Читать книгу В понедельник дела не делаются - Михаил Макаров - Страница 5

В район выехали в четверть второго. В дежурном «УАЗике», кроме водителя, сидели эксперт ЭКО[13] Николаев и Юра Ковальчук – опер МРО, весь в джинсе. Ковальчук кушал кекс с изюмом и запивал сметаной из пластмассового стаканчика. У него была язва, доктор велел ему питаться регулярно.

На проспекте тормознули возле дома, где жил судмедэксперт Никульский. За ним отправился Ковальчук. Маштаков как старший опергруппы сидел на законном командирском месте, смотрел в окно. Погода менялась, заходили сизые тучи, на глазах недобро темнело. По рации дежурная часть сквозь скрежет вызывала на связь «двести пятьдесят четвертый». Миха обернулся в салон и увидел интересное – эксперт ЭКО, присев на корточки рядом с сиденьем, через край украдкой тянул сметану из оставленного Ковальчуком стакана. Кадык на его худой запрокинутой шее толкался, как поршень.

Быстро подошли Ковальчук и Никульский. Поехали дальше и без приключений добрались до Терентьевского поселкового отделения милиции. Зашли в здание. За стеклянной перегородкой в маленьком закутке дежурный старлей, участковый и третий, тоже в форме, обедали – из одной кастрюльки по очереди выуживали пельмени.

– Ну что, – делово сказал Маштаков, – поехали! Нам нужен участковый и опер.

– Насчёт опера мне ничего не говорили, – с набитым ртом, шамкающе ответил дежурный Кирсанов.

– Организа-а-ация! – похвалил Миха дежурного и пошёл на улицу прочь от дурманящего запаха «Богатырских» пельменей.

Поселкового оперативника, который должен был объявиться через час, дожидаться не стали. И так полная кибитка. Дальше поехали с участковым и прихваченной короткой, почти детской лопаткой. Другой в ПОМе не нашлось.

В начале третьего были в Соломино. Сориентировались быстро: вон мужик в пиджаке, а вон оно – дерево[14]. Ворота третьего от сельмага дома были угрожающе наклонены на улицу, но при этом закрыты. У следующего пятистенка на лавочке сидели бабка с дедом. Маштаков с Ковальчуком подошли к ним и поздоровались. Дед оказался глухой, показал себе на уши, помотал головой.

– Бабушка, а Виталька Фадеев в каком доме живет? – спросил Ковальчук.

Виталькин дом оказался тот самый, с падающими воротами, приметный. Все его обитатели – сам хозяин, Вовка, Вика и Олька, с бабкиных слов, пропали в одночасье недели три назад в неизвестном направлении.

– А вот говорят, будто Ольку убили? – напрямую зарядил Миха, прилаживаясь перед завалинкой на корточках.

– Дык говоря-ат, – не стала отрицать бабка и добавила: – Только я ничё не знаю…

– А я вот не верю, – встрял глухой дед. – В Вязники она уехала, домой к себе.

С бабкой оперативники прошли к другим соседям, у которых застали в гостях продавщицу. Переговорили с ней на кухне. Информация полностью подтверждалась и Маштаков успокоился.

«Ай да Ирэн! Так и придётся с ней на следующей неделе обязательную программу исполнять!»

Пока Миха с Ковальчуком беседовали с Виталькиными соседями, Николаев на пару с участковым справились с воротами.

Все вместе прошли во двор. Входная дверь в дом была закрыта на навесной замок. Двор тоже заперт, но изнутри.

– Может, они в доме затаились? – предположил Маштаков.

Соседка – не первая бабка, а женщина помоложе, в пределах шестидесяти, косоватая – сказала:

– Он матери сулил повеситься. Виталя-то… Может, он там повешенный висит?

Огород был запущенный, как заповедник, но картошка на его территории произрастала. Неполотая, с чёрной дикой ботвой. В два ряда стояли лохматые капустные кочаны. На задах темнела баня, около которой высилась куча прелой соломы.

– Здесь что ли? – подумал вслух Миха.

– Говорят, на четвертой гряде они её закопали, – громко прошептала продавщица.

Маштаков подумал: «Не найдем ничего, так не бывает».

Сосед принес вилы. Ковальчук начал откидывать ими солому в сторону. Под соломой обнаружился невысокий земляной холмик, от вершины которого лучами расходились трещины. Ковальчук попрыгал на возвышении, земля у него под кроссовками зыбуче заиграла.

– Да, тут есть чего-то! – сказали вслух разом сосед, бабка, участковый Корбут и Миха.

Ковальчук ткнул вилами в землю и сразу, диффундируя, сильно пошел запах разлагающейся органики.

Вилы заменили лопатой, чтобы не наделать дырок. Копали по очереди Ковальчук и участковый. Работали недолго, минуты.

Быстро угадались очертания человеческого тела, завёрнутого в тряпичное. Труп был засыпан землей сантиметров всего на пять.

Стащили тряпку, которая, расползаясь, мягко трещала. Открылся труп – с сильно вздутым, распёртым газами животом, вывернутой неестественно головой. Стало ясно, что земляной бугор вспучился раздувшимся животом. Когда из-под тела выдергивали остатки материи, дёрнулись ноги, мелькнула алая промежность.

– Точно женщина, – сказал судмедэксперт Никульский.

Со ступни рваным чулком сползала белая кожа – явление мацерации. Груди были большие, оплывшие. Лицо – страшное, пучеглазое, сиренево-фиолетовое, со скошенной нижней частью. Пегие волосы отстали, как у старой куклы.

Маштаков привычно отстранился от происходящего. Залез в воображаемый шар. За десять лет работы в органах он выезжал на сотни трупов. Не меньше четверти из них были криминальными. В настоящее время его задевала только гибель детей. Не успевших провиниться ни в чём. Гораздо болезненнее самого созерцания чужой смерти была первая реакция родных на смерть дорогого им человека. Истеричный, порою почти звериный рёв, рвущие душу причитания. Самый жуткий из существующих в природе вопль принадлежит матери, потерявшей ребёнка. Всё равно, в каком тот был возрасте. При условии, конечно, что смерть не принесла избавления от родного изверга.

А вот жёны, сделавшиеся вдовами, редко так кричат. Пожалуй, только от мысли, на кого остаются маленькие дети. Опять дети!

…Оставшееся на совести межрайонной прокуратуры и милиции нераскрытое непонятное по мотивам и дикое по жестокости убийство малолетних братьев Черкашиных… Девяносто четвёртый год, июль месяц…

Ещё Миха ненавидел выезжать на гнилые трупы, особенно полежавшие в жару в помещении суток несколько. Ах эти бодро жужжащие мириады жирных мух, фантастически раздувшиеся мертвые тела, превратившиеся в процессе гниения в негроидов, проворно копошащиеся в них белесые опарыши! А за-а-апах!..

Сейчас запах тоже наличествовал, но вполне терпимый – открытая местность, ветерок… Миха обдуманно встал с подветренной стороны. Кстати, к своему стыду, дожив до тридцати четырёх лет и имея какое-никакое, но высшее образование, он не знал, как правильно обозвать сторону, когда ветер дует в спину – подветренная или наветренная. В общем, встал так, чтобы не вдыхать миазмы. Отыскал в папке бланк протокола осмотра места происшествия. Эх, знать бы прикуп, знать бы, что поездка холостой не получится, взяли бы с собой следователя прокуратуры! Осмотры писать его прямая обязанность. Но «плёнка назад» не сделаешь, придётся самому тряхнуть стариной.

К тому же – конец месяца, все следаки работают на окончание дел. Оконченное и направленное в суд уголовное дело – главнейший показатель следственной работы. Качество работы оценивается по количеству оконченных дел, по количеству срубленных «палок»[15]. Руководство не интересует их толщина – будь это дохлое дельце на тридцать пять листов по 318-ой статье – применение насилия в отношении представителя власти или умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах областной подсудности, поднятое к тому же из «глухаря»[16] месяц этак на третий после возбуждения дела. Или тягомотное многоэпизодное хозяйственное дело. «Палка» есть «палка». И главное, годы проходят, а никаких перспектив к пересмотру критериев шкалы. Ну ладно, это тема вечная, избитая и неблагодарная.

«Не моя это теперь головная боль!» – напомнил себе Маштаков.

В конце месяца со следователей даже пыль надо сдувать осторожно. Только после подписания прокурором статкарточки формы «один-один» преступление считается раскрытым.

Уголовный розыск мёртвым морским узлом пристёгнут к следствию.

Короче говоря, протокол осмотра места происшествия Михе пришлось писать самому. Не занимался он этим делом почти два года, как покинул следственный отдел.

Начал с привязки трупа к месту. Довольно косноязычно описал расположение дома, нумерации не имеющего, и участка. На серый лист протокола с небес упало несколько капель, проявляя скверное качество бумаги. Вероломно собирался дождь, небо было обложено капитально.

Сосед – мужчина в возрасте, дачник, привлечённый в качестве понятого, оказывал активное содействие следствию.

– Это Олька… О-олька, – авторитетно заявил он, когда с трупа стянули тряпье. – Я тут как-то не узнал их с Иркой. Гляжу-у… идут две такие красавицы. Нарядные что-о ты… раскрашенные.

Ридикюлями машут. Кто такие? Не пойму никак… Хвать, это Оля с Викой на смену маршируют.

Вторая понятая – косоватая жена активиста – почти сразу слиняла, заохав при виде извлеченного мёртвого тела. Тоже грубейшее нарушение уголовно-процессуального законодательства со стороны дознавателя, обязанности которого выполнял сейчас Миха. Понятые должны присутствовать всё время проведения осмотра места происшествия. Даже самого многочасового. Ночь напролёт, вдыхая аромат гнилой плоти. И самое главное – бескорыстно. Презумпция виновности следователя, за каждым действием которого должно надзирать незаинтересованное око общественности. Изобретение социалистического правосудия. Чушь собачья! При желании даже под постоянным присмотром самых бдительных понятых профессионал раскидает карты по-своему.

Кроить Маштакову никакого смысла не было. С женой активиста договорился, что она придет к концу осмотра, он прочитает ей протокол и она распишется за достоверность составленного документа.

Труп как всегда описывал судмедэксперт. Правильно на этой стадии он именовался специалистом в области судебной медицины. Много лет назад Михе объяснил это покойный эксперт Ежов Виктор Алексеевич. Описывали в салоне «УАЗика», дождь сделал фиксацию осмотра под открытым небом невозможной.

В пальцах у Никульского слоисто дымилась сигарета. Он говорил без пауз, почти по-писаному:

– …трупное окоченение отсутствует во всех группах мышц… имеются наружные повреждения органокомплекса шеи…

Записывая за ним, Маштаков в очередной раз подумал, что все-таки в медицинских ВУЗах образование качественное.

«Не зря шесть лет учатся, да еще с интернатурой! И никакого там заочного или вечернего обучения».

Писал и чувствовал дискомфорт. Не сразу понял – раздражение появилось оттого, что криминалист Николаев шланговал.

Щёлкнув несколько раз фотоаппаратом, он без разрешения ушёл от трупа и теперь сидел рядом с водителем в кабине, слушал магнитофон, из которого певица Натали сладкоголосо пела про облака, которые плывут как лебеди.

– А вы чего так быстро свернулись? – строго спросил у него Миха.

Со всеми присутствовавшими Маштаков был подчеркнуто на «вы». Выставляя, таким образом, щит против возможного необоснованного панибратства. От которого он здорово комплексовал. В былое время, после своего исхода из прокуратуры, Миха на каждом шагу сталкивался с этим. Когда двадцатилетний сержант ППС, месяц назад трепетавший при мысли о вызове к зампрокурора, теперь на просьбу нового следователя подкинуть до дома после дежурства отвечал, пыхая сигареткой: «Ну во-от ещё, на Эстакаду переться! Такси вызывай!»

Николаев не сразу уразумел, что обращаются к нему. Наверное, переживал, что мало успел отхлебнуть сметаны из стаканчика Ковальчука. Или наоборот – вспоминал, какая она была вкусная.

– Идите и сфотографируйте труп. Узловой снимок. Композиционный. Привяжите труп к местности. Ещё, это самое, панораму сделайте. Дело здесь серьезное, – внушал Маштаков.

Николаев слушал его, широко открыв светлые глаза. Изумлялся, как будто его заставляли прямо сейчас под дождем сплясать экзотический танец. Тарантеллу, например.

Кстати, ему предстояло ещё дактилоскопировать труп. Предварительно вымочив отсеченные кисти рук в солёной воде. Из-за гнилостных изменений откатать пальцы в обычном порядке, скорее всего, не удастся.

Ковальчук и участковый Корбут разошлись по деревне допросить пару человек. Опер – бабку, которая якобы вчера видела Вику, Олькину подружку. Участковый – продавщицу. Допросы носили дежурный характер. Следователь потом передопросит обеих свидетельниц как следует. В кабинете, на пишущей машинке, обстоятельно, практически без орфографических ошибок.

С этим сельским участковым Корбутом на прошлой неделе вышла поучительная история. В местной газетке «Уездное обозрение» про него напечатали статью на целый лист. С фотографией, на которой он сидел красиво, вполоборота, положив на спинку стула локоть. В заметке было подробно расписано какой он хороший участковый. Практически современный Анискин. В числе разного рассказал корреспонденту Корбут, что случилась на участке у него кража сельхозпродуктов, а он её раскрыл. Похитителями местные мужики оказались. И мужики-то кругом положительные – не судимые, работающие. Захмелиться им просто надо было обязательно. Короче, заставил их Корбут возместить ущерб, попрофилактировал, а дела, как говорят в народе и на центральном телевидении, «заводить» не стал. Чтобы анкету людям судимостью не марать.

Прочитал эту статейку и заместитель прокурора Коваленко. Вызвал он участкового на цугундер, – каким образом это вы, товарищ капитан, укрыли тяжкое преступление, не относящееся к делам частного обвинения? Да еще в средствах массовой информации тиражом десять тысяч экземпляров о вопиющем нарушении законодательства похваляетесь! Написал Корбут по этому факту объяснение. Продолжение в виде дисциплинарного взыскания ожидалось вскорости.

И поделом, разве можно менту напрямую с прессой общаться? К тому же с «жёлтой»? Для этих дел пресс-служба в УВД имеется, люди специально обученные, некоторые – с академическим образованием, некоторые – с ногами длинными, говорливые, на телеведущих похожие.

Оба эксперта с похожими фамилиями куда-то запропастились. Ковальчук и участковый допрашивали свидетелей. Совершенно выпал вопрос с доставкой трупа в город, в морг.

Маштаков с водителем попробовали связаться с дежурной частью. Радиосигнал не возвращался, автомобиль находился в яме. Не хватало мощности передатчика. Пришлось вернуться по шоссе километра на полтора, подняться на горку. Отозвался помощник дежурного Лапин. Миха ввёл его в курс дела, сказал, что нужен транспорт и рабочая сила для погрузки трупа в Соломино.

– Будем стараться, – без малейшего энтузиазма ответил помдеж.

Его можно было понять – нарисовалась очередная проблема из разряда трудноразрешимых. Спецтранспорта для этих целей не водилось никогда. Лет пять назад трупы перевозили в металлической тележке, похожей на армейскую походную кухню. Пока ее эксплуатацию из-за отсутствия тормозов и рессор не запретил начальник ГАИ Божков. Доставку трупов организовывали несколькими доморощенными способами. Если были родственники, органы сразу пытались возложить эту обязанность на них. Коли умерший работал, родственникам подсказывали, что, мол, на предприятии есть дежурная машина. Заводское начальство почти всегда шло навстречу. Гораздо хуже было, когда покойный был неработающим или не имел родни. Или имел, но безденежную. Или труп обнаруживался в безлюдном месте – в лесу, в поле, в водоеме… глубокой ночью, в выходные или в праздники…

По государственным соображениям Маштакова такие вопросы должна решать коммунальная служба городской администрации. Имеющая обычный «Рафик», прочные носилки из брезента, пластиковые черные мешки для упаковки трупов, какие показывают уже не только в американских фильмах, но и в столичных криминальных телерепортажах. И чтобы люди, занимающейся этой работой, получали за это более-менее нормальные деньги. Наши неизбалованные соотечественники в провинции многого не запросят. За две-две с половиной тысячи будут вваливать, только пыль столбом. Но всё это, впрочем, из области фантастики. Джеймс Камерон. Неснятый «Терминатор-3».

Сейчас после Михиного сообщения помдеж озадачит все посты ГАИ, ныне ГИБДД, вводной: найти машину. Вопрос может решиться в течение получаса. Может затянуться на сутки. Все стали умными, в том числе водилы. Заставить бесплатно, в ущерб личному времени перевозить труп, возможно уже загнивший – задача не из простых. В марте этого года был случай, когда в микрорайоне «Рассвет» труп пролежал посреди жилого массива трое суток. На войне с поле боя убирают быстрее. Возмущённые жители звонили по всем инстанциям. Умершего забрали только после нагоняя из администрации.

Вернулись на исходную, то есть к дому Фадеевых. Поразмышляв, где могут находиться эксперты, Маштаков направился в сельмаг, в дверях столкнулся с Никульским. Судмедэксперт нёс стопу бутербродов с салом и открытую бутылку пива.

– Хотите бутерброд, Михаил Николаевич? – спросил Никульский. Он выглядел приятно пораженным. – Шесть бутербродов всего на пять рублей! Со свойским салом!

Маштаков быстрее, чем следовало, взял бутерброд, сразу впился зубами. Сало было упругое и сильно перчёное. Умный человек обязательно пообедал бы перед дальней дорогой.

Криминалист Николаев мешкал у прилавка.

– Да давай, чего ты! – ободрял его Никульский.

Маштаков вышел на улицу, догадался, что криминалист тоже хочет взять пива, но опасается Миху из-за сегодняшнего наезда и тёмного прокурорского прошлого.

«Как будто я для него зам по личному составу. Как будто я не понимаю, что бутылка пива не может вывести из строя взрослого мужика», – вроде бы оправдывался перед собой Маштаков.

Сам он две полных недели пребывал в завязке.

Перекусив, приступили ко второй стадии осмотра. Предстояло проникнуть в дом. Сосед принёс кривой ломик-гвоздодер. Участковый на пару с Ковальчуком долго пытались взломать дверь, ведущую во двор, но так и не сумели. Решили поступить радикальнее – выставить окно и залезть через него. Благо стекла крепились только гвоздиками, вбитыми снаружи. Через пять минут были в жилище.

Когда по одному входили во двор, Ковальчук сказал громко, откровенно прикалываясь:

– Эй, с пистолетом, иди вперёд!

Это было камушком в Михин огород. Ещё до отъезда, усаживаясь во дворе УВД в «УАЗик», тот поинтересовался, вооружился ли Ковальчук.

– Да мы и без оружия, товарищ капитан, справимся, – хохотнул опер. – Так накатим.

Маштаков скривился, не одобряя легкомысленных настроений молодёжи. Начальник РУБОПа области, бывший начальник городской криминальной милиции полковник Запевалов всегда, когда собирались на происшествие в сельскую местность, настаивал, чтобы сотрудники опергруппы вооружались. И чтобы непременно один был в форме. А уж Запевалова, кавалера ордена Мужества, никто в малодушии упрекнуть не сможет.

Сам Миха из-за нахождения в группе риска, из-за неполного своего служебного соответствия мог получить оружие только с личного, причем письменного разрешения начальника УВД.

Дом был пуст. Виталькиного трупа внутри не обнаружили.

Угрызения совести по загубленной чужой жизни не сподвигли его на самоубийство. По крайней мере в данном конкретном месте.

Может, это от природной невоспитанности происходило, но Маштакову всегда интересно было заходить в чужое жилье. По обстановке, утвари, личным вещам он старался восстанавливать картины чужих жизней. Моделировать куски посторонних судеб.

Обстановка была скромной, но для дачи вполне сносной. И совсем не притон. Вся пустая посуда – водочная и пивная – батареей выставлена в сени. Кругом вполне допустимый беспорядок.

«Почти как у меня дома», – подумалось Михе.

Помещения поделены дощатыми перегородками.

Печь – небольших габаритов, не «русская» и не «голландка». Других модификаций Маштаков не знал. С закопчённым хайлом, в которое чугунки суют на ухвате. В котором братец Иванушка с сестрицей Аленушкой от гусей-лебедей прятались.

Миха выбрал стул покрепче. Не пожалел двух чистых стандартных листов, постелил на сиденье. Писанина предстояла долгая. Несмотря на то, что протокол осмотра места происшествия в суде или не читается вовсе или читается по диагонали, Маштаков был приучен всегда писать обстоятельно. Из уважения к себе и к потенциальным читателям со слушателями.

Давненько уже, лет шесть назад он поддерживал обвинение в суде, тоже по бытовому убийству. Председательствовала в процессе Малинина Евдокия Степановна – авторитетная жёсткая судья с тридцатилетним стажем. А дело расследовал тогдашний следователь Ромуальд Юрченко. Которого после увольнения из прокуратуры посадили за мошенничество. Сейчас он уже давно на свободе. Юридической фирмой заворачивает, преуспевает, по крутой тачке судя…

Так вот, читает Евдокия Степановна протокол осмотра и сбивается через слово. То падеж совершенно неподходящий, то подлежащее со сказуемым не вяжется, то вообще абракадабра.

После очередного ляпа судья не выдержала.

– Что он, пьяный, что ли, писал? – спросила она сурово и очень громко. Обращаясь персонально к заместителю прокурора Маштакову как к представителю гособвинения.

Тот только развел руками, не найдя что ответить. Адвокатесса ехидно ухмыльнулась. Подсудимый, хоть наверняка ничего и не понял, тоже осклабился. Догадался – это на прокуратуру, которая его посадила, наезд.

Этот случай утвердил для Маштакова тезис, что все документы надо писать толково. Что надо сначала думать. Что вся эта писанина читается на людях вслух.

В общем, Миха писал, а милиционеры, в том числе и водитель, которому, чувствуется, скучно стало сидеть одному в кабине, осматривали дом. Активно помогал сосед-понятой. Быстро нашли альбом с фотографиями. Альбом был дембельский, но фотки в нем оказались староватые. Бойцы в мундирах с воротниками-стойками, как в кино про солдата Ивана Бровкина. Отстегивающиеся погоны, старшинский галун буквой «Т». Середина пятидесятых, начало шестидесятых…

– Вот он, Виталя! – сосед нашел фотографию хозяина дома, подозреваемого сейчас в смертоубийстве.

Все сгрудились вокруг альбома, Маштаков тоже втиснулся.

Любительская фотка. Судя по одежде и прическам – не из свежих, десятилетней давности. Чьи-то похороны. Вокруг установленного на табуретках открытого гроба стояли родственники.

Последний снимок. Скорбные лица, склонённые головы.

– Вот он, – понятой потыкал пальцем в щекастого парня лет двадцати с пышной шевелюрой.

– Ну щас у Витальки прическа не такая. Короткая, – комментировал сосед. – А так похож.

– О, а тут они клиентов учитывали, – участковый Корбут развернул перед Михой мятый листок в клетку.

Корявым почерком на листке было написано: «КАМАЗ П54377 ЖЕНЯ ВОВА ОБЪЁБ».

– Обманули их, значит, эти. Не заплатили, – перевёл участковый.

– Я понимаю такой язык, – сдержанно отозвался Маштаков.

Всех быстрее осмотр надоел криминалисту Николаеву, который снова куда-то слинял. Добросовестный водитель, меж тем, в маленькой – «угловой», как Миха её обозвал в протоколе – комнате под матрацем кровати обнаружил ствол и ложе от охотничьего ружья. Находка внесла оживление. Несмотря на то, что недоставало цевья, вылезал состав ещё одного преступления – двести двадцать вторая, часть первая: незаконное хранение основных частей к огнестрельному оружию. Сто пудов – на законных основаниях ранее судимые Виталя с Вовкой хранить ружье не могли.

– Вы ружье тоже в протокол писать будете? – осторожно спросил у Маштакова участковый.

Выявление преступления пошло бы ему конкретным плюсом. Особенно под соусом операции «Вихрь-Антитеррор».

– А как вы полагаете, его можно изъять по закону? – ответил Миха вопросом на вопрос.

– Тут вот ещё документы, – сменил тему участковый и протянул старую дерматиновую косметичку, набитую бумагами.

Маштаков быстро её перетряс. Точных данных никого из фигурантов у них покамест не было. Особенно потерпевшей.

…Паспорт на какого-то Аксентьева Сергея Викторовича, 1967 года рождения, прописанного в Остроге, улица, дом, квартира… кто такой? Паспорт на Петрова Владимира Алексеевича, 1974 года рождения, жителя села Крутово. Так, это Вовка. Две трудовые книжки – коренная и дубликат на Егорову-Тупицыну-Расстригину-Ёлкину-Добровольскую Викторию Алексеевну. Пять фамилий! Это, похоже на то, Вика – Вовкина пассия. Тетрадь предпринимателя, подписанная округлым женским почерком на обложке: «Селивановская Ольга Александровна». А это, наверное, убиенная Ольга.

Тут Миха придумал работу криминалисту. Послал за ним водителя.

– Вы бы хоть пальцы на прикладе посмотрели, – сказал Маштаков с упреком.

Николаев вздохнул и стал разглядывать полированный приклад на свету, в косопадающих лучах.

Мелким почерком Маштаков только в доме исписал почти три страницы. Набросал черновик схемы. Без картинки – наглядности никакой. Из нагромождения описанных вещей реальная обстановка не воссоздается.

И спрашивает потом товарищ судья у свидетеля:

– Свидетель, нарисуйте на листочке вот тут, где стоял стул, где – стол, где – вы, а где подсудимый…

И начинается кружок рисования. Без толковой пропорциональной схемы никакие фотографии, сделанные даже с разных точек, целостной картины не восстановят. Кстати, о фотографиях.

– Сделайте снимки частей ружья. Кровати, в которой их нашли. Обстановку этих двух комнат, – сказал Миха криминалисту.

Тот трагически покачал головой:

– У меня вспышки с собой нет.

Ну что тут говорить. Похвалил Маштаков его. А ведь лет семь отработал, один из старейших экспертов в отделе. Капитан целый!

Подошёл Ковальчук. Он, оказывается, тоже, улучив момент, смылся из дома. Рассказал, что прошёлся по опушке леса и нашёл гриб.

– Вот такой здоровый, – отмерил ладонью от земли сантиметров тридцать. – Шляпка коричневая. Не знаю, как называется. У нас на Донбассе грибы не растут.

Участковый на это ответил, что в субботу он ездил за грибами на «Красный Октябрь» и за целый день набрал два ведра белых. А в прошлые выходные ездил туда же и за четыре часа набрал три ведра.

– Слой проходит уже, – авторитетно вставил судмедэксперт Никульский.

Водитель позвал всех посмотреть на выставку коробочек из-под презервативов, устроенную по периметру рамы большого настенного зеркала. В рядок было выстроено штук тридцать цветных интересных картинок. Молодые куклы. Минимум белья. Силиконовые груди. Роскошных форм бедра. Художественно подстриженные лобки. На одной коробочке был почему-то Шуфутинский в кожаной кепке с пуговкой. Как водится, бородатый.

– Даже Шебутинского на гондонах рисуют, – удивился водитель.

Действительно непонятно. Хотя, может, для баб картинка. Мужик Михаил Захарович видный.

Маштаков стал сворачивать осмотр, испытывая привычное для себя чувство неудовлетворения от сделанного. Но уже надоело. При необходимости, после задержания всей гоп-компании и выяснении обстоятельств убийства, следователь проведёт повторный осмотр с участием обвиняемого.

Ещё он изъял обнаруженные под кроватью две грязные, будто жеваные полоски от вафельного полотенца. Одна была спрятана далеко под матрацем. На женские гигиенические приспособления тряпки похожи не были. Возможно, ими как раз и душили.

Дотошный водитель там же, под койкой нашёл стальной тросик, один конец которого был продет в другой, образуя классическую петлю. Миха вопросительно посмотрел на Никульского. Тот категорически замотал головой.

– Слишком узкий. Если бы этим тросиком, странгуляционная борозда была бы четко выражена. Хотя, если что-то подложить… тряпку?

Миха изъял на всякий случай и тросик, в третий раз сделав в протоколе приписку, что «…кроме вышеуказанных предметов в том же порядке изымается также…». Звучало это не очень красиво. Свидетельствовало об отсутствии у автора эмпирического мышления, коим, по публичному утверждению начальника областного УВД генерала Мешкова, должен быть наделен каждый следователь. С другой стороны, дознавателей он таким качеством обладать не обязывал.

Если тросик окажется не при делах, практическое применение такой полезной вещи, оставшейся бесхозяйной, будет найдено непременно.

Стремясь быть максимально приближенным к букве уголовно-процессуального закона, Маштаков пригласил в дом понятых. Присутствовавший все время активист с четверть часа тоже как скрылся. Жена позвала его закручивать банки. Понятное дело, сад-огород…

Миха уважительно объяснил, что все виденное ими – вырытый Олькин труп, обстановку в доме, обнаруженное ружье – он скрупулёзно описал в протоколе.

– Читать мне вслух или нет? Шесть листов исписал, – спрашивал он тоном уставшего от непосильной работы человека, беззастенчиво удвоив объем написанного. Хотя окажись на его месте кто-нибудь другой, вышло бы ещё больше. У него просто почерк убористый.

– Не надо, не надо ничего читать. Мы всё видели, – замахали руками понятые. – Всё так.

Размашисто подписываясь под каждым листом, любезный Михиному сердцу активист сообщил:

– Вовка с Викой к евонным родителям поехали. В Крутово. Картошку, говорят, поехали копать.

Потом он посмотрел на Маштакова поверх сдвинутых на кончик носа очков, доверительно понизил голос:

– А ставка у них, у Ольки с Викой то есть, пятьдесят рублей была с мужика.

Маштаков был наслышан про тарифы проституток. По весне молодой опер из их группы Андрейка Рязанцев привёл из дежурки девку семьдесят восьмого года рождения. Она заявляла изнасилование.

Перед тем как завести её в кабинет, Рязанцев, усмехаясь, пояснил:

– Только это, Михаил Николаевич… она это… плечевой работает в Соломинских… на трассе.

Изнасилование проститутки. Случай, изначально лишенный судебной перспективы. В постоянном временном цейтноте проблема подлежала скорейшему разрешению. Причем безболезненному, терапевтическим путем. Маштаков пригласил заявительницу в кабинет. Выглядела она гораздо старше своих паспортных, под тридцатник. Невыразительные черты лица. Крашеные волосы с посечёнными концами. Нелепый наряд – кофточка, сарафанчик с проймами. На грязном худом пальце болтался перстенек с красным глазком. Миха слушал её с преувеличенным вниманием. С нескрываемым сочувствием к чужой беде. – Двое человек… камазисты с Набережных Челнов. По-всякому… и в рот тоже… Один – Ренат – ударил в лицо… грозили убить, если заявлю! – Телесные у тебя есть? – Не знаю. Должно быть… вот сюда он ударил, – палец с копеечным перстнем показал в область скулы. Там было незначительное покраснение. Для кровоподтека в этом месте прошло ещё недостаточно времени. Но даже красивейший семицветный бланш никак не менял ситуации. – Вот видишь, телесных нет. Нижнее белье стирала? Половые органы подмывала? Чем доказывать? – Маштаков наглядно растолковывал девчонке полную несостоятельность ее заявления. То и дело звонил телефон. Миха отвечал кратко, переназначал время разговоров. Продуманные штрихи к образу жутко занятого милиционера. Впрочем, заявительница была не из настойчивых. Развязка приближалась. – Ну и что вы от меня хотите? – устало спросил Маштаков. – Пусть возместят за моральный вред… С первой минуты их разговора Миха не сомневался в поставленных молодой женщиной целях. – Ну и сколько вы хотите? Обычное пожимание плеч. Пустые глаза, заведённые к потолку. – Не знаю… сколько в таких случаях платят? Маштаков разозлился.

– Вы всё перепутали… – Он заглянул в бумажку, на которой записал данные: – Оксана Анатольевна! Здесь такие вопросы не решаются! Здесь только в тюрьму сажают!

Из природной любознательности он выведал у Оксаны цену её иска. Та хотела, чтобы насильники приобрели ей квартиру. Соглашалась на однокомнатную. Госномер «Камаза» она записала на пачке сигарет.

Миха выразительно посмотрел на внимавшего разговору Рязанцева. Тот вздохнул и развёл руками. Демонстрируя понимание, что напрасно отнял у старшего товарища драгоценное время. Показывая, что ничего не мог поделать с заявительницей, навязанной ему дежурным.

Пришло такое время, когда почти никто в ментуре не хотел искать на свою филейную часть приключений, даже если «заява» поступала явно левая.

– Ничего они тебе не купят. Гроша ломаного не дадут, – Маштаков перешёл к финальным аккордам, стараясь не быть особенно жестоким. – Вспомни свой род деятельности!

Сколько ты этим промышляешь?

– Ме-е-есяц.

Она рассказала, что работает только с дальнобойщиками. С клиента берет по полтиннику. За месяц у нее было около семидесяти клиентов.

– Ничё себе заработки, – в этом месте не выдержал Рязанцев.

Очевидно, умножил в уме пятьдесят рублей на семьдесят человек. Сравнил со своей зарплатой.

– Какое там, – отмахнулась Оксана. – А сколько раз кидали… Только на еду зарабатываю. У меня же двое детей. Дочке – пять лет. Мальчику – год и шесть месяцев. Мы беженцы из Киргизии. Специальности нет никакой. Замуж кто возьмет с двумя детьми? Живём в фабричном общежитии… пока не гонят.

А дальше чего?

Миха всё понимал. Ничем не мог помочь. Такое наступило время. Человек перестал быть нужным государству как органическая составляющая. Даже как рабсила. Новые жирные были уверены, что подобное их не коснётся. По статданным каждый год население России уменьшалось почти на миллион человек. Страна неуклонно вырождалась. Хотя с безработицей тоже вопрос неоднозначный. На днях буквально в местной газете он прочёл, что у электромеханического завода дела пошли в гору. Там получили хороший оборонный заказ. Стали резко наращивать сокращённые штаты. Потребовалась целая тысяча рабочих! А очереди в отдел кадров никакой не было. И это в городе с диким уровнем безработицы! И это при реально обещанной средней зарплатой в тысячу триста рублей! Народ быстро отвык работать на государственных предприятиях, где жёсткие рамки оплаты, где дисциплина. «Как говорит наш новый премьер: “Конфигурация изменилась!”» Всё-таки пример с заводом к Оксане Анатольевне не подходит. На КЭМЗ требовались квалифицированные рабочие: токари, фрезеровщики, операторы ЧПУ. Длинный список в газетке приводился, в котором профессии плечевой не значилось. За этим пространным отступлением Маштаков не заметил, как они подрулили к предполагаемому месту нахождения убийц – Витальки и Вовки – к деревне Крутово. Точнее, к селу, – на горе стояла церковь, перепрофилированная под склад. Новые веяния восстановления храмов сюда не дошли. Состав опергруппы уменьшился ещё на одного человека. Участковый Корбут был оставлен в Соломино для сопровождения трупа в морг. Теперь в форме были только двое – товарищ водитель да эксперт. Оружие, понятное дело, с неба тоже не свалилось. Называется, приехали задерживать убийц. Возможно, вооруженных. А что? Если они приискали одно ружье, почему бы у них не иметься и другому?! «Детектив Нэш Бриджес, судя по сериалу, даже в койке не расстаётся с “кольтом”». Дом Вовкиных родителей нашли сразу, сделав один оборот вокруг автобусной остановки, на которой кучковались люди. Тут же стоял коммерческий киоск. Продавщица направила милиционеров в конец села, к речке. Машину оставили, не доезжая три дома. Ковальчук сказал судмедэксперту Никульскому: – Дим, пошли с нами. Ты парень здоровый.

Никульский скромно улыбнулся в вислые усы. Водитель заглушил мотор и вышел из кабины: – Тоже схожу с вами. В салоне оставался эксперт Николаев. Он увлечённо читал старый номер «Науки и жизни», прихваченный из дома Фадеева. Происходящее криминалиста совершенно не интересовало. Задержание преступников не входило в его функциональные обязанности. Хотя на плечах бушлата и топорщились капитанские погоны. Дом Петровых находился в живописном месте. Быстрый, крутой взлёт пригорка от реки. Через узкую – от силы метра четыре – речку, как на картинке, налажен деревянный пешеходный мостик с перильцами. Берёза наклонилась на берегу. Солнечные блики дрожали на тёмной рябой поверхности воды. Ветер беззлобный такой. Как будто и дождя никакого не было. Чёрт возьми, последний день лета уходит! Все входы в дом были закрыты. И ни одной приотворенной форточки. «А вдруг они внутри затаились?» Эта мысль уже посещала сегодня Маштакова в Соломино. В соседнем доме на огороде очкастый мужик чего-то дёргал на грядке. Милиционеры долго не могли до него докричаться, но как только он встрепенулся на крики, обрадовался незнакомым людям. Больной, что ли? В результате проведенной разведбеседы выяснили, что хозяева ушли в лес за грибами. Что Вовка со своей подругой Викой (радушный сосед и её знал) были здесь два дня назад. На выходные снова собирались приехать, копать картошку. Сосед был говорлив, несомненная находка для шпиона. Рассказал как отыскать Вовкиного брата – Серегу, который жил тут же в Крутово, но на другом конце села, в двухэтажном коттедже. В конце разговора сосед не утерпел, поинтересовался: – А это, как его, вы чего Вовку-то ищете? – Да денег назанимал у нас и не отдаёт, – не задумываясь, сказал Маштаков и кивнул на водителя в форме. – Вот, пришлось даже в милицию обратиться. Надо было как-то, раз засветились, объяснять присутствие милиционера. Мужик вроде поверил. Закивал, соглашаясь:

– Это водится за ним, это как его. Мне тоже третий месяц, считай, червонец не вертает.

Поехали искать коттедж, в котором обретался Вовкин братуха – Петров Сергей. В этом доме, как подсказали добрые люди, на первом этаже была столовая. В ней Михе доводилось обедать. Лет десять назад в советские времена по зиме приезжали они сюда с Сашей Веткиным, два молодых специалиста прокуратуры, проверять падёж скота. Колхоз тут был или совхоз… названия Маштаков не помнил. Помнил, холодно было очень. Обратно до самой трассы пешком они тогда возвращались.

Нашли дом, нашли подъезд. Толстая неопрятная девка показала им, где Серегина квартира. Когда заходили в подъезд тем же составом (эксперт Николаев не смог оторваться от научно-популярного журнала), из дверей вывалился пьянущий косматый мужик. Прямо милиционерам под ноги. В боковом кармане клетчатого модного годах в шестидесятых пиджака у него торчало бутылочное горло. Распростёртый в грязи, он первым делом цапнул себя за карман.

– Цела-а-а, родимая…

Падший сделал неудачную попытку подняться.

– Ты не вставай, отец, ты так и ползи. На карачках, – посоветовал ему Ковальчук. – А то нам сюда ещё раз сегодня придется выезжать.

Действительно, случай типичный: пьяный падает, ударяется башкой о твёрдую поверхность и – закрытая черепно-мозговая.

Пару дней на развитие субдуральной гематомы, сдавление ею вещества головного мозга и, как говаривал любимый Михин артист Борис Кузьмич Новиков: «Привет родителям!»[17]. Поди потом докажи родственникам и прокурору, что алкаш сам упал, а не дали ему по башке неизвестные злоумышленники.

Мужик послушался Ковальчука и прополз мимо, к углу здания.

Поднялись на второй этаж. Дверь в нужную четвертую квартиру была приоткрыта. Внутри неё кто-то передвигался, гремел кастрюлей. Из крана в металлическую раковину звонко била струя воды.

Ковальчук постучал в дверь. Почти сразу вышел парень лет под тридцать. С голым торсом, мускулистый. На животе у него белел старый хирургический шрам.

– Вам кого? – парень был встревожен.

Ковальчук показал удостоверение:

– Мы из милиции. Ты не знаешь, где Вова? Ты ведь брат его?

Сергей не знал, где Вова. Не видел его больше месяца. Ему было некогда следить за беспутным братом. Он постоянно работал, занимался коммерцией, купи-продай. Потом ещё семья, ребенок маленький.

Вдоль коридора, в который оперативники с разрешения хозяина прошли, под потолком на верёвке сушились пеленки, подгузники. Ковальчук на листочке записал номер своего служебного телефона и номер кабинета.

– Как только появится, пусть идет в милицию. Всё равно найдем.

– Лучше по-хорошему, – добавил Маштаков.

Сергей выглядел обеспокоенным. Было видно, что парень он положительный, непьющий.

Он спросил напоследок:

– Если не секрет, чё натворил Вовка-то?

Миха ответил на его вопрос своим:

– Помнишь, за что он сидел? По тому же профилю к нему вопросы.

– А-а-а, – понимающе мотнул головой Сергей.

Вова Петров, по милицейской базе данных, был судим за незаконное хранение огнестрельного оружия. Наказание отбывал реально.

Они пошли обратно. На первом этаже Маштаков заметил:

– Здоровый парень.

– Качок, – уважительно согласился Ковальчук.

В машине оперативники посовещались. Вроде, всё возможное сделали, пора возвращаться на базу. По дороге заехали в Терентьевский ПОМ. Дежурный Кирсанов, который в обед кушал пельмени и не дал им опера, теперь выглядел озабоченным.

Немедленно выставил на улицу двух смазливых девчонок и доложил:

– Личный состав ориентирован. Вечером проедемся по всем адресам. Подключу и кто на «Вихре» задействован. Участкового в засаду посажу! Вот данные на Фадеева с Петровым.

Поехали дальше, в город. По дороге Миха слушал как по приёмнику Пугачева поёт хорошую песню покойной певицы Татьяны Снежиной «Позови меня с собой» и очень хотел есть. В животе у него то и дело громко урчало. Было почти шесть вечера. Маштаков снова подумал, как бы получилось, наткнись они в Крутово на Вовку с Виталькой.

В девяносто втором году, будучи следователем прокуратуры, по дежурству выезжал он на изнасилование. В район железнодорожного вокзала, в бараки. Два брательника Кариандровы притащили с привокзальной площади двух малолеток. Напоили, изнасиловали, а потом глумились. У одной были месячные, пьяные братья её раздели, измазали всё тело менструальной кровью. Щекотали в промежности лезвием ножа.

Девчонки сбежали, как только один брат отправился куролесить дальше, а второй уснул. И сразу на мосту удачно тормознули ПМГ[18]. Короче, того, который вырубился, взяли тепленьким.

Маштаков приехал, помнится, очень быстро, через полчаса после происшедшего. Кариандров валялся на полу – в ноль.

Ответственным квартиросъемщиком здесь была бабка братьев, но сейчас она находилась в деревне. Под утро, закончив осмотр места происшествия, Миха велел миролюбиво наблюдавшему за его действиями заметно протрезвевшему Кариандрову собираться.

Того как подменили. Он заорал:

– Не поеду! Останусь здесь! Без бабушки никуда не поеду! Я не виноват!

Кроме Маштакова на месте находился старший опер Расстегаев. Мужик толковый, но довольно субтильный. Жаль, потом сошел с круга, спился. Ещё был водитель «дежурки», Ваня-украинец. Тоже по габаритам не Еруслан-богатырь. Нормальные, в общем, мужики, средние. А насильник Кариандров, напротив – крепкий парень. Десантник, полгода как дембельнулся из Псковской дивизии.

Уговоры результатов не дали. Кариандров продолжал быковать, распаляя себя. Вспомнил, что следователь испортил ему матрац, вырезав из него кусок, замаранный кровью. Как будто раньше не видел.

– Все, – сказал Миха милиционерам, – берите его.

Не получилось. Расстегаев и водитель повисли на руках у Кариандрова, как ляхи на плечах могучего Тараса Бульбы. Ни загнуть руки за спину, ни утащить буйного десантника с собой к машине им не удавалось. Он орал, на багровой шее у него надулись жилы. По углам комнаты полетели табуретки. Все трое повалились на кровать, на которой пару часов назад насиловали несовершеннолетних.

Наручников у Расстегаева при себе не было. Понаблюдав за этим безобразием минут пять, Маштаков решил, что без его помощи здесь не обойдётся. После нескольких подходов он втиснулся между милиционерами и локтем в замок схватил беснующегося Кариандрова за шею. Сдавил со всей силой. Парень был весь как каменный. Пьяный, он абсолютно не реагировал на болевые приемы.

– Ну всё. Ты меня достал! – ощерился потный Расстегаев.

Маштаков понял, что сейчас он перейдет к банальному мордобою. Подумал, что Кариандров может кинуться в ответную, и неизвестно кому достанется больше.

– Не надо. Не положено, – сказал Миха.

Конечно, в итоге они его, козла, связали веревками и засунули вверх ногами в задний отсек «УАЗика», в пенал. Жутко он там матерился. Расстегаев долго не мог прикурить, руки у него прыгали. У Маштакова, кстати, тоже был мандраж. Но ему простительно, он тогда был работником кабинетным.

Эта поучительная история про профессионализм российский.

Кстати, летом уже этого года Миха ещё раз выезжал в тот же адрес. Другой брат Кариандров, которого в девяносто втором взяли месяца через два после изнасилования, отсидев свои четыре года, затыкал насмерть маленьким перочинным ножичком материного собутыльника, некоего Козлова. Пятьдесят шесть ран в области шеи! За «козла»! И сбросил труп в подпол. Сейчас он проходил стационарную психиатрическую экспертизу в Костроме.

«УАЗик» въехал в город. Кругом шла нормальная жизнь.

Маштаков обратил внимание, что на улицах повсюду торгуют цветами. На каждом почти углу. Преобладали гладиолусы с мощными стеблями. Такой букетик, наверное, стоил неслабо. Астры выглядели скромнее, но цвета их были разнообразнее. Встречались ещё всякие цветы неизвестных Михе «пород».

Маштаков понял вдруг, почему их так много, цветов этих.

Завтра же – первое сентября, детям в школу. И его Дарье тоже.

Все приготовления, как обычно, прошли мимо него. Единственное неубедительное оправдание, что ведь не в первый же класс, в шестой…

Миха проехал мимо дома в отдел, зашёл в дежурку, самолично написал ориентировку. Оперативным дежурным был Андреич – ветеран УВД, подполковник, имевший только чистого ментовского стажа двадцать семь лет.

– Всё понял, Миш. Всё понял, дорогой, – он говорил очень быстро и малопонятно, проглатывая окончания. – Всё, всё сделаем. Труп уже доставили. В морге, в морге труп. Ты мне вот что скажи, откуда ты узнал про этот труп?

– В газете прочитал…

– Прокурору, Миш, позвони… Коваленке домой. Он велел как ты вернёшься, чтоб доложил сразу.

Маштаков усмехнулся. Как всё знакомо. Прокуратура обязана владеть информацией по преступлениям своей подследственности. Впрочем, надо заготовить доводы насчёт того, почему выезжали без их следователя.

– Э-эх, Андрей Андреич, как меня достали все эти долбаные прокуроры! – не удержался Миха. – Не в службу, а в дружбу, Андреич, набери Коваленко… Надо позвонить, раз велел.

Домой Маштаков вернулся в двадцать пятнадцать. С кухни чутко выглянула жена и, молча кивнув, скрылась. Видимо, удовлетворившись внешним видом законного супруга. Миха переоделся, умылся. Ужинать уверенно расположился в комнате.

Начиналась очередная серия про детектива Нэша Бриджеса. Во втором кресле уселась дочка.

Пошли первые кадры, объявляли исполнителей главных ролей:

– Дон Джонсон. Чич Марин…

– Чуч Марин! – повторила Маришка и искренне, как это только у детишек получается, засмеялась.