Читать книгу Век императрицы - Натали Якобсон - Страница 4

Легкий переносной мольберт выпал из рук, старые кисти раскатились по полу. Крутые деревянные ступеньки, ведущие на чердак, на этот раз показались Марселю нескончаемыми. А ведь еще вчера он без труда преодолевал путь снизу наверх по несколько раз в день и совсем не чувствовал себя уставшим.

Небольшой чердачное помещение с дощатым полом и низким потолком, гордо именуемое мансардой, давно уже превратилось в мастерскую художника. Картин, бумаги с набросками и эскизами здесь было гораздо больше, чем предметов первой необходимости, больше, чем даже мебели. Точнее, мебели почти не было, кроме низкой кровати, едва возвышавшейся над уровнем пола, табуретки, стула, грубо сколоченного столика с зеркалом и старого шкафа, который оставили здесь за ненадобностью.

Створки одного окошка были распахнуты настежь, и ветерок шелестел бумагами, звездный свет освещал недавно начатые этюды. Нигде звездный свет ни сияет так ярко, как на чердаке. Странно, Марсель не помнил, чтобы перед уходом раскрывал окно. Наоборот, он обычно запирал на щеколду не только дверь, но и задвигал засовы на ставнях, ведь это же чердак, любая птица, свившая гнездо на крыше, может легко залететь сюда и испортить какую-нибудь из картин в отсутствии хозяина. Марсель с усмешкой вспомнил, как однажды летним вечером нашел у себя под подоконником на карнизе гнездышко с голубиными яйцами. Была бы у него кошка, и птицы бы не посмели обнаглеть до такой степени, но пока, что Марсель не мог позволить себе завести кота. Возможно, когда-нибудь потом, когда он вырастет, и его работы начнут оплачивать по достоинству, а не скупать по дешевке, как карикатуры уличного художника.

Марсель поспешил закрыть окно, задержался у столика и невольно ахнул, заглянув в темное зеркало. Ему показалось, что где-то в глубине мглистого дешевого стекла с амальгамой промелькнул ослепительный бесподобный образ, и плавно взмахнули два сверкающих золотых крыла. Какое чудо, подумал он, наверное, это и было озарение, идея для следующей его картины. Да, чтобы создать настоящий шедевр надо сначала стать свидетелем такого прекрасного, фантастического видения. Марсель прикрыл веки, пытаясь навсегда запечатлеть в своей памяти волшебный момент, но, когда снова посмотрел в зеркало, видение бледного овального лица никуда не исчезло. Пара лазурных, сверкающих, как сапфиры, глаз следила за ним из глубины мансарды.

Сердце глухо ухнуло и ушло куда-то в пятки. Сам не свой, взволнованный и похолодевший, Марсель едва нашел в себе силы, чтобы обернуться. Он совсем не был испуган, хотя знал, что подобного вторжения надо было бы испугаться. Сильное острое чувство – изумление, чуть было не ввело его в ступор. Он боялся только одного, что он ошибся, что он обернется и увидит пустое мрачное помещение. Так и есть, перед ним прежняя бедная, скудно обставленная мансарда, никаких сокровищ или расцветающих прямо на полу роз, кругом только грубая мебель, тряпицы, дешевые краски, череда выставленных полукругом картин, все, как раньше, но на этот раз среди убогих серых стен, как ослепительные солнечные лучи сияли волосы таинственного пришельца.

Марсель никогда не ожидал, что увидит в своей каморке такое волшебное, возвышенное создание. Он готов был поклясться, что всего на миг за спиной стройного голубоглазого юноши плавно взмахнули два роскошных крыла и быстро скользнули в тень, чтобы стать невидимыми для глаз художника.

– Вы ангел? – первой мыслью Марселя было, что это восхитительное златокудрое существо с мерцающей кожей ангел, влетевший через распахнутое окно. Он ведь почти увидел на миг в темноте золотистые крылья, взмахнувшие за спиной юноши. Да, конечно, это ангел, иначе, как он мог войти через запертую дверь, на чердаке нет ни запасного хода, ни потайных лазеек, в отсутствии хозяина единственный путь сюда пролегает через окно, но оно находится слишком высоко над землей, а вскарабкаться вверх по ровной гладкой стенке и водосточной трубе человеку не под силу, для этого нужно обладать крыльями, такими же мощными и красивыми, как у ночного гостя.

– Зовите меня Эдвином! – снисходительно кивнул юноша, крутой золотистый локон упал ему на лоб. Вот, значит, как выглядят ангелы. Тогда нет ничего удивительного в том, что они являются только избранным смертным, а не всем подряд, ведь не найдется такого человека, который смог бы устоять и не влюбиться в эту волшебную внешность, в этот чарующий проникновенный голос.

Кроме первого своего предположения, Марсель не смог бы придумать никакого другого, а юноша не спешил его разубеждать. Он сидел на низкой кровати, небрежно, но грациозно обхватив рукой колени, и вся бедная обстановка мансарды, как будто, была озарена одним его присутствием ярче, чем блеском всех сокровищ мира.

– Я выбрал вас, – сухо и сдержанно проговорил Эдвин, таким же небрежным, но соблазнительным жестом откидывая сверкающую прядь со лба. Его голос звучал слаще волшебной музыки, красивые, выразительные глаза с пристрастием знатока оглядывали ряд картин. И снова Марсель сравнил эти глаза с двумя бесценными сверкающими сапфирами. И не важно было даже то, что в пристальном взгляде промелькнули грусть и сожаление, будто Эдвин, по достоинству оценивший все эти произведения искусства, собирается после выполнения какой-то определенной цели убить творца всех тех картин, которые так понравились ему.

– Великолепно! – после недолгого молчания прошептал Эдвин. – Самые простые вещи: площадь с фонтаном, продавщица фиалок, играющие дети, как только их берется изобразить ваша кисть, выглядят одухотворенными и непередаваемо притягательными. Для того, чтобы создавать такое великолепие из всего самого простого, нужно быть обладателем незаурядного таланта.

– Скорее всего, вы говорите так из вежливости, но вы преувеличиваете, – Марсель вспыхнул от похвалы и попытался возразить. – Мои работы еще никто не оценил, я не признанный мастер, а всего лишь бродячий живописец, к тому же, самоучка. Мне ни за что не сравниться с теми, кто…

– Поверьте, за столетия я успел насмотреться на шедевры самых великих художников, не только людей, но и тех, кто называют себя избранными…, – Эдвин грустно что-то прошептал, всего несколько слов на иностранном языке, смысла которых Марсель не понял. – Ни одна из их лучших работ не стоит даже вашего эскиза. В противном случае, я бы не обратился к вам.

– Но я беден, у меня нет ни связей, ни родни, нет, ничего того, что помогает достижению успеха в этом мире.

– У вас есть талант, – возразил Эдвин, и его замечание прозвучало весомо.

– Что значит талант, перед богатством и нужными знакомствами, – Марселю было неприятно об этом говорить, но почему бы не открыть душу перед ангелом. Этот светлый дух, наверняка, знает о том, что работы юного, пусть и талантливого мастера скупаются по дешевке, будь они хоть самыми восхитительными, пока сам творец не стал личностью, на знаменитость или признание рассчитывать нечего.

– Считаешь, что мелкие интрижки и купленная деньгами однодневная слава может соперничать с настоящей даровитостью? – Эдвин усмехнулся, покрепче обхватил облитое бархатной материей колено и пренебрежительно глянул на кровать, словно давая понять, что она больше напоминает самодельное восточное ложе, чем обычную, необходимую человеку постель.

– Да, ты, действительно, беден, – согласился он. – А еще ты скромен, думаешь, что если кто-то пару раз чисто из зависти сделал тебе неприятное замечание, то оно обязательно должно быть правдиво. В Виньене те, кто рисуют намного хуже тебя, но обладают влиятельными родственниками, или хотя бы завели нужные связи с дворцовой челядью, давно уже стали знамениты, но с таким методом достижений успеха, боюсь, их слава умрет раньше, чем они.

– Как это все несправедливо, – обида на жизнь проснулась в Марселе с новой силой. – Жизнь несправедлива, – грустно пояснил он, хотя не сомневался, что гость все понимает.

– И только ангелы неподкупны, – в тон ему, но с глубоким скрытым смыслом сказал Эдвин. – Не огорчайся, пусть у бездарностей есть земные покровители, но вас, гениев, защищает наш народ.

– Я не гений, – возразил Марсель, как ему показалось, честно. Да, он работает чуть лучше других, но у него нет шанса стать лучшим.

– Если бы ты им не был, ты бы никогда не увидел меня, – Эдвин чуть изменил позу, и что-то с шуршанием шевельнулось за его спиной. Наверное, он уже давно сидел на кровати, но ветхое сатиновое покрывало ничуть не смялось под ним, неужели при всей своей красоте он еще легок и невесом, как пушинка.

– Все мы непохожи на людей, – словно прочтя его мысли, заметил Эдвин. – Запомни, Марсель, и ангелы, и демоны склонны влюбляться в гениев. Кого ты сейчас видишь перед собой, темного или светлого духа?

– Я вижу ангела, – пролепетал Марсель, и он был уверен в этом.

– Хорошо, – Эдвин коротко усмехнулся. – У тебя есть право на собственное мнение. Один раз я помог девушке, не менее талантливой, чем ты, но она… В общем, не важно, – он пренебрежительно взмахнул изящной, но сильной рукой, словно отгоняя прочь тягостные воспоминания. – Грешники отправляются в ад, праведники, скорее всего, возносятся на небеса, по крайней мере, так учат сейчас паству в приходах Рошена, но для одаренных существует третий путь, и он ведет в ту империю, побывав всего однажды в которой, ты бы уже ни за что не захотел вернуться в этот суетный мир.

Как чарующе ты говоришь, подумал Марсель, но не посмел произнести этого вслух. Теперь он испытывал какой-то благоговейный, всеобъемлющий страх перед полуночным пришельцем и в то же время готов был поклоняться ему.

– Я прославлю тебя, – наконец пообещал Эдвин. – С твоим мастерством ты заслуживаешь того, чтобы уже в юные годы быть признанным один из величайших живописцев, но услуга за услугу. Сначала ты поможешь мне и напишешь такую картину, перед которой не останется равнодушен никто, а после я сделаю тебя знаменитым… и богатым.

Зачем мне теперь нужно богатство, какое золото может соперничать с блеском этих кудрей, думал Марсель, смотря на чудесного гостя. Разве смогу я думать о том, что мир прекрасен, если в этом мире больше не будет тебя, Эдвин?

– Я никуда не исчезну, – тихо произнес он. – Пока ты жив, я буду с тобой. Зная, как ранимы и восприимчивы подобные тебе к самым мелочным обидам, я уже не смогу оставить тебя без защиты. Другие, такие же, как я, очень часто выбирают себе подопечных, так почему бы точно так же не поступить и мне. Простые люди не могут нас видеть, таков установленный свыше закон, но поклонники прекрасного и истинные деятели искусства очень часто становятся нашими избранниками.

Он ни разу не называл имен этих избранных, в каждом его слове крылась какая-то едва уловимая загадка, какой-то намек. Ангел словно играл с Марселем в какую-то изощренную, жестокую игру. «Догадайся сам», звучало в каждой фразе, но о чем Марселю нужно было догадаться. А что случается обычно с этими избранниками, хотел спросить он, но не решался.

– Для начала я хочу дать тебе заказ, который щедро оплачу, – Эдвин посмотрел на Марселя, и его глаза зажглись каким-то зловещим внутренним огнем. Их взгляд, словно говорил без слов: «Прославься и умри!».

«Стань великим и уходи в неведомый людям мир вслед за мной», тревожно звенело в мозгу Марселя. Он должен был бы испугаться Эдвина, должен был хотя бы насторожиться, но разве можно испытывать что-то кроме любви к такому прекрасному мудрому созданию.

Эдвин легко вскочил на ноги. Движение бесшумное и почти неуловимое для взгляда. Марсель не видел, как юноша двигается к нему через комнату, как обходит стороной расставленные по всюду мольберты и скатанные трубочками стопки холстов, но Эдвин уже стоял перед ним, так быстро, будто ходить по комнате ему было вовсе не надо, будто он мог мгновенно перенестись из одного места в другое по своему желанию.

Что-то круглое, золотистое блеснуло в воздухе. Эдвин протянул Марселю медальон на длинной цепочке, с крышкой, украшенной изящной гравировкой и мелкими вкраплениями изумрудов.

Марсель не сразу решился прикоснуться к такой дорогой и искусно сделанной вещи. Когда он все-таки взял медальон в руки, ему показалось, что он держит маленький осколок солнца.

– Раскрой! – прозвучал приказ над его ухом.

Крышка открылась мгновенно с тихим щелчком. Крошечный портрет чернокудрой красавицы привел Марселя в восхищении. Вот этого маленького кусочка холста, вставленного в медальон, размером чуть больше грецкого ореха, действительно, коснулась кисть настоящего мастера.

– Это работа подмастерья, – опроверг его догадку Эдвин. – Он потрудился на славу, желая сделать приятный подарок к свадьбе. Хоть здесь и приложен талант, но смею тебя заверить, в жизни эта же самая девушка намного красивее, чем на портрете.

– Она живая? – Марсель с трудом мог поверить в это. Разве столь совершенные черты могут быть чем-то более реальным, чем воплощенная в красках на холсте фантазия живописца. И все-таки, где-то Марсель уже видел нечто подобное. Вечер, огни, площадь и поток прохожих, он сидит на табурете вблизи фонтана, перед ним мольберт, он рисует, и вдруг кисть падает из его руки. Разве не этот самый божественный лик промелькнул тогда в толпе перед изумленным Марселем. Он тогда еще решил, что с ним сыграла злую шутку игра света и тени, или усталость, ведь нельзя же среди самых обычных людей вдруг увидеть ту, которая не похожа ни на кого из них по своей красоте.

– Не думай о ее судьбе, – посоветовал Эдвин. – Думай о своей работе. Я хочу, чтобы, помимо своего таланта, ты применил богатую фантазию. Нарисуй не простой портрет, придумай что-нибудь изысканное и сказочное. Представь себе эту девушку сидящей в лесу на пне, представь ее кидающей венок в реку с моста или отдыхающей в оперной ложе, в беседке роз, в васильковом поле, или, пусть, на картине она танцует на балу с настоящим сказочным эльфом. Я бы мог обратиться к портретисту, если бы хотел обычную заурядную работу, но, как я тебе уже сказал, мне нужно нечто большее.

– Где-то я уже видел ее, – пробормотал Марсель, разглядывая миниатюрное изображение, черные кудри, украшенные бриллиантовой диадемой, плечи в облаке розового муслина, магнолии, приколотые к корсету. Она одета по-другому, но разве не то же самое лицо этим вечером мелькнуло под темным капюшоном в толпе. – Да, я видел именно ее.

– Это невозможно, – с неожиданной строгостью прервал его Эдвин.

– Почему? – удивился Марсель.

– У меня уже не осталось времени, чтобы объяснять, да ты и не поймешь, – ласкающая слух, нежная интонация вдруг стала более суровой. Эдвин замкнулся в себе, было ясно, что больше он не станет пускаться в откровения.

– Нарисуй ее, где угодно, – повторил он. – В опере, на маскараде, в карете, в палаццо или в саду. Придумай все сам, я думаю, ты сумеешь все домыслить лучше, чем я. Награда будет щедрой, запомни это.

Эдвин высыпал на стол из кожаного кошелька целый дождь золотых монет. Кошель возник в его руке, как будто из ниоткуда и туда же исчез. На потертой изрезанной столешнице монеты выглядели неестественно, почти сказочно и призрачно сияли. Неужели они не исчезнут с уходом гостя? Такого богатства Марсель никогда не видел. Он не думал, что получит за какую-то из своих работ даже малую часть всего этого, но златокудрый заказчик снисходительно объяснил.

– Пока, это только на холст и краски. Купи для работы все самые лучшее, я вижу, у тебя здесь нет ничего нового, с чем можно было бы смело начать работу.

– Только на кисти и краски? – Марсель не мог поверить себе. – Да, на это золото можно было бы отстроить заново весь квартал. Неразумно оставлять все это здесь.

Эдвин тихо, музыкально засмеялся. Один звук его смеха мог ободрить и вдохновить кого угодно.

– Ты боишься грабителей? – пошутил он. – Интересно, кто посмеет войти в ту дверь, которая защищена волшебством?

Марсель не знал, что ответить. Эдвин безошибочно читал все его мысли, и это изумляло. Хотя чему здесь изумляться? Разве это не свойство всех ангелов, угадывать самые сокровенные мысли и желания человека? Тогда почему же Марселя так настораживает то, что лазурный взгляд проникает ему в самую душу? Трудно находиться в одной комнате с существом, которое видит тебя насквозь.

Живописец не нашел, что сказать и от этого почувствовал себя неуютно. Было заметно, что Эдвину доводилось общаться с самыми мудрыми и смелыми людьми, возможно, с гениями всех времен и народов. Не хотелось выставить себя перед ним простачком, но Марсель просто не находил слов. Не было таких комплиментов или изречений, которые смогли бы сейчас выразить его чувства. Нужно было всего лишь взять кисть, палитру, краски и, не откладывая надолго, пока свежи воспоминания, прямо с натуры написать на холсте портрет ангела. Марсель внимательно посмотрел на Эдвина, чтобы запомнить каждую черту. Сможет ли он изобразить в красках такую совершенную красоту, скопировать таинственную, немного хищную полуулыбку, передать с помощью нескольких мазков лазурью нестерпимо яркое сияние глаз? Хватит ли на это его таланта?

Марсель ощутил спиной сквозняк и поплотнее прикрыл ставень.

– Я сделаю все, как вы хотите, – покорно кивнул он.

– Я не давал тебе четких указаний, – Эдвин слегка нахмурился. – Мне не хочется, чтобы ты механически следовал каким-то инструкциям, напрягался и растрачивал силы зря. Не пытайся угодить заказчику. Я предоставляю тебе полную свободу, чтобы ты работал в соответствии с возможностями собственного воображения. Мне интересно узнать, на что ты способен, когда тебя не сковывают условности и страх перед суровой критикой. Желаю удачи, мой друг.

Эдвин посмотрел на далекий звездный свет, и ответные, более яркие, чем звездная пыль искры вспыхнули в его зрачках. Никогда еще небесные светила не мерцали так ярко сквозь мутное, не вымытое стекло окна Марселя. Эдвин улыбнулся на прощание своему подопечному. Что у него за странное выражение глаз доброжелательное и в то же время какое-то хищное, смеющееся, почти торжествующее, одним словом, зловещее? Марсель упорно верил в то, что видит перед собой святого духа, но так усмехаться может только демон, убедивший наконец свою жертву, продать душу и скрепить договор кровавой подписью.

– Вы ведь еще вернетесь? – Марсель готов был вцепиться в рукав Эдвина, ухватиться за его руку, как утопающий хватается за соломинку, лишь бы только не потерять мгновение волшебства.

– Конечно, я вернусь за картиной, когда она будет готова…

– А до этого, чтобы посмотреть за тем, как продвигается работа, – Марсель сам слышал просительные нотки в своем голосе, но ничего не мог с этим поделать. Он боялся остаться один без того волшебного сияния, которое исходило от гостя. Он знал, что его просьбы звучат глупо и испуганно, он цеплялся за Эдвина, как ребенок, которому страшно остаться одному в темноте. – Вы скоро вернетесь?

– Как только смогу, – Эдвин все почувствовал, все понял и не стал ни язвить, ни насмехаться. Его умный лучистый взгляд, как будто давал понять «я знаю, что у тебя на сердце, не переживай, ничего противоестественного в этом нет, так чувствовали себя в моем присутствии многие до тебя».

О таком друге можно только мечтать. Марсель был восхищен и благодарен.

Эдвин обернулся, чтобы взглянуть еще раз на полукруг безупречных картин, на талантливые наброски, на пейзажи, натюрморты и несколько портретов. Было ясно, что он запомнил каждую деталь и весь своеобразный интерьер, как бы неузнаваемо он не изменился потом, останется в памяти гостя навеки… на тысячелетия. Марсель не знал, насколько вечен этот мир и другой, а Эдвин, наверняка, не сказал бы ни о чем таком, чего человеку знать не следует. Стоит теперь сдвинуть хотя бы на миллиметр какой-то из мольбертов, и Эдвин заметит это, но промолчит. Он ведь не человек, у него совсем другое, более острое восприятие, он замечает те мельчайшие детали, которые человеку разглядеть не дано.

– Чем быстрее ты будешь работать, тем быстрее я вернусь к тебе, – улыбнулся Эдвин.

Он стоял здесь, настоящий, живой ангел, а через миг его уже не было. Только ветер свистел за распахнутым окном. Как оно могло снова раскрыться, ведь Марсель сам только что захлопнул ставень. И куда делся Эдвин? Как он так быстро и незаметно выскользнул с чердака. Дверь, запертая на щеколду, никого выпустить не могла. Оставался один путь на волю, через окно, но, чтобы не упасть и не разбиться, спрыгнув с такой высоты, нужно иметь крылья. У Эдвина они были, если только сам Эдвин не сон, не иллюзия. Марсель прижал пальцы к вискам, словно желая удержать в голове хоть часть убегающего рассудка. Как все это было похоже на галлюцинацию. Единственным доказательством того, что Эдвин реально существует, были золотые монеты, горсткой поблескивающие на столе. Целое состояние. Марселю не верилось, что все это преподнесено ему. Слишком неестественно сверкало богатство в убогой, примечательной только живописью обстановке. А вдруг, когда он проснется, всего этого здесь уже не будет. Не будет томительного ожидания нового чуда и дивной ауры, оставшейся после ухода Эдвина.

И все-таки ночной визит был реальностью. Стоило только коснуться холодных червонцев, чтобы убедиться в том, что они существуют не только в его воображении. Здравый ум взял свое. Надо убрать монеты, иначе после ухода первого же визитера, они могут исчезнуть и не волшебным методом, а самым что ни на есть обыденным. А еще нужно скорее приниматься за работу. Чем быстрее он напишет портрет обворожительной незнакомки, тем быстрее Эдвин вернется к нему.

Марсель даже не задумывался о том, какая своеобразная почта доложит Эдвину о завершении работы над картиной. Он не сомневался, что Эдвин каким-то непостижимым образом узнает обо всем сам и явится, как раз вовремя, чтобы проследить за тем, как художник кладет последний мазок краски на завершаемую картину.

А ведь он еще не успел сделать ни одного штриха, не успел даже начать набросок. Марсель хотел кинуться на поиски бумаги и карандаша, но тут вспомнил, что Эдвин велел ему купить для работы лучшие материалы.

Сейчас ночью выходить из дома никуда не хотелось. А утром он, наверняка, не сможет рано встать после того, как просидел весь вечер за мольбертом. Стоит попытать счастья, может, припозднилась какая-нибудь лавка, торгующая масляными красками.

Из окна был виден краешек площади и распахнутые двери какого-то кабака. Марсель прихватил с собой всего несколько монет, но золото было таким чистым, без примесей и явно высшей пробы, так, что сумма, скорее всего, была достаточной для того, чтобы купить целую лавку с принадлежностями для рисования.

Марсель отряхнул невидимые пылинки с кафтана, заправил за уши непокорные пряди каштановых волос, отпер дверь и легко спустился вниз по крутым ступенькам. Его не оставляло странное чувство, что кто-то посторонний, неслышно подкравшийся к нему теперь руководит всеми его поступками, а сам он двигается и говорит непроизвольно, как сомнамбула. Даже, когда Марсель валился с ног от усталости, он не ощущал ни разу такой подавленности и беспомощности перед какой-то высшей направляющей его силой.

Вот и двери кабака, из которых льется на мостовую теплый оранжевый свет. Марсель знал, что должен зайти туда, но для чего? Он никогда не пил ничего крепкого, слишком ценил точность и аккуратность ручных движений, красоту и безупречность ровно положенных мазков. В приходах Рошена проповедовали, что вино это один из способов потерять свою душу, при этом не скрепляя договор с темной стороной ни кровью, ни обещанием. На счет этого Марсель ничего не знал. Бедность не позволяла ему подпасть под те искушения, которые медленно губили большую часть зажиточных горожан, но сегодня он увидел ангела и потерял не только душу, но и сердце.

Зачем он вошел в распахнутые двери и присел на грубо сколоченный деревянный стул за одним из столиков? Марсель не мог сопротивляться силе, влекущей его вперед. Зачем он здесь? Юноша подпер усталую голову руками и готов был уже проклясть все на свете, как вдруг чья-то изящная светящаяся рука пододвинула к нему бокал. Знакомая рука. На миг Марселя посетила волнующа мысль о том, что к нему вернулся Эдвин и бесшумно сел по другую сторону стола.

– Ты выглядишь удрученным, – мягко и чуть насмешливо произнес кто-то. Голос, определенно, не Эдвина. Марсель спрятал лицо в ладонях.

– Разве? – переспросил он. Он и не заметил, что за столиком уже кто-то сидит, не заметил ни графина с каким-то странным на вид густым, багряным сортом вина и двух бокалов, покрытых причудливой филигранью. Откуда в захудалом, мало посещаемом кабаке могут взяться такие ценные, явно старинные предметы роскоши.

– Час назад я был в Виньене, – как бы между прочим, заметил сосед. – Там один неудавшийся художник вроде тебя топил свое горе в вине.

– Час назад, – как эхо повторил Марсель. – Что же у вас за кони? Самым быстрым ездокам нужно хотя бы дня два, чтобы добраться отсюда до Виньены.

В ответ прозвучал, как музыка, тихий шелестящий смех.

– Есть один способ преодолевать любое расстояние в короткий срок, при этом обходясь без коней и без почтовой кареты, – подразнивающие нотки в незнакомом голосе словно заявляли, хочешь я открою тебе свой опасный секрет, но Марсель не хотел слышать ни про какие изобретения или нововведения, он вообще не хотел общаться с незнакомцами, но кое-что в словах говорившего насторожило его.

– А откуда вы узнали, что я художник?

Минутное молчание, будто собеседник лихорадочно обдумывал ответ, но при этом пытался сохранить внешнее хладнокровие.

– У вас руки живописца, – почти тут же ответил он, и в его интонации нельзя было обличить ни ложь, ни лесть, просто непреложная правда. – Такие тонкие пальцы и развитые мускулы бывают у тех, кто привык творить кистью или резцом, но что такое сила человеческих рук, направленная против существ, которые появились на земле гораздо раньше людей и успели обосноваться здесь, еще до того, как не особо приглянувшаяся им часть мира была поделена на страны и города.

– А что сейчас происходит в Виньене? – Марсель вопросом попытался оборвать поток фраз, смысла которых уловить не мог.

– В Виньене правит бал, – короткий ответ, прозвучал как усмешка.

– А я слышал, там нет никаких беспорядков или недовольства.

– Днем нет, конечно. А вот ночью в особые дни на улицы выходит смерть и начинает творить произвол. Окажись вы там после наступления темноты, в переулках, на центральных проспектах или на площади, и вы уже не доживете до утра, чтобы рассказать своим знакомым о том, кого вы повстречали во мраке.

– А кого я бы встретил? – Марсель отодвинул от себя бокал, густая жидкость показалась ему на вид еще более малоприятной, чем свежепролитая кровь. А какой тягучей и обжигающей эта гадость должна быть на вкус. Как хорошо, что он ни разу в жизни не приложился к бутылке и не пустил отраву в свои вены, иначе сейчас топил бы свои беды в стакане такой же неприятной на вид гадости.

Марсель впервые бросил взгляд на собеседника и с удивлением заметил, что на том маска. Безупречно скроенный камзол почти целиком прикрывает шею и кисти рук, так, что не видно ни кусочка мерцающей кожи. Темные тона одежды наводят на мысль о каком-то скрытом зле. Так, должно быть, выглядит злой дух.

Марсель невольно подался назад, но собеседник успел тонкими цепкими пальцами обхватить его запястье. Он перегнулся через стол к Марселю и доверительно шепнул:

– Говорят, что старый король усыновил дьявола.

– Что? – Марсель попытался освободить руку, но это было бесполезно. Худой и жилистый на вид чужак на деле оказался невероятно сильным.

Надо успокоиться, не подать виду, что он волнуется, и спросить что-то беспечным тоном, быть может, тогда нападающий ослабит хватку. Мысль о том, что по другую сторону стола от него, возможно, сидит маньяк, напугала Марселя. Вполне вероятно, что в кабаке к нему подсел убийца или сумасшедший, с безумцами нужно вести себя осторожно, не сболтнуть ничего лишнего, чтобы их не разъярить и в то же время не выказать ничем своего страха. Так объясняли Марселю начитанные знакомые из университета, а теперь ему похоже выдался случай проверить приобретенные знания на практике.

– Неужели нынешний правитель так плохо выглядит, что ни с кем другим его сравнить нельзя? – самым что ни на есть спокойным тоном осведомился Марсель.

– О нет, выглядит он восхитительно. У него та редкая привлекательная внешность, которую у поэтов принято называть божественной красотой. Это и настораживает. Будь он невзрачным или уродом, то придворные сочли бы за естественный порядок то, что природа, обделившая его каким-то одним качеством, взамен наделила мудростью. Тогда все были бы довольны, но ум и красота это уже слишком опасное сочетание, чтобы отнестись к нему с равнодушием. Особенно, если над светлой красотой витает мрачная тень. Впервые появившись при дворе, усыновленный наследник ото всех старался прятать взгляд, опускал глаза, отводил их в сторону при разговоре, держался в тени и первым исчезал с шумных приемов.

– А что у него было с глазами? – отчасти Марсель заинтересовался, отчасти был очень рад, что пальцы, сжимавшие его запястье, слегка ослабили хватку.

– Нашлись смельчаки, которым удалось встретиться с ним взглядом. Потом они старались избегать встречи с принцем. Говорили, что сквозь его глаза в этот миг заглядывает демон.

Марсель чуть вздрогнул, даже ощутил какую-то смутную тревогу, будто эти фразы не складывались в рассказ о чем-то далеком почти недостижимом, а были обрывками из предсказания его собственной судьбы. Слово «демон» испугало его, хотя почему он должен бояться какого-то демонического королевского преемника, если его самого поклялся защищать светлый дух.

Марсель поднапрягся, собирая все силы, и быстрым рывком освободил руку. Собеседник был так увлечен своим рассказом, что, кажется, даже не заметил того, что его жертва вырвалась на волю.

– Полагаю, показаний всего нескольких придворных недостаточно, чтобы обвинить юного короля в том, что он знается с нечистью и посещает шабаши, – с неожиданной для самого себя уверенностью заявил Марсель. На самом деле, он прибегнул к браваде лишь для того, чтобы ободрить самого себя, ведь ему еще предстоит возвращение домой по темной ночной улице, а его собеседнику, похоже, все равно ночь сейчас или день, и так его россказни страшнее любых напастей, поджидающих во тьме.

– Возможно, о нем стали сочинять сплетни лишь потому, что он очень молод, потому, что никому, кроме, естественно, приемного отца не известна его родословная, и, в конце концов из-за того, что на трон всегда готов претендовать любой из стареющих мастистых придворных, а тут вдруг монарх приводит с собой юного и красивого чужестранца. Естественно, многие начинают завидовать, а зависть порождает сплетни и интриги…

– Не все так просто, – незнакомец усмехнулся по другую сторону стола. – Если бы вы пожили хоть немного при дворе, то уже не считали бы его беззащитным объектом зависти и нападок со стороны окружающих. Он красив, но холоден и равнодушен ко всем и всему, кроме двоих таинственных спутников, которые, как будто из ниоткуда, то появляются, то исчезают за его спиной по собственному желание, он умен, он коварен, всякий, кто пытается вырыть ему яму сам же в нее и попадает. Так было с такого самого дня, как он появился при дворе и так будет продолжаться во веки веков, потому что поговаривают, что он бессмертен. Пока он еще не был коронован, кто-то все время наблюдал за ним, какой-то темный покровитель, кто-то молился у его окна, кто-то скрывающий свое лицо под маской следил за каждым его шагом. Разве этого не достаточно, чтобы вы поверили, что здесь имеет место нечто сверхъестественное, недоступное вашему пониманию.

– Откуда вы знаете, что эти сведения достоверны? – насторожился Марсель.

– Я был там, – незнакомец махнул рукой куда-то в сторону севера, будто, точно, как стрелка компаса мог определить, в каком направление за многими-многими милями пути находится попавшая во власть представителя темных сил столица.

– Мне приходилось наблюдать много странных случаев и даже быть их участником, – добавил он с какой-то странной интонацией. Слишком двусмысленное заявление. Марсель спешил распрощаться, но никак не находил предлога, чтобы улизнуть из-за стола, к тому же, в последние минуты его удерживал в кабаке внезапно проснувшийся живой интерес. Хотя не грех ли интересоваться подобными вещами и слушать явную клевету или пустые сплетни, а может, и вовсе бред безумца. Марсель не был уверен в том, что беседует с уравновешенным не представляющим для окружающих опасности человеком. У нормальных людей не бывает такой цепкой хватки, такой силы, такой фанатичной уверенности в том, что целая огромная область, страна или город могут принадлежать злому духу, который выдает себя за аристократа.

– Мне пора идти, – Марсель, как ошпаренный, вскочил с места и хотел рвануться к двери, но вдруг заметил, что длинные паучьи пальцы вертят в руках какой-то плоский золотистый предмет.

– Кажется, вы что-то забыли, – под маской блеснула всего на миг хитрая лисья улыбка. Марсель не мог припомнить, чтобы брал с собой медальон, но он был здесь, в сильных бледных руках незнакомого, но словоохотливого завсегдатая пивных заведений.

– Все такая же красивая, – произнес он, разглядывая крошечный портрет так, будто лицо на нем уже было ему знакомо когда-то. – Это ваша возлюбленная?

– Не моя, – ответил Марсель, быстро отбирая медальон, и сам удивился тому с какой горечью прозвучали эти слова.

– Заверните за угол и найдете то, что ищите, – донеслось уже на выходе до слуха Марселя. Он уже переступил порог, заглянул в низком освещенное оконце и, к своему удивлению, не увидел за столиком ни своего странного собеседника, ни графина и бокалов с вином.

Свернуть за угол, может, там поджидает кто-то с ножом. Марсель стоял посреди улицы, вслушиваясь в далекий грохот экипажей и звяканье упряжек, в хриплые говорящие наперебой голоса посетителей пивных и приятный голос, тихо напевающий колыбельную за окном второго этажа. Как странно, теперь он может слышать все звуки, отличать друг от друга каждую нотку в целой какофонии уличного движения, даже трели птиц, свивших гнездо у чьей-то водосточной трубы, кажется, стали ему почти понятны. А капель, как всплеск дождинок, ударяющихся о камни мостовой под водосточным желобом, а треск фитиля догорающей свечи в детской какого-то дома, не только голоса или шумы, а даже едва различимая вибрация паутины на чердаке ближайшего здания, все звуки, которые раньше слились бы для него в один сплошной шелест теперь были ему легко различимы. Неужели он вдруг приобрел какие-то невероятные способности и сможет понимать язык животных, и птиц, а может, причиной всему та дорогая безделушка, которую он сжимал в руке, словно амулет. Марсель поспешно надел цепочку себе на шею и спрятал медальон под кафтаном. Еще не хватало, чтобы какой-то ночной грабитель заметил у него в руках блеск золота и остановил его в темном переулке с ножом к горлу. Как он тогда станет отчитываться перед своим кумиром, ведь медальон принадлежит Эдвину, а не ему. Эта вещица пробудет в его мастерской совсем недолго, только до завершения работы, а потом вернется к своему первоначальному владельцу вместе со всей своей скрытой, необъяснимой силой.

Крошечный портрет красавицы обладал непостижимым магнетизмом. Марселя так и тянуло снова раскрыть крышечку и взглянуть на рисунок. Медальон накалился у него на груди, так, что казалось вот-вот прожжет кожу, а может, это только призрачное ощущение, ведь медальон, нагревшийся от его кожи, единственная теплая вещица в холоде ноябрьской ночи, вполне естественно то, что сильный контраст создал из тепла иллюзию жгучего пламени. И все-таки Марселя не оставляло чувство, что золото нагрелось само по себе и теперь готово вспыхнуть ярким, ослепительным огнем, готово сжечь его самого.

Сверни за угол, словно повторил в его мозгу чей-то проникновенный и коварный голос, и Марсель свернул, обогнул угол какого-то здания и оказался в мрачном, как будто обособленном от всего города проулке, кончающимся тупиков. Даже в самых бедных угрюмых кварталах не царит такой атмосферы опасности и обреченности, как здесь. Краска на прильнувших друг к другу фасадах не облупилась, все хорошо отремонтировано и подновлено, но кругом сгустился мрак. Это место, словно жило само по себе отдельно от всего Рошена, отдельно от всех городов мира, оно, как будто находилось в совсем другом измерении и представлялось живописцу тропой, ведущей в ад.

Нет, больше я не стану прикасаться к медальону, подумал Марсель, хотя ему очень хотелось бы различить все потаенные едва слышимые звуки и голоса в этом месте, хотелось понять тихую беседу подвальных крыс о том, какую опасность скрывают в себе хозяева того заведения, которого щедро дает приют и мышам, и паукам, и тараканам. А может быть, вороны, свившие гнездо на крыше, проболтаются о чем-то, вернее каркнут что-то, а Марсель в их отрывистом насмешливом карканьи сможет определить надежду или предостережение.

Всего одно прикосновение, решил он, погладил пальцами нагревшийся медальон у себя на груди, ощутил выпуклость мелких драгоценных камней и порезался о крошечную насечку на гравировке. Боль пронзила указательный палец, из тонкого пореза сочилась кровь. Так больно не бывает даже, когда порежешься бумагой. Марсель прижал руку к холодной каменной стене, и на кладке камней остался крошечный красный след. Стоило только выпустить из руки медальон, как в окне нижнего этажа вспыхнул свет. Одна масляная лампа за грязным стеклом в этом похожем на тесную темную клетушку проулке показалась чуть ли не ярчайшим долгожданным сиянием. Марсель различил в полутьме отвратительную гротесковую статую крылатого демона, склонившуюся над фронтоном здания так, будто готовясь вот-вот ринуться в полет и описать круг над всем городом. Странная же здесь архитектура.

В полумгле Марсель различал только стеклянный абажур лампады, какую-то вывеску над дверью, буквы на которой он как ни напрягался, а прочесть не мог, и двух элегантно одетых во все черное господ, которые вышли, как будто вылетели, не касаясь при этом земли, из всего на миг распахнувшихся дверей.

Один из них, заметив Марселя, чуть наклонил голову, будто приветствовал новичка, только что вступившего в свой круг. У него было довольно приятное лицо, обворожительное, благодаря, какому-то внутреннему неуловимому мерцанию кожи, и внимательные, бездонные глаза. В них затаилась печаль.

Марсель стоял, опешив. Никогда еще незнакомцы на улицах не приветствовали его, не разглядывали с таким вниманием. На миг ему показалось, что этот высокий загадочный человек способен прочесть его мысли, почти с тем же умением, с каким это делал Эдвин.

С пореза на пальце скатилась еще одна капелька крови, и изящные ноздри незнакомца немного расширились, словно ловя какой-то невыразимо – притягательный, влекущий аромат. Его провожатый, не столь воспитанный и аристократичный, чуть согнулся и стал принюхиваться к воздуху, как собака.

Может, он пьян, но ведь секунду назад он не выказывал никаких признаков похмелья, напротив, был сдержан и, вроде бы, вполне здоров. Темные волосы, правда, очень резко контрастировали с белой, как мел кожей. Марсель знал, что подобные припадки иногда встречаются у больных эпилепсией, что это не грозит смертью окружающим припадочного, и, тем не менее, ему стало страшно. Вид скорчившегося бледного существа приводил в ужас. Он кинулся на Марселя, но более спокойный компаньон с неожиданной силой ухватил его за талию.

– Успокойся, Шарло! – приказал он таким тоном, будто уже имел опыт в усмирении сумасшедших.

– Ты мне не указ, – злобно прохрипел Шарло в ответ. Сколько злобы в его голосе. Он же рад был бы разнести весь город по камешку, если б ему предоставили такую возможность. Внутренне Марсель содрогнулся.

– Я тебе не указ, – его компаньон чуть нахмурил брови, но хватки не ослабил. – Полагаю, ты хочешь обсудить этот вопрос на суде, собрав все общество?

Всего одна абсолютно незначительная для постороннего фраза привела Шарло в чувства. Должно быть, слова суд и общество здесь имеют несколько иное значение, чем у прочих людей. Марсель сам удивился, откуда у него такие странные мысли. Незнакомец с внимательными аквамариновыми глазами пристально взглянул на Марселя, словно желая произнести всего одно слово «беги!».

Марсель прижался к стене, пропуская мимо себя двух странных господ. Он заметил, что у того, кого зовут Шарло, неестественно, лихорадочно горят глаза на белом, испещренном бесцветными рубцами лице. Темные кудри, спускавшиеся до воротника, и угольно-черные брови придавали его внешности что-то цыганское, но ведь цыгане смуглые, а этот бледен, как лист бумаги.

– Пусти, – Шарло на мгновение вырвался, вцепился острыми длинные ногтями в руку Марселя, как раз в место пореза, но сопровождающему опять удалось удержать своего буйного товарища.

– Идем, идем, – уже не угрожающе, а успокоительно шептал он. – На улицах полно других… ты найдешь кого-нибудь еще, а этот принадлежит не нам, а ему. Ты ведь не хочешь снова встретиться с ним?

Шарло тут же стушевался. Он пробурчал что-то невнятное себе под нос и двинулся туда, где меж расступающимися стенами домов тускло мерцал свет фонарей. Может, Марселю лишь показалось, что всего на миг Шарло задержался, наклонился к стене и лизнул языком кладку камней именно в том месте, где осталась алая, почти неразличимая в темноте полоска от крови. Как он мог заметить ее, даже сам Марсель, едва смог различить красноватый след после того, как провел окровавленной рукой по стенке, чтобы холод камней успокоил боль. Надо было, как псу, чувствовать запах крови, чтобы найти ее след во мраке.

Что за странные создания? Интерес преодолел страх, и Марсель двинулся вслед за ними. Хотелось бы рассмотреть их мерцающую кожу в свете фонарей. Почти идеальные черты того, кто остался для Марселя безымянным, обладали какой-то странной притягательностью. Печальный проницательный взгляд, словно предупреждал «берегись таких, как мы» и в то же время вызывал непреодолимый интерес.

Марсель следовал бы за ними до самых дверей их жилья, как шпион или следопыт, но только не ради выгоды, а влекомый какой-то непонятной таинственной силой, но тут на дороге раздалось звяканье упряжки и глухое громыхание колес. Лошади заржали так, будто под шкуру им вонзили нож. Копыта со страшной силой забили о мостовую, подковы царапали камни. Визгливое испуганное ржание на миг оглушило Марселя, но он догадался, что лошади вздыбились при виде двух людей в черном на дороге. В свете фонаря эти двое показались Марселю не людьми, а призрачными тенями, выступившими откуда-то из иного мира и призванными задержаться в городе среди смертных всего на ночь.

Он не сразу заметил труп на мостовой. Карета кого-то сбила, какую-то девушку, и теперь ее тело лежало на тротуаре безвольно и абсолютно безжизненно, как выброшенная за ненадобностью тряпичная кукла. Марсель знал, что ему никогда не забыть это зрелище, еще более жуткое от того, что убитая была молода и красива, но теперь смерть пронизывала красоту неуловимыми флюидами ужаса, обращая ее в страшную маску. С посиневших губ стекала струйка крови, светлые волосы обрамляли расколотый череп. Лошадь занесла копыто, чтобы раскроить и овальное белое лицо с остекленевшими глазами, но Шарло быстро выкрикнул какую-то команду на незнаком странном, кажется, древнем языке, и конь отступил. Подкова стукнулась о дорогу, в нескольких дюймах от гладкого лба, зацепив всего одну прядь светлых волос и вырвав ее.

– Совершенное тело, – тихо промолвил Шарло, будто оправдываясь перед спутником за то, что испугал и заставил пятиться и храпеть коня. – Как раз то, что ей нужно! – еще сильнее понизив голос, сказал он. Марселю показалось, что он хочет поднять и унести труп для какой-то необычной цели, но тут чьи-то худые, но сильные руки обхватили его сзади и поволокли во тьму того же самого проулка, откуда он ушел минуту назад.

– Та, кажется, шел в мою мастерскую, правильно? – прошептал чей-то голос в его ухо, в участливой и в то же время чуть смеющейся интонации было что-то странно-соблазнительное. – У меня есть то, что тебе нужно, приятель, проходи, не бойся, здесь никто не кусается… а вот на ночных улицах Рошена…

В тишине за спиной Марселя раздался короткий смешок.

– Кто знает, что может случиться на улицах ночью с таким одиноким беднягой, как ты?

– Ты знаешь? – Марсель взглянул вверх на фронтон, но никакого демона над ним больше не заметил.

– Я все знаю, но никогда не рассказываю о том, за что придется поплатиться, – обладатель обольстительного голоса тащил Марселя в то же здание, где светилась сквозь деленное на мелкие переплеты окно лампада.

– Проходи быстрее, – дверь, кажется, отворилась сама собой, и ловкие проворные руки мощным толчком перебросили Марселя через порог в небольшое помещение, заваленное изящными резными рамами для картин, овальными, квадратными, прямоугольными, золочеными, свинцовыми и просто деревянными. Каждая деталь, каждый мелкий листочек в оформлении был вырезан с таким искусством, будто резцы не делали раму для портрета, а плели чудесный венок из плодов, листьев и мелких цветков.

– Восхитительно, – Марсель нагнулся, чтобы получше рассмотреть небольшую овальную раму, и по форме и по обилию выточенных на ней ирисов больше напоминающую венок.

– Это не самое лучшее из того, что я могу тебе предложить, – самоуверенно заявил долговязый рыжеволосый паренек, проверявший плотно ли прикрыта дверь. – Рассмотри все, как следует, а только потом выбирай.

Марсель взглянул на полки, уставленные флаконами с готовыми красками, такого богатого выбора цветов и оттенков он еще не встречал нигде. Какая богатая гамма. Кармин, глазурь и сандал в маленьких склянкам блестели насыщенностью оттенка. Кисти в стаканах были всех форм и размеров, самые разные наборы того, что в первую очередь необходимо художнику.

Палитра, холст, покрытая лаком поверхность, словно готовая для картины, Марсель впервые запутался не зная, что ему взять в первую очередь.

И все-таки надо было иметь голову на плечах и не доверять первому встречному.

– Вы имеете право торговать всем этим?

– Это все мое, – ответил рыжий паренек со странной настораживающей ухмылкой. – Вы разве не прочли, что написано на вывеске? Я – Камиль, хозяин этого места.

Он учтиво протянул узкую ладонь, которую Марсель почему-то испугался пожать.

– Вы будете покупать материалы у меня или поищете кого-то другого?

– У вас, конечно, – Марсель обернулся к тем вещам, которые счел превосходными. – Мой заказчик велел найти что-то именно такого качества.

– Приятно, когда твои деньги к тебе же и возвращаются, – тихо, почти не слышно усмехнулся Камиль. Шепот это был или шелест бумаги. Марсель был не уверен, слышал ли он эти слова, или ему только показалось.

– Что? – переспросил он.

– Это я не про вас, – отмахнулся Камиль. – Не обижайтесь, мне всего лишь захотелось подшутить над одним господином, который долгое время спонсировал все мои предприятия.

– Вы рисуете? – догадка пришла внезапно. Камиль был совсем не похож на художника, скорее на зазнавшегося и наглого пажа знатной особы.

– Я писал портреты… когда-то. Это было так давно, – и такое говорил тот, кому на вид не больше семнадцати. – Теперь я только разрисовываю декорации для одного театра, в успехах которого заинтересован, и делаю к ним эскизы.

Камиль улыбнулся, блеснули два ряда ровных, жемчужно-белых зубов, с сильно заостренными резцами. Рыжая курчавая прядка соскользнула с левого уха, и Марселю показалось, что оно тоже чуть заострено.

– Приходите ко мне каждый раз, когда вам что-нибудь понадобится, – предложил Камиль. – Я никогда не принимаю клиентов, пришедших с улицы без чьей-либо рекомендации, но с вами случай особый, ведь так?

Что он имел в виду? Марсель не мог этого понять. Минут через пятнадцать, когда он выходил из проулка, нагруженный покупками, лукавые с зелеными искорками глаза, как будто провожали его. Он четко, как картинку запомнил помещение, заваленное всевозможными товарами, деревянную лестницу, ведущую куда-то наверх, стол с лампадой и какие-то тени, шепчущиеся за окном, но когда он вышел, то никого возле окна не увидел.

Лучше всего скорее приниматься за работу и никогда больше не шататься глухой ночью по темным углам. Марселю не хотелось оборачиваться еще раз на крышу, чтобы убедиться, есть там уродливая темная статуя или нет. Овал на мостовой, где лежало еще недавно тело девушки, как будто был обведен кровавой кисточкой, по крайней мере, в воображении Марселя. Кажется, даже фонари освещали его ярче, чем другие участки дороги. Так огни рампы освещают сцену, на которой вот-вот начнется мистерия. Марсель заметил, что несколько булыжников, действительно, стали багряно-бурыми от крови.

Впечатлений от сегодняшней ночи ему хватит на всю жизнь. Марсель так устал, что начать картину сегодня уже не мог. А жаль. Если бы только он мог закончить свой лучший шедевр в один день, то завтра Эдвин бы снова невесть каким образом, по крайней мере, не через дверь проник бы в его каморку, лучезарно улыбнулся и произнес какую-нибудь ободряющую похвалу таким тоном, что любые самые простые слова в его устах показались бы звучными и высокопарными.

Без Эдвина в его мастерской стало слишком уныло и одиноко. Зато у Марселя остался медальон, как памятка об удивительном госте. Медальон, который он не стал снимать перед сном, рука не шевельнулась, чтобы расстегнуть застежку цепочки. Было страшно прикоснуться к шероховатой, покрытой каменьями и резьбой золотистой поверхности, и в то же время пальцы сами тянулись к ней. Их подушечки липли к крышке, и всю ночь Марсель слышал разговоры, точнее тайные сговоры тех, кто шепчется внизу в трактире о чужих супругах, о не вполне честных торговых сделках и даже об убийстве. Слова прорывались сквозь дымку сна, Марсель мог бы услышать многое, но не решался пожелать, чтобы звуки всего обширного объятого ночью Рошена стали слышны ему. Что случилось, если бы он заглянул дальше трактира, на улицы, по которым, возможно, бродят убийцы, на то кладбище, куда Шарло унес сбитый каретой труп и на существо, очень похожее на того свинцового демона, кружащее над крышами спящего города.

Утром он принялся за свое привычное занятие с усердием живописца, решившего в один день сотворить лучший из своих шедевров, но одного дня не хватило. Баночки с красками подходили к концу, падали и закатывались под шкаф кисти, как будто нарочно ломались карандаши. Марселю казалось, что кто-то невидимый нарочно мешает ему работать, комкает бумагу, царапает холст. Он заметил несколько глубоких неровных царапин даже на своей палитре, но шероховатость его не пугала. Пусть, это когти демона, пусть, он трудится с отчаянием человека, заложившего свою душу, зато каждый хорошо положенный мазок приближает его новую встречу с волшебным существом. Марсель охотно сделал то, что ему посоветовал Эдвин, в полной мере воспользовался своим воображением. Прошло тринадцать дней, а может, всего неделя. Марсель потерял счет дням, он никуда не выходил, только пару раз спустился со своего чердака, чтобы купить еды, но на этот раз, как ни странно, он не чувствовал никакой ущербности из-за того, что приходится так себя изнурять. На тринадцатую ночь он заснул с приятным ощущением того, что сотворил чудо, а когда после полуночи разомкнул веки, Эдвин уже стоял в его мастерской.

Это он зажег лампаду и распахнул окно. Скорее всего, его заботами на запачканном красками столе появились бутыль вина и какие-то яства. Марсель не обращал внимания на дразнящий, аппетитный запах еды. В отблесках пляшущего под стеклянным колпаком огонька Эдвин казался ему еще более совершенным, чем в прошлый свой визит. Марсель уже забыл, как чудесно он выглядит. Художнику нужно иметь натуру перед собой, чтобы писать портрет. Что поделаешь, если память человека несовершенна и может выпустить какие-то мельчайшие, но немаловажные детали – крошечные составляющие красоты. Изгиб бровей, загнутые кверху кончики ресниц, уголки губ, на портрете все должно выглядеть точным и безупречным.

Марсель даже не попытался открыть рот, чтобы задать такой банальный вопрос, откуда заказчик мог узнать о том, что работа завершена. Эдвин первым узнавал обо всем, с этим нужно было смириться, как с естественным законом природы.

Материя, накинутая на картину, соскользнула сама собой, и Марсель заволновался. Одобрение или осуждение, для него, как для творца, было волнительным и то, и другое. За какие-то дни он совершил то, на что считал себя неспособным. Его живопись озарила мансарду ярче лампады. Так светились золотые крылья, которые он аккуратно вывел кистью. Пришлось смешать несколько цветов, чтобы добиться такого мерцающего эффекта. Картина была притягательной и таинственной. Он нарисовал безымянную красавицу в облаке пурпурного платья, сидящую на изящном троне из слоновой кости. Ее темные пряди змеились по туго затянутому корсету, зеленые кошачьи глаза казались сонными, но коварными. Она грациозно оперлась рукой на подлокотник. Ее голову украшала корона, а над ее троном раскрыты и озаряют его золотые драконьи крылья. Марсель не знал, что подвигло его изобразить именно дракона, к тому же, в такой необычной нестандартной форме. На его картине дракон не был ужасным чудовищем, это было возвышенное, загадочное, хоть и внушающее страх существо. Теперь сам создатель ощущал робость и даже некоторый стыд за такое новшество, хоть оно и смотрелось потрясающе.

– Великолепно, – заметил Эдвин таким равнодушным тоном, что Марсель ощутил, как сердце ухнуло куда-то в пятки.

– Тебе не нравится? – он сам не заметил, как перешел на ты.

– Не нравится? – Эдвин удивленно изогнул бровь. – Я же сказал, что она бесподобна.

Вот он уже стоит возле картины, невесть как преодолев расстояние, касается кончиками пальцев нежного овала нарисованного лица.

– Что-то не так, – настаивал Марсель.

– Я давно уже привык не проявлять ничем своих эмоций. Корона и трон, пусть даже только нарисованные, напомнили мне про то, про что мне совсем не хотелось сейчас вспоминать. В остальном, все идеально. Ты сделал еще и наброски?

Набросков было множество. Марсель даже раскрасил самые удачные акварелью. Столько сюжетов, и все одинаково красивы и таинственны. Красавица катается в лодке, а над ней парит золотой змей. Она же прижимается лицом к окну, с другой стороны которого парит тот же крылатый змей. Она с корзинкой собирает ирисы в саду, сидит в оперной ложе, идет по полю, а ее шлейф задевает подсолнухи, стоит на балу в кругу кавалеров. Всюду она, будто художнику позировала одна натурщица, и эта натурщица была самим совершенством.

Еще прежде, чем Марсель успел указать на пачку листов, длинные тонкие пальцы Эдвина уже перебирали рисунки. На каждом из них одно и то же бесконечно дорогое ему лицо.

– Эта девушка… Вы сказали, что я не мог видеть именно ее, потому что она давно умерла? – Марсель решился задать тот вопрос, который мучил его с самого начала.

– Никогда не спрашивай меня о ней, – в голосе Эдвина зазвенела сталь. – Иначе, мы можем стать врагами, а я уже подумывал о том, как подружиться с тобой.

– Правда? – Марсель с трудом мог в это поверить.

– Это не последний мой визит, как ты, наверное, уже догадался. Картина завершена, и она прекрасна. Я бы назвал ее твоим шедевром, но ты ведь можешь успеть написать еще другие. У тебя еще есть время… – Эдвин говорил с такой интонацией будто этого времени остался ограниченный срок, совсем маленький отрезок. Может быть, Марселю всего лишь показалось, что Эдвин заранее знает день и час его смерти и не сделает ничего, чтобы этот час оттянуть. С такой печалью может произносить похвалы лишь тот, кто знает, что смерть уже стоит на пороге и ждет.

– Ты хочешь что-то предложить, какой-то новый сюжет?

– Сюжет ты придумаешь сам, но непременно нарисуешь ее снова, – он кивнул на коронованную красавицу. – Мне кажется, ты знаешь о ней даже больше, чем нужно. Нарисовать корону на ее голове мог бы только ясновидящий. Возможно, таким людям, как ты открыто слишком многое, но они принимают это за свою фантазию. Скажи, тебе нравится эта девушка?

– Я готов умереть за нее, – против желания сорвалось с губ Марселя, а пальцы сами собой потянулись к крышечке медальона, чтобы нежно погладить шероховатую поверхность.

– Так и должно быть, – улыбнулся Эдвин с неожиданной теплотой. – Так было со многими до тебя.

– Что ты имеешь в виду? – Марсель хотел насторожиться, но не мог, все его опасения тонули в бездонной лазурной бездне смотрящих на него глаз. Эти глаза сияли из мглы и казались призрачными лазоревыми огнями на фоне фосфоресцирующего овала лица.

– Я привык говорить загадками, и это смущает тебя? – Эдвин неуловимо и быстро приблизился к Марселю. В его бледных пальцах что-то ослепительно блеснуло. Крупный алый рубин сверкал всеми гранями и был похож на кровавую слезу.

– Возьми, любой ювелир скажет тебе, что он стоит одного или двух поместий с охотничьими угодьями, – Эдвин вложил рубин в руку Марселя.

– Слишком щедрое вознаграждение, – Марсель покачал головой. – Я ведь даже еще не отдал вам медальон.

Он хотел снять цепочку, но Эдвин перехватил и задержал его руку.

– Оставь его себе на то время, пока выполняешь мои заказы. Он еще может пригодиться тебе.

– Да, наверное, – в присутствии Эдвина Марсель почему-то не слышал никаких особенных звуков, даже когда прикасался к медальону. Золото не нагревалось на его груди, словно одно приближение Эдвина могло смягчить и побороть любое колдовство.

– Знаешь, меня притягивает каждая площадь, – Эдвин приблизился к окну. Его взгляд блуждал по редеющему потоку прохожих. С высоты чердака и нарядные зажиточные граждане, и лавочники, и бедняки все казались всего-навсего точками, муравьями. Наверное, Эдвин привык видеть людей всего лишь молекулами, движущимися по вселенной, привык смотреть на мир с высоты своего полета. Марселю вдруг стало интересно, а опускался ли Эдвин когда-нибудь на землю, чтобы пройтись по широкому проспекту, чувствуя твердую почву под ногами и затеряться в толпе, среди ничего не подозревающих смертных. Как это было бы увлекательно, чувствовать себя способным взлететь и притворяться, будто ты такой же, как и все окружающие. Сошел ли Эдвин хоть раз со своего пьедестала, пробовал ли он когда-нибудь смешаться с толпой, чтобы потеряться в ней, забыть самого себя, или же звезды вечно и непреодолимо манили его.

Почему ты печален, хотелось спросить Марселю, но он не смел, боялся услышать ответ или навлечь на себя внезапную вспышку гнева.

– Я готов был бы вечно сидеть на крыше какого-то дворца, затерявшись среди статуй, и следить за прохожими с высоты, – признался Эдвин, смотря куда-то в недосягаемую даль. – Меня притягивает толпа… с недавних пор. Я ищу кого-то в толпе, вижу множество лиц, незнакомых, однообразных пятен и никак не могу найти одного-единственного дорогого мне образа.

Стоя у окна, с отрешенным видом и какой-то тоской во всем облике, Эдвин, как будто, слился с ночью, витавшей над чердаком. Марселю казалось, что вся его фигура состоит из двух цветов: белого и золотого. Весь силуэт призрачно мерцал, выглядел почти прозрачным. Разве ангел не может вечность простоять у окна, незримый для большинства смертных. За окном будут сменяться годы, времена, эпохи, а он не двинется и не вздохнет, ожидая кого-то, кто никогда не явится, и вечность покажется ему часом.

– Она где-то там, в толпе, – прошептал Эдвин. – Иногда я бродил по улице сам, следил за кем-то, похожим на нее, и каждый раз разочаровывался, когда тот, за кем я слежу, оборачивался, и мне представало незнакомое лицо. Луна отражает свет солнца, но встретиться с ним не может. Возможно, в моих поисках тоже имеет место суровое предначертание. Я готов простить все, той, кого разыскиваю, хотя, она, может быть, уже давно возненавидела меня.

– О чем ты, Эдвин? – Марсель хотел подыскать слова утешения или вызваться помочь, но понял всю глупость и ничтожность таких поползновений, кто он такой, чтобы ободрять такое возвышенное создание. Эдвин не нуждался ни в соболезнованиях, ни в посторонней помощи. Он ни разу не выказывал открыто свою силу, старался быть вежливым и обходительным, но сразу становилась понятно, что за внешним спокойствием и холодной любезностью скрывается непобедимое, не имеющее себе равных могущество. Дело было даже не в физической силе, хотя с виду тонкие и ухоженные кисти рук легко смогли бы согнуть железные прутья, но самой опасной в Эдвине была колдовская мощь, тихое мистическое мерцание, распространившееся, как нимб над всем его существом.

– Звездный свет будит воспоминания, а они для меня, как соль на рану… Когда-то я был не одинок, – Эдвин отвернулся от окна, не желая больше наблюдать за бесконечной чередой незнакомцев и незнакомок, чужих неуклюжих фигур, меж которых, наверное, уже никогда не промелькнет кто-то, о ком ангел так тоскует.

– Ты и сейчас не одинок, – Марсель хотел ободряюще сжать его руку, но испугался, что малейшее соприкосновение с бледной, мерцающей кожей может обжечь его, как огонь.

– Страх, – Эдвин все понял и тихо вздохнул. – Точно так же сильна бывает брезгливость, которая не дает тебе прикоснуться к чему-то омерзительному, например, к змее. Ты побрезговал бы моим рукопожатием, если б знал, что змеиного во мне куда больше, чем человеческого, – взмахом ладони он предупредил возражения. – Подумай сам, что ты обо мне знаешь. Почти ничего. Я ведь могу оказаться кем-то более холодным и смертоносным, чем ядовитая змея, и более кровожадным, чем стая волков, в поисках поживы рыскающая по зимнему лесу. Если бы я оказался существом, одержимым жаждой мести и крови, ты бы меня возненавидел?

– Не говори так о себе, Эдвин, – Марсель прижал пальцы к вискам, в которых в бешеном ритме стучала кровь. – Ты просто хочешь меня испытать? Испытания покажут, насколько тверда моя вера? Я верю только в тебя. Я верю тебе. Только скажи, кого нужно найти, и, вот увидишь, поиски дадут результат, если мы примемся искать вдвоем.

– Ты уже сделал все, что мог, – Эдвин кивнул в сторону мольберта и великолепной картины. – Твои краски воскресили для меня тот момент, который давно канул в прошлое.

Эдвин запнулся, словно после долгого забытья к нему вернулось чувство реальности, и он понял, что сказал слишком многое, гораздо больше, чем следовало бы знать какому-то художнику.

– Я вернусь к тебе снова, когда будет готово что-то еще, – сухо добавил он. Минутный триумф отчаяния прошел, Эдвин снова стал скрытным и замкнутым.

– Эдвин! – Марсель окликнул его по имени, боясь, что мерцающий гость вот-вот может исчезнуть, раствориться в пустоте, а он так никогда и не сможет после его ухода восстановить в памяти целостный и яркий фрагмент для картины.

– Да? – испытующе поинтересовался Эдвин. – Ты хочешь о чем-то спросить меня.

Уголки его губ чуть изогнулись в улыбке, словно желая сказать «человек, я знаю, насколько ты подвержен страстям». И Марсель растерялся, счел почти грехом просьбу, невольно сорвавшуюся с губ.

– Можно я нарисую тебя!

– Нет! – отказ был категоричным и неизменным. Эдвин уже не передумает.

Зачем он только спросил. Марсель корил себя за излишество, ведь мог бы просто молча осуществить свою задумку. Не нужно было просить на то разрешения, он ведь не собирался делать ничего плохого или преступного. Эдвин бы даже не узнал… Хотя нет, Эдвин знал обо всем, знал о желании Марселя еще до того, как тот сам об этом заговорил.

– Не трать время зря, – уже более мягко добавил Эдвин. – Ты долго и напряженно работал, почти не спал и не ел. Лучше отдохни, пройдись по Рошену, развлекись, а потом придет вдохновение, и ты думать забудешь о таком неуловимом призраке, как я.

– Но разве может существовать вдохновение отдельно от твоего волшебства? – Марсель показался самому себе дерзким, почти наглым, но удержаться от препирательств не мог, вот соседи удивятся, если услышат, как он кричит в пустой комнате и спорит сам с собой.

– Как же ты глуп! – Эдвин развернулся, молниеносно взмахнул рукой, но вместо того, чтобы ударить Марселя, ударил ладонью по столу. Дерево скрипнуло, колченогие ножки зашатались.

Марсель смотрел и не верил себе, на столешнице, измазанной масляными красками, протянулись пять глубоких борозд, как царапины от чьих-то когтей, но ведь у Эдвина не было когтей, только ровные чуть длинные розоватые ногти. Они бы обломались прежде, чем смогли так сильно процарапать прочную дубовую поверхность. Смогло бы это сверхъестественное создание оцарапать железную дверь с такой же легкостью. Марселю стало жутко от собственных мыслей.

– Не бойся, – Эдвин успокоился, но в его глазах до сих пор бушевал, как пламя, безумный неудержимый гнев. – Я не причиню тебя зла.

Конечно, не причинит. Его ярость найдет выход на ком-либо другом. Эдвин коротко усмехнулся.

– Не дрожи, как кролик и не зли меня больше!

– Я не хотел говорить так грубо, – поспешно извинился Марсель. – Неужели, ты сам не знаешь, насколько ты красив, не хочешь, чтобы твой портрет вызывал восхищение у людей, сохранился, как реликвия для многих поколений…

– Боюсь, что сам я окажусь долговечнее портрета. Думаешь, мне понравится наблюдать за тем, как тлеет под нещадным воздействием времени твое произведение, а образ в зеркале, который должен был бы претерпеть изменение в первую очередь, так и не меняется. Холст, который должен бы стать бессмертным трескается и тускнеет, а тот, кто не хотел вечности, кто должен был первым сойти в могилу, вопреки всему не умирает. Один опыт с портретом уже потерпел неудачу, я не хочу, чтобы он повторился. Не подумай, что я эгоистичен. Я не запрещаю тебе творить, я запрещаю тебе подвергать себя опасности.

Эдвин быстро метнулся к окну, но задержался и тихо добавил:

– Не доверяйся мне… безгранично!

Предупреждение прозвучало, как тихий вздох ночи, но Марсель еще долго помнил о нем. Даже утром, когда мерил шагами мостовую под собственными окнами, тщетно пытаясь заметить на фасаде или водосточном желобе какие-то царапины, хоть что-то напоминающее о визитах Эдвина, он не забывал о предостережении. Оно рефреном звучало в сознании, повторялось, приобретало все новые интонации. Эдвин обещал, что вскоре заберет картину, и скорее бы, красавица, нарисованная им же самим, стала казаться Марселю зловещей. Он вышел прогуляться лишь потому, что ему стало страшно сидеть в своей каморке наедине с пугающим, прекрасным портретом и уродливыми царапинами на столе, которые могли оставить только когти дьявола или лапа какого-то вконец одичавшего, кровожадного зверя.

Главное не думать ни о чем плохом. Надо оглянуться по сторонам и радоваться жизни, точнее тому, что остался жив, ведь вместо стола Эдвин мог с той же легкостью и равнодушием разодрать его горло, но ведь не стал же. Эдвин не стал бы причинять ему вред. Он был добрее и великодушнее людей, он готов был защитить Марселя, а не убить, и не надо думать о своем благодетеле так плохо.

Марсель огляделся вокруг. Утро холодное, но свежее, из дверей кабака веет приятным теплом. Город оживает после долгой ночи, скоро улицы станут шумными и многолюдными.

Крик неожиданно, раздавшийся в переулке, его напугал. Какие-то прохожие, заинтересовавшись, кинусь посмотреть, в чем дело, и Марсель последовал их примеру.

Всего-то и надо было свернуть за угол и протиснуться сквозь толпу уже собравшихся зевак, но в душе шевельнулось неприятное предчувствие, и каждый шаг давался ему с трудом.

Марсель отпихнул в сторону какого-то подростка, протиснулся мимо торговок с корзинами и оказался чуть ли не в первом ряду зрителей. Юноша сморщился от отвращения и страха. Струи маленького фонтана били сегодня как-то особенно сильно, вода выбивалась толчками, как кровь из рассеченной вены, и самым страшным было то, что по мраморным бортикам фонтана, как мазки краски разошлись сгустки крови. Труп уже посерел и источал омерзительный запах. Лица Марсель не разглядел. Оно уперлось в камни мостовой. На неестественно перевернутой шее виднелось несколько шрамов. Царапины. Ровно пять царапин. Марсель зажал рот рукой. Какой-то маляр, стоявший рядом, предусмотрительно отодвинулся в сторону, решив, что его тошнит, но Марселя не тошнило. Он готов был закричать, засыпать вопросами кого-то незримо стоявшего поблизости. Почему царапины на горле мертвеца так похожи на те, которые избороздили поверхность стола в его собственной мастерской?

– Эдвин не мог убить, – тихо, едва слышно прошептал он, сам не зная зачем. Кого он пытался в чем-то убедить? Какой-то прохожий обернулся, будто расслышал все и окинул Марселя внимательным взглядом из-под полей шляпы.

– Он на такое не способен, – Марсель прижал ладонь ко лбу. Ему почудилось, что у него вот-вот начнется жар.

Он развернулся и побрел прочь от фонтана, от зловония мертвечины и тихо передающих друг другу сплетни голосов.

– Пошлите кого-нибудь за коронером, – раздалось у него за спиной, но Марселю уже было все равно. Пусть придет целый полк и сразу несколько констеблей, им все равно не выйти на след того, кто не оставил на земле никаких следов, ибо его стихия – небеса. Людям, испытывающим притяжение земли, никакими сетями не поймать того, кто свободно летает в ночи.

Марсель одернул себя. Он слишком поспешно решил заклеймить убийцу. Его суждение пристрастно. Он просто обиделся на Эдвина за то, что тот не позволил ему написать новый портрет. Если Эдвин, действительно, обладает некой неодолимой мистической силой, это еще не значит, что он станет убивать всех подряд, а потом разбрасывать и трупы, и улики посреди самых оживленных проспектов. Да, царапины на горле того несчастного точь-в-точь такие же, как те, которые оставил на древесине Эдвин всего лишь одним прикосновением, но это еще не значит, что виновен он. Ведь Эдвин не раз намекал, что он не единственное сверхъестественное создание в мире. Возможно, поблизости бродит некто, похожий на него, а, может, ночное убийство это дело маньяка. Эдвин просто не мог никого убить, да, он очень силен, но чист и прекрасен, его мерцающие во мраке руки не могут быть запятнаны кровью.

Марсель брел, не выбирая направления, и твердил про себя, как молитву, то, что Эдвин ни в чем не виновен. Это просто совпадение. Будь Эдвин жесток, для чего бы тогда он стал бы утешать и ободрять какого-то художника. Он ведь ни разу не пытался напасть на Марселя или запугать его. Он никогда не требовал никаких клятв или обетов молчания. Творца и заказчика связала незримая прочная нить, гораздо более ощутимая, чем сильнейшая из клятв. Почему же тогда Марселю кажется, что его уста сомкнул роковой обет, что он не имеет права никому рассказать об Эдвине, что он сам уже стоит на краю пропасти, из которой выбраться уже не сможет, ведь у него же в отличие от Эдвина нет ни крыльев, ни колдовских сил.

Какой-то вельможа, стремительно прошагавший мимо, толкнул Марселя и чуть не сбил с ног. Звякнули о мостовую несколько монет, выпавшие из черного, вышитого какими-то символами кошелька. Точно такие же червонцы, какими обычно расплачивался Эдвин, теперь лежали в пыли.

– Извини, – произнес незнакомец. Голос выдал в нем расстроенного и удрученного своими бедами человека, лицо пряталось в тени под полями шляпы. Он хотел идти дальше, но Марсель окликнул его.

– Ты разве не поднимешь свои золотые?

Глаза, сверкнувшие из-под шляпы, окинули внимательным взглядом его поношенную одежду, пятна краски на манжетах, оцарапанную загрубевшую кожу на руке.

– Можешь поднять сам, если они тебе нужны, – быстро молвил прохожий и чуть ли не помчался прочь.

Лучи восходящего солнца отразились от медного покрытия крыш, скользнули по мостовой и осветили несколько золотых кружочков. Солнце только вставало и было божественным знаком дня, отгоняющим тени ночи, но Марсель содрогнулся. Ему показалось, что только солнечный луч коснулся монет, как золото полыхнуло красным адским пламенем.

Слишком поспешно он отошел от них. Ему не хотелось думать о прохожем, разбрасывающим свои деньги так, будто те были помечены когтем дьявола. Кажется, прохожий сам хотел бы избавиться от своего золота, как от какой-то тяжкой ноши. Упаси бог, подобрать такие монеты и вместе с ними принести к себе в дом проклятие.

Ну вот, я становлюсь суеверен, подумал Марсель, скоро начну шарахаться от собственной тени и начинать каждый день с благодарственной молитвы за то, что призракам ночи не удалось лишить меня жизни до наступления утра.

И все-таки я нарисую тебя, Эдвин, решил он, должен же я оставить для себя хоть что-то на память о тебе.

Эдвин являлся к нему только ночью, но восходящее солнце живо напомнило Марселю о нем. Марсель сам не мог объяснить, почему сравнивает своего покровителя, не с мглой, а с солнцем. Даже среди тьмы, Эдвин был ярок, как лучи рассвета. Какое странное сочетание, светлый дух во мгле. Марсель уже выкинул из головы предостережение и думал о том, как лучше нарисовать Эдвина, стоящим у чердачного окна и с ангельскими крыльями за спиной, или же запечатлеть на холсте то отражение, которое мелькнуло перед ним в зеркале еще до того, как он обернулся и застал в своей мастерской незваного гостя.

В его мыслях проносилось множество образов, и все они были одинаково хороши. Перед Марселем встала бы проблема выбора, если б не одно ослепительное видение, как фрагмент из прошлого. Видел он это или нет? Может, он себе это только вообразил. Марсель прикрыл веки, пробуя восстановить картинку по частям, он видел ту самую брюнетку, которую должен был нарисовать, она сидела в резном похожем на трон кресле, еще более прекрасная, чем на его картине, а ангел стоял перед ней на коленях. Его чуть пораненная рука опиралась на подлокотник, крылья трепетали за спиной, величавые, огромные и трогательно-хрупкие из-за чистоты своего цвета. Его златокудрая голова опустилась на колени к красавице. Ее рука слегка погладила его локоны. Одна алая, как рубин, слеза скатилась по чистой щеке Эдвина и капнула ей на подол.

Какое душещипательное наваждение. Марсель остановился, чтобы побороть вскипевшие внутри чувства, страх, отчаяние, ревность и страстное рвение прямо сейчас схватить в руки кисть, чтобы запечатлеть все увиденное на века.

Эдвин, конечно, разозлится, но дело уже будет сделано. В конце концов, его покровитель все поймет и простит. Он всегда понимал его чувства и считался с ними.

Опасно шутить с огнем, вступать в противоборство или споры с высшим созданием, но Марсель не мог ничего с собой поделать. Стремление сотворить или хотя бы скопировать с живой натуры совершенство было куда сильнее здравого смысла.

Скорее прочь от шумной улицы, от непрерывного гомона и сотен тысяч голосов, которые Марсель различал на расстоянии с помощью медальона, прочь от места, где произошло ужасное подлое преступление. Ему нужно скорее запереться у себя в мансарде, взяться за кисть и не отрываться от работы. Он был исполнен решимости завершить все за одну ночь, ведь времени у него в обрез, возможно, уже скоро кто-то из невероятных и опасных сверхъестественных творений вломится к нему, чтобы прервать его труд.

Марсель не заметил, как текли часы, как свет за окном сменила тьма. То ли он сам успел вовремя машинально зажечь лампаду, то ли она вспыхнула сама собой. Скорее всего, второе, не мог же он двигаться и действовать, не отдавая себе отчета в своих поступках, как сомнамбула. Конечно, он утомился, стоя перед мольбертом, но не до такой степени, чтобы забыть о том, что должен делать. Художнику нельзя забывать о точности и аккуратности, иначе весь проделанный труд пойдет насмарку. Раньше Марселю не удавалось работать так быстро, четко, почти лихорадочно, не задумываясь о том, что нить вдохновения может вот-вот оборваться, и он останется ни с чем, перед работой, сделанной только на половину, а завершение ее станет невозможны. Прежде он всегда дрожал, боясь такого исхода, но в этот раз кисть сама скользила по покрытой лаком поверхности, красиво и ярко вырисовывая детали, придавая каждому штриху идеальность и завершенность. Казалось, что он всего лишь расчищает уже готовую картину, снимает с поверхности копоть и пыль, а под ней открывается чей-то чужой, переживший века шедевр. И не важно было, что лампада едва полыхает, готовая в любой миг погаснуть и оставить его во мгле, вместе с кем-то чудовищным и кровожадным, незримо затаившимся в углу мастерской. Неважно было, что кто-то настойчиво и непрерывно, начиная от полуночи, стучится в чердачное окно, что чей-то голос шепчет предостережения снаружи со стороны улицы над опасной, головокружительной высотой. Даже, если кто-то бесплотный витает там во тьме и умоляет его остановиться, он только тратит свои силы зря. Марсель был обречен и испытывал от этого какую-то странную удовлетворенность. Хоть раз в жизни он сделает все по-своему, бросит вызов в лицо судьбе, завершит дело своей жизни, а потом примет от карающего духа любое заслуженное наказание или похвалу. Кто знает, как обернется колесо судьбы.

Какие-то шорохи не прекращались за окном. Звуки, которых раньше никогда не было в высоте. Марсель старался упорно не обращать внимания на тех, кто пытается отвлечь его. Главное, это еще не Эдвин. Если бы Эдвин захотел войти, пролегай его путь через дверь или через окно, он не стал бы стучаться. А если бы все пути оказались забаррикадированными, он проник бы сквозь стену и предстал перед взглядом изумленного жильца, как будто из-под земли.

Марсель не собирался становиться затворником, но так уж вышло, что несколько дней он никуда не выходил. Он очень спешил, знал, что не может прервать начатое, не может отлучиться ни на минуту. Его не оставляло странное чувство, что стоит ему ненадолго выйти, и, вернувшись обратно, он уже не найдет в мастерской своего наброска. Продолговатый отпечаток когтей, изуродовавший поверхность стола, должен был бы стать поучением ему, живым напоминанием о том, какой силой обладает тот, кому он бросил вызов, но Марселя ничуть это не смущало. Конечно, рваный, процарапанный слой древесины вызывал невольный страх, но остановить мастера был не в силах. Он дал себе клятву, что доведет дело до конца.

Марсель остановился, чтобы смахнуть со лба капельки пота, они бисеринками осели на ладони, смешались с краской. Во время работы он даже не заметил, как порезал палец, как капнула в жидкий кармин его собственная кровь. Только потому, что на миг прервался, Марсель обратил внимание на какое-то странное увещевание, доносившееся со стороны закрытого окна. Юноша готов был поклясться, что кто-то скребется когтями по подоконнику, силясь распахнуть створку, кто-то хочет проникнуть через окно в его комнату и предупредить его о чем-то или помешать ему. Окно было закрыто на задвижку, и пока что она крепко держалась в скобах, плотно сомкнутые створки было не распахнуть усилием обычной мелкой птицы или даже коршуна. Но там, за окном, летал не коршун, в городе им делать было нечего, и Эдвин пока не хотел возвращаться, он появился бы вновь, только когда Марсель написал бы еще одну картину, способную заинтересовать его. А пока что Марсель занимался тем, к чему Эдвин отнесся со странной неприязнью. Разве можно презирать собственную, настолько совершенную внешность? Марселю было некогда над этим задумываться, к тому же, он не смог бы подыскать правильный ответ. В один миг Эдвин открыл для него целый мир и чуть приподнял завесу над каким-то таинственным царством, чуть-чуть, но не до конца. Приоткрытые врата манили и в то же время оставались таинственными, ведь за ними может оказаться все, что угодно, начиная от рая и кончая холодным царством теней.

Уже за полночь кто-то стучал в дверь, кто-то просил впустить его. Марсель никак не среагировал. Пусть стучатся, сколько хотят. Он уплатил за аренду помещения на несколько месяцев вперед, и даже если б это было не так, никто бы не стал ломиться к нему ночью, чтобы улаживать такие дела. В Рошене у него не было друзей, которые стали бы разыскивать его в такой неурочный час. Тот же стук через какое-то время повторился за окном, и тот же самый голос позвал его. Определенно женский голос.

Марсель оторвался всего лишь на миг, чтобы разглядеть за окном какое-то бледное лицо, вернее, очертания лица в снежном вихре и белые губы, изобразившие поцелуй и коснувшиеся стекла. Всего один вздох с той стороны, и стекло покрылось морозным узором, за которым уже ничего невозможно было рассмотреть, только причудливые снежные цветки и звездочки на замерзшей поверхности, целые мириады крошечных символов. Лучшего узора не смог бы нарисовать и живописец, зима придумывала, куда более витиеватые украшения, чем бордюр вокруг самой сказочной картинки.

Закончив картину, Марсель почувствовал прилив счастья. Усталость смешалась с удовлетворением. Он потушил свет, уже не пугаясь того, что в темноте его настигнет страшный гость. Его не испугал даже легкий скрип раскрывшегося окна и шелест платья в его мансарде. Всего на какой-то миг ему показалось, что девушка с портрета стоит в изножье его кровати и смотрит на него с загадочной, застывший, как снежный узор на стекле, улыбкой. Та самая девушка в короне, прекрасная, как богиня, и бледная, как смерть. Видение длилось всего миг. Всего миг полыхал факелом во мгле алый шлейф ее платья. То ли она стояла на ковре и от ее заснеженных туфелек остались мокрые подтеки на ворсе, то ли она висела в воздухе, в нескольких футах над полом, и ее элегантное платье полыхало в темноте, как стройный столб огня. Марсель видел ее всего мгновение, а потом все поглотила мгла.

На этот раз его творение не казалось ему ни зловещим, ни пугающим. Оно было правдивым, оно приподнимало занавес между реальным и волшебным, куда вернее, чем загадочные обещания Эдвина.

Ему позировал ангел, сам не подозревая о том. Марсель был в восторге от собственной дерзости. Он нарисовал Эдвина, с его таинственным лучистым взглядом, с темными ресницами, на кончиках которых отражается то ли заря, то ли пламя невидимой свечи. Эдвин склонялся над той же прекрасной брюнеткой. Его длинные ладони, казалось, вот-вот молитвенно сложатся, а крылья за спиной грациозно взмахнут. Роскошные крылья. Марсель четко вырисовал каждое острое золотое перышко, каждое очертание, каждый изгиб. Он сам не понимал, каким чудом ему удалось передать на грубом холсте прозрачную белизну кожи Эдвина, одухотворенное и меланхоличное выражение его лица, всезнающий блеск в невинных с виду глазах. Кем он был на этой картине, святым духом или демоном-искусителем, идеально изучившим свою роль, отточившим за века свое коварство до уровня совершенства, чтобы прикинуться чуть ли не по-детски чистым и незапятнанным никаким злом. Как может злодей напустить на себя такой благочестивый вид, стать таким притягательным и несравненным. Несмотря на мифический сюжет, картина казалась слишком реалистичной, если даже не сказать живой. Казалось, вот-вот силуэты сойдут с полотна, ангел оживет и взмахнет крыльями, а красавица, спящая на каменном ложе, разомкнет веки и улыбнется зловещей, обезоруживающей улыбкой. Какие-то силуэты призрачно проступали на заднем плане картины, хотя в творческой задумке самого Марселя они начисто отсутствовали, он отлично помнил, что не рисовал их, тогда откуда же они взялись. Казалось, они вот-вот обретут четкость, двинутся чуть вперед, переступят через раму и окружат Марселя в его же жилище. Он сможет разглядеть их лица, светящиеся во тьме, однообразные маски, которые начнут требовать чего-то от того, кто, сам того не ведая, впустил их в реальный мир.

Во всяком случае, теперь труд закончен. Ровно за три дня. Ну, разве это не чудо, уложиться в такой короткий срок, но без упущений, без оплошностей, без малейших намеков на халтуру. Картина была ярче ненужной к рассвету лампады, ярче солнца. Марсель не помнил, чтобы рисовал свечу возле ангельского крыла, но свеча полыхала, не как нарисованная, а как настоящая, и, казалось, она вот-вот немилосердно опалит нежную кожу волшебного создания, оставит вместо долгожданного поцелуя ожог на чистой коже Эдвина. Кого он изобразил, Амура и Психею, а может быть, фею и ангела, нарисованных с натуры, или двух коварных духов, которые приняли столь соблазнительный вид, специально, чтобы погубить его. Марсель не мог определить точно. Главное, он исполнил свою задумку.

Ничего, кроме нее, он сделать не успел, но к вечеру страха не испытывал, хотя знал, что необычный гость обязательно явится, и это будет уже не безобидный шепот за окном, а внезапное вторжение.

Ночь наступила, а гость все не появлялся. Теперь, даже если он не появится совсем, у Марселя останется полотно, а вместе с ним и ощущение того, что Эдвин навеки остался здесь, в одной неизменной позе, молчаливый, бесплотный, но все равно, казалось, живой.

Время шло, и Марсель ощутил прилив слабости. Труд отнял много сил, ожидание чудесного мига растворилось в нестерпимом желании заснуть, но он знал, что сегодня ночью спать нельзя, иначе он, действительно, пропустит нечто чудесное.

Тьма опустилась на Рошен, плотная и густая, как завеса с мелкими вкраплениями звезд. Снегопад прекратился, морозный узор исчез со стекла, будто дыхание зимы не было больше властно над тусклым, но теплым огоньком единственной лампады.

Взмах крыльев за окном, и Эдвин снова в его мастерской, неуловимый и призрачный, как северное сияние. Марсель, как обычно, не заметил никаких движений, никаких колебаний воздуха, никаких шагов по комнате, но Эдвин уже сидел на своем излюбленном месте, на самом краешке кровати, и ничем не показывал, что разгневан, наоборот, он был спокоен и холоден, как лед, и это настораживало.

– Зачем? – спросил он, кивнув в сторону портрета. Подобного равнодушия не исходит даже от ледяной глыбы, внутренне Марсель напрягся, ожидая чего-то страшного.

– Простите. Мне хотелось оставить себе хоть что-то на память о вас, – он вновь перешел на уважительный тон. – Теперь я понимаю, что сделал что-то плохое, что-то нечестное. Такой же предосудительный поступок, как если бы попытался срезать локон у вас с головы, пока вы спали. Эдвин… – Марсель всплеснул рукой и виновато улыбнулся. – Я чувствую себя вором.

– Ничего страшного, – сказал Эдвин, но по опасному блеску его глаз можно было прочесть «если бы ты не был так талантлив, то я бы наказал тебя, как вора».

Ему повезло, что Эдвин слишком уважал искусство и тех, кто творит прекрасное, наверное, потому что сам был похож на прекрасное творение скульптора.

– Знаешь, – Эдвин заставил себя улыбнуться. – Когда-то один талантливый малый вроде тебя взялся написать мой портрет, тайком, так же, как и ты. То был случай совсем другой, он умышленно хотел навредить мне и весьма в этом преуспел. Результат, которого он добился, причиняет людям боль до сих пор.

– Это было давно? – Марсель не решился прямо спросить, как долго существует этот мир и создания, подобные тому, которое сейчас по-хозяйски расположилось на его ложе.

– Да, – кивнул Эдвин, не желая долго распространяться о том, что с тех пор утекла целая вечность, одна эпоха успела сменить другую.

– Хватит бездельничать! – юноша – ангел грациозно поднялся, пересек комнату нарочито медлительными движениями, чтобы Марсель хоть раз мог наблюдать за ним, как за почти равным существом, которое тоже способно мерить шагами ковер, а не только переноситься в пространстве.

– Тебе пора развлечься, иначе ты сойдешь с ума от одиночества или от компании этих картин, которым ты отдал все свое старание и, возможно, часть души. Нельзя же все время сидеть в четырех стенах. Я чувствую, тебе не хватает того общества, где найдутся персоны, способные тебя вдохновить.

– Ты хочешь, чтобы я пошел с тобой куда-то? Подожди минутку, – Марсель лихорадочно начал искать ключ от запертой двери.

– Оставь! – приказал ему Эдвин и легко запрыгнул на подоконник. – Иди сюда, смелее!

Его фосфоресцирующая ладонь на миг взмахнула в морозной мгле. Из открытого окна подул ветер. Силуэт Эдвина уже парил где-то возле окна.

Он меня погубит, если я пойду за ним, мелькнуло в помутившемся сознание Марселя, но он уже сделал шаг к окну, будто его побуждала идти вперед какая-то сила, ступил на подоконник и сжал протянутую ему из мглы узкую, сильную ладонь.

Длинные пальцы сжали его руку слегка, но от этого пожатия у Марселя чуть не хрустнули и не переломались косточки.

– Я буду твоим проводником в том мире, куда стремятся попасть все поклонники прекрасного. Доверься мне! – произнес Эдвин.

Марсель больше не ощущал под своей ступней холодную балку подоконника, не чувствовал твердой почвы под ногами, только видел крыши города далеко внизу, шпили, башенки, купола и дрожки, проносившиеся по узким ленточкам дорог. Все, как во сне, но это не сон. Он ощущает на своей щеке холодное дыхание Эдвина, слышит, как звенит в ушах от ощущения головокружительной высоты. До земли, наверное, много и много миль, и земля все еще притягивает его. Если Эдвин разомкнет объятия, он упадет вниз и разобьется насмерть об острые камни мостовой Рошена. Он во власти призрака.

– Да не бойся же ты, – нашептывал Эдвин ему на ухо, будто боялся, что кто-то еще, летающий в высоте, может их подслушать. – Об этом месте, и вправду, мечтают все поэты. Ни ад, и ни рай, третий путь, предназначенный специально для таких, как ты. Для тех, кто может заинтересовать избранное общество. Я представлю тебя нашей элите, и ты запомнишь эту ночь навсегда.

Марсель не решался ни о чем спросить. Он обрел способность трезво мыслить, только когда избавился от страха перед падением. Его ноги коснулись земли. Это уже не дороги Рошена. Марсель озирался по сторонам и видел какой-то незнакомый, пустынный город. И Эдвин был уже не бесплотным духом. Перед ним возле элегантного экипажа стоял уже не ангел, а просто ангелоподобный кавалер, в щегольском бархатном камзоле, с золотистыми локонами, схваченными на затылке темной лентой. Только очень внимательный глаз мог заметить, что под просторным плащом, как будто шуршат два огромных крыла.

Какой странный плащ! Марсель рассматривал синий атлас, расшитый странными витиеватыми символами, меж которыми затерялось несколько звезд. Только колдун мог накинуть на плечи подобное произведение искусства. Знаки, умело вытканные сияющей нитью, тянулись по краям накидки и складывались в причудливые письмена.

– Не сопротивляйся! – сильная рука затолкнула его в карету, заставила пригнуться, чтобы не стукнуться головой о низкую притолоку дверцы. Экипаж плавно и почти бесшумно сдвинулся с места. Эдвин сидел в бархатной полутьме напротив Марселя и задумчиво смотрел на однообразные темные фасады зданий, мелькающие за окном.

– Если ты решил рисовать не людей, то тебе не хватает живой натуры, – он не насмехался, а говорил вполне серьезно и вдумчиво. Доброжелательный, готовый помочь дух исчез, перед Марселем предстал хладнокровный незнакомец.

Он не незнакомец, он ангел, тут же одернул себя Марсель, у него под плащом трепещут живые крылья. И все же перед ним предстал совершенно другой Эдвин, не участливый и все понимающий, как будто, знакомый всю жизнь, а чужой и далекий, холодный, как звездный свет, и абсолютно равнодушный к любым переживаниям спутника.

– Где мы? – взволнованно спросил Марсель, выглядывая через окно на пустынные, казалось, заброшенные улицы. Карета летела стрелой, хотя не было слышно ни топота копыт, ни грохотания колес, будто лошади ступали на пуантах или вовсе не касались дороги, а неслись по воздушному пространству.

– Я же сказал, мы там, куда мечтают попасть все, но людям путь сюда заказан, – за внешним спокойствием спутника угадывалось едва уловимое раздражение. От Марселя, очевидно, ожидалось больше понятливости, но в данных обстоятельствах, увезенный глухой ночью из дома юноша не мог быть ни сообразительным, ни заинтересованным, он был напуган. Его не оставляло чувство, что вместо Эдвина на противоположном от него сидении, в тени, расположился незнакомец, по какой-то неведомой причине желающий ему зла.

– Улицы только выглядят необитаемыми, – Марсель произнес вслух свою мысль, не боясь услышать ни насмешки, ни осуждения. Он заметил тускло мерцающие крылатые тени, как будто вальсирующие за окнами вторых этажей, бросил взгляд на белое лицо, прижавшееся к темному стеклу, с как будто размазанными под глазами подводами алой краски, или это были алые слезы. У Марселя не осталось времени сообразить. Какая-то парочка стремительно отпрыгнула прочь с проезжей дороги, уступая место ехавшему на них экипажу. Марсель мельком успел разглядеть их. Кавалер и дама, оба стройные и золотоволосые, на обоих такие же просторные, расшитые колдовскими символами накидки, как на Эдвине и маскарадные костюмы.

– Я покажу тебе такие вещи, о которых ты не мог даже мечтать!

Марсель уже привык к тихому музыкальному голосу, успокаивающему и убаюкивающему даже в мгновения смертельной опасности, привык к тому, что кожа и волосы Эдвина светятся в полной темноте, как может сиять только свеча. Его ничуть не смущал тот факт, что он общается, как с давним другом, со сверхъестественным существом, с тем, при появление кого суеверные или пугливые люди потеряли бы сознание, а менее доверчивые решили бы, что сходят с ума, раз подверглись такой изумительной галлюцинации.

– Ты ведь хочешь пойти вслед за мной в мой мир? – вдруг спросил Эдвин.

– А у меня есть выбор? – искренне удивился Марсель, собственный вопрос показался ему дерзким.

Эдвин только пожал плечами в ответ, словно желая сказать «нет, выбора я тебе не давал», и в такт быстрому движению что-то приятно закопошилось и зашуршало под сверкающей вышитыми звездочками накидкой.

– Я понял, что к тебе пришло озарение, – молвил Эдвин, когда карета остановилась за пределами мрачного города у какого-то водоема. – Ты не знал никого из моей расы, но живописал их так, будто где-то внутри тебя открылось тайное зрение. А, что же ты сможешь сотворить тогда, когда увидишь их вживую?

Марсель не отдавал себе отчета в своих поступках. Он следовал за Эдвином, будто его приковала к проводнику невидимая цепь. Следом за Эдвином он вышел из кареты, прошелся по пустынному песчаному берегу, ощутил холодное объятие сильных изящных рук, а затем волшебство очередного полета уже не над землей, а над радужной покрытой легкой рябью поверхностью воды.

Он сам не помнил, как очутился в каком-то дворце, палаццо, стоящем прямо в центре острова, окруженного чернильными искрящимися водами. Он вдыхал аромат цветов, долетавший из обширных оранжерей, любовался роскошью и блеском, какие могут окружать только королевский двор. Марсель никогда и не думал, что однажды попадет в такой сияющий мир. Он оглядывался на пальмы в кадках, на изящной ковки канделябры, ступал по хорошо навощенному паркету, видел, как свет дробится и преломляется во множестве хрустальных люстр. Во дворце было светло, как днем, но сам дворец был почти пустынным. Блеск зеркал, поставленных друг против друга и подвесок люстр, как будто приумножал и без того обширное пространство. В таких залах можно только танцевать, и танец в них будет напоминать полет.

Марсель оробел. Он чувствовал себя неуверенно и непривычно среди такого великолепия. Только когда Эдвин поманил его вслед за собой на парадную лестницу, Марсель решился пойти вслед за ним.

– Нужно было приодеть тебя в честь такого случая, но уже не время отправляться к портному. Придется пойти на торжество, как есть. Тебе повезло, что одаренных здесь особенно любят за то, что они бедны материально и богаты духовно. В этом случае у нашей элиты возникает желание их опекать, – Эдвин говорил на ходу, преодолевая один лестничный марш за другим.

– Не бойся, они тебя не обидят, – шепнул Эдвин на последнем лестничном пролете, перед распахнувшимися створчатыми дверьми. – Я не позволю им причинить тебе зло.

Марсель чувствовал себя бедным родственником, входя вслед за Эдвином в освещенный просторный зал. Здесь витал аромат жасмина, звучала музыка, кружились в странном танце пары, и движения их были совершенно бесшумными, будто у зеркальных отражений. Эдвин переступил порог, и музыка стихла, все присутствующие обернулись к нему, отдавая знаки почтения, как если бы он был коронованной особой.

– Приветствуйте гостя! – Эдвин, как и подобает высокомерному монарху, не обратил ни малейшего внимания на заискивающие низкие поклоны и глубокие реверансы дам. Какие здесь прекрасные дамы. Марсель никогда не видел такой притягательной и в то же время чем-то отталкивающей, приторной красоты. Они были так совершенны, что это пугало. Быть может, за каждым из этих очаровательных лиц кроется какой-то страшный изъян.

– Не смущайся! – Эдвин не произнес ничего вслух, не подтолкнул Марселя вперед. Юноша был уверен, что он один услышал реплику и ощутил толчок, хотя никто его не толкал. Он оказался чуть впереди, а Эдвин остался стоять близ дверей, будто на этот вечер уступал пальму первенства Марселю, как долгожданному гостю.

– Ты нарушаешь закон, вводя его сюда, – шепнул кто-то, подошедший к Эдвину. Марсель услышал фразу, но смысла не понял. Угроза это была или дружеское предостережения. Во всяком случае, Эдвин сделал что-то недопустимое, приведя его сюда, но Марсель уже не мог уйти. Он смотрел на дам, окруживших его. Тонкие, как паучьи лапки, ледяные пальчики ощупывали его заплатанный кафтан, кисти его рук, мышцы, пульс. Дам интересовали больше всего талантливые руки художника, и от холодных женских прикосновений Марсель чувствовал, как лед сковывает все подкожные мышцы, лишает воли и способности двигаться. Тонкие пальцы какой-то шатенки гладили ему щеку, затем лоб, словно проверяли с искусством опытного лекаря, сколько ему осталось до полного умопомешательства. Весьма хорошенькая, изящная блондинка положила головку ему на плечо, другая светловолосая дама шептала что-то ему на ухо, но Марсель не мог понять ни слова. Он не знал того языка или странного наречия, на котором разговаривали здесь.

– Не позволяй им дотрагиваться до твоей головы, иначе, правда, сойдешь с ума, – голос Эдвина прозвучал где-то в мозгу Марселя. Юноша обернулся и заметил, что губы его золотоволосого друга не шелохнулись, а сам он стоит у дверей, как безмолвная статуя, как повелитель, благосклонно и внимательно наблюдающий за торжеством.

Могильный холод! Марсель улавливал его вместе с тонким ароматом духов. Холод исходил от стройных, гибких тел, зашнурованных в тугие корсеты маскарадных костюмов. Кожа в тех местах, где ее коснулись неестественно длинные пальчики дам, покраснела и начала болеть, как от долгого соприкосновения со льдом. Марсель только сейчас заметил, что за спиной каждой дамы трепещут тонкие, прозрачные стрекозиные крылышки и переливаются множеством перламутровых оттенков. Длинные пальцы ощупывали его изучающе, как руки слепых, будто дамы пытались запомнить что-то, что поможет им отличить Марселя от других при первом же прикосновении. Странно, учитывая то, что все они были зрячими. Синие, карие, аквамариновые и фиалковые глаза, подернутые легкой поволокой, внимательно следили за Марселем. Он сам не знал, на какой из дам задержать взгляд, и не сразу заметил самые мелкие малоприятные детали. Чуть раскосые глаза некоторых еще не были изъяном, но вот Марселя погладила рука в перчатке, на которой пальцев, явно, было больше пяти, и он содрогнулся от страха. Может, ему только показалось. Нет, вот другая дама, у которой не хватает среднего пальца, но длина других окупает его отсутствие. Пальцы этих леди ловки, как паучья петля, предназначенная для ловли и убийства. У одной рыжей красавицы роскошная челка, но лысый затылок, прикрытый зеленым колпаком с вуалью, у другой прямая тонкая спина, но на плече под кожей извивается золотой червь, и его скользкое тело, вынырнувшие из ранки, обвивает бретельку корсажа.

Наваждение, это всего лишь наваждение, упорно твердил про себя Марсель, всего минуту назад это был сонм божественных созданий, а теперь он видит в каждом из воплощения идеала какое-то мелкое, отвратительное уродство.

Марсель с надеждой обернулся на Эдвина, но тот лишь пожал плечами и насмешливо, понимающе улыбнулся. Таковы мы все, как будто пытался сказать он.

Феи, наконец, дошло до Марселя, это не дамы, это феи. Он опять обернулся на Эдвина за подтверждением и тот сдержанно кивнул.

Теперь Марселю стало не просто неприятно от холодных странных ласк, а жутко. Он один в этой зале человек, а вокруг него толпится нечисть. Вот, что имел в виду Эдвин, говоря, что покажет ему живую натуру для мифических картин.

Неужели ты не спасешь меня, неужели бросишь здесь, мысленно Марсель взывал к Эдвину, требуя помощи, но вслух боялся вымолвить даже слово. У него уже рябило в глазах от блеска сапфиров и бриллиантов, усыпавших причудливые, вычурные наряды, от радужного многоцветья фероньерок, венчиков, тиар, от сияния матовой кожи, от кровавого света крупных рубинов в поясах и колье. Еще более насыщенно – алым был цвет женских губ. Какие у них зловещие взгляды, какие холодные руки. Можно утонуть в их глазах, замерзнуть в их объятиях. И Марсель продрог бы до костей, если бы Эдвин внезапно не вызволил его. Сильная рука легла ему на плечо, и дамы отступили прочь.

Он принадлежит мне, как будто молчаливо заявлял Эдвин, и никто не имеет права обольщать его сегодня. Нечисть трепетала перед ликом ангела, как перед изображением пламенеющего креста. Они боялись его, но потому ли, что он святой дух, или же он вовсе не свят и не добродушен. Может, он всего лишь один из них – самый главный.

– Тебе еще рано сворачивать с пути истинного, – великодушно заявил Эдвин.

– Но я уже с него свернул, – с честностью простачка возразил Марсель и был вознагражден снисходительной улыбкой.

– Скажу более откровенно, – согласился Эдвин. – Ты должен выжить, чтобы запечатлеть на холсте свои сегодняшние впечатления. Мне это будет небезынтересно.

– Я постараюсь, – Марсель не успевал следить за чередой событий, он снова сидел в карете, напротив Эдвина, и экипаж мчался вперед, но уже не по улицам мрачного города, а по пестрящим фонарями мостовым Рошена.

– Ты был в раю, а сейчас увидишь ад, – шепнул Эдвин, так тихо и проникновенно, что его шепот можно было принять за иллюзию. – Познакомившись с элитой, ты должен взглянуть и на тех, кто опустился. На так называемых изгоев.

Карета остановилась, кучер спрыгнул с козел, чтобы отворить дверцу. Марселю в лицо дохнула свежесть моросящего дождя. В оранжевых отблесках фонарей он разглядел фасад с кариатидами и мрачноватую вывеску над закрытым театром. «Покровитель искусств», под надписью были изображены череп и роза. Афиши Марсель рассмотреть не успел. Пальцы Эдвина, как наручник, сомкнулись на его запястье и потащили его куда-то мимо театра, к старому, обветшавшему зданию, скорее всего, бывшему дворцу, знавшему когда-то лучшие времена. Главный вход был заколочен, но то ли тайный, то ли черный ход вел куда-то вглубь, в самые подвалы. Марсель, действительно, решил, что его тащат в ад. Он никогда не спускался так глубоко под землю, никогда не слышал божественные, неземные голоса, поющие где-то в самом низу, под нескончаемой винтовой лестницей. Какая сладкая песнь, так поют сирены, почуявшие близость жертвы. Где-то вспыхнула лампада. Перед глазами Марселя пронесся целый калейдоскоп фресок, картин, гравюр и крылатых статуй. Если Эдвин привел его в подвал, то этот подвал скорее похож на анфиладу бальных залов. Где-то во мгле кто-то играет на клавесине. Марсель видел тонкие бледные кисти, ритмично взлетающие над клавишами.

– Ко мне! – позвал Эдвин, и какие-то грациозные, затянутые в черный шелк силуэты начали отделяться от тьмы, так быстро и естественно, будто рождались из нее. Элегантные дамы обступили Марселя со всех сторон. Их черные бальные платья совсем не напоминали пестрые карнавальные наряды фей. От них веяло мраком. Глаза светились на бледных лицах, ярко, но безжизненно, как драгоценные камни. Голодный блеск, так не сочетающийся с изяществом манер и галантностью.

Тени отделялись от стен, выходили из-за статуй, материализовались из пустоты, и они были прекрасны. Таких, по-кошачьему грациозных созданий Марсель не видел никогда.

– Чем он так провинился перед тобой, что ты приводишь его к нам? – зашептала какая-то дама, обращаясь к Эдвину.

– Что он такого сделал? За что ты наказываешь его так сурово? – казалось сами стены повторили ее шепот, и он гулом пронесся по зале, рождая хриплое, смеющееся эхо.

– Гонория! Присцилла! – Эдвин подозвал двух самых изысканных красавиц, хрупких, как фарфоровые статуэтки и хищных, словно две пантеры. Мертвенную бледность одной из них еще больше подчеркивала мушка на щеке, густая челка прикрывала ей лоб, и Марселю на миг показалось, что под волосами сияет некий тайный и позорный знак.

Эдвин отступил куда-то во тьму, а женщины бесшумно, как тени обступили Марселя. Одна из них обняла его за талию и поцеловала в шею, и юноша содрогнулся от резкой пульсирующей боли. Что-то обожгло кожу на незащищенном горле. Струйка крови скатилась на воротник, но ему уже было все равно, он смотрел, как все новые и новые тени появляются из мглы, а ангел равнодушно наблюдает за ними, прислонившись к постаменту какой-то статуи.

– Эдвин! – хотел позвать Марсель, но зов потонул в новом приступе боли, голова закружилась от бессилия. Черные платья легко шелестели вокруг него, светились белые лица, одухотворенные и печальные, манящие, как сама тайна.

– Ты ведь не хочешь, чтобы твой протеже остался здесь навсегда? – тихо спросил приятный мужской голос, который Марсель уже, казалось, слышал где-то раньше, но вопрос был обращен не к нему, а к Эдвину.

– Нет, я только хочу, чтобы он узнал, что такое подземный мир и не стремился больше вслед за мной в преисподнюю, – так же тихо ответил Эдвин и повелительным жестом отослал собеседника прочь.

Марсель готов был вечно оглядываться на светящийся нимб волос своего проводника по иным мирам, но чья-то тонкая сильная рука обхватила его за подбородок и заставила отвернуться. Теперь он видел только визави – хрупкую, болезненно-бледную даму с мушкой на щеке и других женщин за ее спиной. Если бы не матовые обнаженные плечи и кружевная отделка бальных нарядов, то темные тона можно было бы принять за траур, а самих леди за плакальщиц. Но вот одна из них чуть склонила голову на бок и улыбнулась. В ровном ряде жемчужных зубов сверкнули два заостренных резца. Марсель уже смотрел поверх чернокудрых голов на плоскую стену, точнее на небольшой участок над стрельчатой нишей, выше расписного плафона потолка. Краски на фреске, которая привлекла его внимание, высохли и частично облупились, по изображению тянулась сеточка трещин, но нарисованная девушка все равно была чудесной и неземной, как библейский персонаж, как мадонна. Марсель узнал те черты, которые так тщательно сам вырисовывал на холсте, узнал даже сверкающего змея, свившегося кольцами возле ступней красавицы. Точно такого же змея изобразил он сам на своих набросках. Правда, он ни разу не рисовал в руках у красавицы длинный свиток с магическими письменами, никогда не окружал свою картину причудливым бордюром из рунических знаков. Он бы смотрел на фреску вечно, но та дама, что улыбнулась ему, неожиданно приблизилась, закатала ему рукав и прижалась губами к оголенному запястью. Марсель следил за происходящим отстраненно, как за каким-то ритуалом, который он не в силах ни приостановить, ни изменить. Он не сразу ощутил боль от укуса и режущее жжение в открывшейся ранке на запястье. В ушах звенело от шепотов, тихого сосущего звука возле собственной, незащищенной больше рукавом руки и шелестящего, мелодичного смеха. Когда он проснулся у себя в постели, то этот смех все еще стоял у него в ушах.

Он не помнил, чем закончилось его маленькое приключение в подземелье, помнил только долгий ночной вояж по таинственным улицам, шаги незримых горожан, мерное покачивание ревербера, освещавшего путь экипажу, отражение свечи в зеркальной стенке фонаря. Помнил дам в роскошных нарядах, грибок на с виду безупречной коже или томный взгляд раскосых разноцветных глаз.

Стоило ли вспоминать про теней, про фреску, про боль от едва ощутимых, острых уколов в кожу. Марсель присел в кровати. Снятый кафтан висел на спинке стула, башмаки валялись возле постели. Рукав его рубашки был по-прежнему закатан, а на коже прямо возле голубоватого узелка вен виднелось два прокола с запекшейся вокруг них кровью. Точно такие же ранки остались и на другой руке выше локтя, и на плече, и на шее. На белом полотне рубашки остались крошечные кровавые пятнышки. Все тело ныло так, будто его избили или, по крайней мере, сильно исцарапали. Даже синяки не болят так сильно. Марсель хотел собраться с силами, встать и подойти к зеркалу, чтобы рассмотреть раны на горле, но инстинктивно почувствовал, что в комнате кто-то есть, кроме него. Надо было понять сразу, что Эдвин никуда не ушел. Марсель ощутил странную радость от того, что необычное золотоволосое существо, укрывшись собственным крылом, спит на другом краю кровати. Наверное, Эдвин проспал здесь весь день, после того, как они вернулись из царства тьмы, фресок и теней. Ангел свернулся поверх одеяла уютно, как кошка, и не проявлял никаких признаков жизни. Только ровное холодное дыхание доказывало, что он живой и настоящий, а не просто искусный манекен. От этого дыхания, казалось, уже давно льняная наволочка должна была покрыться замерзшим инеем.

Марсель с удивлением понял, что тоже проспал весь день. За окном уже давно свечерело. Плащ Эдвина был небрежно наброшен на створку окна, словно специально для того, чтобы защитить необычного постояльца от нещадных палящих лучей дневного света. Зимой солнце не бывает ни теплым, ни ярким для человека, но такое создание, как Эдвин, должно быть более чутким к любому теплу. Марсель читал когда-то о представителях волшебной расы, боящихся огня, и не стал зажигать лампады, испугавшись, что Эдвин может ощутить боль от близости свечи. Он, наверное, на дух не переносит огня.

Сквозняк просочился через щелки в ставне, и символы, вышитые на плаще, тускло вспыхнули и стали радужно переливаться, словно опровергая догадку Марселя о страхе их владельца перед огнем.

Марсель вдруг подумал, что нужно было бы взять плащ и укрыть им спящего Эдвина, чтобы тот не продрог на сквозняке. Если только он не привык спать, свернувшись клубочком, на крыше каких-нибудь особняков, то теплое покрывало – мера необходимости. Это слишком трогательная забота о духе, конечно, но ведь Эдвин не только призрак, он ему друг. Марсель потянулся к плащу, полощущемуся на окне вместо занавеси, но остановился, пораженный собственным порочным, даже вороватым желанием. Ведь Эдвин спит, он может ничего не заметить.

Перед тазиком для умывания тускло поблескивали бритва и острые маленькие ножницы с загнутыми концами. Такими ножницами обычно обрезают ногти или подстригают волосы. Марсель схватил их, придвинулся к подушке, озаренной мерцанием золотых кудрей, и быстро срезал одну прядь у Эдвина с головы.

– Что ты делаешь? – блестящее мягкое крыло шевельнулось. Эдвин чуть повернул голову и напоролся на острие ножниц.

Марсель вздрогнул, заметив, как по нежной гладкой коже на шее гостя потекла багряная струйка. Кровь капнула на подушку.

– Прости! – Марсель ощутил вину.

– Ничего страшного, – Эдвин наклонил голову, пытаясь рассмотреть ранку. Ему на щеку упал длинный светящийся локон. Тот самый локон, который Марсель только, что отрезал, но ведь такого не может быть, волосы не отрастают так быстро. Прядка вилась и змеилась, касаясь гладкой щеки и, казалось, за прошедшее мгновение стала еще длиннее. Может, он не успел обрезать ее. Нет, Марсель чувствовал, что в кулаке у него зажата шелковистая прядь.

– Не расстраивайся так! – произнес Эдвин, очевидно, приняв его замешательство за искреннее раскаянье.

Марсель смотрел на кровь Эдвина, на прозрачную алую струю, катившуюся по коже, и она казалась ему самым восхитительным, что только может быть, и самым пугающим. Он считал, что нет ничего хуже пролитой крови, так почему же эта кровь манит его, как самый изысканный, сладчайший нектар.

Он, должно быть, сходит с ума, если считает кровь, текущую по венам, амброзией, предназначенной для питья. Струйка крови осталась на коже, капнула на расшитый речным жемчугом воротник, но ранки больше не было. Кожа Эдвина снова стала чистой и гладкой. Не осталось никаких следов от пореза.

– Как это возможно… – Марсель не посмел напрямую спросить, как порез на коже может зажить меньше, чем за пару секунд, он только изумленно вздохнул, попятился от Эдвина в другой угол комнаты.

– Тише, – Эдвин прикрыл веки, вслушиваясь в скрип расшатанной половицы под ступней Марселя и в какие-то другие звуки в нижних помещениях, под полом мансарды. – Ты же не хочешь объявить всем соседям о свершении чуда?

Вопрос, явно, был риторическим. Эдвин, наверное, отлично знал, что Марсель опасался прослыть ненормальным, и так те, кто жил рядом, чурались его, как не вполне смышленого паренька, который вместо того, чтобы стремиться к неплохой карьере, тратит время и силы на какие-то бездарные рисунки. Вряд ли они понимали, что так восхваляемая ими карьера преуспевающего лавочника, торговца провизией или даже университетского профессора для Марселя стала бы безрадостной жизнью обывателя. Он мечтал творить, добиться успехов в этом мире, но стать своим и влюбиться в кого-то из круга существ, представленных ему Эдвином. Тех, кто стали для него достижимой реальностью, а для людей остались частью выдуманного фольклора.

Марсель не хотел глядеть на запятнанную подушку, пробовал отвести взгляд, но не смог не подчиниться навязчивому желанию. Какой-то проснувшейся звериный инстинкт потянул его к кровавой капельке на подушке, но пятна от крови на наволочке не осталось, только крошечная прожженная дыра, как если бы он капнул на льняную ткань горячим воском со свечи.

– Это пристрастие со временем пройдет, – Эдвин тоже заметил лихорадочный, алчущий блеск в глазах живописца. – Так бывает со всеми, кто остался жив, после визита к теням.

– Тени? Ты называешь их тенями?

– А кто же они, по-твоему, если не тени. Как еще можно назвать тех, кто прячется во тьме и пытается слиться с ней.

– Они рождены из тьмы, – смело заявил Марсель и, немного подумав, добавил. – По крайней мере, мне так показалось.

– Так кажется всем, кто с ними столкнулся. За годы они изучили все фокусы театра призраков и умеют создать себе нужную репутацию. Ночные тени, так я называю их.

– А театр «Покровитель искусств», он работает?

Эдвин пристально посмотрел на него, словно был удивлен тем, что Марсель запомнил название.

– Да, работает, – кивнул он. – И приносит хозяевам неплохую прибыль. Тени иногда приходят на представление, прячутся в сгустках тьмы в аванложах, но зрители не замечают их, по крайней мере, все, кроме тех, кого тени не позовут за собой сами.

– Ты сказал, что они изгои? – в мозгу Марселя мелькнула картина театра – ловушки, принадлежащего теням и окруженного ими со всех сторон.

– Да, – легкий кивок златокудрой головы.

– Я тоже стал изгоем для друзей, после того, как принял один заказ, – Марсель вспомнил, как его пригласили в какое-то заведение, вроде того театра. Друзья из университета отговаривали его, убеждая, что он уже не вернется оттуда живым, что все, кто спутался с теми темными личностями, за которыми как-то ночью последовал Марсель, давно погибли, но он не мог отказаться, слишком остро нуждался в средствах к существованию, к тому же, мечтал о том, чтобы с ним считались, как с художником, который может что-то нарисовать, а не как с обычным бездарным мальчишкой-маляром, вообразившим себя гениальностью. Он пошел туда, чтобы нарисовать несколько фресок на стенах, а вернулся оттуда живым и невредимым, но друзья отвернулись от него, назвав его проклятым, сообщником колдунов. Они его боялись, и Марселю стало некому рассказать о тех странных, чуть ли не магических знаках, которые он успел заметить, пока работал. Сейчас он уже собрался поведать обо всем Эдвину, но понимающий, сочувствующий взгляд, смотрящего на него ангела, как будто сообщал «я все знаю», и Марсель понял, что слова в этой комнате никому не нужны. Они с Эдвином могут общаться между собой, не прибегая к устной речи, не нужно никаких изъяснений, никаких цветистых фраз и риторики. Они могут читать мысли друг друга, передавать друг другу сообщения, не произнося при этом ни слова вслух. Может, это все влияние медальона, который Марсель не снимал с шеи, а может, виной всему любовь к сверхъестественному созданию, затмившая собой все остальное.

Эдвин не позволял Марселю читать все свои мысли, только обрывки фраз, но уже это было для Марселя откровением. Он никогда не мог знать о том, что творится в голове у другого живого существа. А разговаривать с кем-то, ни произнося ничего вслух было недостижимой мечтой, но эта мечта стала явью, благодаря Эдвину.

Марсель даже не считал нечестностью то, что сам не знает ничего об Эдвине, в то время, как Эдвину известно о нем все.

Медальон снова нагрелся на груди, но тепло было не обжигающим, а исцеляющим. Ранки на запястьях затягивались, почти так же быстро, как на неуязвимой коже Эдвина. Как это чудесно, снова ощущать кожу гладкой и чистой в тех местах, где еще недавно пульсировали болью царапинки.

Марсель посчитал столь чудесное исцеление чуть ли не само собой разумеющимся, ведь медальон-то волшебный. Осознание того, что у него находится волшебная вещица, пришло внезапно, точнее даже не осознание, а полная уверенность. Видя ангела, он не мог оставаться скептиком, как не мог сомневаться в том, что волшебство теплыми волнами разливается по его телу.

– Ты хочешь рассказать мне о том, что тебя тревожит? – улыбка Эдвина, как всегда, ободрила и воодушевила Марселя. – Тебе нужно выговориться, но ты не знаешь, с чего начать. Ты считаешь то общество, для которого расписывал фресками стены, тайным собранием чародеев?

– Да! Вернее, так считали мои друзья, а я сам не был уверен. Я поступил опрометчиво, доверившись им. Мне показалось, что по завершению работ на меня там начали косо смотреть, будто думали, проболтаюсь я кому-нибудь о них или же не заметил ничего подозрительного? Они совещались о чем-то между собой, взвешивали свои шансы на какую-то победу. Я слышал только обрывки разговоров краем уха, меня куда больше занимала кисть, изящно расписывавшая штукатурку. Из всего услышанного можно было понять, что они недовольны неограниченной властью над ними какого-то императора.

– Какого-то? – Эдвин надменно изогнул бровь, в его высокомерном взгляде плясали смешинки. – Разве императоров так много? Их так легко спутать друг с другом?

– Мне показалось, что они говорят о ком-то… неземном, – Марсель не мог подобрать слов, чтобы выразить свою догадку. Под презрительным, насмешливым взглядом визави он ощущал себя полным дурачком. – Да, не смотри же ты на меня, как на двоечника со школьной скамьи, Эдвин. Я не выдумываю. Мне, правда, показалось, что они имеют в виду кого-то, стоящего выше всех земных правителей. Они вкладывали в титул императора несколько другой смысл, чем тот, что привычен людям.

– Я понимаю тебя, – Эдвин вдруг стал серьезен и сдержанно кивнул. – Они остерегались того, кто может выболтать их секреты, но ты был честен до конца. Не пошел с доносом ни в суд, ни в инквизицию. Такая честность, конечно, похвальна. Долго же ты хранил их секрет перед тем, как проболтаться передо мной.

И вновь Марселю почудилась скрытая насмешка.

– Эдвин, ты же не начальник гвардии, не инквизитор, не судья. Ты мой друг, и все равно, что бы я ни попытался скрыть от тебя, ты, так или иначе, обо всем узнаешь.

– Ты считаешь, что я всеведущ?

– Не смейся!

– Я смеюсь не над тобой, – Эдвин все же позволил себе мимолетную улыбку. – Просто, я подумал, что это очень веселое стечение обстоятельств, твое сообщение пришло по тому адресу, на который ты никогда бы не набрел сам, по версиям злоумышленников.

– А вдруг они, правда, были колдунами? Тогда мне повезло, что я ушел оттуда живым.

– А почему ты решил, что они умеют колдовать.

– Ну, они вели себя так таинственно, носились с какими-то старыми книгами в черных переплетах, передавали друг другу свитки и… – Марсель не решился добавить вслух, что длинная сутана одного из них была расшита такими же символами, как плащ Эдвина. Вот, где он раньше видел эти звезды и буквы. Плащ того, кто вступился за Марселя в роковой момент, был расшит примерно так же.

– Для твоего же спокойствия запиши их в тайное общество республиканцев и забудь о них, – посоветовал Эдвин. – Думай о будущем, а не о прошлом.

Эдвин посмотрел на снежные хлопья, кружившиеся за окном, с удовольствием вдохнул морозный воздух декабря.

– Мы с тобой вместе отпразднуем новый год, а на рождество я сделаю тебе подарок – представлю тебя сильным мира сего, тем, кто сделают для тебя, что угодно по моей рекомендации. Таких людей много и в Рошене, и в Ларах, и в других городах, но особенно в Виньене. У меня есть связи при дворе в Виньене, и первым делом мы отправимся туда.

– Ты оказывал покровительство придворным живописцам? – начал строить догадки Марсель.

– И не только, – Эдвин явно потешался над таким простодушием. – Там мне знаком каждый бард, трубадур, все менестрели, но они незначительны, да и те, кто занимает более ответственные посты, тоже преходящи. Главной была и осталась верховная власть.

– Я никогда не имел дела ни с кем титулованным и даже не знаю, как себя вести, – Марсель задумался, одно воспоминание тяготило его до сих пор. – Думаю, все-таки с одной именитой особой я имел дело.

– С тем, кто вступился за тебя, когда тайное подпольное общество чуть было не пролило твою кровь над завершенными фресками?

– Да, – уже в который раз Марсель поразился проницательности Эдвина. – Его звали Лоран. Кажется, он был главным из них. Я слышал, с каким почтением остальные произносили его имя. Он вел себя с достоинством, как истинный аристократ, и вряд ли стал бы возглавлять кружок республиканцев. Вот уж кому не надо было искать себе ни попечителей, ни окольных путей к успеху. Думаю, удача, как приговоренная, следовала за ним.

– А я так не думаю, – снова быстрая усмешка. Эдвин смеялся над тем, как поверхностно и неточно мнение людей. – Твоего спасителя уже нет в живых или скоро не будет. Даже я точно не знаю, сколько может прожить человек в тех условиях, в которых придется погибать ему.

– Ты что-то путаешь. Лоран жил в Рошене. Здесь нет таких мест, где можно легко погибнуть, ни болот, ни зыбучих песков, ни камнепадов. Разве, что колеса экипажа, – Марсель вспомнил белокурую жертву и внутренне содрогнулся. – Кроме мчащихся со скоростью колеса судьбы карет, в городе нет опасности для главы тайного ордена.

– Есть суд инквизиции, и с недавних пор он стал неподкупен, – в ответе Эдвина прозвучало что-то фатальное, необратимое и зловещие. – Лорана приговорили к смертной казни. Я сам присутствовал на суде. Спасения для приговоренного быть не может.

– Значит, он все-таки колдун?

– В наши времена, к тому же в Рошене, не обязательно быть колдуном, чтобы угодить на костер. Город стал эпицентром охоты за ведьмами. Поэтому, ты должен быть особо бдительным и никому не проговориться о том, что к тебе через окно является ночной гость, некто, обещающий тебе покровительство, – Эдвин попытался обратить все в шутку, и частично ему это удалось.

Марсель слабо улыбнулся и почувствовал себя приободренным. Еще никто не пытался поднять ему настроение шутками. Никому, кроме Эдвина, не было дела до того, грустит он или радуется.

– Не могу все время сидеть взаперти, – Эдвин поднялся с ложа, взял плащ и накинул себе на плечи. – Не хватает только маски, чтобы отправиться на карнавал.

– На карнавал? – удивился Марсель. Он не задумывался о том, что большинство шумных приемов выпадают на ночное время.

– Ты хочешь пойти со мной?

– Я лучше подожду, пока ты сам ко мне вернешься, – Марсель вспомнил о ночном путешествии, о черных платьях, о клыках под нежными дамскими губами и содрогнулся.

– Я уже выбрал себе амплуа, один раз стоит явиться на маскарад в своем истинном облике, – Эдвин ничуть не обиделся на него за отказ. – Так уж вышло, мой облик таков, что его можно принять за изобретательную маскировку.

– Только не рассказывай никому о том, кто ты есть на самом деле! – Марсель вдруг испугался за Эдвина. Эдвин слишком безрассуден, слишком любит кидаться навстречу опасности, а что, если с ним случится что-то плохое.

– Даже, если я расскажу о себе все, на маскараде это примут за обычную шутку, – Эдвин уже ступил на подоконник, взмахнул светящейся ладонью на прощание и растворился в снежной мгле. Марсель так и не успел заметить, куда он направился, в какой стороне раздался взмах крыльев. Эдвина уже не было, а он все еще стоял у окна, сжимая в кулаке золотистую прядь.