Читать книгу Записи на таблицах. Повести и рассказы разных лет - Лев Виленский - Страница 3

Он уже ничего не ждал. Он смирился.

Авраам, патриарх огромного рода, самый богатый человек во всем Кнаане, чьи шатры раскидывались от Шхема до Беэр-Шевы, чьи стада исчислялись десятками тысяч голов… он был несчастнейшим человеком, Авраам.

Он любил жену свою – Сарру. Он продолжал любить ее и в старости, но она не принесла ему потомка. Господь не отворил ее чрево, и она оставалась бесплодной. Вот уж закончилось у нее – как было принято говорить – обычное женское, стала она сморщенной и некрасивой. Высохли и повисли груди двумя тряпочками, лицо – красивое и родное – стало морщинистым и похожим на сушенную фигу, сединой покрылись прекрасные и густые черные волосы. Но не переставал любить ее Авраам, и входил к ней каждую ночь, могучий и неутомимый как прежде, любвеобильный и ласковый, еще более, чем был в дни молодости своей. Сарра молча отдавалась ему, не в силах противоречить. Она не могла совладать с той болью, которая грызла ее все годы, болью бездетности, острым ощущением собственного унижения даже в глазах рабынь своих. Те рожали детей, как хорошие овцы или коровы, раз в год, а ей, госпоже всего рода, не дано… не дано…

А сколько ночей выплакала Сарра, моля Господа Всевышнего подарить ей возможность родить любимому мужу сына, похожего на него, красивого, ладного, стройного. Сколько жертв принес Авраам из стад своих, молодых бычков и телок, коз, овец, специально откормленных старых быков, тщетно. И ходил Авраам, точно во сне, выполняя каждодневный ритуал обхода своих владений, тучных стад, опроса пастухов. Все текло по заведенному порядку. Только сына не давал ему Господь. Да хоть бы дочку, думал Авраам иногда, теребя седую бороду крепкой рукой, обветренной и мозолистой. Никто не видел его слез. Мужчина, старый как мир, обветренный ветрами, дующими с Евфрата, холодным дыханием ночной пустыни, сухим воздухом Египта, он плакал старческими немощными слезами, уходя далеко-далеко от стана своего. Он рыдал, стоя на коленях, и острые камни впивались ему в кожу, но он не ощущал их. Он просил Господа, он спорил с ним, он молил Его о ребенке.

Сарра позвала к себе рабыню свою, египтянку Агарь, смуглую, с похотливым взглядом и толстыми губами. Агарь прибежала быстро, уверенно ступая босыми ногами, склонилась перед госпожой, тая лукавую ухмылку.

– Скажи, Агарь, – спросила ее Сарра, – как я выгляжу сегодня?

– О, госпожа моя, – ответила, прищурившись, рабыня, – ты прекрасна, как всегда!

– Да уж, – молвила Сарра, нахмурившись, -полно тебе врать-то. Я знаю. Я – старуха. Противная морщинистая жаба, вроде тех, что обитают на болотах Хацора. Мне скоро стукнет 80 весен, а ты льешь ненужную лесть.

Сарра внимательно осматривала Агарь, словно скотину, выставленную на продажу. Египтянка была полновата, бедра ее раздались вширь, грудь задорно вздымалась под полотняной пестрой сорочкой.

– Послушай-ка, Агарь… Я не могу родить моему господину. Я стара. Мне пора скоро увидеть мир иной. Я решила, что господин мой – и твой – Авраам войдет к тебе нынче вечером. Ты будь послушной и постарайся ему угодить. Он мужчина крепкий и в любовных делах искушенный. Я никого не любила кроме него, и тяжко мне будет отдать его тебе этим вечером, но я сделаю это – а ты родишь ему сына, которого я сделаю своим, да успокоится душа его. Великую жертву принесу я для любимого, свою любовь оттолкну я на эту ночь, забуду о ней. А ты, рабыня, роди ему. Роди. Иначе не могу я отойти к отцам своим, не выполнив долга супружеского, – так говорила Сарра, а Агарь облизывала губы острым своим язычком, предвкушая ночь с Авраамом.

И ночь пришла, и прошла ночь, густая от аромата полевых цветов, крика ночных птиц и любовного томления. И через девять месяцев родила Агарь мальчика. Некрасивого, с маленькой головой и длинными руками. И нарекла его Ишмаэль, что значит – «услышит Господь», и сказала себе:

«Прижила я сына с Авраамом. Теперь возвысит он меня надо всеми людьми рода своего».

И так произошло. Долгожданный сын, сын старости его. Авраам не мог налюбоваться ребенком, играл с ним у входа в шатер, а когда Ишмаэль подрос, стал брать его с собой, рассказывать ему все, что знал, показывать ему, как встает солнце, как выводят пастухи стада на травянистые луга, как журчит весенний ручеек. Он, старый седой мужчина, радовался смеху ребенка, и тайком даже от самого себя хотел стать ему не только отцом, но и другом, большим другом маленького родного человечка.

Не замечал старый человек, что сын почти не слушает и не слышит его. Мальчишка пошел в мать, глупый, рассеянный, ленивый, он целыми днями играл с товарищами в догонялки, воровал яйца из птичьих гнезд, строил рожи пастухам. Ел он много, и уже годам к десяти обзавелся животиком. Иногда слуги и домочадцы пытались жаловаться Аврааму, но он ничего не хотел слышать.

Но услышал он Сарру, добрую старую Сарру, когда та сидела и плакала позади шатра. Он почувствовал ее плач ее до того, как услышал его, он вспомнил о ней. Авраам видел и познал так много за свою долгую жизнь, стук глиняных таблиц, звон оружия, блеяние скота, видел пески Египта, горы Арама, помнил мутные серые воды Евфрата. Он говорил с Богом, он знал судьбы людей и понимал язык птиц, но впервые он услышал, как плачет его жена. Он любил ее больше всех на свете, он знал о ней самое сокровенное. В тиши горячих ночей он любил ее, и они шептались друг с другом на ухо, рассказывая о тайнах и секретах, делясь скрытым и обсуждая обыденное. Но никогда, никогда он не знал, что его Сарра, сильная и красивая Сарра, умеет плакать. А ведь он забыл о ней в последние годы, стал говорить с ней рассеяно, глядя куда-то мимо ее старого доброго лица, он возвысил египтянку, за то, что та родила ему сына. А теперь, теперь старая женщина тихонько плакала, и Авраам почувствовал, что Бог лишил его рассудка. Он бросился к ней, задыхаясь на бегу, сел рядом, запыхавшись, теребя седую бороду. Старушка сидела перед Авраамом, высохшая от старости женщина, и даже слезы текли по ее лицу медленно и устало, словно слезам ее было столько же лет, сколько ей самой.

– Сарра, милая, милая, что с тобой? – только и мог сказать Авраам, сраженный подступившей под самое горло нежностью. Он гладил ее сухонькие плечи, целовал усталые руки, вспоминал, как эти руки ласкали его самого, наливали ему прохладную воду из глиняного кувшина, подавали ему приготовленную еду, которую он любил, расчесывали его черные густые волосы. Он смотрел на тоненькие ноги старой женщины, он помнил их еще полными и красивыми, легко несущими к нему жену, когда та бежала ему навстречу после победы над касдим24. А глаза, глаза, в которых стояли маленькие озерца слез, глаза Сарры были такими же большими и ясными, как в ту первую их встречу, и так же светились умом и нежностью. Авраам припал к ним губами, высушивая слезы, потом сам стал плакать, и не мог остановиться, пока жена не сказала ему

– Ты совсем забыл меня, мой Авраам, совсем оставил меня. Ради этой египтянки? Что она тебе? Рабыня. Сына тебе родила, вот и вся заслуга. А я… я проклята Богом, а теперь и тобой, мой супруг. Теперь и тобой. Только за то, что не смогла сделать этого, не смогла стать матерью твоего ребенка. Вот и плачу, видишь. Ведь никогда, слышишь, никогда ты не мог заставить меня плакать. Никогда не забывал обо мне. А теперь… мне все равно.

Авраам сидел неподвижно. Солнце стояло высоко и жарко грело ему голову и спину, но он не замечал его, обнимая Сарру левой рукой, чувствуя косточки ее маленького сухого тела, ставшую шершавой, некогда шелковистую кожу.

Неожиданно мальчик слуга прибежал к ним, сидевшим уже так долго, что солнце стало склоняться к побережью.

– Гости к Вам, господин. Трое. Странные они какие-то. Одежда на них белая-белая, а как посмотришь им в глаза, так больно глядеть. Вас кличут.

Авраам помог Сарре подняться на ноги, обхватив ее, повел в тень шатра. Гости стояли чуть поодаль. Белые фигуры в винно-красных лучах заходящего солнца. Они появились из пустыни, с юга, где ветер так силен, что несет песок на тысячи локтей, сдирая с путника кожу. Но лица троих были свежи и румяны, глаза светились, словно драгоценные камни. И понял Авраам, что это ангелы Господни, принявшие людское обличье.

– Мир вам, – поклонился Авраам, – вы, верно, голодны, садитесь же, ешьте.

Тут же служанки разостлали на песке у шатра пеструю узорчатую ткань, неслышно ступая, принесли свежий хлеб, масло и творог, а позади шатров послышалось короткое жалобное мычание – лучшего молодого бычка зарезали для гостей, и вскоре запах свежего жаренного мяса достиг ноздрей пирующих.

Авраам не знал, будут ли ангелы есть пищу людскую, но, к его удивлению, они чинно уселись на землю у заставленной подносами скатерти, омыли руки и принялись за угощение совсем как настоящие, очень усталые и очень проголодавшиеся путешественники.

– Авраам, -сказал старший ангел, когда трапеза подходила к концу, при свете факелов и плошек с маслом, – ты удостоишься сына от жены своей, Сарры.

Сказал небрежно, опираясь на локоть и осторожно пригубив вино из золотой египетской чаши. Авраам, застыл на месте, кровь застучала в висках. Сын? От Сарры? Сын? Слова проносились в голове его снова и снова, мысли лихорадочно скакали, во рту стало сухо и закружилась голова. Ноги отказывались служить, и старик тяжело опустился на землю.

– Сын, Авраам. Да. От Сарры. От него произведу я народ твой. А Агар и Ишмаэля – да, вот этого, который ухмыляется, сидя на корточках позади тебя, отошлешь от себя подальше. Ты не бойся. Он – семя твое. Он вырастет, станет знатным стрелком из лука, мать подыщет ему египтянку в жены, и произойдет от него народ многочисленный, чья рука будет на всех, и рука всех на нем. Но не в нем благословение твое, Авраам. А от сына Сарры – и тут ангел снизил голос до едва слышного шепота – произойдет твой народ, народ великий, который будет четыре сотни лет в плену египетском, как во тьме ночной, а потом выйдет оттуда и станет народом святым, служащим Господу. Да, Сарра твоя, мудрая старушка, смеется сейчас в шатре, слушая нас, у нее уже нет обычного для молодых женщин… ну ты понимаешь, о чем я, так приведи-ка ее сюда.

– Сарра! -воскликнул Авраам, – иди ко мне, женщина моя. Иди же, милая, и перестань смеяться.

Сарра, смущенная, вышла из шатра, она шла медленно, в страхе опустив лицо свое.

– Я не смеялась, – тихонько сказала она, дрожа от страха и от неожиданно наступившего восторга, которого ждала всю жизнь. Она станет матерью. Она родит, родит мальчика любимому своему.

– Нет, смеялась, – улыбнулся ангел, – да ты не бойся. В память об этом смехе назови сына Ицхаком25, и пусть он тоже смеется и радуется этому миру. А нынче вечером ты станешь способной к рождению, как способна ты печь столь вкусный хлеб.

У Сарры не было сил благодарить гостя. Она поклонилась головой до земли, и тихонько удалилась, тайком гладя себя по животу и груди, и радость, огромная всепоглощающая радость овладела ей так сильно, что она снова засмеялась. А ночью, когда Авраам спал рядом, она ощутила давно забытую лёгкую боль в животе, и сладкую тяжесть в груди.

Сто лет было Аврааму, когда родила ему Сарра первенца. Сто лет прожил Авраам на земле и был еще крепок, и взор его не затуманился.

Вечер, душный и раскаленный, опустился на горы Хеврона. Закат был фиолетово-алым, словно полыхало вдали над Великим морем зарево уходящего солнца. Авраам лежал на ковре у входа в шатер, рука его привычно рисовала клинописные знаки на пузатой глиняной табличке, повесть творения мира, сложившаяся в сознании Авраама, ложилась чередой странных значков на красноватую глину. Порыв ветра, горячего и тлетворного, бросил пригоршню песка на старческую руку, немного дрожащую, но все еще достаточно сильную, чтобы сдавить горло врага и удушить его. Авраам брезгливо поморщился, сдул песок с только что написанного текста, повернулся на звук шагов, прозвучавший в разреженном воздухе гор как барабанная дробь. Ишмаэль подбегал к нему, громко и властно топоча босыми ногами по сухой и растрескавшейся земле.

– Что ты делаешь, отец? – сын согнулся в почтительном поклоне, но на пухлых губах (точь в точь как у матери, подумал Авраам) играла спесивая усмешка. От Ишмаэля исходил густой и острый запах пота, немытых ног, прогорклого масла, которым он мазал свои длинные волосы, чтобы те блестели.

– Я пишу, сынок. Знаешь, что это такое?

– Откуда мне знать такое, папа. Вот как гонять скот на пастбище, или как охотиться – это по мне. А эти значки, словно птичьи следы, которые ты выводишь соломинкой по глине… глина хороша для того, чтобы сделать из нее добрый горшок, да это занятие для баб и рабов. Вот гляжу я на тебя, отец мой, и дивлюсь тому, что ты делаешь. Поехал бы лучше на пастбище, поглядел, как славно я завел в загон этих новых коров, которых ты купил у Авимелеха. Ни одна не поранила ноги, ни одна не боднула никого. Просто любо дорого взглянуть.

– Эти значки, сын, – пытался объяснить Авраам – передают то, что ты говоришь словами. Вот, например, рассказал ты мне про коров. А мог бы написать на глине и передать с рабом. Я бы прочел и возрадовался успехам твоим!

– Чего то я не понимаю, отец! – взгляд Ишмаэля стал напряженным, – как вот эти вот… палочки, означают «коровы», «загон», не понимаю. Тут же корова не нарисована!

«Глуп,» – подумал про себя Авраам, – «глуп и самоуверен». Весь пошел в Агар, мать свою.

А вслух добавил: «Что там случилось сынок? Ты ведь не просто так пришел ко мне?»

Ишмаэль усмехнулся открыто, дернул плечом.

– Да Сарра родила только что, и мама просила тебе передать, что сына родила старуха. Да только маленький он, и не выживет. Вижу я часто, как рожает овца такого ягненка, так или помрет сам, или ходить будет с трудом, и гляди за ним, чтобы не затоптали, да зверь какой не унес!

– Злой ты, сынок, – сказал Авраам, медленно и с трудом поднимаясь на ноги, – у тебя брат родился, а ты ему смерти желаешь? Разве так можно? Разве учит нас Господь желать смерти малого дитяти? Как ты можешь говорить такое мне, отцу своему? Тебе радоваться надо! Ты же знаешь, как долго Сарра ждала сына…

– Я твой первый и любимый сын, папа, – буркнул Ишмаэль, – и мне ты отдашь все стада свои, и рабов и наложниц. А этому ничего не давай! Ничего, что я сын рабыни, я у тебя первый, я!

Авраам не выдержал, слезы набежали на глаза его неожиданно, как первый осенний дождь приходит после горячих летних дней. Он ничего не сказал Ишмаэлю. Радость и горечь смешались в нем, медленной старческой походкой шел Авраам к шатру жены своей, не веря еще в то, что его Сарра, его прекрасная и любимая Сарра принесла ему сына. Столько лет прошло, столько дождей пролилось над ликом земли, так много всего приходило и уходило в жизни его. Дыхание Авраама стало частым, слезы медленно катились по лицу. Он шел к Сарре, любимой доброй Сарре, он благодарил Бога Всевышнего за дарованного ему дитятю, сухими губами шептал слова молитвы, беззвучно и тихо.

И рос Ицхак, и налились молоком высохшие груди Сарры, и она кормила его, неумело придерживая головку сыну морщинистыми руками, шепча ему на крошечное ухо, то, что обычно шепчут матери своим маленьким детям. И годы проходили, и вырос Ицхак, став красивым юношей с добрым задумчивым взглядом, и взглянул на него Господь и обратился к Аврааму:

– Авраам, – позвал Господь старика, когда утро только начинало освещать розовыми рассветными лучами горы хевронские.

– Вот я, – молвил Авраам.

И сказал ему Господь, что жертву должен принести ему Авраам, искупительную жертву, сына своего, любимого, младшего, Ицхака.

«Ицхак, маленький кудрявый мальчишка, худенький как степная былинка, с глазами ясными и черными, как у матери, красивый и добрый… Как ждал я тебя, молил Господа о тебе, приносил ему жертвы, простирался ниц на пыли дорожной. Ицхак мой… когда ты родился, мама твоя смеялась, превозмогая доселе неизвестное ей чувство боли, имя твое «смеющийся», а ты только улыбаешься застенчивой и робкой улыбкой, ты умный, такой умный, мой маленький. Ты начал говорить рано, раньше, чем твои худые ножки уверенно держали тебя, ты мало ел и почти не капризничал. Помню, когда пыльные бури бушевали над лицом земли, я посадил тебя в мешок и взвалил на спину, чтобы не ранил тебя песок, несомый ветром, чтобы не сбил тебя, слабенького, суховей и не унес от меня. И ты тихо сидел в мешке, только иногда хныкал жалобно, а ветер ревел вокруг, и острые песчинки кололи мое лицо. Мы шли тогда из Хеврона, он же Кирьят-Арба в Беэр-Шеву, где выкопал я колодцы, и скот мог пить там воды вдоволь, ибо засуха была в горах хевронских, и ты шел со мной, мое счастье, мой наследник. Ты рос возле меня, не отходя от меня, я учил тебя всему, что знал сам, я рассказал тебе о Боге Всевышнем, добром и хорошем Боге.

А теперь Бог приказал мне принести тебя в жертву ему. Тебя, моего сына, любимого, Ицхака. И вот – мы поднимаемся с тобой на эту гору, возле города древнего Урусалима, где правит мой учитель царь Малхи-Цедек, карабкаемся на острые камни, и ослик с вязанкой хвороста на спине еле плетется за нами. И я оставил его внизу, а вязанку хвороста отдал тебе, чтобы ты сам нес ее… дрова, на которых я принесу тебя в жертву. А ты спрашиваешь меня, где же молодой барашек для жертвы. Ицхак мой, меня душит ужас, я хочу упасть вот здесь, на эти серые камни с редкой травой вокруг и умереть, я не хочу больше жить, сынок…«Господь сам усмотрит себе жертву для всесожжения»…а что мне сказать тебе? Что я могу сказать тебе, самому любимому моему, сыночек, сыночек мой, я должен принести в жертву тебя, тебя, ты понимаешь? Почему он не пытается даже убежать от меня? Почему сам, безропотно, спокойно ложится на плоский камень, почему? Сын мой… сын мой, я не могу, не могу, я должен… Господи, страшный и карающий царь Вселенной! Бог мой! В жертву тебе отрока своего, единственного своего, любимого своего приношу я. Жесток ты, Господь, но люблю я тебя больше дитяти своего родного, тобою данного, так забери же его, Бог Воинств, а потом… потом забери и меня!

Кто схватил меня за руку, держащую нож бронзовый, острый? Кто держит меня? Ицхак, ты жив, жив, кто это держит меня? Ангел! Ангел Господень, посланный Им, Владыкой вселенной… Он не принял жертву, о которой просил сам. Он… он жесток и добр, Господь. И вот, слова ангела слышу я с небес».

И сказал ангел Аврааму – вот, Господь испытал тебя страшным испытанием. Не заноси более руки своей на отрока, ибо видит Бог, что не пожалел ты сына своего единственного для Него. Погляди, вот баран молодой запутался в ветвях куста рогами. Принеси его Господу для всесожжения, а отрок пусть стоит с тобой. Душа его сегодня отдана Богу, от него произойдет народ великий, народ, принесенный в жертву Господу, народ, принадлежащий Богу. Как и Ицхак, будет народ сей стоять на краю гибели многие разы, но каждый раз Господь протянет руку свою, и спасет его, каждый раз уцелеет Ицхак, и умножая умножит Бог потомство твое, как звезды небесные и как песок на берегу моря; и овладеет потомство твое вратами врагов своих. И благословятся в потомстве твоем все народы земли за то, что ты послушался голоса Его, и любил Его больше, чем родное дитя свое.

Так говорил с неба голос. И Авраам стоял, крепко держа за руку сына своего, любимого своего, Ицхака, и плакал.