Читать книгу Каждая сыгранная нота - Лайза Дженова - Страница 10

Пока соседи еще спят, Карина стоит на дорожке перед своим домом и ждет Элис. Холодный воздух атакует ее, пробираясь под одежду, и Карине хочется, чтобы Элис скорее появилась и можно уже было разогнать по жилам кровь. Она обхватывает себя за плечи, наблюдая за белыми облачками пара, – они вырываются у нее изо рта и, рассеиваясь, поднимаются в небо, словно возвращаясь к облакам. Сообразив, что стоит под одним из исполинских дубов, которыми обсажена ее улица, Карина отходит на несколько футов к середине дороги. Поднимает лицо к небу, стараясь поймать тепло солнца, но оно еще не взошло. Наконец дверь открывается, и на пороге возникает Элис.

– Прости. Никак не могла найти перчатки.

Ступая в ногу, они молча идут через свой чистенький район мимо ухоженных двориков; гаражей на два автомобиля; пока еще темных окон, украшенных сделанными в школе фигурками привидений и ведьм; веранд, служащих пристанищем для фонарей из тыквы с выразительно вырезанными рожицами; горшков с зеленой и красно-фиолетовой листовой капустой и морозостойкими золотыми хризантемами. Карина, не останавливаясь, подхватывает с тротуара фантик от ириски «Тутси ролл» и кладет его в карман. Они с Элис не начнут разговор, пока не доберутся до пруда. Карине не терпится побыстрее там оказаться, и она немного прибавляет шагу. Элис без вопросов делает то же самое.

Вот уже три года они раз в неделю отправляются вместе на утреннюю прогулку. Хотя соседками они стали совсем недавно, познакомились Карина и Элис двадцать лет тому назад на ужине, устроенном для преподавателей Консерватории Новой Англии. Ричард тогда только получил крайне желанную должность преподавателя на кафедре фортепиано. Ради этой престижной работы они оставили Нью-Йорк, джазовую сцену клубов «Смоллз» и «55 Бар», сообщество набирающих популярность музыкантов, с которыми Карина участвовала в джемах и которых любила, регулярные выступления по выходным и многообещающий задел для карьеры ее мечты.

Согласившись на переезд, Карина не осознавала, насколько неравноценны для нее Нью-Йорк и Бостон. Часто гадала, насколько хорошо понимал это Ричард, прежде чем они собрали вещи и снялись с насиженного места. Выросшая в другой стране, Карина простодушно решила, что в Бостоне имеется своя серьезная джазовая культура и, разумеется, она найдет там новые продвинутые клубы, встретит новых талантливых исполнителей, откроет для себя новые возможности для самовыражения и работы. Оказалось, в Бостоне любят концерты классической музыки Бостонского симфонического оркестра и «Попс»[9] в Симфони-холл и Эспланаде. Бостонцы – преданные фанаты местных рок- и поп-групп, таких как «Аэросмит», «Дропкик Мёрфис» и «Нью Кидс он зе Блок».

В Нью-Йорке, Новом Орлеане, Берлине, Париже, даже в Чикаго джаз считается нонконформистским и глубоко уважаемым видом искусства. В Бостоне как таковой джазовой сцены не существует. Все музыканты, которые выступают в горстке городских джазовых клубов, – заезжие гости: приехали и уехали. Они не живут здесь, не дышат этим воздухом. Карина осознала эту убийственную правду, не успев даже распаковать обеденные тарелки, и возненавидела себя за свою наивность, за то, что ее оказалось так легко обвести вокруг пальца, – как будто ей пообещали суши в мексиканском ресторане, а она даже не подумала попросить меню.

Но том первом факультетском ужине Элис показалась Карине лучиком надежды. Контрабасистка и преподаватель современной импровизации, Элис вела разговоры о регтайме, об Уинтоне Марсалисе[10] и африканском джазе. Годом ранее она записала альбом со своими студентами; это, конечно, уровень университета, а не «Блю ноут»[11], но все равно впечатляет. Карина не могла дождаться возможности снова с ней пообщаться, расспросить – вдруг получится сыграть где-нибудь, или поприсутствовать на одном из ее занятий, или даже самой взяться за преподавание. Но следующий ужин Элис пропустила. У нее диагностировали агрессивную форму рака груди, и она взяла вынужденный отпуск на лечение.

Потом Карина неожиданно забеременела Грейс, а Ричард ушел из Консерватории Новой Англии ради того, что обернулось бесконечным годом гастролей, поэтому факультетских ужинов больше не было. Со временем Карина забыла об Элис. Погрузилась в состояние постоянного напряжения, ответственности и одиночества, сопутствующее круглосуточному материнству, примирилась с жизнью в гигантской тени Ричарда, более сумрачной, одинокой и неизбежной, чем предрассветное небо хмурого ноябрьского утра.

Хотя Карина вовсе не планировала становиться матерью, она отчаянно полюбила Грейс, стоило той появиться на свет. Карине и в голову не пришло бы предпочесть дочери ту жизнь, которой жил Ричард, – отсутствовать неделями, целиком посвящать свои дни, недели, годы карьере. Даже когда муж был дома, он занимался по восемь – десять часов в день. Вроде был, а вроде и не был.

Она не могла и подумать о том, чтобы разлучиться с Грейс и пропустить какие-то знаковые для нее моменты. Хотела быть рядом, когда ее дочь открывает для себя мир: волшебство первой в жизни радуги, прикосновение собачьего языка и мягкость шерсти, нежность и сладость вкуса ванильного мороженого. Карина хотела быть тем, кого Грейс видит, когда просыпается, кто обнимает ее, когда она плачет, целует ее по сотне раз на дню. Она не могла отказаться от этой огромной, драгоценной любви, от этого дара. Грейс она любила больше, чем фортепиано.

А если она сделала выбор в пользу Грейс, а не фортепиано, потому что больше любила дочь, то получается, что Ричард вовсе не любил Грейс. Это была мантра, которую она сама сочинила и читала себе на протяжении многих лет. Стало быть, он какое-то самовлюбленное чудовище, раз не любит собственного ребенка, и Карина его за это ненавидела. Выстроила против него целое дело, все расписала, уважительных причин у обвиняемого быть не могло. Однако сейчас, оглядываясь в прошлое, она признается себе, что выводы ее были слишком категоричными и не обязательно верными. Любовь не измеряется часами присутствия. Карина впервые задумывается о том, когда Ричард начал ходить налево: до или после того, как она его возненавидела?

В какой-то момент, не вспомнить точно, когда именно, она отказалась от всякой надежды построить карьеру джазовой пианистки. Эта цель стала слишком невообразимой, детской, глупой. Сейчас, во время прогулки, Карина размышляет об этом. Смутная мечта о намеченной, но несбывшейся жизни представляется Карине той кометой, что прочертила когда-то на ее глазах огненный след в ночном небе: она была видима одно мимолетное, захватывающее мгновение, после чего исчезла снова на сотню лет.

Пока Карина воспитывала Грейс и ненавидела Ричарда, Элис победила рак груди, устроилась преподавать в музыкальный колледж Беркли, развелась с мужем и начала встречаться со своим радиотерапевтом. Они поженились и четыре года назад переехали из самого́ Бостона в пригород, в дом прямо напротив Карининого. Родственные души воссоединились. Карина до сих пор изумляется этому стечению обстоятельств, и в ее католическом мозгу не может не мелькать мысль о том, что Бог привел сюда Элис не просто так.

Когда они проходят мимо кладбища Оук-Хилл, в сознании Карины всплывает сегодняшнее число – первое ноября, День Всех Святых, государственный праздник в Польше. В детстве Карина проводила весь этот день с родными на кладбище. Так делали все. Сейчас, после того как она прожила всю свою взрослую жизнь в Соединенных Штатах, эта традиция кажется чересчур уж болезненно-мрачной и жутковатой, даже в сравнении с Хеллоуином, но это не умаляет ее привлекательности в глазах Карины. Она помнит белые поминальные свечи на могильных плитах, пятнышки света, рассеянные вокруг на сколько хватает глаз, словно звезды во Вселенной.

Помнит, как собиралась вся ее семья: родители, тетки, дядья, двоюродные братья и сестры – и как они рассказывали о тех, кого уже нет в живых. Она смаковала ощущение незыблемости, которое испытывала, слушая эти разговоры, чувство связи с семейной историей, точно была одинокой бусинкой, нанизанной на бесконечно длинную, уникальной красоты цепочку. Ей нравилось слушать, как ее бабушки и дедушки с обеих сторон знакомились, встречались, женились, заводили детей. Она помнит, как разглядывала их выбитые на надгробиях имена, представляя себе жизни, о которых едва ли что-то знала, и то обоюдоострое чувство важности и незначительности, рока и случайности, которое они до сих пор пробуждают, словно каждое мгновение этих четырех судеб должно было сложиться определенным образом, иначе ее, Карины, не было бы на свете.

Они доходят до грунтовой дорожки, которая огибает пруд петлей в три мили длиной. Здесь-то они и поговорят, словно оказавшись наконец достаточно далеко от соседских ушей: деревья сохранят их слова в секрете, а так тут и нет никого – разве что канадские гуси в воде да редкий бегун или хозяин, выгуливающий собаку.

– Как дела в колледже? – Это всегда первое, о чем спрашивает Карина, приглашая к разговору, который ее одновременно воодушевит и измучит, – словно она бывший алкоголик, умоляющий о глотке вина.

– Хорошо. Очень уж мне нравится эта новая студентка, Клэр, я тебе о ней рассказывала. У нее замечательный слух, и она совершенно не боится прослушиваний и своих ошибок. Ты должна прийти послушать ее. Через две недели у класса будет концерт.

– Ладно.

– А еще мы планируем организовать для студентов поездку в Новый Орлеан. В этом году ты точно должна поехать.

– Посмотрим.

Карина и на этот раз никуда не поедет. Элис приглашает ее на всевозможные выступления, уроки, гостевые лекции и каждый год – съездить в Новый Орлеан, но Карина от всего отказывается. Раньше прикрывалась Грейс. Не могла поехать, потому что Ричард на гастролях, а дом не бросить. Сейчас, когда ее «отговорка» учится в Университете Чикаго, ей надо бы придумать какое-нибудь новое оправдание. Вечером, на который запланирован концерт, она, к примеру, совершенно выбьется из сил. Или, скажем, отправится повидаться с Грейс на той же неделе, когда Элис со своими студентами будет в Новом Орлеане. Мысль о том, чтобы окунуться в джазовую атмосферу Нового Орлеана, тот волшебный коктейль из гитарных риффов дельта-блюза, рваных ритмов нахальных духовых и чувственных мотивов французских цыган, причиняет Карине нестерпимую боль. Свадьбы нравятся любой девушке, но только не тогда, когда жених – утраченная любовь всей ее жизни.

– Может, как-нибудь ты все-таки согласишься с нами сыграть.

– В следующий раз.

Элис играет на контрабасе в оркестре современной импровизации под названием «Диш пэнс»[12]. В его составе – преподаватели из колледжа Беркли, Консерватории Новой Англии и музыкальной школы Лонги. Выступают они в основном в богемных ресторанах и хипстерских барах, где постоянно звучит живая музыка. Карина неизменно отвечает «в следующий раз», и ей хотелось бы верить, что так и будет. Она почти каждый день играет сама и учит других играть на фортепиано, однако ограничивается классикой: Шопеном, Бетховеном, Шуманом, Моцартом. Ноты уже на странице, и Карина исполняет композиции с раболепным благоговением католического священника, зачитывающего отрывок из Библии, или актера, цитирующего Шекспира.

Джазовая импровизация все равно что речь без сценария. Вот тебе двенадцать нот – и делай с ними все, что душе угодно. Нет ни правил, ни ограничений. Произвольный порядок слов. Никакой силы тяжести. Верх и низ могут поменяться местами.

А еще это совместное творчество. В последний раз она играла с кем-то джаз еще до рождения Грейс. Мысль о том, как давно это было, каждый раз разбивает ей сердце. Это можно было бы исправить, воспользовавшись предложением Элис. Что, если следующий раз будет сегодня? Дыхание Карины становится поверхностным, а ветерок с пруда остужает испарину на лбу. Ей отчаянно не хватает практики. Слишком давно это было. Бегун, годами прикованный к постели травмой ахиллесова сухожилия, не может просто так взять и заявиться на отборочный турнир к Олимпиаде. Карина представляет, как играет с опытными и успешными музыкантами, и страх своей заведомой и сокрушающей несостоятельности запирает ее самое заветное желание на замок.

– Мне тут надо кое в чем признаться, – говорит Элис. – Я была у Ричарда.

Карина останавливается на полушаге, каждая мышца застывает в незавершенном усилии, окаменев от ошеломляющего предательства.

Элис замирает в нескольких шагах впереди и оборачивается:

– Звонила Роз из консерватории. Мило с ее стороны вспомнить обо мне. Она собрала тех, кто знает Ричарда еще со времен его преподавательства. Мы пошли к нему все вместе. Мне показалось, так было правильно.

Нехотя удовлетворившись этим объяснением и горя любопытством, Карина трогается с места. Женщины идут бок о бок.

– Ну и как он? – спрашивает Карина с опаской, словно касается ногой поверхности мутной воды.

– У него полностью парализованы руки. Тяжкое зрелище.

Заложенное многими месяцами назад и ранее спящее в желудке Карины зерно пускает корни. Это и в самом деле происходит. Во время их последней встречи в июле Ричард выглядел и вел себя совершенно нормально, не считая момента, когда он не смог откупорить бутылку вина. Карина не теряла надежды, что его диагноз окажется уткой или ошибкой. Она все еще его ненавидит, но ощутимо меньше, чем в прошлом году, и ни разу не желала ему смерти с тех пор, как они развелись. Да она бы никому не пожелала заболеть БАС, даже Ричарду! Все ждала, что в газетах напечатают опровержение, что гастроли все-таки состоятся, что слухи о его близкой и неотвратимой смерти сильно преувеличены…

– Я собиралась высказать ему за тебя свое «фи», но у него руки бессильно висели вдоль тела, точно плети, а в комнате стоял рояль, и мы все старательно делали вид, будто его там нет. Никто и полусловом о нем не обмолвился. Слишком все это было грустно.

Ричард без рояля. Рыба без воды. Планета без солнца.

– Ну и как он вам показался?

– В хорошем расположении духа. Рад был со всеми нами увидеться. Но очень уж старался излучать оптимизм, как будто играл на публику.

Они продолжают идти молча, и в тишине прорезаются звуки – шорох ступающих по грунтовой дорожке кроссовок, приглушенный ковром бурых сосновых иголок, а затем хруст сухих, оттенка крафтовой бумаги дубовых листьев, сопение Элис, дыхание обеих женщин.

– Грейс в курсе? – спрашивает Элис.

– Нет, если только кто-нибудь ей не рассказал. Я бы знала, если бы она была в курсе. Нет, честно, до нашего сегодняшнего разговора даже я не была стопроцентно уверена в его болезни.

Грейс. У нее разгар промежуточной сессии. Сообщить ей прямо сейчас эту новость было бы жестоко. Девочка может стать рассеянной и завалить экзамены. И почему только Ричард ничего ей не сказал? Разумеется, он ничего ей не сказал.

– Может, мне стоит еще раз к нему наведаться, – размышляет Карина.

– Это в тебе говорит чувство вины, присущее всем католикам.

– Ничего подобного.

– Вспомни, что случилось в прошлый раз?

– Да знаю я.

– Встречи с ним тебе не на пользу.

Ричард всегда казался Карине несокрушимым, он мог одолеть что угодно и всякий раз побеждал. Он представлял собой неудержимую силу, которая внушала Карине благоговение и робость, а в моменты наибольшей уязвимости совершенно ее раздавливала. Теперь в уязвимом положении находился он, и она не может не задаваться вопросом, каково ему оказаться на другом конце стола.

– Это да, но…

– На что ты надеешься? На «вторники с Морри»?[13]

– Не знаю.

– Милая, это все еще Ричард.

– Поверь мне, я знаю, кто он.

– Просто не обожгись.

– Не обожгусь, – отвечает Карина без всякой уверенности в голосе.