Читать книгу В понедельник дела не делаются - Михаил Макаров - Страница 12

Остаток ночи до семи утра виделись Михе вокзалы, полустанки, составы железнодорожные, извилистая колея, грохот колёс. Он ехал почему-то из Ростова. Запала в голову вывеска на вокзале «Ростов-товарная»… Отстал от поезда без денег, без документов…

Проснувшись, он отыскал на журнальном столе в ворохе газет «Сонник эпохи водолея». Жена в последнее время стала большой любительницей подобной ерунды. По соннику выходило, что ему предстояло выгодное путешествие.

«Вот ересь! Путешествие ещё может быть. Пошлют в командировку или арестованного этапировать. Но выгодным оно всяко не будет».

Девчонки ещё спали, Маштаков ходил на цыпочках. Времени у него было в обрез, и он решил сэкономить на бритье. На кухне жена пекла блины, стоял чад, трещало подсолнечное масло на сковороде.

– Ты бы хоть форточку открыла! Не продохнёшь! – Миха демонстративно зажал нос.

Позавтракав первыми блинами, тяжёлыми, насквозь пропитанными маслом, теми, которые комом, Миха оделся и побежал. Он, конечно, ничего не перепутал и не забыл, что Птицын разрешил рейдовавшим подойти попозже, к десяти часам.

Надо ему было с утра поймать одного Петра!

По дороге на Малеевку оперативник рассуждал, что вот, оказывается, может он пить культурно. Выпил вчера сто граммчиков и в люлю. Спал хоть и немного, но хорошо, и с утра голова почти светлая.

– Опа! – перепрыгнул через подвернувшуюся лужу.

Дверь в нужную ему квартиру была закрыта. Звонок, понятное дело, не работал, и Маштаков все кулаки оббил, пока не услышал внутри шаркающие стариковские шаги. Лязгнуло несколько замков, дверь отворилась.

– О, Николаич! – обрадовался хозяин.

Долговязый, испитой, беззубый, он радушно распахнул дверь настежь. На впалой груди у него синел наколотый крест, на левом плече – витой эсэсовский погон.

– Сколько щас времени, Николаич? Утро щас иль вечер? – хозяин подсмыкнул мятые семейные трусы.

– Утро, Витя, погожее сентябрьское утро. Молодое бабье лето на дворе.

Миха закрыл за собой дверь, направился в кухню.

– Николаич, да ты в залу проходи! На кухне у меня бардак! – кричал из угловой комнатки хозяин.

Он прыгал на одной ноге, попадая в штанину.

– Одеваться-то как, Николаич, по рабочему, что ль?

Маштаков примерялся в «зале» где присесть, чтобы не испачкаться. С запущенной обстановкой в стиле семидесятых, с репродукциями из журнала «Огонёк» на стенах дисгармонировал импортный телевизор «Филипс».

– Ух ты! – Миха взял пульт дистанционного управления, щёлкнул, по первой программе шёл чёрно-белый довоенный фильм с Любовью Орловой. – Откуда дровишки, Витя? Хату подломил?

– Николаич, ты меня знаешь, – Витя высунул голову из спаленки. – Я твёрдо встал на путь исправления!

Пластмассовой гребёнкой, такой же беззубой, как и сам, перед зеркальцем расчёсывал он свалявшиеся патлы.

– Аркашка с четвертого подъезда на той неделе за пятьсот рублей продал. Голимый алкоголик! Как считаешь, Николаич, выгодно я сторговал?

– Выгодно, – кивнул Маштаков. – Откуда у тебя пятьсот дукатов, трезвенник?

– Валька пенсию получила, – в Витином голосе явственно читалась незаслуженная обида.

– Ладно, ладно, не плачь. Где Валюха? Дрыхнет ещё?

– Да нет, Николаич, мы поругались, она к матери ушла. Всё на нервах… Ну я тут и забухал через это дело…

– Помиритесь, – Миха наконец решился присесть на край дивана, отодвинул ногой переполненную бычками майонезную банку. Хозяин нёс с кухни бутылку, в которой плескалось на четверть, два мутных стакана и сосиску в целлулоиде. – Миш, я похмелюсь с твоего благословения. Поддержишь? – А я тебе пивка взял, подлечить, – Маштаков вынул из внутреннего кармана ветровки купленную по дороге бутылку «Янтарного». – Не, я самогонку не буду. Пива тогда. Ключом он сковырнул пробку, долго выбирал, куда её определить, осторожно положил на изгрызенный подлокотник дивана. Витёк набуровил себе полстакана, чокнулся, вылил в беззубый рот. Миха смотрел на него, содрогался. – Сосиску хочешь? Молочная, – хозяин сдирал с розового морщенного цилиндрика целлофановую облатку. – Ну как хочешь. Опер сделал пару крупных глотков, поставил бутылку на пол, закурил. – Поработать надо, Витя, по камере. – За доброе слово или за сребреники? – За деньги, Витя, за настоящие деньги. Подбросили по «девяточке», рассчитаемся на сей раз чин по чину. – ИВС или спецприёмник? – Витя вылил в стакан остатки самогона. – Спецприёмник, на пять суток рассчитывай. – Это хуже… Клопы там, я те скажу, Николаич, во какие! Мутанты! С советские три копейки! Вы бы там хоть эту, как её… дезинфекцию, что ли, провели! СЭС бы вызвали. Кого работаем? – Да пацан один, восемнадцать лет. По уличным грабежам проходит. С Восточки. – С Восточки? Как фамилия фигуранта? Витя отправил в нутро содержимое стакана. Сложил губы, вытянул вперёд, как гуттаперчевые; подняв, забавно прижал их к носу. – Хорош-шо! Побежала силушка по жилушкам! – Помыкалов Димка. – Ух ты! Часом, не Серёги Помыкалова, покойника, сынишка? – Сергеич ему отчество. Живёт с матерью.

– Значит, Серёгин. Мы с Серёгой по малолетке в одном отряде трубили. Судимый?

– Судимый, но не сидел, – Маштаков ещё несколько раз отхлебнул из бутылки «Янтарного».

В голове у него поулеглось. А то с утра как проснулся, долбило: «Фадеев! Фадеев! Побег! Уволят!»

– Он без вывода будет сидеть? – агент привычно примеривался к предстоящей задаче.

– Как и ты, в третьей камере.

– На курево, на чай, Николаич, займёшь до получки? Я тебе ключи дам, ты телевизор к себе в кабинет отвези. Как бы Валька его не пропила.

– Базару нет. После обеда смотаюсь на дежурке.

Витёк собирался недолго. На все три замка закрыв входную дверь, латаную-перелатаную, в фанерных заплатках, он вдруг взглянул на Маштакова трезво.

– Николаич, у меня ещё к тебе будет серьёзная просьба. Можно сказать, последняя. Выполнишь?

Миха посмотрел удивленно: «Что за дела?»

– Ну?

– Нет, ты забожись, что выполнишь.

– Век на лодке не кататься, – Маштаков ногтем большого пальца поддел передний верхний зуб, щёлкнул, быстро провёл им поперёк горла.

– Николаич, – голос Витька почти звенел прорывающейся горькой слезой, – ты, когда баб ко мне на хату водить будешь, ты моего супружеского ложа, я умоляю тебя, не оскверняй! Оттоманкой[45] воспользуйся!

– Клоун! – Миха ладонью крепко хлопнул его по спине.

Витёк хохотал, сотрясаясь тощим телом.

– Как я тебя! Уел! Николаич! Ха-ха!

– Ну ладно, артист-пародист, – Маштаков сам сдерживался, чтобы не засмеяться, подколол его агент действительно изящно. – Я на троллейбусе поеду, а ты давай через полчаса подгребай. На воротах скажешь, что ко мне. Я предупрежу.

В кабинете Миха первым делом открыл форточку, она повисла на верхней петле. После вечера и ночи следовало проветрить, кабинет был прокурен насквозь. Вытряхнул в корзину обе пепельницы, настоящую и запасную, приспособленную из жестяной баночки из-под оливок. Это Тит из себя аристократа строил, когда за отпуск проставлялся. Впаривал коллегам, как хорошо оливками этими заедать водку, медицинский спиртовой дух, дескать, они махом поглощают. «Абсорбируют!» – многозначительно вздымал вверх палец Лёшка. Миха попробовал оливки, трава травяная.

Потом он отомкнул сейф и нашёл там картонную папочку с завязками. Достал оттуда наполовину исписанный листок.

Листок назывался «заявление». В нём гражданка Кравцова Ирина Всеволодовна просила начальника милиции привлечь к установленной законом ответственности незнакомого ей гражданина, на вид лет пятидесяти, не имеющего нескольких зубов в верхней челюсти, который сегодня в утреннее время на проспекте Ленина в городе Остроге приставал к ней, обзывал грубой нецензурной бранью, пытался схватить за интимные места.

Такие заявления у Маштакова имелись в ассортименте.

Он подобрал ручку с чёрной пастой и, подгадывая наклон, поставил внизу листа дату «3 сентября 1999 года».

Теперь следовало составить протокол на правонарушителя, посягнувшего на гр-ку Кравцову. На некоего Сидельникова В. И., 1956 г.р.

До пятидесяти лет, которые намерила с Михиных слов никогда не видевшая Сидельникова Ира, Витьку было ещё долго.

С утра заступила смена Андреича. Миха побежал вниз, в дежурку.

– Надо протокольчик на одного хулигана составить, Андрей Андреич, я не могу, ты понимаешь. Вот заява, сам он сейчас подкатит. Только пооперативней бы, Андреич, надо успеть до того, как судья придёт «мелких»[46] рассматривать. Кто, кстати, сегодня из судей дежурит?

– Сейчас посмотрим, Миш, сейчас посмотрим, дорогой… Ну лежали же все списки, все графики в папке под рукой… где они, гадство?! А-а-а, вот… какое сегодня? Третье уже? Вот, судья Глазов. Он звонил, Миш, звонил… к десяти обещал приехать.

– Полчаса ещё есть. Как обстановка, Андреич?

– Тьфу-тьфу-тьфу, Миш… Пока ты не пришёл, спокойно было… Подвал, семейная… мелочёвка пока. Сейчас помощник оформит твоего Сидельникова в два счёта. Маштаков пошёл на КПП, встречать своего человека. Что-то он задерживался. Не добавил бы по дороге, а то в спецприёмник не примут, поедет через вытрезвитель, а это новые проблемы, новые люди, время… Миха закурил с часовым и задумался. Интересно, а как в цивилизованных странах агентуру подводят к объекту разработки, если тот сидит? Неужели тоже обставляются сами, доморощенно, индивидуальную смекалку проявляют? Агент может появиться в камере только на основании тех же документов, что и подозреваемый. В данном случае – нужно постановление судьи об административном аресте, а к нему необходим соответствующий материал. Витёк был согласен с задержанием, шёл на это сознательно, детали его не интересовали. Однозначно, что свободы он лишался законно. Но элементы фальсификации всё равно оставались. Судья, в частности, использовался в «тёмную», он уверен был, что карает мелкого хулигана, реально совершившего правонарушение. Какой выход? Дать оперативникам право помещать своих людей по каким-нибудь внутренним бумагам? Но так они спалятся в момент. Те же дежурные милиционеры не по злому умыслу, а от небольшого ума спалят. Не-ет, без документов прикрытия, притом убедительных, нельзя. Из-за угла вывернулась долговязая фигура гражданина Сидельникова. Судя по тому, что он был экипирован в телогрейку, он куда-то заскочил в пути следования. – К тётке зашёл, телагу взял, – шепнул Витёк на ухо оперу. – А то все бока на голых досках отлежишь. – Проходите за мной, гражданин, – строго сказал Маштаков. С судьей ему сегодня повезло. Стас Глазов не был его приятелем, хотя четыре года они проучились в университете в одной группе и около года вместе в прокуратуре отработали. Но он не откажет. Не пошлёт, как многие другие, возомнившие себя небожителями. Ровно в десять с улицы Ворошилова вывернула красная «девятка» федерального судьи Глазова. Скромный Стас не стал заезжать на территорию двора УВД, куда въезд всему транспорту, кроме служебного, был воспрещён. Запрет пробуждал у большинства судейских и прокурорских работников, имевших авто, острое желание заехать внутрь, под знак. Дабы продемонстрировать свою исключительность. Стас припарковался на стоянке у КПП.

– Здорово, Мишк! – обрадовался он Маштакову. – Ты чего по выходным работаешь?

– Начальство заставляет…

Рукопожатье у спортсменистого Глазова было жёсткое. Миху всегда поражала его наивность. Кто ещё, много лет плотно взаимодействуя с милицией, будет изумляться, что менты, оказывается, работают по выходным и праздникам? Причём, в отличие от судей, безвозмездно.

Станислав же свет Владиславович подсчитает свои дежурства (а за год их поболе десятка наберётся) и перед отпуском предъявит председателю суда. Тот ему эти десять суточек к отпуску пристегнёт. Гуляй, не хочу.

– Стас, тут такое дело.

Маштаков объяснил суть проблемы. Что Помыкалов подозревается по нескольким уличным грабежам, девяносто процентов это он (надо было вселить в судью уверенность того, что его решение будет справедливым), но по «сотке» задержать его пока нельзя, прямых доказательств не достаточно, надо его подработать. Парень он дерзкий, ранее судимый, ночью кидался на милиционеров, чуть не с ножом. Материал на него хороший.

Много не надо, пяти суток хватит.

– Пять суток? – с сомнением дёрнул подбородком Глазов.

Он слыл в городском суде либералом.

– И ещё один есть, тоже судимый, нигде не работает, пьянь, – махнул рукой Миха, – Сидельников его фамилия. К женщине одной нормальной пристал на улице. Напугал. Ему бы тоже суточек пять впендюрить для профилактики. Он согласен.

– Ну сейчас посмотрим, Миш.

Стас направился в сторону спецприёмника. Маштаков хотел было с ним сходить, но потом передумал. Ни к чему стоять над душой. Судьи, они щепетильные очень, капризные, сделает ещё наоборот.

Тут Миха спохватился: «Эх, чёрт, надо же в десять было Птицыну доложить о результатах рейда!»

Через ступеньку помчался он вверх по лестнице.

– Опаздываешь, – не преминул упрекнуть его замначальника КМ.

– С семи утра на ногах, товарищ подполковник. Камеру заряжал, – объяснил Маштаков.

В кабинете находился ещё начальник розыска Борзов, за приставным столиком сидел. Миха тоже присел, рассказал всё по порядку.

– Надо ботинки изъять срочно, – подпрыгнул на стуле Борзов. – И потерпевшему предъявить для опознания.

– Сейчас со следователем решим. К потерпевшему придётся в больницу ехать, он в нейротравме ещё. Вчера, по крайней мере, был. Машина понадобится, Вадим Львович.

– Какие проблемы? Мою возьмёте, – сказал Птицын.

– Сразу допросим Помыкалова по ботинкам. Когда купил, где. Пошлю сегодня же Рязанцева к его матери, пусть её допросит, в том числе и по ботинкам. Интересная группа!

– Дай-то бог! – Замнач КМ дробно застучал пальцами по столу. – Источник нормальный под ним?

– Известный вам… – Миха назвал фамилию.

Птицын поморщился:

– Больно они разные по возрасту. Что их сблизит? Парень может не пойти на контакт.

– Источник хорошо знал покойного отца Помыкалова, они сидели вместе. По-моему, нормальный повод для знакомства.

– Посмотрим. Работайте.

Вадим Львович быстро зыркнул налево на Маштакова, потом так же быстро перевёл взгляд на начальника розыска. Пошевелил ноздрями.

– Не пойму, от которого из вас наносит?

Миха чувствовал, что жарко краснеет.

«Проклятое пиво. Выпил на пять копеек кружку светлого, а запаху – на всю округу».

– На день рождения к другу вчера ходил, – покаялся Борзов. – С прошлого года не виделись.

– Ты сегодня ответственный от руководства, Александр Александрыч, не забывай, – строго сказал Птицын. – Никаких мне оперативных замыслов насчёт того чтоб захмелиться!

Маштаков отправился на поиски следователя Озерова, в производстве которого находился последний грабёж на «Восточке», где потерпевшим проходил кровельщик Федорчук. Оказалось, что Озеров сегодня дежурил в опергруппе первым составом и как раз собирался на выезд. Муж с женой, пенсионеры, пришли в слезах, заявили кражу из подвала. Картошку у них украли и все заготовки – солёности, варенье.

Озеров вылез из-под стола с коробкой, в которой лежали чистые бланки процессуальных документов. Лицо у следователя было красное, глаза налитые, к кончику носа пристала паутина.

– Последняя нычка, – объявил он Михе, водружая коробку на стол.

Пришлось Маштакову, как нечаянному свидетелю его богатства, за молчание отжалеть понемножку разных протоколов.

Осмотров, допросов свидетелей, выемок и обысков. Тех, в которых нуждались оперативники, отдельные поручения следствия выполняя.

Миха поведал, какие существенные подвижки произошли по грабежу Федорчука.

– Флаг вам в руки! – заявил Озеров. – Изымай у этого… как ты говоришь?..

– Помыкалова.

– Во, у Помыкалова этого изымай ботинки, постановление о выемке я сделаю, как с кражи вернусь. За остальное потом помаркитаним.

– Может, сразу сделаешь постановление? Одна минута же.

– Умный какой! Чтоб меня Андреич убил?! Меня одного ждут. Ну давай, давай выходи, законник…

Над столом у следователя Озерова висел плакат: «Отсутствие у вас судимости это не ваша заслуга, а наша недоработка!»

Часа два как минимум займёт у опергруппы документирование рядовой кражи. Осмотр места происшествия, поквартирный обход, отработка ближайших притонов. А если преступление на раскрытие пойдёт, то дольше гораздо – до вечера следак провозится.

В коридоре Маштаков столкнулся с корреспонденткой «Уездного обозрения» Вероникой Голянкиной. Вечно в дело и не в дело улыбающаяся, искренне воображающая себя секс-символом, худая, остроносая Голянкина вела в газете криминальную линию. Знала Маштакова ещё с прокуратуры.

– Михаил Николаевич, – обрадовано запищала она, – какие подробности вы можете сообщить для нашей газеты о побеге убийцы женщины на трассе?

– Никакие, – откровенно недружелюбно буркнул Миха.

– Почему так? По моей информации, вы принимали активное участие в раскрытии этого убийства.

Взгляд Голянкиной был деланно наивен. Накрашенный ротик ожидающе приоткрыт.

– Обратитесь в прокуратуру. Дело у них в производстве, – Маштаков продолжил движение по намеченному маршруту в свой кабинет.

Он точно знал, что в межрайонной прокуратуре с корреспонденткой «Обозрения» разговаривать не будут. Газетка за пять лет своего существования успела испортить отношения со всеми в городе. Делая себе имидж на конфликте, на псевдопринципиальности. Ставя на обывателя, любящего жареное. Миху воротило от того, что они мнили себя выше остальных. У них имелось две методы – ругать и вещать. Как директорам надлежит управлять заводами, как мэру рулить городом. Как ментам надо жуликов ловить, прокуратуре – дела расследовать и обвинение поддерживать, а судьям – судить.

И все-то у них воры поголовно…

В прежние времена (пока не раскусил) Маштаков по работе общался с Голянкиной, она ему откровенно глазки строила, но у него ума хватило не пойти на связь с щелкопёркой. Не в его вкусе она была, Миха не воспринимал женщин субтильных, гаврошистых. Разве только – в поддатом виде, когда планка требовательности у него падала, когда он становился всеядным. Но по пьянке, хвала бороде пророка, Голянкина ему не попалась.

Не раз Маштаков беседовал с ней серьёзно, понять пытался.

Ноль по фазе. За копейку маму родную не пожалеют, пропишут!

Последний опус Вероникин посвящался дежурной части. Под заголовком – «Дежурные “глухари”». На целую страницу она расписывала как грубо, как бездушно работает дежурка, что делать там нечего, сидят сканворды разгадывают. В качестве примера приводила жалобу одной гражданки, может, сама и выдумала эту жалобу. А может, и нет. Маштаков никогда не идеализировал систему, во всех спорах соглашался, что органы у нас плохо работают, но других-то нет. Попробуй отработай сутки в дежурке! 24 часа! Крыша поедет! Без конца – заявы, обращения, телефоны не умолкают, всю дорогу со всех сторон сыплются вводные. Начальство достаёт, своё и областное. Постоянная нерешаемая головоломка про волка, козу и капусту. Или как на грош наменять пятаков… Как перекрыть все заявки? Выработавшие свой ресурс машины то и дело ломаются, бензина при нормальной работе только до обеда хватает. Постоянный стресс.

Сам Маштаков только за миллион согласился бы здесь работать.

В дежурке шкуру надо иметь слоновью и канаты вместо нервов.

Андреич тогда, прочитав статейку, раздухарился.

– Миш, чтоб эта манда кобылья в моё дежурство ещё раз зашла в УВД! Пинком под зад, аля улю гони гусей!

Больше всего ветерана возмутила картинка. На ней ушастый милиционер сидел со спущенными до колен штанами на толчке, а дядя в шляпе, заглянувший в туалет, возмущался: «Опять мусор в унитазе!».

– Я ей, кобыле, сделаю «мусора»!

Маштаков поддакивал подполковнику. Не стал сыпать ему соль на раны, говорить, что Вероника официальную аккредитацию в УВД имеет, лишить которой можно только через суд.

Кабинет их был открыт, в нём Рязанцев пытался привести в действие компьютер. На экране монитора высвечивалась тусклая табличка с цифрами и надпись про какой-то «error».

Андрейка ругался.

– Николаич, ты у нас спецшколу закончил, прочитай, что тут написано.

Миха прищурился.

– Хрен поймёшь. Сбой какой-то произошёл. Эф-один надо нажать.

– Нажимал, там такая же абракадабра.

– Ладно, Андрюха, оставь в покое умную машину, пока совсем не сломал. Иди, подними Помыкалова, будем обувку изымать. Потом к мамке его сгоняешь, допросишь и ботинки ему на сменку привезешь. Да, будешь в спецприёмнике, глянь по журналу, в одной ли он камере с Сидельниковым неким?

– Когда ты успел, Николаич? – Андрейка оторвался от монитора.

– Учись, молодой, пока дядя Миша жив. Пока не сожрали его окончательно с потрохами.

Рязанцев ушёл, а Маштаков открыл встроенный шкаф и в горе разного хлама стал подыскивать злодею какую-нибудь временную обувку. Не ходить же ему босиком… Голимое нарушение конституционных прав! Запало Михе в голову, что видел он в шкафу шлёпанцы без задников, какие в больнице посетителям выдают.

Глухо забрунжал телефон. Маштаков поднял трубку.

– Привет, Николаич? Трудишься? – на проводе был Саша Кораблёв. – Как делищи?

– У нас какие дела, Сань? Все дела у вас в прокуратуре, – Миха рад был потрепаться с приятелем.

– Когда по изнасилованию Гудковой будем работать, Миш?

Через неделю срок по делу, а в деле – хоть шаром покати.

– Давай выберем день. Тебе как, Сань, реально кого-то надо отработать или…?

В мембране было слышно, как Кораблёв щёлкнул зажигалкой, прикуривая.

– Да там глухо, как в танке. Давай хоть буханку набьём. В области выдерут за такое дело.

– Нет проблем, – Маштаков улыбнулся, последнее время все менты говорили в таких случаях «нет проблем», кино американского насмотрелись.

– Сам как, Николаич?

– На букву «хэ», Сань… Слышал про косяк с побегом?

– А ты тут каким боком? Это ж мрошники прощёлкали?

– Потом расскажу, не по телефону, – Михе не хотелось бередить поджившее, за работой забылся вроде.

– Ла-адно. Николаич, ты пиво-то пьёшь, я запамятовал? Давай попьём сегодня пивка. Голова болит. Рыбки возьмём.

– Заманчивое предложение, Сань, – Маштаков чувствовал, что вот-вот поведётся, но из последних сил упирался. – Дел дома много.

– Дома? – деланно изумился Кораблёв. – Тебя домой ещё пускают?

– А тебе всё хиханьки…

В кабинет входили смурной Помыкалов с заложенными за спину руками и энергичный Андрейка Рязанцев, щёлкавший браслетами наручников.

– Сань, тут люди подошли, я перезвоню. Ты на работе будешь? Давай! – Миха положил трубку, отодвинул аппарат.

Повернувшись к задержанному, внимательно посмотрел ему в лицо. С Помыкалова за ночь спесь поспала. Во-первых, он протрезвел и смотрел теперь на вещи реально. Во-вторых, менты доказали ему свои возможности.

– Ну что, орёл, понял, что я слов на ветер не бросаю? Сколько тебе дали? Пять?

– Трое суток, – угрюмо ответил Помыкалов.

– Трое? – переспросил Маштаков и почесал в затылке.

Сторонник компромиссов Стас Глазов прислушался к пожеланиям опера, но принципы свои судейские соблюл. И на том спасибо огромное, Станислав Владиславович! Поклон земной!

«Это когда ж у него срок истекает? Вчера задержали, в камеру посадили нынче ночью, в два что ли… Во вторник, в два ночи истекает. Сегодня, завтра, понедельник. Один рабочий день получается и тот понедельник. А в понедельник – дела не делаются. Придётся подналечь в выходные».

– Ну пять и три – разница не принципиальная, – Миха закурил, не предлагая задержанному. – Тепло в камере?

– Хо-олодно…

– А ты как думал? Просто так можно Хоттабыча на хрен посылать? Дим, у нас тут с коллегой вопрос к тебе возник.

Рязанцев сверлил Помыкалова взглядом.

– Какой ещё вопрос?

– Где ты, Дима, приобрёл колёса такие клёвые? Шузы!

Помыкалов, флегматичный от природы, отреагировал вяло.

Но реакция прошла, плеснулась в глазах.

– Чего у тебя ручонки-то затряслись, Дмитрий? – Рязанцев наклонился, сильно схватил Помыкалова за кисть.

– Ничего не и затряслись, – парень пытался высвободить руку.

Маштаков приблизился с другой стороны. Злобный, со сжатыми в щели глазами, с губой подкушенной.

– Быстро снимай ботинки! Ставь на стол! Откуда они у тебя?! Где взял?!

– Купил на рынке, – Помыкалов приходил в себя, обретал уверенность. – Два месяца назад. Ой, больно!

– За сколько? – Рязанцев ещё чуть-чуть вывернул ему кисть.

– Не помню. За шестьсот, что ли. Больно, говорю…

– Отпусти, Андрей, – Маштаков решил, что для первой беседы достаточно.

Колоть Помыкалова было пока не на чем, и парень это понимал, парень неглупый, наследственность у него по части криминологии хорошая. А накинуть ему надо по полной программе.

– Так вот, Дмитрий Сергеевич! – будничным тоном сообщал Миха. – Колёса эти – с преступления. Конкретно, с грабежа на улице Восточной. Слышал про такую улицу? А-а, так ты живёшь там… ну-ну… Где ты был в ночь на первое сентября? Вспоминай, память у тебя молодая, это недавно было…

Помыкалов молчал, по щеке у него ползла слеза, губы дрожали.

Маштаков снова закурил, внушая себе: «Ты чего, Мишка, такие же вот гоблины позавчера тебе чуть в троллейбусе голову не раскололи за невинное замечание. Это он, он работягу нашего грабанул. В нейротравму отправил! Ишь, глазёнки забегали. А если не он, так ему полезно будет. Запомнит, что на всякую силу есть другая, которая до слёз довести может. Урод!»