье царил культ Антона Павловича, он был дорог нам как самый близкий и необходимый человек. Моя мама и тетя Лена, обе – учительницы русского языка и литературы, закончившие Высшие женские курсы в Харькове, знали многие страницы из Чехова чуть ли не наизусть, ставили спектакли по его пьесам и рассказам.

Мой отец, Никифор Илларионович Герасимов, окончил медицинский факультет Московского университета, был сельским врачом и писателем, хоть и непризнанным, но, судя по компетентным отзывам, настоящим. Сохранился его неопубликованный роман «О Спящей царевне Философии». Отец знал пять языков. Он был удивительно порядочным и оттого «неудобным» для жизни человеком. Например, он никогда не позволял себе принять гонорар от тяжелобольного пациента. Между прочим, когда мама и папа встретились, она была ровно вдвое моложе его, ей было двадцать четыре года, ему – сорок восемь».

Когда Ларисе было лет семь, большая семья поселилась в Малоярославце. Школьное, пионерское детство будущей поэтессы было благодатным, хотя и нелегким, небеззаботным. В пионерский лагерь Лариса не ездила ни разу, – помогала родителям: Ксения Федоровна работала без отпусков, каждое лето занималась с отстающими учениками всех классов.

В 1935 году накаленная политическая обстановка в стране напомнила о себе арестом обожаемой тети Лены, ее сослали на Соловки, она сидела в Бутырке, на Лубянке, в Юрьеве-Польском и Владимире. Тетя вернулась из заключения в 1940 году. Лариса как раз окончила школу, поступила в Московский государственный университет на заочное отделение биофака и включилась в преподавательскую работу.

В июне 1941 года заочники приехали на очередную сессию. Как раз накануне последнего экзамена была объявлена война с Германией. Москву начали бомбить. Те, кто этого не пережил, позже почему-то говорили, что это были «ненастоящие» бомбежки, но Ларисе так не показалось. В Москве стало страшно жить, курс заочников разбежался. Лариса уехала к своим, в деревню.

Осенью фронт приблизился к Малоярославцу, а директор сельской школы как ни в чем не бывало успокаивал учителей: «Давайте красить парты, готовиться к 1 сентября». Накануне прихода немцев почти весь педагогический состав школы под покровом ночи уехал на последней колхозной машине. А Ксения Федоровна и Лариса не могли бросить больного Никифора Илларионовича, прикованного к постели.

Когда немцы заняли деревню, на полях сражения остались раненые красноармейцы. Кого-то из них перенесли к себе колхозники, кто-то сам добрался до пустующей деревенской избы. Раненых в избе собралось человек двадцать. Наспех перевязанные раны гноились. Ксения Федоровна и Лариса стали делать перевязки, ходили «с сумой» по соседним деревням, собирая пропитание для раненых. Решено было переместить их в школу, стоявшую на пустыре. Им выделили последнюю колхозную лошаденку. Опасная затея привела к тому, что Ларисе пришлось воспользоваться знанием немецкого в чрезвычайной ситуации. Пехотинцы, следовавшие по большаку с обозом, отняли у них возок и сбросили тяжелораненых красноармейцев в грязь. Вместе с председательницей колхоза Лариса разыскала офицера, восседавшего на белом коне, и, плача, путаясь в немецкой речи, заговорила: «Что же вы делаете! Вы, немцы, всех уверяли, что гуманно относитесь к пленным, а сейчас, смотрите, раненые лежат в грязи! А если бы ранили вас?!» Немец милостиво улыбнулся: «Покажите мне, фройляйн, где эти солдаты?» Закончилось тем, что им вернули колхозную лошадь с телегой и разрешили везти раненых. Но воспротивился завуч Павел Павлович, которого тоже почему-то «забыли» при эвакуации, он жил в школе. Ксения Федоровна ему возразила: «Сейчас вы – не завуч».

Л. Н. Захарова вспоминала:

«Немцы не раз заходили в школу, видели раненых, расспрашивали: что это за люди? Не партизаны? «Нет, это военнопленные, которых вы бросили. – Лариса заводила одну и ту же песню. – Мы слышали, что вы очень гуманно относитесь к раненым». На немцев хорошо действовал родной язык, они становились вежливее. Только один раз пришли пьяные хамы и потребовали: «Снимите повязку!» Указали на одного раненого. Пришлось открыть рану.

Завуч всем рассказывал, что я знаю немецкий язык. Через некоторое время вызвали меня в комендатуру. «Вы будете переводить, потому что наш цивильный переводчик уехал. Здесь сидят ваши женщины, о чем они просят?» Одна говорит: «Скажи им, Ларочка, что их солдаты сожгли мой сарай». У двух матерей одна просьба: сыновей-старшеклассников забрали как партизан. Другая просит вернуть ей корову. Все это я перевела немцу. Он сказал: «Мы примем меры». Я была уверена, что это отговорка. Каковы же были изумление и радость, когда через несколько дней задержанных ребят отпустили!

Меня вызывали в немецкую комендатуру еще два раза. Оккупационная власть продержалась три месяца. Под Рождество 1942 года замерз даже колодец. Мы растапливали снег и на той воде готовили пищу. Бегу я как-то к сугробу за снегом, а пуля – вжик – и прямо в ведро. В огород без конца падали снаряды, но ни в школу, ни в наш дом они не попали. Накануне освободительных боев, которые продолжались девять дней, в учительский домик рядом со школой пришел старшеклассник Тимка: «Может, вам чем-нибудь помочь?» Мы говорим: «Иди домой, а то бой уже начинается». – «Уже поздно, можно мне здесь остаться?» А рано утром в нашу дверь уже ломились каратели. Командир что-то кричал, но страха я не понимала: «Говорите медленнее, я плохо знаю немецкий». Он расхохотался: «Ах, так! Говорю вам медленнее: ночью из школы стреляли, убили нашего офицера». Я с ужасом подумала: «А где Тимка?» Солдаты уже тащили парня с крыльца школы. Он – бледный, с синими губами, весь дрожал. Моя мама закричала: «Это мой сын, это школьник!» И я кричу: «Это мой брат!» Офицер хватает автомат, бьет маму прикладом в грудь, она падает, а он снова спрашивает: «Это партизан?!» – «Нет, нет, это мой брат, это ученик!» Другой немец бросает в подвал школы гранату, а Тимку уводят. Немцы тут же подожгли окрестные деревни. Но школу снова не тронули. Как потом оказалось, она единственная уцелела во всем районе. Мама сохранила даже запас тетрадей и комплекты учебных пособий.

Ночью жители сожженных деревень собрались в школе. Вдруг входят два красноармейца. Что тут началось! Объятия и слезы баб, голосивших по сыновьям… Мать Тимки тоже ничего не знала о сыне, которого увели каратели. Он пропал без вести. Зато завуч Павел Павлович всем рассказывал, как на его глазах «Ларочка выдала Тимку немцам».

17 февраля 1942 года меня арестовали. Следователь был доброжелателен и спросил: «Какие отношения у вас с Павлом Павловичем?» Назвал его как доносчика. Наверное, он ожидал, что я буду поливать грязью того, кто меня «посадил». Но я ответила: «Мы очень жалели одинокого несчастного старика и помогали ему, чем могли».

Пока велось следствие, Лариса Никифоровна повторила скорбный путь своей тетушки Елены Федоровны – сидела в Лубянской, Таганской, потом Владимирской тюрьмах.

«Ужаснее всего была Лубянка. Нас сначала втиснули в какую-то душегубку, где мы вшестером стояли впритирку друг к другу долгое время. Когда нас «извлекли», одной пожилой женщине стало плохо – среди «врагов народа» были 60–70-летние люди. Я не выдержала и обратилась к тому, кто нас пересчитывал карандашиком: «Товарищ, помогите, пожалуйста!» А он как закричит на меня: «Я преступникам не товарищ, вы – предатели!»

Когда меня перевели на Таганку, то, несмотря на голод, показалось: попала в рай. Жилось легко, насколько это было возможно в неволе. В Таганской тюрьме сидели добрые, порядочные люди. Среди них была одна княжна, а рядом со мной на нарах расположилась интеллигентная старушка: белоснежные волосы, брови как смоль и большие серые глаза, – она оказалась правнучкой Ивана Пущина! Я с детства интересовалась историей декабристов, знала наизусть некрасовскую поэму «Княгиня Волконская»…

Во Владимирской тюрьме меня ввели в комнату, которая показалась мне не камерой, а больничной палатой: солнечная сторона, окно без «намордника», койки, а не нары, довольно чистенькая постель, и суп принесли «витаминный», с крапивой. Словом, каждый раз условия содержания были лучше».

Система постепенно отпускала ее, так и не сумев отравить ненавистью к людям и презрением к «этой» стране.

«В день моего освобождения произошел странный случай. На ввинченном в пол столике стояли наши чашки. Женщины сидели кружком вокруг меня, я читала вполголоса, наизусть «Княгиню Волконскую». И вдруг – шорох. Поворачиваю голову и вижу, как одна чашечка сама собой сдвигается к краю стола и падает на цементный пол, разбивается вдребезги. На одном из осколков я увидела знакомую «родинку» – это была моя чашка. У меня перехватило дыхание, но тотчас женщины успокоили меня: «Случится что-то хорошее». Вскоре меня вызвали: «С вещами!» Конвой проводил до чугунных ворот: «Идите!» Я отвыкла от свободы и растерялась, поэтому из Владимира в свою деревню добиралась четыре дня».

В заключении Лариса находилась ровно 100 дней. В конце 1942 года вернулась к преподаванию в Спас-Суходревской школе и поступила на заочные четырехгодичные государственные Центральные курсы иностранных языков. После войны сельская школа пополнилась новыми учителями. Ничего не зная достоверно о недавнем прошлом Ксении Федоровны и Ларисы Галиных, новички чувствовали себя хозяевами положения, оскорбляли намеками: «Почему погиб Тимка? Надо выяснить», «Честные люди эвакуировались, а эти с почетом встречали фашистов».

Тимка вернулся в 1946 году. Его возвращение разочаровало сплетников. Паренек воевал в одном из отрядов французского Сопротивления. «Из Парижа он привез мне в подарок крошечные дамские часики, первые в моей жизни. Я храню их как реликвию», – вспоминала Лариса Никифоровна.

В годы Великой Отечественной войны ей были уготованы 100 дней подвига в зоне немецкой оккупации и 100 дней тюрьмы. Трагический опыт не измерить простой «линейкой времени» – эти дни зазубренным осколком навсегда остались в сердце поэтессы.

В 1946 году Лариса продолжила учебу в МГУ, уже на очном отделении. В 1948 году она закончила биологический факультет и была представлена в аспирантуру Академии педагогических наук. Тогда как раз начались гонения на генетиков. Это имело трагические последствия для профессоров университета: покончил с собой Д. А. Сабинин. Выпускникам биофака стало трудно устроиться на работу. Над Ларисой к тому же тяготели анкетные данные – арест и заключение, из-за которых ее исключили из списков поступивших в аспирантуру и не брали на постоянную работу. Наконец удалось найти место воспитателя в московском детском доме № 38 в Сокольниках. Над сиротами шефствовала жена маршала Конева. В бедствовавшем приюте они были очень похожи и близки – воспитательница и воспитанники, пережившие ужасы войны. Лариса Никифоровна вела дневник, ребята ей подражали. Эти дневники использованы в ее книге «Дитя в очереди за лаской».

Поработав некоторое время в школах Москвы, Лариса, при содействии друзей, обосновалась в Жуковском. Преподавала в школе № 6, начала печататься в газетах города Раменского. Лет пятнадцать занималась в литобъединении при Московском доме учителя и в «Магистрали» Григория Левина (ЦДКЖ). В ЛИТО познакомилась со своим будущим мужем Константином Прокофьевичем Маркиным. Лариса Никифоровна общалась со многими писателями и поэтами: К. Симоновым, А. Коганом, П. Железновым, Е. Винокуровым, Я. Шведо вым, Д. Ковалевым, переписывалась с фронтовым писателем В. Кондратьевым – автором повести «Сашка». Автор текста популярной комсомольской песни «Орленок» Яков Шведов был рецензентом первого сборника стихов Л. Захаровой: «Горячо рекомендую рукопись Л. Захаровой к изданию. Ее рукопись по содержанию, по лиричности, по целеустремленности и идейной направленности – собраннее, нужнее, интереснее многих иных».

В большом «архипелаге» военной прозы у Ларисы Никифоровны Захаровой есть своя особенная «территория». Когда-то Василь Быков писал, что из советской военной литературы выпал очень важный пласт – жизнь рядовых советских людей во время оккупации. В меру сил Захарова пыталась восполнить этот пробел в автобиографической поэме «Сорокалетие» («Судьба»). Константин Симонов советовал изложить события поэмы прозой, и Лариса Никифоровна сделала это в повести «Бабушка» (рукопись утрачена).

Лариса хранила очень интересные добрые письма композитора Д. Кабалевского, создавшего на ее стихи «Песню учителя». Дмитрий Борисович писал о ее стихах: «Назвать те, которые воспринял как лучшие, трудно. Перечислил бы почти все. У Вас, говоря словами С. Маршака, «добрый ум и умное сердце». И Ваш поэтический дар – добрый и умный! А я-то все думал: не может быть, чтобы, написав такую чудесную «Песню учителя», Вы ничего больше не создали».

Литературное наследие Ларисы Захаровой – более 500 стихотворений, поэмы, рассказы и повести – достойно самого пристального внимания. Однако отсутствие членства в Союзе писателей усложнило ее произведениям путь к читателю. В издательстве «Детская книга» долго и напрасно пролежала рукопись книги «Галины друзья», сначала опубликованная в журнале «Дошкольное воспитание» (в пяти номерах). В «Московском рабочем» еще дольше лежали две рукописи стихов и рассказов.

Судьба поэта и на склоне лет оказалась нелегкой. Война научила Ларису не страшиться за себя, тюрьма – жить с клеймом «врага народа». Голодовки и непосильные нагрузки не дали расцвести ее материнству. Со смертью девяностолетней мамы Лариса Никифоровна лишилась единственного родного человека. Они души не чаяли друг в друге, иных отношений не знали: только любовь и «ничего для себя». Никакие беды и болезни не заставили Ларису Никифоровну разувериться в том, что мир держится на доброте. И верных друзей, и благодарных учеников у нее было немало.

За три года до кончины Ларису Никифоровну еще можно было застать за пишущей машинкой. На вопрос «Зачем вы печатаете так много экземпляров стихов?» она отвечала: «Кому-нибудь пригодится». Поэтесса билась над отчаянным вопросом: что делать с неопубликованными стихами?! И надеялась… Отсутствие полного собрания сочинений было самым большим ее сожалением и печалью.

В январе 2008 года Л. Н. Захаровой исполнилось 85 лет. Не многие люди из ее поколения дожили до таких жизненных рубежей, единицы сумели реализовать себя в литературном творчестве, довести до читателя написанное «кровью сердца». А она сумела, смогла.

В год 60-летия Великой Победы вышел ее поэтический сборник «Тех лет немой укор», изданный тиражом 500 экземпляров. Лариса Никифоровна издала его на личные сбережения, собрав свои лучшие стихотворения о войне. Так инвалид второй группы, творческая женщина, известный педагог Л. Н. Захарова, завершая творческий и человеческий путь, преподнесла свой последний подарок военному поколению и детям, подарив книги всем школам города Жуковского.