Читать книгу Нежеланные в раю - Лорена Доттай - Страница 6

– Вставай, – крикнула я Ist, – вставай.

И так кричала я каждый раз по утрам, и ведь она каждый раз просила ее разбудить, а потом не хотела вставать, хотя уже не спала, а только потягивалась… Я ходила по квартире, грела чай, одевалась на ходу, расчесывалась, ела тоже на ходу…

– Вставай, – кричала я, – осталось пятнадцать минут, о чем ты думаешь?!

– О—о—о—о, – она потягивалась и позевала, – о чем я думаю? – она снова позевала, уже сидя в кровати, – о чем я думаю, – и снова откидывалась на кровать, – каждое утро я думаю о том, выпрут меня из этой школы или нет.

Я подходила к кровати и срывала с нее одеяло, ей ничего не оставалось, как встать и пойти умываться. И это был наш утренний ритуал. Она, кстати, научилась быстро собираться, и пятнадцати минут ей было достаточно. Кроме того, в школу она не ходила пешком, как я или Жанин, она ездила на автобусе.

Мне казалось, что я тоже скоро начну ездить на автобусе, перестану экономить деньги и поеду, чтобы «нервы не трепать», как говорила Ist. Когда она говорила о нервах, она имела в виду спецшколу. Так называлась школа, которая стояла у нас на пути… Или мы стояли у нее на пути?.. И свою школу мы тоже так называли – спецшкола, школа для идиотов, для умственно-отсталых учеников.

Каждое утро, когда я проходила мимо этой школы, желудок сжимался у меня в комок. Каждый раз я говорила себе: что в том страшного, если ученики, кучкующиеся на остановке, забросят в меня пластиковой бутылкой или плюнут в меня, или бросят в меня окурок, или обругают меня словами, которых не найти в моем словаре… Оот меня ведь не убудет.

Странное дело, ведь на самом деле я боялась не физической боли, а именно нежелание быть униженной, болезненное переживание унижения – все, что рождалось от гордыни, – а это от гордыни, – уговаривала я себя, – это и стало проблемой, которую надо было как-то внутри побороть. Но этот страх перед унижением не уходил, а корнями врастал в меня, это было какое—то животное чувство, которое не поддавалось ни на какие слова, а когда я начинала ощущать «запахи Амстердама», как называла это Ist, от этой кучки, я просто впадала в полуобморочное состояние. Я вдруг поняла, что эти обкурившиеся детки могут выкинуть что-нибудь похлеще, чем окурки или пластиковые бутылки, они ведь знали, что им за это ничего не будет.

И на самом деле, на самом же деле это было удобно, проживая жизнь под маской идиота, вытворять что угодно и не нести ни за что ответственности. И ведь на самом деле я не видела идиотов, я видела запущенных детей. А их родители тоже, наверное, не несли ответственности, что в свое время произвели и не приложили нужных усилий в воспитании своих чад.

Я вспоминала часто картинку в поезде, когда несколько подростков орали на весь вагон, потом мальчик стал заламывать девочке руки, и она хохотала на весь вагон, потом она заплакала, потому что ей стало больно, потом она орала и плескала на него колу, потом они вместе уже смеялись. У женщины, которая сидела напротив и вынуждена была наблюдать эту сцену за отсутствием других свободных мест, было нескрываемое презрение на лице и только по этому лицу, по этому презрению, можно было предположить, что она была видимо из наших краев.

Ее еще в детстве не научили, как нас никого не учили, тотальной вежливости по отношению к глупости и наглости. И это было так удобно под видом своей прогрессивной терпимости прикрывать прогрессирующее равнодушие. Кроме того, этот случай доказывал мне еще раз недавно открытую истину, что такая слепая терпимость, как ничто другое, развращает людей. Хотя это была моя сугубо личная истина.

Возможно, если б они, эти подростки, каждое утро стояли там, на остановке и чем-нибудь бросали в меня, у меня бы поехала крыша. На мое счастье это случалось не каждый раз. Ist нашла выход, она стала ездить на автобусе в школу, но в этом было мало удовольствия, потому что детишки до этой школы ехали в том же автобусе, они также орали и пинали друг друга, а однажды пристали к Ist.

Один из подростков прыгнул на ногу Ist всем своим весом. Если б она была в туфлях, он бы расколошматил ей ступню, но она была в русских зимних сапогах, хотя по сезону они и не подходили, как и моя шапка, которую я надевала из-за головных болей.

Он прыгнул, почему-то ожидая, что она будет проявлять терпение, несмотря на боль в ноге. А Ist в свою очередь свободной ногой пнула ему по другой ноге. Вот он удивился. Он пошел сесть на заднее сиденье и сидел там, задумавшись, всю дорогу.

Жанин придумала еще лучше. Сначала она ведь тоже ездила на автобусе, но детишки однажды попытались её и Ist исколоть иголками. Конечно, это была шутка, просто поколоть иголками, кто-то в тот день взял с собой иголки. Может быть, в тот день у учеников были уроки труда? Ну, не убивать же они их собирались, в автобусе – этими иголками!.. Только попугать и посмеяться.

Конечно, ни у Жанин, ни у Ist с собой не было иголок, потому что у нас школа для взрослых, у нас нет уроков труда… В общем, даже если бы они и захотели, они не смогли бы ответить. Жанин только тем ответила, что вышла на остановке и дальше пошла пешком. А Ist встала рядом с водителем и так простояла всю дорогу. И Ролль не вышел. Ролль ездил каждое утро в школу на этом автобусе, но так как он был немец, он проявлял терпение к этим бедным детям. Которым, впрочем, было лет по тринадцать. А мы не могли проявлять терпения – нас этому вовремя не научили, потому дураков мы называли дураками, а наглецов – наглецами.

И Жанин с того времени ходила пешком, но она выходила на двадцать минут раньше нужного и, когда она проходила мимо школы, ни одного ребенка еще там не было.

А я пока размышляла, какой путь мне выбрать, я медлила, не выбирала автобус, потому что мне не хотелось на глазах у Ролля сцепляться с этими детьми, если они меня сильно достанут. Пока я размышляла, время от времени мне доставалось. Один раз двое подростков, лет тринадцати, оторвались от своей кучки на остановке и пошли за мной. Они меня быстро нагнали и шли со мной в ногу, и я никак не могла от них оторваться. Мне уже казалось, что меня вырвет от страха, хотя в то же время я знала, они ничего со мной сделать не могут… Один что-то прокричал в мою сторону, ему нужно было мое внимание, но я не реагировала. Тогда другой, он был повыше, схватился за ручку моего рюкзака, и я оказалась словно на крючке – не смогла ступить больше ни шагу.

– Как ты смотришь, если мы вы… ем твою мамочку? – спросил тот, что держал меня на крючке.

«Почему уж не меня саму?» – подумала я и, наконец, повернула к ним свое лицо. Меня отпустили. У них были немного растерянные лица, но только на мгновение. Они посмотрели друг на друга и захохотали, и зашагали, смеясь, обратно к остановке. Конечно, мне ведь было не пятнадцать лет, как они вначале подумали.

Зимой они обкидали меня снегом, но снег здесь выпадал редко и от снега, если это не сосулька, на самом деле было не больно. А в это утро… Камнем преткновения стала моя шапка.