Читать книгу Маэстро и другие - Луиджи Лунари - Страница 7

«Театр, в котором не будут дохнуть от скуки те, кто придёт смотреть наши спектакли!».

Сидя на заднем сидении лимузина, который вёз его в Киберон, Маэстро расковыривал рану, нанесённую ему сорок восемь часов назад в Милане.

Завершившееся долгими аплодисментами его выступление в Сенате, показанное в теленовостях, комплименты Президента и коллег-сенаторов, автограф, выпрошенный командиром авиалайнера, доставившего его в Париж, встреча с молодым куртуазным французским министром культуры, который уважительно обращался к нему «Cher Maître» (Дорогой Мэтр), – всё это явилось для раны слабым и коротко действующим бальзамом, малоэффективным, как арабские духи на руках леди Макбет.

Из-за телекамер, не сводивших с него объективов, из-за спин поздравлявшего его председателя Сената, любезничающего с ним французского министра культуры и командира корабля, такого мужественного в своей чёрной форме с золотыми шевронами, перед глазами то и дело вставало подлинное в своей осязаемости, подобно призраку Банко6, видение Паниццы. Ужасный в своём синем в белую полоску костюме, в рубашке, большей, чем нужно, на пару размеров, с бельевыми прищепками на лодыжках, он бросал Маэстро в лицо невероятное: «Театр, в котором не будут дохнуть от скуки те, кто придёт смотреть наши спектакли».

Если следовать логике Паниццы, это должно было означать, что в его театре, театре Маэстро, публика дохнет от скуки!

Он передёрнул плечами, ругая себя последними словами за то, что все время думает об этом мерзавце. В конце концов, кто такой этот Паницца! Какое отношение он может иметь к Вольфгангу Гёте! Только у таких, как он, с их менталитетом и лексиконом фанатиков-коммунистов времён холодной войны, может вызывать смертную скуку высочайшая поэтика «Фауста». Да пошёл он!..

– Иди ты в жопу, Паницца! – вырвалось у него.

– Простите? – спросил Нуволари, ведя машину с обычной невозмутимостью. – Вы что-то сказали?

– Нет, ничего.

– Вы обратили внимание, как красиво смотрится сегодня этот замок?

Маэстро механически повернулся, чтобы взглянуть на замок, прекрасный и ужасный, хранитель мрачных средневековых тайн, пропитанных кровью и ядами. Но тут же из-за окружённой башнями громады выплыла огромная гротескная фигура Паниццы, который кричал прямо ему в уши: «Театр, в котором не будут дохнуть от скуки те, кто придёт смотреть наши спектакли!..»

Что более всего изумило Маэстро, так это формальная реакция остальных членов профсоюзной делегации. Он ожидал, что они немедля открестятся от сказанного Паниццей, выгонят его пинком под зад, обольют безоговорочным презрением, шарахнутся, как от прокажённого. Но эти три мерзавца, наоборот, даже ни на полшага не отодвинулись от него! Мало того, они принялись объяснять, прежде всего, Мария, что Паницца, выразившись в своей привычной манере в духе коммунистической «Униты» 50-х годов, в сущности хотел сказать, что они собрались сделать театр… э-э-э… менее серьёзный, что ли… чуть более развлекательный… «Нет-нет, пусть Маэстро не подумает, что его театр не развлекательный! – поспешила пояснить Мария. – Театр Маэстро может ещё как развлекать! „Арлекино“, например, был очень смешной спектакль, даже если смотреть его сорок раз подряд, но… как бы это сказать?.. в некоторых местах – очень смешных – немного не хватало… неожиданности»… Хотя она, Мария, которая была с этим спектаклем в Аддис-Абебе, прекрасно помнит, что эфиопы просто умирали от смеха…

Увы, объяснение не успокоило его. Оно лишь опередило крепкое ругательство, уже готовое было вырваться, как пробка из бутылки, высвобождая содержимое, слишком долго находившееся под сильным давлением. Сказанное Марией потрясло его до глубины души и теперь травило душу как всепроникающий яд.

– Ты тоже помирал от скуки на «Фаусте»? – обратился он неожиданно к Нуволари.

– Я нет, потому что…

– Потому что – что?

– Потому что я его ещё не видел, – извиняющимся тоном проговорил Нуволари.

– Твою мать! Он уже целый год как идёт!

– Да, но на него до сих пор невозможно достать билет… – на лету сочинил Нуволари.

Фраза прозвучала лестно, и Маэстро решил принять её за чистую монету.

– При первой же возможности напомни, чтобы я оставил тебе два места на моё имя. Сходишь вместе с женой, а потом расскажешь мне, заела тебя тоска или нет.

– У моей жены ребёнок… девочка…

– Хорошо, но только ещё одно место, – согласился Маэстро, вспомнив, что «девочке» уже двадцать два года.

– Да, сенатор, спасибо, – поблагодарил Нуволари, не слишком уверенный, что Маэстро запомнит своё обещание.

Приказав себе выбросить из головы Паниццу и всю эту историю с любительским театром самонадеянных придурков, Маэстро принялся думать о своих последних спектаклях, как делал всегда, когда нуждался в подпитке чем-то успокаивающим и ободряющим, что могло бы восстановить его душевное равновесие. Взять, скажем, «Великую магию». Выдающийся спектакль, что говорить! Хотя пьеса – так себе, пусть все и твердили, что это шедевр. И разве спектакль не оказался очень смешным? И всё благодаря тому, что он собственной рукой вымарал из истории девушки это авторское занудство. Вырезал именно для того, чтобы зрители не умирали от скуки! Так что, синьор Паницца… или ты собери побольше информации, прежде чем открывать рот, или иди в задницу, говнюк!

Он собрался спросить Нуволари, видел ли тот «Великую магию», но сдержался. «Если ответит – нет, придётся уволить к чёртовой матери!» – подумал он.

– Ты видел «Великую магию»?

– Простите? – спросил Нуволари.

– Я спросил, не снизошёл ли ты до того, чтобы пойти и посмотреть «Великую магию»?

– Снизошёл, – ответил Нуволари, не отрыва взгляда от дороги.

– Ну и… – спросил Маэстро после нескольких секунд бесполезного ожидания. – Что в результате? Умирал от тоски или смеялся?

– Мне понравилось, – сказал Нуволари. – А моя жена так была потрясена до слез.

– То есть ей не было смешно?

– Ещё как! Она всегда плачет, когда ей смешно.

– Согласен, финал и, правда, смешной. Но первый акт не очень-то весёлый, а? Или нет?

– Почему? Тоже весёлый!

– А второй?

– И второй тоже.

– В таком случае, черт побери, если два акта заставляют смеяться, и лишь третий – слегка всплакнуть, в целом этот спектакль очень весёлый! Или нет?

– Весёлый… но женщины… вы же знаете, какие они, – сказал Нуволари, понятия не имея, что сказать ещё и не рискуя ляпнуть что-то невпопад.

«Киберон» – известил о приближении к цели дорожный знак. Ещё несколько километров – и огромный синий лимузин, подарок Фиата Театру, окажется у въезда в обширный парк клиники Луизона Бобе.

Маэстро начал мысленно настраиваться на предстоящее. Неделя отдыха и курс очистки организма от токсинов с помощью специально подобранных водорослей приведут его в форму к началу нового театрального сезона, и он будет полон сил для возобновления напряжённых репетиций новых фрагментов «Фауста».

Этим вечером, сразу же после визита врача, он поужинает в роскошном павильоне на дамбе, над морем, за столиком, навсегда закреплённым за ним. На столике хрусталь, серебро. Издалека будет доноситься шум моря и будут мерцать огни разбросанных вдоль берега многочисленных деревушек, знаменитых своими устрицами и рыбой, где Нуволари сможет обжираться как свинья, с типичным пролетарским безразличием к деликатесам, за счёт театра и, следовательно, налогоплательщиков.

Что до него, то ему из монастыря доставят протёртый до абсолютной прозрачности potage de légumes7 и – основной элемент диеты – нечто вроде зеленоватой, волокнистой, влажной, холодной, желеобразной поленты с запахом подопревшего мускуса и разложившейся медузы. Её ему предстоит поглощать в течение всей ночи и следующего утра, пока не подоспеет новое обеденное меню.

А в этот самый момент, за тысячу пятьсот километров от Киберона, в миланской остерии «Пулиро ди Лакьярелл» пышущие здоровьем технические сотрудники Театра праздновали создание Группы драматического искусства «Пикколи дель Пикколо»8. Фирменные закуски, три первых блюда, тележка ассорти вареностей-копченостей, перец, запечённый с луком и помидорами, жареная картошка, овощной салат, тирамису и свежие фрукты. Любезно званная Старая Синьора Нинки холодно отвергла приглашение, однако послала туда в качестве представителя дирекции свою правую руку – Сюзанну Понкья, поручив ей внимательно слушать все, что можно будет позже передать Маэстро.