Читать книгу Военно-политический роман. Повести и рассказы - Михаил Курсеев - Страница 6

Утром в Пензу поезд прибыл точно по расписанию, друзья стояли у окна и молча наблюдали, как мимо них медленно проплывало здание вокзала. На перроне Миша увидел своего двоюродного брата Саню, огромного верзилу, который заметив Михаила в окне мимо медленно проезжающего вагона, кинулся вслед бегом, смешно расставляя свои кривые ноги. Он бежал, не отрывая взгляда от окна, как бы боясь потерять брата, поэтому не замечал стоявших на перроне людей и просто сносил их со своего пути своим богатырским телом. Те молча отскакивали в сторону, не возражая и не возмущаясь. Когда через метров двести состав остановился, он стоял в первой шеренге встречающих прямо напротив выхода из вагона, вытягивая зачем-то шею, хотя был и так выше всей толпы. Мише он не дал даже выйти из вагона, с диким пронзительным криком:

– Братан!!! – схватил прямо со ступеней вагона Михаила вместе с чемоданом, связками рыбы в охапку и начал тискать, подбрасывать его вверх как пушинку. Ситуация становилась опасной для здоровья Миши, поэтому тот взмолился настолько громко, как ему позволило его, сдавленное в крепких объятьях, далеко не гигантское тело:

– Саня, умоляю, выпусти, задушишь, идиот… – Саня приспустил брата на землю, но продолжил обнимать, его лобызать и что-то на радостях невнятно произносить в виде приветствия:

– Брат, родной… приехал, соскучились все. Ты чёрт, сколько лет? Забыл нас, сволочь, мы ж тебя так любимым, а ты гад… Чай, Родина здесь твоя, – вот так выражал свою безграничную любовь к своему младшему двоюрному брату этот увалень. Он не скупился в ласкательных эпитетах таких, как гад, сволочь, вряд ли эти слова можно было перевести внятно иностранцу, но любой не русский, наблюдая эту картину настоящей братской русской любви со стороны, непременно бы, пустил слезу умиления. Саня был на шесть лет старше, три года, как вернулся из армии, где прослужил год. Он служил пограничником на Дальнем востоке, получил там контузию и сильные обморожения во время китайско-советского конфликта на Даманском, почти год провалялся в госпитале и был комиссован.

– Ну, дай я тебя ещё обниму, – снова начал Саня.

– Нет, уж, хватит, лучше я тебя – вскричал в испуге Михаил, ещё не придя до конца в себя после первых восторженных объятий брата. Осторожно, готовый отпрыгнуть, обнял Саню:

– Здорово, братан, я тоже скучал. А это – мой друг Валера, познакомьтесь.

Саня тут же без церемоний схватил Валеру, несколько раз подбросил, промолвив торжественно:

– Друг моего брата – мой друг, а я Саня! Поставил его на землю, сгрёб все вещи, что были у ребят в охапку и скомандовал:

– За мной, машина там, – указав подбородком в сторону вокзала, Саня уверенно двинулся сквозь толпу приехавших, встречающих и провожающих, расчищая грудью друзьям путь, они обескураженные засеменили за ним на привокзальную площадь.

Саня приехал на райкомовском «козлике», на котором работал личным водителем большого по тем меркам того времени начальника, курировавшего выполнение районом государственных планов по выращиванию продуктов животноводства и растениеводства. Коротко – райкомовский крючок по сельскому хозяйству.

Загрузив ребят и вещи в машину, Саня лихо рванул с места, через пятнадцать минут они уже ехали по бескрайним и удивительно красивым сельским просторам. Саша свой край любил не меньше, чем младшего брата. Михаил, родившийся в этих местах, знал здесь каждый лесок и поле, но каждый раз, встречая его, брат по дороге вновь и вновь начинал показывать и рассказывать Мише все прелести малой Родины.

Миша его слушал, не перебивая, с удовольствие, как соскучившийся блудный сын по своему родному краю, он готов был выскочить от восторга из машины, упасть в это русское поле, в рожь и часами просто лежать и слушать дыхание родной земли, пение птиц. Готов был смотреть и смотреть на это всё такое близкое и дорогое его сердцу, потому рассказы Сани для него были, как бальзам на душу.

Михаил глянул на Валеру, который тоже восторженно созерцал с замиранием сердца проплывающее великолепие за открытыми окнами автомобиля. Мишу переполняла гордость за своего брата – настоящего русского богатыря, будто сошедшего с былинной картины, за леса и поля его Родины, захотелось тоже хвастать и восторгаться, но дыханье перехватило, и слова не шли наружу.

Душа Валеры была переполнена схожими чувствами. Сам он родился и вырос в Узбекистане, его предки там осели ещё до войны, поэтому все родственники, кого он знал, жили там же, но он почувствовал нутром, что корни его тоже здесь где-то.

Дед его был из-под Тамбова, его сослали с семьёй в двадцатые в Узбекистан после подавления большевиками крестьянского восстания в Тамбовской губернии. Он погиб во время Великой отечественной под Киевом. Отец Валеры работал шофёром в Чирчике, Валера был совсем маленьким, когда тот разбился во время аварии. Вот так получилось, что корни Российские были утеряны его семьёй. По материнской линии картина тоже была не лучше, маму его привезли совсем маленькой трёхлетней девочкой во время эвакуации вообще одну, она не помнила ни откуда она, ни кто её родители. Помнила одно, – поезд бомбёжка, детский дом.

Валера повернулся к Михаилу:

– Спасибо тебе, братан, не знаю: когда бы я смог попасть на Родину. Знаешь, странно, но вот я всю жизнь прожил в Узбекистане, редко о России думал, а вот увидел её и сердечко защемило. Понял, что я русский.

Вдали показалась АЗС, одиноко стоявшая на дороге, обрамлённой справа густой зелёной посадкой, а слева открытым огромным полем, колосящимися посевами, созревающих хлебов. Перед АЗС Саня повернул налево, и через несколько секунд впереди слева показалось село. Родное село Кондоль, где родились Саня и Михаил с разницей в шесть лет, село, где Саня провёл всю свою жизнь, а Миша возвращался в родные места с далёкой чужбины с годами всё реже и реже.

Справа и слева стояли постройки ДРСУ, ПМК, ещё поворот налево и уже ехали по главной улице села, перед мостом метров за двести, повернули на родную улицу Сани. Не доезжая до родительского дома метров триста, Саня на всю мощь начал давить на клаксон, как принято в свадебных кортежах, тем самым оповещая всех и вся, что к Сане Комиссарову брат приехал. Рёв был на всю округу такой, что невольно люди начали выходить на улицу, а Саня, с довольной улыбкой, высунувшись в окно, махал всем рукой, продолжал давить локтём второй руки на сигнал, распугав всех собак, кошек и гусей, чинно гулявших по улице. Подпрыгивая резво на кочках и ямах, Газик, лихо развернувшись, притормозил у дома. Тётя Нюра и дядя Коля уже стояли у крыльца, они сразу поняли, услышав рёв сигнала, что это подъезжает их бесшабашный сын и от радости, что везёт брата и их племянника, готов не только всю округу, но всю область поставить на уши.

Тётя Нюра первой кинулась обнимать Мишу и как то принято у женщин – разревелась, целуя его. Тётя Нюра – это родная сестра мамы Михаила, была очень похожа на свою младшую сестру Веру. У них в доме висел портрет тёти Нюры в молодости, так Миша с Саней один раз чуть не до драки в детстве поспорили: чья это мать? Миша, конечно, был не прав, но на всякий случай он Сане из рогатки врезал чуть не в глаз, правда, бумажным снарядом. За то был бы бит и сильно, будь он побольше, но за свой малый рост и глубоко ещё детский возраст, получил от Сани только хороший пинок под зад. Саня пострадал больше, сей момент был замечен дядей Колей и не остался без должного отчего внимания и хорошей порки. Аргументы: мол, Миша сам виноват, во внимание приняты не были. Это был единственный и последний раз в жизни, когда братья поссорились.

Дядя Коля стоял молча сзади в очереди за своей долей объятий. Наверно, из солидарности с Анкой, (как он звал свою жену) – тоже пустил скупую мужскую слезу. Дождавшись, пока тётя освободила племянника, сам схватил его в объятья, и как Саня на перроне начал его с силой тискать, трясти и целовать. А сила у Камедрила (так все дядю Колю звали в селе), была ещё – та, Саня был здоров в отца, но ростом крупнее его.

Как положено, было в селе при прибытии дорогих гостей, вечером дома у тёти Нюры собралась вся ближайшая родня отметить сей радостный праздник. Пришли тётя Маруся – старшая сестра мамы Михаила, её муж – дядя Лёня, Володя – их сын, он был старше Михаила на двенадцать лет, а так же жёны Сани и Володи – обе Люси. Не было только бабушки Поли, тётя Нюра объяснила, что бабушке нездоровится, старенькая стала совсем, и никуда уже не ходит, но по дому всё делает сама.

Старший брат Володя и Саня, хоть и жили рядом, но между собой почти не общались, почему? Никто не знал, не знали и они сами, может из-за разницы в возрасте, каждый жил своей жизней. Михаила они любили оба, относились к нему по-братски, и ему говорили оба, что он у каждого единственный брат.

Запахло жареной картошкой с луговыми опятами так ароматно, что перехватывало дух. Тётя Нюра знала, что Миша обожал опята, поэтому, как только рассвело, пошла на луг к маслозаводу и набрала там грибов целую корзину. Стол ломился от нехитрых, но таких вкусных деревенских деликатесов. Все с собой принесли кое-что из личных запасов, тут был и копчённый в печи гусь, приготовленный дядей Лёней, холодец, сваренный накануне Люсей – женой Сани и непременные соленья и варенья в изобилии. Конечно, как неизменный атрибут на русском столе присутствовало несколько бутылок белой. Так в селе называли водку, а виноградное вино – красно.

Все были бесконечно рады приезду любимого племянника и брата, засыпали вопросами ребят о Чирчике. Они все бывали там, в гостях у своей любимой младшей сестры и тёти, поэтому непременно хотели знать всё:

– Как там труба всё дымит? – интересовался дядя Коля.

– Дымит, отвечали ребята.

– А арбузы поспели? Вина много сделали прошлый год? – спросил Саня, уминая привезённую ребятами рыбу. Ему казалось: ничего на свете кроме рыбы не надо, поэтому он ел её с таким удовольствием, что мурлыкал, как мартовский кот.

– Нет, арбузы ещё не поспели, в августе. Но черешня и кишмиш уже есть, полно, – проинформировал Дима.

– А вино то, чай делали? – напомнил Володя.

– Конечно, полная кладовка, я не считал сколько, – сказал Дмитрий.

Тут Саня с Володей начали хвастать: сколько смог кто из них, за один присест выпить домашнего вина в Чирчике. Их прервала тётя Нюра:

– Хватит вам, балаболы, лучше расскажите: как вас потом тащили до постели, а то разошлись, богатыри. Вон – Камедрил и то молчит, стыд имеет, чай. А вы… Что б ещё вас с собой в Чирчик мы взяли… Срам один, долдоны чёртовы.

Выслушав её, Саня с распевным говором парировал:

– Ла-одно, тебе, мать, чай брат приехал, а ты руга-ашься, вон Валера что подумат?

Михаилу так нравились особенности говора людей с его родины, что каждый раз приезжая в родное село, он наслаждался этой неторопливой и распевной речью, в тоже время с упрощённым произнесением глаголов. Обычно никто не утруждал себя произнесением в конце глагола буквы «Е», поэтому такие слова, как подумает, сделает, сбегает, произносились сельчанами, как подумат, сделат, сбегат, а слово: бывает, как быват. А это – утвердительное: «Чай», было универсально и ставилось как в начале, так и в конце предложения, вообще вызывало умиление. Ещё он замечал, что пообщавшись с земляками два три дня, сам непроизвольно переходил на родной говор.

– Робят, можь, хоть красненького по маленькой вам налить, а брат, – обратился к ребятам Саня.

– Не приставай, как гоже, что робята не пьют, эт вам лишь зенки залить, вон какой у Веры сын молодец, и учится хорошо, не пьёт, чай как она рада, – отшила Саню тётя Нюра, тут же, как испугавшись, что сказала что-то не то, с нежностью добавила:

– Можь и правда, робят, налить красного вам, чай уж большие.

– Нет, спасибо, мы кваску, – на радость тёткам ответил Миша.

Скоро гулянка подошла к песенной стадии, тётя Нюра с тётей Марусей затянули любимую Верину: « …для тебя я ночами вязала…», песню подхватили сначала женщины, а к последнему куплету и мужчины.

– Верунька, наша мила, где ты? – размахивая руками, со слезами начал причитать дядя Коля, как допели последнюю строчку песни. Это было последней каплей, все женщины хором разревелись, причитая каждая своё:

– Мила наша… Родненькая.… Куда ж тебя занесло… Чаго здесь не жилось? Ведь всё было и сами были не последние, и Васька и ты сестрёнка в начальство выбились.… Нет, этот черт увёз вас… – и опять слёзы, у Миши всегда сжималось сердце при виде такой картины. Даже, если Вера была сейчас здесь с ними, то всё было бы точно так же. Как только спели песню «Оренбургский платок», все бы обязательно разревелись, а младшая ревела бы с ними вместе. А сейчас матери рядом не было, и Миша почувствовал себя виноватым в происходящем, дабы прервать грустную нотку он сказал:

– Дядя Коля, тащи балалайку, давай лучше весёленькое споём, Саня не спи, наливай.

Так немного он разрядил обстановку, тётя Нюра заулыбалась, глядя на Михаила и скомандовала:

– Наливай, чай радость у нас сегодня, а мы дуры разревелись, у Веры там сердце разрыватся, небось. А ты чёрт, чалдон, чаго расселся, тобе ж сказали – тащи свою балалайку, а то раскалякались тут.

Камедрил послушно удалился за инструментом. Выпили, снова запели, но теперь с задором что-то весёлое.

– Спасибо, наелись, напились, мы на улицу пойдём, а то нас ребята, небось, заждались, я их тоже два года не видел, бабушку утром проведаю – обратился к собравшимся Михаил.

Уже начинало темнеть, когда Миша с Валерой вышли из-за стола. Весть о том, что приехал Михаил, быстро облетела его друзей, а их было в селе у него не мало, ребята собрались недалеко от дома тёти Нюры и терпеливо ждали друга из далёкого Узбекистана. Они все прекрасно знали сценарий деревенских застолий, и когда зазвучала балалайка, то были уверены, что теперь родня отпустит Мишу и скоро он придёт.