Читать книгу Cпящий океан - Лия Шатуш - Страница 4

Минула неделя. В особняке уже вовсю шли приготовления к приезду сэра Роберта.

Зная, что граф заядлый любитель чистоты и ярый перфекционист тетушка Элизабет приказала слугам отдраить весь особняк и навести порядок везде, где только возможно. Ничто не должно было остаться нетронутым. Слуги, таким образом, начали с гостиной при входе и закончили самой дальней кладовой в доме. Тетушка Элизабет бегала повсюду и собственной персоной проверяла качество их работы. Сама она, к слову сказать, не страдала изъяном перфекционизма, поэтому вся эта канитель давалась ей очень тяжело. Ее глаза, не привыкшие замечать маленького пятна где-то под креслом или небольшой царапины на столе, с трудом скользили от одного предмета к другому, а голова старалась сообразить что бы еще могло не понравиться графу.

На кухне тоже велась активная работа. Как и перед каждым приездом графа тетушка любила побаловать того хорошим застольем в кругу его близких друзей, с которыми он должен был надолго разлучаться в силу специфики своей должности.

Однако ближе к вечеру следующего дня женщины получили записку от графа, в ней он сухо, без дополнительных объяснений сообщил, что не желает видеть большого приема в свою честь, просит ограничиться скромным ужином и созвать только самых близких друзей. Из записки можно было понять, что что-то послужило причиной плохого настроения графа и теперь вряд ли забота двух женщин, которых он тоже давно не видел, могла порадовать его. Записку передал курьер, посланный графом загодя, он же сообщил женщинам, что граф явится на следующий день по утру.

Ровена приуныла от этой новости, а мадам всплеснула руками и принялась высказывать свое негодование из-за объемов проделанной работы, нанесшей урон ее бедной голове и жутко утомившей ноги. Весь вечер тетушка Элизабет не переставала причитать и вздыхать, беспокоясь скорее о впустую потраченных силах, нежели чем о том, почему граф едет домой в плохом настроении.

На следующее утро Ровена и ее тетушка поднялись на заре с целью приукрасить себя и совершить иные утренние приготовления к приезду. Тетушка с вечера позаботилась о завтраке, приказав кухарке приготовить любимые блюда графа, желая поднять тому настроение. Ровена срезала в саду самых красивых цветов и поставила их в огромные вазы при входе в гостиную.

Сэр Роберт прибыл аккурат к завтраку, соблюдая истинно английскую пунктуальность.

Ровена удержала обычные для нее радостные порывы при встрече отца, поприветствовав его так, как ее всегда учила тетушка, желая тем самым угодить ему.

Приветствие тетушки оказалось еще более сдержанным. Далее последовали скромные вопросы о путешествии и прочих мелочах. Граф, не смотря на холодный тон сквозивший в письме, вел себя вполне радостно, стараясь не показывать без надобности свой плохой настрой. Однако от взора его дочери и тети не укрылось то, что действительно он был расстроен какой-то новостью, но старался отогнать дурные мысли от себя, желая сделать приятное обеим своим любимым женщинам.

Завтрак прошел вполне мирно, впрочем, как только выпили кофе сэр Роберт объявил дамам, что устал и желал бы немного отдохнуть до обеда попросив, чтобы его не беспокоили.

Ровена предусмотрительно ни о чем не спрашивала, зная, что отец все равно не расскажет ей о причине своего настроения. Но она так же знала, что немного погодя обо всем узнает тетушка, а она-то не сможет устоять от того, чтобы не поделиться новостями с племянницей.

Вот настало время обеда, а после обеда граф решил прогуляться по саду. Воспользовавшись моментом тетушка Элизабет вызвалась сопровождать его.

Так как она была особа хитрая и осмотрительная, то повела речь издалека. Для начала она осведомилась о здоровье графа, потом о его службе. И, получив довольно убедительные ответы о том, что все здесь замечательно, она сделала вывод, что плохое настроение графа имеет другой источник.

Потом она спросила живы ли и здоровы его друзья и нет ли кого-нибудь, кто расстроил графа плохим стечением дел и обстоятельств, граф заколебался, но и тут заверил тетушку о добром здравии друзей.

– Как вы нас напугали и, признаюсь, расстроили своим посланием. – принялась причитать взволнованная дама. – Ваша дочь сильно переживает за вас. Но стоит обнадежить ее добрыми вестями о вашем здоровье, хорошим положением дел на службе… и, в общем-то, нет ничего такого, о чем бы ей стоило переживать. Разве не это главное, милорд?

– Ты права, моя добрая Элизабет. Раз я здоров, жизни моей не угрожает никакая опасность и пост мой в полной надежности закреплен за мной – вот что главное для спокойствия и счастья моей дочери.

Однако есть один досадный момент, который волнует меня…

– Неужто ваши дела с фермерами идут не важно? Или вы не получили ожидаемую прибыль с ваших владений?

– Неделю назад я получил письмо от одного из местных фермеров, семья Бэрроу. Ты же знаешь, что это одна из самых зажиточных и богатых семей в моих владениях. Так вот отец семейства написал мне письмо о том, что с недавних пор, в силу известных нам обоим причин, их семья вынуждена была набрать кредитов… не такая большая сумма, но это сильно ударило по самолюбию мистера Бэрроу и скупости мадам Бэрроу. Таким образом, они просят меня разрешить им выплачивать временно только половину ренты, пока они не поправят свои дела до тех пор, чтобы смочь выплатить мне всю сумму.

Но и это не все. Сын их, от которого и идут все проблемы, никак не желает угомониться и заняться крестьянским делом, чем вызвал нервный срыв своей ненаглядной матушки, и она вот уже как вторую неделю лежит в постели и не может подняться.

Это еще более ухудшает дело, зная, что ферма огромная и хлопот там немало, представляю, как устает бедняга Бэрроу. Мне кажется, это был крик его души, который я почувствовал письме.

– Ох-ох-ох, – завелась мадам, – своей жизнью тяжело управлять, а когда еще арендаторы появляются с их проблемами, тут уж и разорваться в пору.

– Я желал бы съездить к ним завтра, навестить их и посмотреть как обстоят дела. Старый Бэрроу попросил меня наставить их сына в правильном пути. Они считают, что мой авторитет смог бы повлиять на него… хотелось бы верить, что я действительно обладаю подобным могуществом и последствия от действий Максима вызваны лишь только его юношеским азартом, который с возрастом должен уступить место степенной выдержанности и дальновидности.

И, конечно, я желал бы обсудить все дела с главой семейства, а там уже делать выводы.

– Вы правы. Необходимо увидеть своими глазами то, как обстоят дела на ферме, а потом все просчитать. Неплохо было бы узнать у мальчика, что его не устроило в столице…. Возможно, с его бунтарским духом ему интереснее бы было в армии, чем на грядках отца. Тогда, думаю, вы бы смогли подобрать для него достойный пост.

Таким образом, мадам выудила из графа причину его плохого настроения и, как только прогулка закончилась, она удалилась к себе. А спустя некоторое время в ее спальню заглянула Ровена под каким-то пустяковым предлогом, но на самом деле желая узнать о предмете разговора тети и отца.

Тетушка поведала ей все, что услышала от графа, присовокупив сюда свой женский максимализм, расписав все в таких яркий подробностях, что Ровена то бледнела, то краснела и в конце беседы составила себе такую картинку, будто отец семейства пребывает в затяжной депрессии, мать – при смерти от горя, ферма заброшена и дела на ней совсем не ведутся.

– Я с детства знала Максима. – начала Ровена. – Он милый и добрый мальчик, но, может быть, слишком ранимый и чувствительный. Он легко воспламеняется и любые сильные заявления и рассуждения о жизни оказывают на него неизгладимое впечатление. Мне кажется, вместо того, чтобы обуздать свои порывы и направить их в доброе русло, он отпустил их бродить по столичным темным улицам, оставляя подпитываться пессимизмом, неизбежностью рока и прочими подобными вещами – любимые темы городской молодежи, которой более нечем заняться. Мне кажется, через некоторое время свежий деревенский воздух и наши живительные пейзажи изгладят из его впечатлительной души городское смятение.

На следующий день граф и его дочь отправились на ферму Бэрроу. Оба хранили молчание, так как граф думал о предмете разговора, о том что и как сказать. А Ровена чувствовала, как внутри нее растет волнение. После того, что ей описала тетушка на душе было очень неспокойно. Она не видела Максима уже около трех лет, с тех пор, как он отправился учиться в столицу. Теперь она спрашивала себя какой он, и оставили ли полученные знания отпечаток на его лице, и что творится в его душе, раз он пустился во все тяжкие поддавшись наветам дурной компании.

Вот уже показалась аллея с посаженными по обе сторонами ухоженным кустарником, а это значит, что в конце аллеи гостей ожидал большой дом Бэрроу.

Во дворе их встретил старый хозяйский пес, сначала было принялся рычать, но узнав старых знакомых вскоре завилял хвостом. Тут же на порог дома вышел глава семьи – Жозеф Бэрроу, а рядом с ним стояли его дети: дочь Маргарет и Лиза, и высокий худощавый юноша, в котором Ровена не без трепета узнала Максима.

Только экипаж въехал во двор, как Максим тут же направился предложить гостям свою помощь, за ним последовал старик Жосеф и девочки. Все как один весело улыбались и уже издалека, лишенные аристократической жеманности, принялись радостными возгласами приветствовать прибывших.

Максим подал руку Ровене и поздоровался с сэром Робертом. Девчушки, едва лишь появилась возможность, бросились обнимать свою подругу, с которой они иногда играли в детстве. Пока велась беседа, Максим держался немного поодаль и довольно отстранено, словно пребывая где-то в своих мыслях.

– Как поживает ваша супруга? – осведомился граф у фермера. – Вы поистине обеспокоили меня сообщением о ее здравии. Надеюсь, она все же найдет в себе жизненные силы?

– Анна немного захворала, это верно. Но на все воля божья, надеюсь, в скором времени она поправится. Тяжеловато без нее за хозяйством ходить.

– А ваши красавицы дочки вам совсем не помогают? – спросил граф, бросив взгляд на двух статных барышень, как следует принарядившихся к сегодняшнему дню, да с таким усердием, что скорее их можно было бы выдать за графских дочек, а Ровену, привыкшую к скромным платьям – за фермершу.

– Бог с вами, ваша милость! Посмотрите на них. Разве их заставишь заняться чем-нибудь по дому, этаких белоручек! Жена мне запрещает их беспокоить. Говорит, не для того мы отсылали их учиться, чтобы затем заниматься неблагодарным и тяжелым крестьянским трудом. Хотя бы может они составят усладу родителям в удачном замужестве!

Старый фермер прекрасно знал, кому на самом деле предназначались слова, для этого необязательно было смотреть на Максима. Юноша же вздрогнул при этих словах и лицо его накрыла мрачная маска.

Ровена тоже мельком глянула на него, ей так захотелось поддержать его и поговорить с ним как в старые времена. Но она не знала, представится ли ей нынче возможность остаться с ним наедине.

Гости прошли в просторный холл, где их ожидала фермерша, расположившись на канапе, стараясь придать своему лицу мало-мальскую радость и должно поприветствовать гостей.

Итак, началась беседа. Фермер уселся подле своей жены. Девочки прильнули к Ровене с двух сторон, не выпуская ее рук из своих ручек. Максим расположился один, поодаль на маленьком пуфике, в своем мрачном молчании.

Речь пошла о делах на ферме, об урожае и прибыли – любимая тема каждого добросовестного крестьянина. Позже подали обед. После обеда молодые попросились прогуляться к берегу реки, а двое мужчин удалились в сад покурить сигары и поговорить о делах.

Погода выдалась чудесная, хотя ветер все еще сохранял весеннюю свежесть и грозил забраться под одежду, принеся особенно беспечным простуду.

Две сестры все еще не желали расставаться с ручками Ровены, радостно сжимая их в своих ладошках. Им льстил тот факт, что сама дочь графа является их подругой детства и что они до сих пор могут выражать ей свою любовь и привязанность, которую они и стремились дарить ей совершенно искренне, но не без тени удовлетворенной лести. Девушки щебетали без умолку, тем самым не давая своему братцу вставить ни слова. Он, в общем-то, и не старался, лишь улыбаясь время от времени и отвечая на вопросы, если те адресовались именно ему. Вот компания, наконец, достигла берега небольшой речушки, что неспешно несла свои воды меж невысокого кустарника и мха. Фермерские дочки, в своих тяжелых, плотных нарядах уже успели притомиться и изъявили дружное желание отдохнуть, а Максим, заранее прихватив с собой удочку, заявил, что собирается порыбачить и отделился от девушек так, чтобы не терять их из виду, но и не слышать особо их бесед.

Вскоре разморенные обильным обедом, полуденным теплом и дурманящим свежим воздухом две сестры задремали, склонив свои головки на колени Ровены. А та, в свою очередь, радуясь возможности побыть на природе и отдохнуть, принялась осматривать окрестности, насколько то позволяло ее положение и угол зрения.

В конце концов Максим, заметив, что графская дочь скучает и что сестры его наконец уснули, решил воспользоваться этой возможностью и приблизился к Ровене, предложив ей порыбачить вместе.

Ровена с готовностью согласилась, тем более, что ей предоставлялся прекрасный шанс побеседовать с Максимом.

Когда ей удалось освободиться от головок двух дремлющих сестер и убедиться, что ее движение их не потревожило, она тут же встрепенулась словно птичка. Ее движение незамысловатое, но простое и исполненное грации, вызвало на лице юноши легкую улыбку, думается первую искреннюю улыбку за этот день.

Ровена взглянула на Максима, который теперь мог позволить себе смотреть на нее не боясь быть неправильно понятым, но не решилась заговорить первая, не зная с чего начать. Юноша освободил ее от этой тяжкой думы, взяв инициативу на себя:

– Наконец у меня появилась возможность поболтать с вами без посторонних любопытствующих…. Я был очень рад, когда узнал, что вы собираетесь к нам и право, рискну сказать большее, в моей душе я сразу же почувствовал легкость от этой мысли. Мне кажется, вы единственная, кто не собирается осуждать меня за мои действия. Скажите мне, что я не ошибаюсь?

Речь юноши была исполнена такой теплотой и искренностью, что Ровена, собиравшаяся с мыслями о том, как начать наставительную беседу тут же забыла что собиралась сказать.

Тем не менее она не могла удержаться от замечания:

– Ты называешь своих родных «любопытствующими», мой дорогой друг? Неужели они настолько наскучили тебе, что ты больше не видишь в них ни поддержки, ни теплых чувств? Это ведь твоя семья, Максим.

– Ну вот, – расстроился юноша, – и вы тоже собрались выговаривать мне за мои проступки.

– Вовсе нет! – прервала его Ровена. – Верь мне и знай, что во мне ты всегда найдешь ту поддержку и понимание на которое рассчитываешь. Уже будь спокоен, что я не собираюсь упрекать тебя… Ты видел жизнь, многое испытал, не смотря на то, что мы одного возраста и вместе играли когда-то. Это тебе в пору давать мне советы. И, к тому же, с каких пор ты подумал, что ко мне нужно обращаться на «вы»? Мы же прежние друзья, давай сохранять эти отношения и не создавать пропасть между нами. Если в тебе воспитали хорошие манеры, оставь их для тех, кого ты плохо знаешь, договорились?

Максим кивнул и в его глазах появилась прежняя веселость.

– Раз так, я рад, что вновь вижу милую прежнюю Ровену, которая прекрасна словно роза и день ото дня становится все краше.

Максим запнулся, подумав, что подобный комплимент может смутить девушку. Если ранее она отреагировала бы на него заливистым смехом, то сейчас она уже находилась в том возрасте, когда комплименты мужчины трактуются двусмысленно. Он не ошибся. Она залилась краской, но постаралась совладать со своими эмоциями, убеждая себя в том, что это всего лишь комплимент друга детства, что может быть невинней?

– Если тебя смущают мои слова, скажи мне. Я не хотел бы ставить тебя в неловкое положение. И мои комплименты искренни и чисты, пусть они тебя не пугают. В моем сердце ты всегда оставалась искренней и доброй подругой, иногда слишком неуклюжей и воинственной, в пору поменять юбку на штаны.

Максим старался придать своей речи шутливый тон. А в сердце своем он помнил то нежное и трепетное чувство, которое питал к этой волшебной девушке во времена своей юности. Не в силах поведать ей о своих чувствах, он уехал в столицу, где местные развлечения и гранит науки быстро выветрили из его сердца ту нежную привязанность, которой он дорожил, и воцарила там холод и разочарование.

– Ах, мой дорогой друг, по последнему твоему замечанию будь уверен, что этим усердно занимается тетушка. Уверяю, ты больше не увидишь во мне того сорванца, каким я была в детстве. Тетушка беспокоится о моих хороших манерах так, словно это ее ежедневный утренний моцион. В моем возрасте теперь пристало задумываться о поведении и умении себя держать, дабы не прослыть в обществе простушкой.

– Зачем ты так говоришь?! Даже если бы ты осталась той Ровеной, тем шаловливым ребенком, которого я знал, ни на минуту ты не потеряла бы ни своего шарма, ни своей естественной натуральности, которой лишены все барышни твоего круга. Как прекрасно, что ты единственная, обладающая мудростью, смогла сохранить радость жизни, ее краски и эмоции в своем сердце, не смотря на наветы мадам Беркли. И тысячу раз я пожелал бы тебе все, что только что сказал, как истинные достоинства современного человека!

Я был среди этой уставшей молодежи. Поверь мне, это жутко скучно! Все люди моего возраста, только едва вступив во взрослую жизнь, уже умудрились устать от нее и рассуждают об этом так, словно прожили миллионы лет. Какое кощунство! Какой фарс!

Они говорят, что в городе правит порок и зависть, а в деревне глупость и скука.

Это мне стоило бы поучиться радости жизни у тебя. Мне стоило бы взять пару уроков по мастерству улыбки и заново освоить умение, дар Бога, смотреть на вещи с беспечностью и легкостью, не зная их ценности и не судя о них.

– Ты рассуждаешь так, будто уже прожил всю жизнь и успел в ней разочароваться. – выдохнула Ровена, порядком смущенная пламенной речью юноши. – Что такого с тобой произошло в столице, что ты так поменялся? И твои родители не видят уже в тебе того доброго и кроткого Максима, каким тебя отправляли учиться. Если бы ты знал, как они переживают за тебя!

И здесь в деревне, разве ты не помнишь как ты любил этот воздух? Как ты часами смотрел на луга, поля, цветы? Ты находил в этом всем свою усладу и здесь отдыхало твое сердце. Разве ты не рад, что снова вернулся сюда?

Кто или что смутило твой ум в столице?

– Ох, Ровена. Виной всему моя излишняя ученость. Я бы предпочел остаться несведущим неучем и умереть так, не зная ничего в свой постели в домике, затерянном меж этих зеленых холмов. Наука дает ум, а тот убивает чувства, закрывает сердце.

– Но как же можно быть таким неблагодарным своим родителям. Они собрали средства с тем, чтобы дать тебе достойное образование. Ты мог бы занять хорошую должность и вырваться из крестьянских оков. Почему ты не попытался? Мне не хочется верить в то, что ты слаб настолько, чтобы позволить уму играть тобой и уводить тебя в свои игры…

– Увы, родители обрекли меня на страдание своим поступком…

– Неблагодарный! – вскипела девушка, пребывая в праведном гневе.

– Давай, ругай меня, упрекай. Отними у меня последнюю надежду о доброте этого мира, о том, что я могу спокойно излить тебе то, что у меня в сердце.

– Прости. Я не хотела ранить тебя. Но мне больно видеть, что от твоей жестокости страдаешь не только ты сам, но и твои родители. Зачем ты посвящаешь их в свою грусть? Найди в себе силу управиться с тем, что тебе было щедро дано. И направь эти знание в благодатное русло, пусть они послужат во благо тебе и обществу.

Я знаю, что ты все так же добр и чувствителен. Я вижу, что ты не рад причинять боль близким. Прошу, найди в себе силу тогда выстоять и с достоинством принять то, что тебе предложила жизнь.

Максим вспыхнул, поджав губы. В глубине его души боролись сильные чувства, разрывавшие на части его не привыкшее к таким превратностям сознание.

– О, если бы ты знала…. Если бы ты знала все о моей жизни там. Но можно ли тебе говорить. Ты сама чистота и радость, сама любовь. Могу ли я омрачать твое лицо моими не заслуживающими никакого уважения похождениями? Могу ли я сказать тебе в какие тернии я впутался? Более всего мое сердце ранит не наука, Ровена, увы, как бы я хотел думать так, мне бы было в сотни раз легче! Как бы я хотел думать, что мой ум торжествует, но нет же, это мое сердце растоптано…

– Что ты говоришь? – испугалась Ровена, устремив свой горящий взгляд на юношу, а тот едва сдерживал слезы. – Прошу не томи меня! Скажи, что беспокоит тебя! Расскажи мне. Обещаю, я не буду судить тебя, но просто выслушаю. Разве добрым друзьям не рассказывают все, что лежит на сердце? Самые страшные горести, преступления совести, тайные желания – все.

Максим вздохнул и замолчал, но вскоре вновь заговорил:

– Если бы мои родители знали на что они высылали мне деньги, то не подумали бы потом пустить на порог их дома. Они бы отвернулись от меня и посчитали бы малолетним мальчишкой, который не беспокоиться о своем будущем.

Максим снова смолк. Ровене вновь пришлось подтолкнуть его.

– Я увидел ее в опере. Она смотрела на меня с балкона в окружении нескольких таких же знатных дам, одетая в дорогие шелка и вся усыпанная драгоценностями. Ее тонкие изящные ручки покрывал тончайший атлас перчаток…. В руке она держала веер очень тонкой работы. Она была прекрасна, словно ангел и не трудно было понять, что скорее всего она носила титул графини, по меньшей мере. Но, в тот момент, кроме ее лица я не видел ничего, никаких знаков отличий… мне казалось, что ничто не может нас разделить. Однако нас разделял весь зрительный зал, что уж точно. Я был затерян где-то в толпе таких же как и я людишек, у которых оказалось денег ровно на то, чтобы купить себе местечко посреди торговцев, проституток, студентов и прочей подобной братии.

В тот момент, я задался целью познакомиться с ней, так как был уверен, что искренность моих чувств, сила моей любви послужат верную службу и она не сможет оттолкнуть меня.

Я опущу детали моего знакомства с ней. Мне посчастливилось услышать звук ее голоса, увидеть ее взгляд, обращенный ко мне через неделю после того, как я увидел ее в опере. Кстати, я не был совершенно глуп, зная, что чтобы завоевать такую женщину только лишь слов будет мало. Поэтому в день моего знакомства с ней я преподнес в подарок безумно дорогую брошь, которая обошлась мне во всю мою стипендию и подкрепил свой подарок пламенными заверениями моей самой искренней дружбы.

Я старался во всем угождать ей, предвкушать любое ее желание, появлялся «неожиданно» в тех местах, в каких бывала она, старался быть максимально галантным и внимательным. Помню, как она сказала, что ее впечатляет моя искренность и сила чувств. Я заверил ее, что она может рассчитывать на меня в любое время и, что бы не произошло, я всегда поддержу ее.

К счастью, мы быстро сдружились. Кроме того, она долгое время находилась в одиночестве, так как ее муж, первый секретарь короля, постоянно находился в разъездах и присутствовал дома один-два раза в год. Она скучала. И чтобы как-то разнообразить свою жизнь старалась постоянно выезжать в город или в парк, в оперу или просто находиться в кругу друзей.

Я же умирал от любви, чувствуя, что не проживу без нее ни дня. И мне стало все тяжелее и тяжелее скрывать свои чувства. В конце концов, думаю, что их было видно даже дураку. Наше объяснение произошло после месяца знакомства. Мне казалось, она колебалась, стараясь воззвать к какому-то долгу, совести, к разнице наших возрастов, говоря, что я слишком юн и моя любовь улетучится через месяц.

О, Ровена, я почти плакал, я падал на колени, я целовал подол ее платья, не смея прикоснуться к этим нежным целомудренным ручкам, я обещал убить себя, если она отвергнет меня.

Она сдалась после двух месяцев моих настойчивых ухаживаний, заверений в любви и подарков.

Я приходил к ней почти каждый вечер. Как только она возвращалась домой и два – три часа перед сном она посвящала мне.

Мы были очень счастливы! Время пролетало словно одна минута! Нас роднили и общие интересы. Я рассказывал ей о жизни в деревне, расписывал сельские пейзажи, восхвалял воздух и девственную чистоту полей, лугов и лесов. Она с удовольствием слушала меня и это очень сильно вдохновляло! И даже она говорила, что хотела бы однажды посетить эти места, а может быть и остаться там навсегда. В своих самых смелых мечтах, воодушевленный ее полуфразами о жизни в деревне, я дерзнул унестись безвозвратно в далекие дали, в опасные иллюзии, от которых потом очень трудно отделаться. Но как я был счастлив! Она ведь любила меня. Она была готова поселиться в деревне.

Мне явно льстило ее ко мне расположение. Я был горд собой и возомнил, что она предпочтет знатному графу студента. В глубине души я смеялся над ним и над всем обществом, думая о том, что для любви достаточно двух любящих сердец, а титулы, богатства, фамилии, материальные блага– это все бред, выдумки рафинированного общества.

Так пролетели шесть месяцев, которые казались для меня одним днем. Я умирал от любви и мне хотелось смотреть на мою возлюбленную вечно. Бывало, я приходил к ее особняку днем и смотрел в окна, желая увидеть любимый силуэт. И для меня было неописуемым счастьем, если вдруг мне удавалось заметить тень ее ручки, которой она поправляла занавеску, или тень ее фигуры где-то в темноте комнат. Я стал требовать от нее, чтобы она проводила со мной больше времени, укоряя за слишком частые отъезды. Потом мне захотелось оставаться на ночь, хотя бы даже в саду. Смотреть как она готовиться ко сну и как тушит свет, а потом представлять, как она ложится в кровать и как сон окутывает ее прелестное тело. И всю ночь я желал охранять этот чистый сон, благословенный Богом.

Я совсем не замечал, что в пылу моей горячки я мог от слов любви, перейти к упрекам и ревности и не видел, что это утомляет ее и она все более отдаляется от меня. А я все ловил каких-то химер и грезил о жизни в деревне с нею вместе, был уверен, что она оставит своего мужа ради меня, ведь я так ее любил!

Однако реальность немного приоткрыла мне глаза, когда в один из дней она получила письмо от мужа, о чем тут же уведомила меня. Ее муж писал, что возвращается через месяц.

По-началу я совсем потерял голову, грозился убить его и требовал от нее подтверждения любви, умолял, чтобы она не оставляла меня и заверял, что никто не будет любить ее так, как я.

Она старалась мягко убедить меня, что нам стоить отныне проявлять осторожность, так как и так, из-за моих слабостей в обществе поползли слухи. Она умоляла сохранить ее репутацию и честь, если я действительно люблю ее.

Наш разговор, таким образом, превратился в разговор немого с глухим, она просила у меня невозможное, я требовал от нее то, чего, наверное, и не было никогда.

Вскоре, бессонница охватила меня и я целые ночи проводил в саду перед ее домом, а она становилась все холоднее и старалась избегать меня, ссылаясь на нездоровье. О, как я хотел верить, что она действительно нездорова, а лучше мертва! Мне было легче верить в это и приятнее думать, что пусть лучше она не достанется никому, нежели чем ему.

Мы так и не пришли ни к какому соглашению. Ее муж вернулся. Я находился неподалеку и смотрел на его приезд. Я удалился к себе, надеясь получить от нее весточку, но ее не было несколько дней. Потом не выдержав, я стал прогуливаться рядом с их особняком, надеясь, что она заметит меня. Этим дерзким поступком я решил напомнить о себе.

Уже вечером я получил довольно сухую записку, которая гласила, что пока муж не уедет лучше прервать все встречи. Такой поворот дел меня не устраивал, я написал ей ответ, умоляя выкроить пару минут вечером для прогулки в саду, где я бы ожидал ее. Подкупив слугу я передал ей мою записку. Получив ответ только на следующей день. Она писала, что мое ребячество неуместно и просила меня повзрослеть уже, в конце концов, и подождать пару месяцев.

Я пришел в ярость от этого письма. Чувства и эмоции бушевали во мне ураганом. Я плакал и готов был убить себя и ее, лишь бы только прекратить эти муки. Результатом моих расстроенных чувств явилось длинной письмо, в котором я напоминал ей о минутах нашего счастья, о нашем уюте, о наших клятвах, о ее желании переселиться в деревню. Я клялся ей, что со мной она будет счастлива как ни с кем, что я не смогу жить без нее и прочее.

Мое письмо осталось без ответа. Я прождал пару дней, сходя с ума. В то время как она совершала все возможные и невозможные выезды с мужем. Мне казалось, что она делает это мне на зло. Эта парочка возвращалась домой только за полночь, а на следующий день опять неслась куда-то.

Я караулил момент, когда ее муж смог бы отлучиться по делам и был уверен, что это хороший момент для меня прийти и поговорить с ней напрямую.

Наконец, в один из дней он уехал куда-то и я тут же, пока она еще была дома, без спроса влетел через черный ход и проник в дом. Она сидела в летней беседке и читала, но увидев меня уронила книгу, вскрикнула и побледнела так, что даже я испугался. Хотя я имел вид гораздо хуже, уже давно потеряв сон и пребывая в жутких душевных терзаниях.

Я видел как от испуга, она перешла к спокойствию, а потом ее лицо, такое доброе и прекрасное, исказила нервная судорога.

Она принялась выговаривать мне мою ошибку, что я сильно врежу ей наведываясь сюда и совсем не люблю ее. Что я эгоист и желаю ее смерти.

Я напомнил ей за письмо и получил в ответ совершенно несуразные доводы. Она твердила что-то про наше неравенство, про мою молодость и наивность, а свое желание жить в деревне низвела до «сиюминутной грезы».

Она заклинала меня уйти и больше не появляться. В общем, мне больно вспоминать наш разговор, не знаю как я держался на ногах в тот момент, так как ее слова были хуже самых острых кинжалов. И наши последующие разговоры тоже только ухудшали ситуацию и все более открывали мне глаза.

В конце концов она упросила мужа увезти ее из города, ссылаясь на желание попутешествовать, а меня, за мои множественные долги, уже начали преследовать кредиторы и мне пришлось съехать с апартаментов, которые я занимал. Я задолжал везде, где только можно и нажил себе недоброжелателей.

Учебу я давно забросил и возвращаться туда не имело смысла. К тому же все друзья отвернулись от меня, смеясь надо мной и моей наивностью. Мне было некуда пойти и нечего делать…..

Юноша замолчал, убитый горем, которое казалось и не покидало его никогда. А Ровена видя, что силы его иссякли поспешно отозвалась:

– Довольно друг мой! Я вижу, что ты пережил. И честно не могу подобрать слов, чтобы утешить тебя….

– О, Ровена, дитя света! Мне не нужны слова, но достаточно того, что ты не осуждала меня и не отвернулась после всего того, что я рассказал. У меня больше нет друзей и нет того, кому бы я мог открыть свое сердце, не боясь остаться непонятым. Но я вижу, как ты бледна и я вижу ужас на твоем лице. Тебе наверное и во снах не снились такие обстоятельства… Скажи мне, ты ненавидишь меня?

– Вовсе нет! Успокойся, мой дорогой друг. Я всего лишь пытаюсь понять твой рассказ. Я стараюсь представить, каково это любить такой любовью…

– Не пытайся понять. Твоя чистая душа не создана для таких унижений. Дай бог, пусть тебя никогда не коснется даже и малая толика того ада, в котором я пребывал из-за любви. Пусть бог пошлет тебе взаимную любовь и верного супруга! Я желаю тебе найти достойного мужчину и прожить с ним счастливо всю жизнь! Но будь осторожна, не подпускай к себе того, кто недостоин тебя по статусу и не смотри на тех, кто выше тебя. От таких связей одно горе!

Ровена вспыхнула и опустила голову, не ожидая таких откровений от своего юного друга сейчас, казалось, состарившегося под грузом пережитого горя.

– По-моему, именно тебе не помешало бы сейчас услышать подобные речи, мой друг. Как хотела бы я найти приободряющие слова, как хотела бы видеть вновь того радостного и полного надежд Максима! Как я хотела бы, чтобы ты вновь обрел ту усладу и успокоение, которое находил в прелестях сельской природы, в спокойствии сельских дней, в молчании лесов, в журчании рек, в чистоте местного воздуха.

Ах, Максим, видишь сколько зол несет жизнь в городе! Как хорошо, что ты смог убежать оттуда и как я желала бы, чтобы ты поскорее восстановил свои душевные силы!

Максим горько усмехнулся, заглядывая в свое израненное сердце.

– Если бы все было так просто, милая Ровена! Но если бы ты знала, что от любви нет лекарства и куда бы я не убежал, о чем бы я не думал, в каких недрах я бы не укрылся – все тщетно. Остается только вырвать сердце…

Вдруг речь юноши прервал голосок одной из сестер, которая только что пробудилась и позвала Ровену, высматривая ее взглядом.

Максим чертыхнулся, разозлившись, что ему не дали закончить речь, а Ровена взглянула на него с укоризной, но проговорила как можно мягче, стараясь умаслить истерзанную душу:

– Полно вам, Максим. Крепитесь! Вы же мужчина. Я всегда знала, что вы сильный и вынесете любые невзгоды судьбы! А ваша авантюра – это ценный опыт, который в будущем сделает вас мудрее. Вот Маргарет уже проснулась, пойдем-те к ней.

Максим засобирался, принявшись сматывать удочку. Ровена тоже поднялась с травы и начала отряхивать измятое платье.

– Знай, что ты всегда сможешь рассчитывать на меня. Я всегда поддержу тебя, Максим. Но прошу, ради всего, что дорого тебе, прошу тебя жить и быть счастливым. Прошу понять своих близких, которые добры к тебе, но ты постоянно огрызаешься на них, тебе кажется, что они все восстали против тебя, но это только ты сам ранишь их стрелами своей злости. Они стараются поддержать тебя. Ведь только в семье можно найти опору. У тебя прекрасная семья. Черпай вдохновение в ее недрах.

Максим промолчал, он погрузился в свои мысли, но тем не менее возможность выговориться принесла благодатные плоды, так как лицо юноши не несло уже той грозовой тучи, какую Ровена лицезрела по-началу.

Сестры совсем уже пробудились и с интересом поглядывали в сторону, о чем-то с увлечением беседовавшей пары, но Ровена, сказавшая все, что было у нее на сердце смолкла и направилась к ним. Максим последовал за ней на некотором расстоянии все еще пребывая в своих мыслях.

На ферме уже все дела были улажены. Почтенный Бэрроу, казалось, был всем доволен, о чем говорило покрасневшее лицо и широкая улыбка на нем. Да и его жена так же как-то воспряла духом.

Когда молодежь вошла в дом и уселась у очага разговор уже велся о всяких мелочах. Впрочем, сэр Роберт выждав еще пару минут, позволив фермеру закончить свою речь, сообщил, что ожидал свою дочь и теперь желал бы отправиться в обратный путь.

– Максим, – обратился вдруг фермер к сыну – поблагодари его светлость за любезное попечение о нашей семье. Сэр Роберт обещал похлопотать за тебя среди своих высоких знакомых и, может быть, тебе найдется какой-нибудь достойный твоих знаний и умений пост.

Юноша, уже в некоторой степени успокоенный своими душевными излияниями, которые были для него словно бальзам, с почтением склонился и поблагодарил графа в самых теплых и дружелюбных тонах.

Семья Бэрроу проводила почетных гостей с такой же добротой и радушием с каким их встретила. Сестры совсем не хотели отпускать любимую подругу, взяв с нее обещание, что она приедет навестить их как-нибудь. Максим бросил на девушку прощальный взгляд, значение его могло быть известно только им двоим. Старик Бэрроу пообещал привезти графу в подарок жирных куропаток, которых он собирался подстрелить на охоте через пару дней.

Граф помог дочери устроиться в коляске, и они отбыли.

По дороге Ровена спросила отца устроил ли он свои дела благоприятным для него образом. Граф же, тоже пребывая в приподнятом настроении ответил, что устроил все как нельзя лучше и что дела фермера идут не так уж плохо, как он описывал.

Уже по возвращению в особняк слуга передал графу письмо от одной из его знакомых – мадам Уитклиф. Которая выражала в письме свою радость по поводу приезда старого друга и предлагала прогуляться на следующий день вместе с мадам Беррик и девочками в парке.

Ровена, обожавшая подобные прогулки, пришла в неописуемый восторг и ее отец, сначала было подумав отказаться от предложения в силу своей усталости и желания отдохнуть, не мог отказать своей дочери в ожидавшем ее удовольствии.

Наступил следующий день, принесший с собой поистине теплое солнце мягкий ветерок. Сразу же после завтрака граф с дочерью отправились в парк, где их ожидала приятная компания.

Всю дорогу до парка девушка неустанно щебетала о том о сем со своим отцом. Граф слушал ее с благосклонной улыбкой и в конце концов выдал следующую речь, которая была плодом не то ли его личных размышлений, не то сиюминутным впечатлением от беседы с дочерью:

– Как же мне интересно кто согласиться взять тебя замуж? Ты довольно сильно выделяешься среди девушек твоего статуса и возраста, своими странными взглядами на жизнь, увлечениями и суждениями о чем бы то ни было. Пожалуй нужно, чтобы муж обладал таким же неординарным характером как и ты, иначе вы рискуете либо быстро надоесть друг другу, либо между вами возникнет такая пропасть недопонимания, что я поистине боюсь за возможность твоего счастья в этом случае. А ты не сможешь жить, если не будешь счастлива, такова твоя природа….Не пойму от кого она тебе досталась.

Или это сказывается отсутствие должного воспитания в кругу семьи. До сих пор ты предоставлена сама себе. Я вижу, что от мадам Беркли толку почти никакого.

Последние фразы граф бубнил уже себе под нос, разговаривая скорее сам с собой.

А Ровена, в силу своей беспечности и веселья, пропустила его слова мимо ушей, видя, что они уже подкатили к парку. Она заерзала и сообщила отцу, что они прибыли, принявшись выглядывать знакомый ей экипаж на оживленной площадке перед входом.

Вскоре вся компания собралась вместе, обменявшись теплыми приветствиями. Для прогулки, которую дамы никак не хотели совершать пешком, решено было рассесться по экипажам. Граф и дамы заняли большое ландо, а троим девушкам отдали небольшую полукрытую коляску. Распоряжение кучерам сделать пару кругов по парку было уже отдано и теперь два экипажа неспешно катили по оживленным дорогам, обгоняя тех, кто прогуливался пешком.

Одилия тут же начала речь, захватив все внимание своих подруг. Ей стало известно, что для нее примечен жених и теперь она старалась узнать кто это. Будучи натурой пытливой она почти раскрыла планы своей матери и теперь делилась с Ровеной и Валентиной впечатлениями по поводу этого предприятия. Разговор так же коснулся и предстоящего бала при Дворе. Как и полагается каждой уважающей себя леди, девушки снова обсудили свои наряды, это касалось в частности Валентины и Ровены, а Одилия, уже имевшая честь быть представленной ко двору, слушала своих подруг и давала им наставления по тому как себя держать, как двигаться и что говорить.

– Там будет весь английский свет, вы только представьте себе! – восхищалась с боязливостью Валентина. – Я надеюсь, мой наряд будет безупречен. Матушка потратила два месяца на то, чтобы переделать некоторые детали в наряде. О, Ровена! Мне так интересно увидеть и твой наряд! Я знаю, что твой отец не так богат, но спорю, что он из любви к тебе сделал все, чтобы ты могла с гордостью представлять свою фамилию Его Высочествам. Как хорошо, что мы будем вместе. Одной мне было бы слишком боязно…

Ровена нахмурилась немного на замечание своей подруги о состоянии ее отца. Однако она знала, что оно было сделано скорее по оплошности, нежели чем с целью нанести укол самолюбию.

– Мне как-то без разницы, – лениво бросила Ровена, – мой наряд вполне оправдал наши с тетушкой ожидания. Я благодарна отцу за все, что он сделал для меня. Представление будет длиться не более пары минут, а ты рассуждаешь так, словно в этом весь смысл жизни.

Валентина и Одилия переглянулись, впрочем, им было не привыкать к странной беспечности их подруги, когда стоило бы на самом деле как следует поволноваться.

– Полно-те, дорогая, на тебя будут смотреть все аристократы Англии. Тебе это все равно? – степенно молвила Одилия.

– Думаю, да.

– От того, как ты будешь держаться сформируется первое мнение о тебе как о дочери и наследнице графа Шерфордского.

– Я не вижу ничего такого от чего обо мне могло бы быть сформировано нелестное мнение. Мы с тетушкой уже отрепетировали мой выход по меньшей мере двести раз.

Одилия и Валентина снова переглянулись и усмехнулись.

А Ровена, время от времени рассматривающая проезжавшие мимо экипажи и проходивших людей вдруг замерла, заметив знакомый ей силуэт, который уже было выветрился из ее головы.

Она вытянулась немного, желая рассмотреть всадника из-за спины кучера.

Тот ехал верхом перед коляской девушек неспешной рысью. Его сопровождала дама, на которую Ровена совсем не посмотрела. Ее взгляд был полностью прикован к незнакомцу. Сердце застыло, когда она поняла, что это скорее всего тот мужчина, которого она видела не так давно в парке. В конце концов со спины он очень походил на него: длинные волосы, цвета воронова крыла, были собраны в хвост, на голове красовалась шляпа, похожая уж очень на ту, что Ровена видела в прошлый раз. И кроме того, манера держать себя выделяла его среди большинства мужчин. Ей нельзя было дать названия, но сердце девушки тут же отозвалось, выделив из толпы именно его.

– Кого ты там разглядываешь? – услышала она вдруг нетерпеливый голосок Одилии. Ровена встрепенулась и на минуту отвлеклась от своего зрелища.

– О, мне показалось, что я вижу знакомого… Две ее подружки вытянулись, чтобы рассмотреть того, о ком говорила Ровена.

– Я не вижу ровным счетом никого, кого бы ты могла знать, моя дорогая – вымолвила Одилия, откидываясь назад на спинку сиденья. Ровена вдруг почему-то зарделась и тоже было уселась на свое место, но любопытство взяло верх и она снова аккуратно высунулась.

– А это не тот ли господин, кого мы видели неделю назад в парке? Мне показалось, что это мог бы быть он. Одилии и Валентине не оставалось ничего другого как вновь приняться за рассматривание все удаляющейся фигуры впереди.

– Возможно это тот самый герцог ля Рош-Гийон. Знатный мужчина, посмотрите как он держится в седле, словно родился в нем. А тебе он чем вдруг стал так интересен, моя дорогая? – с интересом посмотрев на подругу спросила Одилия.

Та же зарделась еще больше, но искушение было слишком сильно, она не могла усидеть на месте и тем более спрятать свои эмоции.

– О, это он! Я так и думала. Прошу вас, давайте подъедем поближе, мне хотелось бы посмотреть на него! – речь Ровены горела смущением и нетерпением, она не могла скрыть ни то, ни другое.

– Это он и есть, если ты это хочешь узнать. Зачем нам на него смотреть? – осведомилась Одилия. Однако Ровена, не слыша ее, уже отдала приказ кучеру нагнать всадников и постараться ехать с ними вровень. Экипаж девушек вскоре нагнал двух всадников и кучер, используя все свое умение, старался держаться более или менее на одном расстоянии, учитывая снующих туда-сюда людей. Ровена между тем не теряя времени, старалась разглядеть незнакомца получше. Обзор ей то и дело закрывали другие всадники. Тем не менее ей удалось разглядеть лицо мужчины довольно быстро и снова сердце ее застыло, когда глаза ее скользнули по нему, холодному и прекрасному. В седле он держался поистине с королевской выдержкой. Его иноходец, явно из очень дорогой породы, держал мерный, грациозный и плавный шаг, не позволяя себе никаких лишних движений.

– Прекратите на него так отчаянно смотреть, – прошептала Одилия на ухо Ровене, – имейте совесть, можно подумать, что вы сельская девица!

Но Ровена совсем не слышала упрек подруги. Ее полностью поглотил этот магнетический образ.

Краем глаза, она различила, что его спутница нагнулась к нему и что-то сказала, видимо заметив, что ее спутника рассматривают, как всегда заслуга женской наблюдательности. После этого жеста мужчина тут же взглянул на Ровену. Она вздрогнула и едва ли не поперхнулась воздухом, резко покраснев. Взгляд его, холодный и резкий, резанул по сердцу. Она подумала, что он вот-вот отвернется, но к своему удивлению и ужасу одновременно, он решил принять ее дерзкий вызов, глядя прямо в ее глаза, не думая отвести их. Ему не стоило никаких трудов удержать свой взгляд ровно столько, сколько бы ему хотелось. Но Ровена уже через несколько мгновений спряталась за полусложеную крышу коляски.

– Ты удовлетворила свое любопытство? – отозвалась Одилия.

Ровена взглянула на подругу невидящим взглядом, не ответив ничего. Вместо этого она вновь выглянула из своего убежища. Мужчина уже не смотрел на нее, но как только она вновь принялась рассматривать его, он тут же поднял на нее глаза. На лице его обозначилась хмурая гримаса и он поспешил отвернуться к своей спутнице, затевая с ней разговор. Ровене не оставалось ничего другого как откинуться на сиденье и прекратить свои бесцеремонные рассматривания.

Как раз в это время Одилия отдала кучеру приказ ехать быстрее, лишив Ровену последней возможности еще раз взглянуть на него.

– Чем он так любопытен? При одном взгляде на него мне становится холодно и неуютно. Не хотела бы я оказаться с ним в одной компании, – промолвила Валентина.

– И не окажешься, дорогая. Если только не выйдешь замуж за какого-нибудь очень знатного лорда – отозвалась Одилия.

Ровена пребывала в противоречивых чувствах, стараясь успокоить разбушевавшееся сердце и была очень рада, что к ней никто не обращается.

– А ты откуда знаешь? Что с того, что он герцог? Может быть он беден как церковная мышь!

Одилия засмеялась и ответила:

– Ты видела его иноходца? В Англии таких нет, его явно привезли и еще потрудились где-то отыскать такого. А одежду? А спутницу? Маркиза де Бриссак не станет общаться с кем попало.

– Тебе известно о нем что-нибудь? – проснулась вдруг Ровена.

– Все, что мне было известно я тебе поведала.

Ровена запнулась и снова зарделась от мысли, которая промелькнула вдруг в ее голове.

– Ты не могла бы оказать мне услугу? – скромно попросила Ровена. – У тебя несомненно есть возможность разузнать о нем кто он, откуда и прочее. Твоя матушка имеет доступ к любой информации в светских кругах.

Одилия и Валентина, с интересом наблюдавшие за их подругой, переглянулись и Одилия ответила:

– Даже не подумаю! Выбрось его из головы, он тебе не ровня. От таких союзов только лишь неприятности, вспомни поучительную историю Софьи в «Векфильдском Священнике». Как она влюбилась в богача, поверила ему, а он ее бросил да еще беременную. Я не хочу, чтобы по моей вине ты страдала и быть вашей сводницей, пусть даже просто словесно, я тоже не хочу.

– О, Одилия ты жестока! Мне просто любопытно кто это. Я обещаю, что успокоюсь, как только узнаю все подробности о нем. Прошу тебя! Мне правда интересно. Я уверена, что твоя матушка уже все о нем знает. Тебе ведь не сложно спросить ее?

– Не сложно, но я правда не вижу в этом никакого смысла. Вы интересуетесь им потому что он богат, моя дорогая? Но посмотрите на него, он страшен как привидение.

– С чего ты взяла? Мне без разницы богат он или нет. Почему тебе кажется, что он страшен? По-моему он красив.

Одилия и Валентина задумались на минуту, удивленные словами подруги.

– В любом случае, его наружность так отталкивает своим холодом, его глаза как будто мертвы – поежилась Валентина.

– Ты права, он недурен собой, но он словно привидение. Ему бы очень пошла улыбка, но сомневаюсь, что он знает что это такое. Если бы он знал, какое убийственное впечатление производит, в прямом смысле этого слова, то научился бы немного улыбаться или сделал бы более или менее приветливое выражение лица. Впрочем, он же герцог, зачем ему все это – бросила Одилия, демонстративно пожав плечами.