Читать книгу Завещание Мадонны - Мария Жукова-Гладкова - Страница 2

Мы прибыли с Пашкой на аукцион за полчаса до назначенного времени. Я не думала, что есть смысл появляться за час. Народу-то еще явно нет. Да и заняты мы были. Нашу обычную работу никто не отменял, «Криминальную хронику» с эфира не снимал.

Аукционный зал был один и на первый взгляд мог вместить человек сто. Еще при входе в здание у меня проверили приглашение и очень вежливо сказали, куда идти. При входе непосредственно в аукционный зал тоже проверяли документы, но тут моим документом послужило лицо. Мне улыбнулись и предложили проходить. У Пашки вообще ничего не спросили, только бросили взгляд на телекамеру.

В зале уже сидели человек двадцать, среди них было всего три женщины. Одна – тетка лет сорока пяти или пятидесяти с усталым лицом. Одета была скромно и на первый взгляд дешево. Хотя кто их знает, этих коллекционеров… Ведь некоторые же на голодном пайке сидят, семью в черном теле держат, во всем себе отказывают, тратя все средства на пополнение коллекции.

Две другие женщины, похоже, являлись матерью с дочерью. Эти явно вырядились на выход. В особенности ярко была одета дочь. Ее черное с ярко-красными вставками платье сразу же притягивало взгляд. Я бы в таком на вечеринку пошла, причем на ту, на которой хотела бы закадрить мужика.

При нашем появлении все собравшиеся в зале повернули головы. На лицах матери с дочерью появилось недовольство. Дешево одетая тетка посмотрела на меня безразлично и тут же отвернулась.

– Госпожа Смирнова собственной персоной, если не ошибаюсь? – спросил солидный мужчина в годах, с седой, аккуратно подстриженной бородкой и пышной, тоже седой, шевелюрой. Одет был в хороший костюм с галстуком. На галстуке поблескивала золотая булавка. Потом я заметила дорогие часы одной известной швейцарской марки.

– Юлия Смирнова? – пораженно произнес маленький старичок и посмотрел на меня поверх очков. – Точно. Только что-то вы сильно похудели. Проблемы? Нервы?

– Камера полнит, – сообщила я. – Считается, что килограммов на восемь.

Люди, которые впервые видят меня в жизни, на самом деле часто удивляются. В жизни я – невысокая и худая, один знакомый говорит, что мне следовало бы поправиться килограммов на пятьдесят (и тогда я заинтересовала бы его как женщина, что мне совсем не нужно), но те, кто видел меня только на экране, считают, что у меня совсем другие габариты.

– Что привело вас сюда, уважаемая Юлия? – поинтересовался высокий тучный восточный мужчина, по-моему армянин. – Желаете что-то приобрести? Вообще-то здесь съемка запрещена.

Армянин бросил взгляд на Пашкину камеру, пока зачехленную. Но очень чувствительный диктофон в моем кармане уже был включен… Только никому из присутствующих об этом знать не следовало. Да и камерой Пашка сможет воспользоваться, не привлекая внимания – сумку ему делали по спецзаказу, можно открыть объектив и включить запись. Она, конечно, получится совсем не такой, как когда Пашка нормально держит камеру, но хоть что-то. Правда, пока я не видела необходимости что-либо или кого-либо снимать. Надо разобраться с происходящим, с народом познакомиться. Я не знала лично никого из присутствующих.

У меня за спиной раздалось тихое покашливание. Мы с Пашкой весь проход загораживали, а кому-то требовалось пройти в зал. Мы сделали шаг в сторону.

– О, Вальтер! – воскликнул солидный мужчина с седой бородкой. – Познакомься: перед тобой стоит одна из самых известных журналисток нашего города, специализирующаяся по криминалу.

Я резко повернулась. За моей спиной возвышался белобрысый голубоглазый мужчина с кейсом и хлопал белесыми ресницами. Говоривший тем временем оказался рядом с нами, изобразил легкий поклон (насколько я поняла, кланялся мне) и продолжил представление:

– Юлия, это Вальтер Кюнцель, немецкий предприниматель. У него в Германии целая сеть небольших, но очень интересных магазинчиков, торгующих антиквариатом.

– Скорее оригинальными вещицами, – поправил Вальтер. – Мои магазины нельзя назвать антикварными, хотя антиквариат у меня тоже есть. Здравствуйте, – Вальтер слегка склонил голову, потом извлек из кармана визитку и протянул мне.

Я тоже достала визитку. Вальтер Кюнцель очень прилично говорил по-русски. Вполне возможно, что родился в ГДР и изучал русский язык с ранних лет. Или бизнес заставил выучить русский, а бизнес и желание обогатиться – это очень мощный стимул, в особенности для немца.

– Вы часто бываете в России? – спросила я.

Кюнцель кивнул.

– Вальтер покупает у нас много товаров для своих магазинов, – пояснил солидный мужчина с бородкой.

«Советская живопись тянет на оригинальность?» – мысленно задалась я вопросом, вслух спросила, что Вальтер думает приобрести на аукционе.

– Я должен посмотреть, что тут будут предлагать.

– А заранее об этом не известно? – Я посмотрела на солидного мужчину.

К этому времени рядом с нами уже стоял армянин, который тоже вручил мне визитку. Артур Рубенович Галустьян оказался владельцем галереи «Бриз». Солидному мужчине с бородкой ничего не оставалось, как тоже вручить мне визитку. Это был директор компании, название которой мне ничего не говорило. Компания производила цемент.

– Я просто коллекционер, – пояснил он. – Мой бизнес никак не соприкасается с искусством.

– Юлия, что же все-таки привело вас сюда? – поинтересовался галерейщик.

Я извлекла из сумки приглашение, которое тут же пошло по рукам. Галустьян с бородатым быстро переглянулись. Маленький юркий старичок, неожиданно появившийся рядом, выхватил приглашение из рук галерейщика, прочитал, вручил мне и спросил:

– Вы пришли просто потому, что получили это приглашение?

– Руководство холдинга решило, что мы с оператором должны присутствовать.

– Но никогда раньше таких приглашений к вам не поступало? – уточнил солидный мужчина и в задумчивости погладил бородку.

Я покачала головой. Бородач с галерейщиком снова переглянулись. Один из стоявших рядом и прислушивавшихся к разговору мужчин двинулся к выходу. Мужчина имел внешность интеллигентного мерзавца, причем французского. По крайней мере их такими изображали во французских фильмах середины прошлого века. Я их много посмотрела в школьные годы.

– Владик, ты куда? – крикнул ему в спину Артур Рубенович.

Владик неопределенно махнул рукой и ушел. Юркому старичку стало смешно.

– Ой! – воскликнул еще один прибывший, заметив меня. – У нас что, кого-то должны убить? Или уже?

– Почему? – хлопнул своими белесыми ресницами Вальтер Кюнцель.

– Скорее украсть, – буркнул себе под нос бородач.

– Или уже, – добавил галерейщик.

Они опять переглянулись.

– Ну чего, Юль? – радостно посмотрел на меня вновь прибывший. – Украли? Убили? Только собираются? Что вас привело к нам?

Я сказала, что мне не известно ни про какую кражу и ни про какое убийство, связанные с Аукционным домом «Александр», в котором мы все находились в тот момент. В свою очередь, попросила мне объяснить, что тут собираются продавать.

– Картины советского периода, – сказал галерейщик Галустьян.

– Их посмотреть можно? Вы их уже видели?

Мне пояснили, что, как правило, перед аукционами можно заранее ознакомиться с тем, что будет выставлено на торги. Иногда можно прийти непосредственно в Аукционный дом и посмотреть на вещи или картины, иногда выпускается специальный каталог, иногда фотографии выставляются на сайте. Но бывают случаи, что люди приходят, так сказать, «вслепую». Это скорее исключение из правил, но в каждом случае есть своя причина.

В этот день планировалось продавать коллекцию картин одного старого питерского коллекционера, которого лично знали большинство присутствующих, так как вместе с ним участвовали в различных аукционах, пересекались в разных инстанциях или просто общались вне стен каких-либо учреждений. Коллекционер умер, близких родственников у него не имелось, и он решил выставить все, что накопил за долгую жизнь, на аукцион, зная, что в этом мероприятии примут участие его знакомые. Свое имущество он разбил на тематические группы, то есть вся советская живопись, которая имелась у умершего, попала в одну, другие картины – в другие, потом еще была сделана разбивка на лоты. По завещанию участники аукционов не должны видеть картины заранее, хотя некоторые видели их (или часть) дома у коллекционера. На сайте Аукционного дома или при обращении непосредственно к сотрудникам сообщались только фамилии художников и количество их картин. Многие из них не зарегистрированы ни в каких каталогах и справочниках, и даже специалисты не знают, что на них изображено.

– Сомнений в подлинности быть не может? – уточнила я.

– Нет, – покачал головой галерейщик. – Аукционный дом «Александр» очень дорожит своей репутацией.

– И наш усопший друг очень хорошо разбирался в искусстве, – добавил бородач. – Уже одно то, что картины из его коллекции, может служить гарантом подлинности.

– Куда должны пойти деньги от продажи картин? – спросила я.

– В приют для животных, – сообщил маленький старичок.

Я посмотрела на галерейщика. Тот кивнул.

– Уважаемую Юлию вполне могли пригласить в связи с завещанием, – задумчиво произнес бородач. – Душеприказчиком выступает очень солидная адвокатская контора. Конечно, они сами проследят за расходованием средств, тем более что в завещании расписано, что следует оборудовать в приюте, сколько потратить на корм, вознаграждение сотрудникам приюта… Но Юлию могли пригласить по просьбе адвокатской конторы. Хотя зачем именно, я сказать не могу.

– Вы собираетесь продавать в своих магазинах советскую живопись? – повернулась я к немцу.

– Может, выставлю пару картин. Я еще не решил окончательно. Надо посмотреть, что тут есть. Я же уже говорил вам.

– В ваших магазинах вообще продаются картины?

– Да. И, думаю, я должен попробовать представить моим покупателям и картины советского периода. Советская живопись входит в моду на Западе. Но опять же нужно посмотреть, что тут предложат. Я не могу принять окончательное решение, пока не увижу товар.

– Это на самом деле так, – кивнул галерейщик. – В смысле мода на картины советского периода. Возможно, вам трудно в это поверить, Юлия. Мне самому трудно поверить в то, что иностранцы готовы платить большие деньги за румяных колхозниц с серпами и рабочих с молотками и закопченными лицами, но платят! Я, как вы можете догадаться, хочу купить картины для перепродажи в своей галерее. И их вывозить легче. По нашим законам вывоз предметов старше ста лет и представляющих художественную ценность запрещен.

Окружающие нас мужчины хмыкнули.

– Это другой вопрос, господа! – предупредительно поднял руку Галустьян, сразу поняв, что хотели сказать остальные. – И уважаемой Юлии это объяснять не надо. Она, наверное, может привести больше примеров криминального вывоза, чем мы все, вместе взятые. Но я сейчас говорю о нашем законодательстве.

Маленький старичок захихикал.

– Господа! Господа! Я просто даю фактуру уважаемой Юлии. Как журналистке, специализирующейся по криминалу.

– Большое спасибо, – сказала я. – А что насчет произведений искусства моложе ста лет?

– Вывезти можно, но потратите много нервов, времени и денег.

– Значит, следует обращаться к профессионалам, которые на этом собаку съели, – улыбнулась я. – К нам, например.

– Вы абсолютно правы, уважаемая Юлия. Приглашаю вас как-нибудь ко мне заглянуть. В смысле в галерею.

– Что вы обычно у себя выставляете?

– Все, – сказал Галустьян.

– То есть?

– Если вы что-нибудь нарисуете на досуге, можете принести.

– И почем у вас выставление для общего обозрения художников от слова «худо»?

– У меня одна ставка для всех, – серьезно сказал Галустьян. – Тридцать тысяч долларов за две недели. Каталог отдельно, реклама отдельно, рецензии, фуршеты, приглашения – журналистов, специалистов, кого угодно. Все, что пожелает клиент.

– То есть выставиться у вас может кто угодно с чем угодно?

Галустьян кивнул.

– Вы только не думайте, что я выставляю только одних бездарей, хотя и такие есть. Бизнес. Но двоим художникам я дал путевку в жизнь. Оба сейчас живут в Германии. В советские времена не член Союза художников не мог устроить персональную выставку. Теперь эта возможность у людей есть.

– Не у всех есть тридцать тысяч долларов. Или лучше пятьдесят, если учитывать все расходы?

– Стимул работать, – пожал плечами бородач.

– И мальчики на самом деле работали! – воскликнул старичок. – Копили деньги, занимались мелким бизнесом и продолжали писать картины. Молодцы!

Я подумала, что мне нужно будет как-нибудь наведаться в галерею к Галустьяну, расспросить его подробно, вообще поближе с ним познакомиться – мало ли какие консультации потребуются для работы. Ведь наверняка он сможет посоветовать какого-то специалиста, если окажется не в состоянии ответить на мой вопрос.

– Отойдите от двери, пожалуйста, – прозвучал у нас за спинами вежливый, но твердый мужской голос.

Мы все повернулись. В зал входила дама в вечернем платье и бриллиантах в сопровождении четырех телохранителей. Говорил один из них. Дама была очень холеной, вероятно, после пластической операции (а то и не одной), потому что с близкого расстояния была видна какая-то неестественность лица, да и приходилось мне раньше видеть именно такой разрез глаз после подтяжки.

– Пойдемте, Алевтина Николаевна, – вежливо обратился один из телохранителей к охраняемой особе, и компания с дамой посередине и крепкими молодыми людьми с четырех сторон проследовала на последний ряд. Может, для того, чтобы никто не выстрелил в спину?

– Вы знаете, кто это? – спросил у меня маленький старичок.

Я покачала головой.

– Чья-то жена, – хмыкнул бородач. – Но вообще-то такие обычно гоняются за живописью девятнадцатого века или даже более ранней.

– Почему бы не вложить деньги в социалистический реализм? – подал голос теперь уже предпоследний прибывший, который сразу же меня узнал и спрашивал, что привело меня на аукцион. – Через тридцать-сорок лет он еще может взлететь в цене. Я лично пришел потому, что считаю эти картины очень перспективными.

Бородач кивнул. Насколько я поняла, никто из присутствующих не собирался вывешивать советскую живопись у себя дома. Ее рассматривали исключительно как вложение денег.

– Как вы узнали об аукционе? – Я посмотрела на бородача.

– Позвонили из адвокатской конторы, которая исполняет последнюю волю усопшего. Он оставил список тех, кого могут заинтересовать экспонаты его коллекции. По электронной почте мне прислали состав лотов и даты проведения торгов. Я подал заявку в Аукционный дом в обычном порядке.

– Мне и из адвокатской конторы звонили, и сообщение прислали из Аукционного дома как постоянному клиенту, – сказал галерейщик. – Они меня регулярно оповещают. Только никаких скидок не делают.

Старичок тоже был в списке, оставленном усопшим, предпоследний прибывший сказал, что отслеживал по Интернету появление в продаже советской живописи, в которую намерен вложить деньги. Немцу об аукционе сообщил Галустьян, с которым, как я поняла, они давно знакомы и сотрудничают, а раз Вальтер Кюнцель в это время находился в России, что ж не посетить аукцион?

На сцене тем временем появились люди – рабочие и распорядитель.

– Пора рассаживаться, – сказал Галустьян. – Вы где предпочтете, Юлия? В первом ряду? В последнем?

– В последнем, – ответила я.

– А… – бородач бросил взгляд на обвешанную бриллиантами даму. Двое телохранителей сидели по бокам, один – строго перед ней, четвертый стоял за спиной.

– С другой стороны прохода.

Мы с Пашкой оказались единственными в той части последнего ряда. Телохранители бросили в нашу сторону пару пронзительных взглядов, но не приближались и ничего не говорили. Ближе к ним сидела я, хоть как-то прикрывая Пашку с камерой, которую он поставил на колено. Пока снимать было нечего. Люди, с которыми мы только что беседовали, разошлись по местам, которые занимали ранее, или выбрали себе новые. Все сидели по отдельности, благо что место позволяло.

Несколько человек, которые ко мне не подходили, оглянулись назад, чтобы посмотреть, где я устроилась. Один спросил, будем ли мы что-то снимать. Я ответила отрицательно.

– Если кого-нибудь убьют, то будут, – хмыкнул предпоследний прибывший.

Других граждан наше с Пашкой появление не заинтересовало вообще. Мать с дочерью, правда, бросили в нашу (то есть скорее мою) сторону еще пару гневных взглядов, потом отвернулись.

Потом появилась американка. Я услышала у входа в зал английскую речь с американским акцентом. Молодая девушка что-то пыталась объяснить дежурившим у входа сотрудникам Аукционного дома. В конце концов ее пропустили. Присутствующие ее совершенно не интересовали. Она целенаправленно пошла в первый ряд и уселась на свободное место.

Наконец на сцене появился распорядитель, или руководитель, или просто представитель Аукционного дома.

* * *

Из вступительной речи я не почерпнула ничего нового – кроме фамилии, имени и отчества усопшего, картины которого были выставлены на торги. Записала их в блокнот, хотя думаю, что проблем с их выяснением у меня не возникло бы. Но все равно нужно будет поинтересоваться этим товарищем. Или господином.

Предстояло продать двенадцать картин. Распорядитель объявил, что на сцене будут вывешиваться по четыре картины. После продажи первых четырех принесут четыре следующие, потом последние четыре.

Первые четыре представляли собой как раз то, что я ожидала, – колхозница, птичница, рабочий и какая-то грандиозная новостройка.

– Сними картины, – тихо сказала я Пашке. – Как получится. И тех, кто их купит.

Я не могу сказать, что торги проходили бурно, как раз наоборот. Распорядитель (или руководитель, или аукционист) поднимал и опускал деревянный молоточек, кое-кто в зале что-то записывал, кто-то даже переговаривался. Никакого особого интереса, никаких особых эмоций. Две из картин ушли по заявленной стартовой цене, на две другие были по два претендента, но они их довольно мирно поделили. Никто из тех, с кем я разговаривала или на кого обратила внимание, фактического участия в аукционе пока не принимал.

Потом вынесли еще четыре картины. Вальтер Кюнцель купил две с изображениями лошадей. То есть там были не только лошади, а еще и красноармейцы, и тачанка с пулеметом, но они отличались от всего выставленного именно наличием этих животных. Лошади были выписаны очень хорошо и фигурировали на переднем плане. Может, считает, что продаст их у себя в магазинах из-за изображенных лошадей, если не удастся просто как советскую живопись. Птицеферма и свиноферма также не вызвали ажиотажа.

Но все изменилось после выставления последнего лота. Все четыре картины были написаны совершенно неизвестным мне художником Ярославом Морозовым. На одной был изображен Ленин с детьми, на второй – Сталин с детьми, третья называлась «Дети пролетариата», четвертая – «Праздник для детей рабочих».

И именно во время борьбы за эти картины я поняла, что такое аукцион. Только я не поняла, почему именно они так заинтересовали собравшихся. Или Ярослав Морозов – один из самых известных советских художников? Или участники считали, что тематика наиболее перспективна для перепродажи в будущем? Я не знала, что и думать.

В зале сидели несколько человек, которых эти картины совершенно не заинтересовали, и они даже бросали удивленные взгляды на участников торгов. Были в зале и те, кто даже не предпринял попытки ничего купить, например, мать с дочерью и еще один мужчина лет тридцати с ноутбуком, взгляд которого на себе я ловила несколько раз. Любопытствующие?

За картины Ярослава Морозова вели отчаянную борьбу галерейщик Артур Рубенович Галустьян, солидный мужчина с седой бородкой, старичок, дама в бриллиантах, прибывшая с четырьмя телохранителями, молодая американка, дешево одетая женщина, на которую я обратила внимание, когда только пришла.

Лица мужчин, участвовавших в аукционе, ничего не выражали, ну если только напряжение. Но прочитать по ним истинную причину интереса к творениям Ярослава Морозова было невозможно. На шее у Галустьяна пульсировала вена – вот, пожалуй, и все. С такими лицами, вероятно, играют в покер.

Все три женщины в отличие от мужчин сильно раскраснелись. Они были совершенно разными – эта молодая американка, по виду простая, дешево одетая тетка и холеная дама неопределенного возраста в бриллиантах, но они явно испытывали схожие эмоции и хотели впиться в горло соперницам. Первую из четырех выставленных на торги картин («Ленин с детьми») купил Галустьян, в борьбе за другие он только вначале принимал участие, потом быстро сходил с дистанции. В результате каждая из дам получила по одному творению Ярослава Морозова. Но каждая хотела получить все…

– Я ничего не понял, – тихо сказал мне Пашка.

– Ты их заснял? – так же тихо спросила я.

– Всех, кто тут собрался.

– Отлично, – улыбнулась я.