Читать книгу Красные виноградники - Лариса Зубакова - Страница 11

Танцует ночь на площади Звезды.

ночной Париж – бродяга полусонный.

а тусклый свет зачахнувшей луны

впечатывает в пол стекло оконное.

Ну кто бы мог подумать о таком,

что у судьбы встречаются причуды!

Ночной Париж изогнутым крылом

укроет душу. Оживит. Разбудит.

Разбередит былое. Колдовством

заманит вновь в блистательные сети

непредсказуемо сбывающихся снов.

Но слишком поздно, как и всё на свете,

вплывают грёзы в жизнь – из никогда? —

и вот он, вид Парижа первозданный

от площади Звезды. Но где звезда,

застывшая в ночи дороги дальней?

Как бабочка на крылышках мечты,

боясь просыпать золото с одежды,

танцует ночь на площади Звезды,

и утро шьёт ей радугу надежды.

Потом заговорить. Слова

вдруг выплеснутся как-то сразу.

но соль колючая сперва

прожжёт белейшую бумагу.

В промозглости беспутных дней,

вселяющих смертельный ужас,

кипящим варевом смолы

прольётся на священный город

дождь. Льёт и льёт. Лучом зари

запечатлел надменный Росси

крест, вознесённый изнутри,

и циркулем раздвинул площадь,

пробив тоннелем толщь стены.

Тех гениальных планов росчерк

к морям, лежащим на пути

крутой дороги русской мощи.

В Петербурге пурга; в Петербурге метель,

и промозгла балтийская сырость.

Всё приходит на ум почему-то теперь

эта слякоть, тоска да унылость.

А набухшей волны оцинкованный блеск

весь изжёван тяжёлым туманом.

Отдалённые звуки, приглушенный всплеск

разыгравшегося урагана.

Там, в высоких широтах, где, сгрудившись, льды

стали лежбищем белых медведей,

распускаются звёзд неземные цветы

в искромётном сиянии Севера.

Дьявол ночи иной – перечёркнутый крест

распростёрся с отвагой беспечного Юга.

…В Петербурге пурга; в Петербурге метель…

Жаль, что мы не услышим друг друга.

Чёрный жемчуг холодной Невы,

где вода тяжелее гранита,

переплёскивает валы,

упирается в скальные глыбы.

Этот сфинкс иллюзорных ночей,

Летний сад, в чёрном золоте скрытый,

и мелькнувшего всадника тень

с распростёртой карающей дланью.

Упереться стеною в стекло

света ночи без тьмы. Даже сумерек

не сгустить. Днём и ночью светло —

только зори мерещатся смутные.

Только призраки улиц, домов

над болотной разбуженной нечистью.

Только знаки и числа мостов,

разведённых для нас сквозь столетия.

Знакомым запахом пахнуло,

и в бестолковой суете

Москва – огромный мир вокзала —

вся тонет в радужном дожде

сияний и благоуханий.

Восточный лакомый щербет.

Круговорот воспоминаний

из нитей сотканных сердец.

Магнитных линий направленья

указывают день и час.

Бульваров путаных круженье

в июльских скомканных ночах,

где зори снам на грани мига

лепечут что-то невпопад.

А душный день дыханьем юга

грозится сжечь остатки сна.

Наизнанку вывернув карманы,

ты гуляешь лихо по Москве.

Неуёмный, одичалый, шалый,

заливает город яркий свет.

Только день – сокрытая страница,

облегчённый вздох календаря —

в смутных грёзах прошлому приснится,

в будущем надежду обретя.

Месяц трубления в рог.

Лодкой над Иерусалимом

луна на исходе плывёт

ночью. А утром ранимым

яростный пышет день

из своего горнила

солнцем, где даже тень

испепеляет. Сила

выжженных камнем трав.

Горечь песка и дыма.

Месяц трубления в рог.

Золото Иерусалима.

Сквозь сутолоку смотрят на меня

забытые немыслимые очи…

Благоухание померкнувшего дня

течёт по жилам душно-томной ночи.

Весь в царственном убранстве кипарис

указывает путнику дорогу,

и мириады звёзд – лучами вниз —

в кромешной тьме мерцают искрой Божьей.

Как удержать, скажи, в ладонях ветер?

Коль нрав горяч, а разум столь остёр, —

вперёд!

          Туда, где лишь один простор

упругим ветром распахнёт навстречу

тебе себя, и даль, и бесконечность…

…Как удержать, скажи, в ладонях ветер?