Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга пятая - Нелли Шульман - Страница 2

Пассажиры парижского и мадридского рейсов выстроились в галдящие очереди к будкам паспортного контроля. За большими окнами зала стояла сухая жара начала весны, но американские кондиционеры исправно выбрасывали наружу струи прохладного воздуха. Бетонку взлетной полосы заливало яркое солнце.

Президент Альенде, с орденской лентой через плечо, строго смотрел через очки на будущих отпускников. В очереди говорили о лыжных курортах, о поездках в Патагонию и посещении виноделен.

– Рыбалка, падре, – горячо сказал толстый испанец стоящему перед ним священнику в черной сутане иезуитов, – никакое Средиземное море не сравнится с тихоокеанской рыбалкой, – он пощелкал пальцами, – как это писал Неруда, – испанец продекламировал:

– В штормящем чилийском море живет царь-угорь, розовомясый, с белоснежной плотью… – священник кашлянул:

– Неруда коммунист, кабальеро. Я бы не советовал вам громко упоминать его имя… – испанец фыркнул:

– Мы в левой стране, падре. Я считаю, что и у нас дома пора, – он со значением помолчал, – вы меня понимаете, как согражданин… – прелат отозвался:

– Боюсь, что я француз. Вернее, гражданин Ватикана, – он держал паспорт с выбитыми золотом ключами святого Петра, – и мой сан не позволяет мне вступать в политические дискуссии, – испанец вытер пот со лба.

– Оставайтесь нейтральным, святой отец, но вы обязаны попробовать местную рыбную похлебку, – священник только коротко улыбнулся. Назойливый пассажир все не отставал.

– Вы первый раз в Чили? Я могу порекомендовать вам наилучшие рестораны, – прелат вынул из кармана сутаны маленький молитвенник.

– Спасибо, – ответил он вежливо, – я уже навещал страну, – испанец решил, что имеет дело с парижанином.

– Надменный, как все они, – пассажир искоса изучал красивое лицо священника, – может быть, он из Эльзаса и у него немецкая кровь. Глаза у него точно голубые…

В светлых волосах прелата сверкала едва заметная проседь. Испанцу казалось, что он где-то видел эти правильные черты.

– На ватиканском календаре или в прессе. Нет, не могу вспомнить… – очередь двигалась медленно. Прелат посматривал в сторону соседней вереницы пассажиров. Рейсы прилетели почти одновременно, он слышал испанскую и французскую речь.

– Хорошо, что я успел подтянуть испанский в стране, – весело подумал полковник Кардозо, – и хорошо, что Шмуэль согласился на все мероприятие, – епископ не хотел вмешивать в дело, как он выразился, ватиканскую почту.

– Я все-таки передаю в Париж паспорт суверенного государства, – сварливо сказал брат, – вернее, паспорт и чистый бланк, – Шмуэль обещал, что в курии не заметят исчезновения незаполненного документа. Иосиф не мог позаимствовать действующий паспорт брата. Проводив его на мадридский рейс, Шмуэль собирался лететь в Израиль.

– Надеюсь, ты вернешься к хупе Моше, – заметил брат, – это еще три недели…

Щелкая соленые тыквенные семечки, Иосиф вытянул длинные ноги в потрепанных джинсах. В Риме стояла удушающая жара конца августа. Город опустел. По развалинам Форума и Колизея, по брусчатке площади святого Петра бродили только потные, обремененные рюкзаками туристы. Все коренные римляне пару недель назад отправились к морю.

– Вернусь, куда я денусь, – уверил брата полковник, – все дельце не займет и пары дней, – он не скрывал, что едет в Пунта-Аренас.

– На работе считают, что я взял отпуск, – добавил Иосиф, – это моя частная инициатива. Где мой хумус, – требовательно добавил он, – зря я, что ли, тащил тебе нут? – Шмуэль присел рядом.

– Все варится, – брат, как в детстве, взял его ладонь, – не забывай, что ты ведешь Моше под хупу, вместе с дядей Эмилем, – Иосиф рассмеялся.

– Двое хромых. Хотя он почти не хромает, а я стараюсь ходить без палки, – в начале лета военные доктора дали Иосифу добро на возвращение к работе. Пуля, полученная им в Мюнхене, затронула нервы вокруг позвонков.

– Я патологоанатом, – сказал он брату, – но даже я понял, что дело это серьезное и не прекословил коллегам, – Иосиф помнил письмо, полученное им в военном госпитале.

– Ева приезжает на хупу, – его сердце часто забилось, – мы с ней увидимся и, может быть…

Дальше Иосиф велел себе не думать. Сначала ему надо было, как называл это полковник, исполнить свой долг. Тетя Марта поставила Ягненка в известность о его приезде.

– Он с Птичкой ждет меня, – девушка исправно посылала открытки на безопасный ящик Моссада, – я не собираюсь устраивать никаких, – Иосиф поискал слово, – неприятностей. Пусть будет счастлива, она этого достойна…

Иосиф тоже намеревался добиться своего счастья. К его удивлению, брат с Элишевой отказались от дома в Еврейском Квартале.

– Я почти всегда торчу в Негеве, – сказал Моше, – а Элишеву берут фельдшером в наш госпиталь в кибуце. Нам удобнее обосноваться в привычных комнатах. И ты, наверное, хочешь жениться…

Полковнику Кардозо иногда казалось, что его женитьбой озабочен весь Израиль, включая даже кабинет министров.

– Голда тоже этим интересовалась, – вспомнил он, – на последнем совещании, – на встрече речь шла о возмездии шейху Али Хассану Саламе. Из-за ранения Иосиф не участвовал в акциях, случившихся прошлой осенью.

– Однако все считают, что Хайди мертва, – понял он, – что Саламе раскрыл ее и убил, – о судьбе девушки говорили именно так, – пусть считают, ей и Брунсом я займусь позже…

Он надеялся, что Брунс пришлет открытку в Лондон или Париж. Благодаря американской курьерской службе новые ватиканские документы Иосифа вернулись в Рим через два дня.

– Комар носа не подточит, – полковник рассмотрел паспорт, – хорошо, что Пьер сделал меня французом, испанский у меня не слишком бойкий, – испанский Иосиф освежал, занимаясь с парнишкой, приехавшим в Израиль именно из Чили.

– У нас евреи либо сионисты, либо левые, – объяснил юноша, – левые бегут в социалистические страны, а я решил сделать алию, – Иосиф поднял бровь: «Ты мог остаться дома». Парень покачал головой.

– Альенде не жилец, это только вопрос времени. Хунта его сбросит и начнется кровопролитие, – пока Иосиф обретался в Риме, в Сантьяго действительно случилась попытка переворота.

– Ничем не закончившаяся, – Иосиф немного продвинулся в очереди, – но меня это не касается, вечером я буду в Пунта-Аренасе, – тетя Марта снабдила его местным телефоном Конфетки, как звали в ЦРУ Леону Зильбер.

– Это на крайний случай, – сказала женщина, – тебе незачем болтаться в столице, – в ее голосе явственно слышалось недовольство, – имей в виду, что мы с тобой не разговаривали, и я ничего о твоей миссии не знаю, – Иосиф хмыкнул:

– Разумеется. Как Генрих и Мария, нравится им на Сардинии? – кузены, наконец обвенчавшись в Берлине, проводили в Италии бархатный сезон. Тетя Марта благодушно отозвалась:

– Да. Что касается Лауры, то она прилетит в Рим позже, когда малыш окрепнет, – Шмуэль обещал позаботиться и о девушке. Иосиф не ожидал, что Лаура опять начнет вздыхать по брату.

– То дело давнее, – он, наконец, очутился у кабинки, – у нее теперь ребенок, монашества ей не видать. Пусть живет спокойно. Может быть, она даже выйдет замуж… – Иосиф заранее развернул паспорт работы Пьера.

– Действительно, отличное качество, – он полюбовался своей фотографией, – отец Жозеф Мерсье едет в паломничество к мощам Терезы Андской, – покойную монахиню, как и Изабеллу из Картахены, пока не канонизировали, но, как сказал Иосифу брат, дело оставалось за малым.

– Лучше канонизируйте отца Виллема, – заметил полковник Кардозо, – покойный папа давно прислал свои показания, что вам еще надо? Отец Виллем спас человека ценой своей жизни, он истинный святой, – Шмуэль вздохнул:

– У меня собралось две папки с исцелениями по молитве к нему. Посмотрим, дело это не быстрое, курия никуда не торопится, – перед Иосифом в очереди оставался один человек.

– Пограничники здесь тоже не торопятся, – полковник взглянул на хронометр, – но у меня есть пара часов до внутреннего рейса на юг. Надо найти забегаловку с рыбной похлебкой, Шмуэль тоже ее хва…, – взглянув на соседнюю очередь, Иосиф замер.

Высокий светловолосый парень в джинсах и гавайской рубашке обмахивался «Юманите». Офицер крикнул: «Следующий!». Паук, обаятельно улыбаясь, прошествовал к будочке. Иосиф очнулся от недовольной воркотни сзади.

– Падре, не ловите ворон, очередь ждет, – пробормотав извинение, полковник сунул пограничнику паспорт.

«Юманите» Саша купил в газетном киоске в аэропорту Орли. Ему пришлось проболтаться пару дней в отеле неподалеку. Гостиница кишела бизнесменами, в вестибюле толкались транзитные пассажиры. Обходительного советского журналиста там не вспомнили бы и на следующий день. Новый парижский аэропорт еще строился.

– Иначе ты вылетел бы оттуда, – сказал Саше товарищ Котов, – но пока приходится соблюдать осторожность, учитывая твои два паспорта…

Советский паспорт Матвеева Саша оставил в автоматической ячейке для хранения багажа в аэропорту. Позвонив по парижскому телефону, он сообщил номер и шифр.

– Вот и все, – Саша положил трубку, – местные товарищи позаботятся об остальном. Я больше не Матвеев, – он иногда путался в своих именах, – я опять превратился в месье Александра Вербье.

К облегчению Саши, французский паспорт ему делал не Фокусник, плотно засевший в Китае. По слухам, доходящим из Пекина, здоровье Великого Кормчего оставляло желать много лучшего.

– Левина оттуда никто не выдернет, – злорадно подумал Саша, – после смерти Мао начнется драка за власть, Советскому Союзу важен новый китайский лидер, – Советскому Союзу было важно и положение дел в Чили.

– Один вы переворот не остановите, – скрипуче сказал Саше Андропов, – но мы наделяем вас неограниченными, – он протер очки, – повторяю, неограниченными полномочиями, – Саша понимал, что начальство не хочет упоминать о берлинском фиаско.

– Товарищ Андропов деликатный человек, – вздохнул Скорпион, – он только сказал, что каждый может совершить ошибку, – Саша надеялся, что проклятая сука, как он звал Марию, погибла вместе с пастором Рабе в берлинских подземельях. В тоннелях под городом до сих пор попадались неразорвавшиеся бомбы.

– Пусть ее разнесет на куски, – пожелал Саша, – я никогда не прощу ей горя Матвея, – сын ничего не говорил о случившемся в Берлине. Мальчик только недавно стал, как называл это Саша, оттаивать. Они все-таки отправились летом на Балтийское море.

– Он спал со мной, – горько подумал Саша, – держал меня за руку, словно боялся потерять, – в Москве он хотел найти для Моти врача, однако товарищ Котов заметил:

– Поверь моему опыту, парню нужен не какой-то, – он презрительно фыркнул, – щелкопер в белом халате, вроде пишущих в «Науку и жизнь», – он зашуршал страницами, – всяких специалистов по аутотренингу, – Саша поймал переброшенный ему журнал.

– Статья профессора Лебедева, – усмехнулся Скорпион, – он теперь еще и психолог? – товарищ Котов покрутил сильными пальцами.

– Вроде того. Однако здесь я неправ. Давид Самойлович отличный специалист, – наставник поднял глаза к потолку, – он летает на дачу Леонида Ильича и пользует Политбюро, – товарищ Котов подвинул Саше сигареты, – но я не советую тебе отправлять Матвея одного на остров Возрождения, мальчишка еще мал. Ему нужен не психолог, а прогулки с дедом, – Саша почти умоляюще посмотрел на товарища Котова.

– Разумеется, – кивнул наставник, – пусть Мотя пока переедет ко мне вместе с Мухтаром. Со школой мы договоримся, он пропустит сентябрь. Я с ним позанимаюсь, не волнуйся, – Матвей, неожиданно для Саши, обрадовался новостям.

– С дедушкой Леней всегда интересно, – восторженно сказал сын, – ты знаешь, что он воевал в Испании? – Мотя твердо решил выучить испанский язык.

– Чтобы разговаривать с коммунистами во всем мире, – заявил мальчик, – например, с кубинскими или чилийскими, – Саша имел при себе телефоны и адреса именно чилийских коммунистов. В советском посольстве он появляться не собирался.

– От дипломатов никакого толка нет, – присвистнул товарищ Котов, – надо ставить на людей искусства. К служителям муз прислушиваются даже президенты, – месье Вербье должен был добиться личного интервью с Сальвадором Альенде.

– Если мы вывезем его из Чили, – сказал Саше Андропов, – есть надежда на создание социалистического правительства в изгнании. В ГДР собралось много чилийских коммунистов. Однако надо убедить Альенде покинуть страну, что представит собой непростую задачу, – Андропов со значением кашлянул, – на его избирательную кампанию мы потратили немалые деньги, однако президент, как бы это сказать, независимый человек, – Саша не мог прийти прямо во дворец Ла Монеда.

– Представителю Советского Союза там делать нечего, – сказал ему товарищ Котов, – но левому, независимому французскому журналисту Альенде обрадуется. Твоя задача вытащить его из страны любой ценой, – наставник повел дымящейся кубинской сигарой, – Альенде нужен нам живым, а не мертвым, – о будущем путче в Москве говорили, как о решенном деле.

Перед отъездом Саши в Сантьяго чилийский парламент принял резолюцию о незаконности правления Альенде. Президента обвиняли во всех грехах скопом, от инфляции до распространения в государстве, как выразились депутаты, марксистских идей. Несмотря на это, Саша не заметил в зале прилета красных звезд или флагов.

– Зато я заметил кое-что другое, вернее, другого, – офицер на контроле лениво листал его испещренный фальшивыми визами паспорт, – ясно, что он здесь не с частным визитом…

Черная сутана иезуита не могла ввести Сашу в заблуждение. Он никогда не жаловался на зрительную память. Папка фальшивых староверов Квасниковых исправно хранилась в архивах Комитета.

– Это не серый епископ, – Саша следил за так называемым глухонемым, – Пиявка о нем рассказывала, но тогда у нас не было его фото. Это его брат, работник Моссада, – коллега тоже решил не обременять себя багажом.

– У него саквояж, у меня рюкзак, – Саша получил обратно паспорт, – надо за ним проследить. Моссад всегда подпевает американцам, а именно они заинтересованы в будущем перевороте…

Не выпуская из вида черной сутаны, Саша нырнул в толпу, валящую к конвейерам для выдачи багажа.

В распахнутые окна маленькой комнаты вливался жаркий полуденный ветер. Кованый балкон Леоны, нависший над булыжником узкой калле Лондрес, снабдили потрепанной холщовой маркизой.

Цветы в глиняных горшках пышно разрослись. На выложенном плиткой полу поместился легкий деревянный столик и скрипучий стул. Леона часто восседала там с чашкой кофе и пишущей машинкой, обложившись рабочими папками.

С балкона она хорошо видела колокольню церкви святого Франциска. Сооружение прибавили к храму времен конкисты в викторианскую эру.

– Нас часто трясет, – смешливо сказал ей Виктор Хара, – старая колокольня два раза рассыпалась в труху. В девятнадцатом веке решили возвести более массивное сооружение…

Серые камни колокольни увенчивали большие часы. Бой курантов доносился прямо на балкон Леоны. Поднявшись на цыпочки, повернувшись налево, она могла разглядеть и белый мрамор президентского дворца Ла Монеда.

– Отсюда пять минут до авеню освободителя Бернардо О’Хиггинса, – Леоне казалось смешным, что герой чилийской независимости носил ирландское имя, – и пять минут до площади перед дворцом, – по спине пробежал холодок, – всего десять минут ходьбы. Танки окажутся на площади гораздо быстрее, – она вынула карандаш из небрежного узла светлых волос, – но хватит разводить панику, коммунисты сильнее фашистов…

В левых кругах, где вращалась Леона, военных по-другому и не называли. Леона старалась не думать о черных почти что свастиках, эмблеме ультраправой организации «Родина и свобода». Граффити с паучьими символами покрывали стены в центре города. На дверях подъездов расклеивали отпечатанные призывы к гражданскому сопротивлению.

– Помните героев июньской революции, – так правые называли провалившуюся попытку путча в начале зимы, – не сдавайтесь, присоединяйтесь к силам патриотов, – патриотами Чили себя здесь считали все.

– Как правые, так и левые, – хмыкнула Леона, – но Альенде зря делает ставку на армию. В июне военные его поддержали, но сейчас все может измениться…

Стены гостиной пестрели яркими коммунистическими плакатами и афишами левых концертов. Леона бросила взгляд на обрамленный конверт пластинки. Гитару мистера Рида пересекал размашистый автограф: «Вперед, за мной, к борьбе за свободу!». По мнению Леоны, певец отличался невыносимой напыщенностью.

– Настоящий павлин, – девушка затянулась сигаретой, – он не скрывал, что я у него была не единственной поклонницей, – Рид отправился из Чили в социалистическую Германию.

– Ты выучишь язык, – обнадежил он Леону, – поехали со мной, незачем здесь торчать. Альенде обречен, наши фашисты, – мистер Рид ненавидел ЦРУ, – не позволят ему проводить социалистические реформы. Нечего надеяться, что крестьяне получат землю, а рабочие – заводы…

Леона сделала вид, что хочет завершить консультации по идущим сейчас судам. Она не могла получить местную адвокатскую лицензию. Документ требовал трех лет практики в конторе дипломированного юриста и подробного экзамена.

– Который я сдала бы, – Леона налила себе холодного кофе, – и я нашла бы левого адвоката, согласного взять меня практиканткой, но я в стране ненадолго, – ей было жаль уезжать из Чили.

– Особенно теперь, – вздохнула девушка, – когда наши клиенты начали выигрывать процессы, – фонд бесплатной юридической помощи, где работала Леона, занимался правами трудящихся, – когда я познакомилась с настоящими людьми, например, с Виктором, – Виктор Хара и его жена, по их веселому признанию, стали для Леоны кем-то вроде родителей.

– Хотя они ненамного меня старше, – поняла девушка, – им всего сорок лет, – покуривая сигарету, она задумалась.

– Луиза моя ровесница, а у нее и Сэма родилась девочка, – Леона невольно улыбнулась, – она просила меня быть осторожной, – письмо от кузины с фотографиями малышки Леона получила на свой абонентский ящик на центральном почтамте.

– Тетя Марта просила нас забыть твой адрес, что мы и сделаем, – кузина писала аккуратным почерком первой ученицы, – но мы не могли не послать тебе фотографии Пиппы, – Леона сожгла снимки и письмо, но помнила довольное лицо деда. Мистер Филип неожиданно ловко держал на руках кружевной сверток.

– Это официальные фото с крещения, – написала Луиза, – а это Сэм и дедушка в нашем саду, – между мужчинами, устроившимися на скамейке, стояла коляска, – они сами ухаживают за малышкой. Мы с бабушкой, можно сказать, отдыхаем, – Леона велела себе вернуться к делам.

– Непонятно, появится здесь Паук или нет, – напомнила себе девушка, – но процесса по незаконному увольнению матери-одиночки никто не отменял, – ей нравилась юридическая работа.

– Пусть я и не блистаю в суде, – Леона взялась за блокнот, – но благодаря моим заключениям ребята достойно сражаются с адвокатами богачей, – в ЦРУ ей велели покинуть страну, не дожидаясь путча.

– Если что-то произойдет, – сказал ей на последней встрече неприметный человечек из посольства США, – мы не гарантируем, – он поискал слово, – вашей безопасности. «Родина и свобода» внесла вас в список врагов государства, – Леона подняла бровь: «Это честь для меня». Ее собеседник согласился:

– В общем, да. Такого результата мы и добивались, но не стоит рисковать, – он помолчал, – если до десятого сентября Паук сюда не приедет, то вот билет на самолет до Парижа, – он вручил Леоне конверт, – об остальном позаботятся наши британские коллеги, – Леона должна была оказаться в Восточном Берлине.

– Где мне обрадуется товарищ Дин Рид, – мрачно подумала она, – но что случится с Виктором, с сеньорой Неруда, – нобелевский лауреат недавно вернулся в Чили, – с моими друзьями? – Леона успокоила себя тем, что сегодня только пятое сентября.

– Однако куратор говорил так, словно путч – дело решенное, – девушка дернула щекой, – почему десятое сентября? Неужели одиннадцатого что-то случится? Хотя ЦРУ не позволит военным убить Альенде. Он законно избранный президент, это преступление, – Леона ожидала, что Альенде отправится в изгнание.

– Может быть, он сформирует социалистическое правительство, – телефон в крохотной передней затрещал, – наверное, это сеньор Неруда, мы уговорились завтра встретиться, – Леона помогала поэту приводить в порядок его архив.

В тусклом зеркале ее волосы светились янтарным отливом.

– Хорошо, что я не стала стричься, – мимолетно подумала девушка, – хотя сейчас в моде длинные локоны, – торопливый мужской голос говорил по-испански с акцентом.

– Это Фельдшер, – девушка замерла, – Паук в Сантьяго, я натолкнулся на него в аэропорту. Думаю, он меня узнал, но я оторвался от слежки. Все, мне пора, – Леона разобрала гул взлетающего самолета.

– Он отправляется дальше, – девушка присела на резной сундук колониальных времен, – он мне не помощник, – тетя Марта ничего не сообщала ей о миссии Фельдшера, – мне надо справляться самой…

Достав из-за рамы зеркала конверт, полученный от куратора, Леона решительно разорвала свой билет на парижский рейс.

Над сценой висел кумачовый лозунг: «TEKNOS – театр действия!». Стены зрительного зала усеивали афиши прошлых спектаклей. На почетном месте висела большая фотография. Нобелевский лауреат Пабло Неруда обнимал Виктора Хара: «Режиссеру – от поэта» – гласил небрежный автограф: «Оживившему мое слово».

Рядом алые буквы пересекали черный плакат со знакомым профилем: «Че. Фильм лауреата премии Оскар Аарона Майера. Показ и дискуссия седьмого сентября». В сентябрьской афише театра значилась встреча с Нерудой, обсуждение новых пьес местных драматургов и три представления «Антигоны» Софокла.

– И мой концерт, – Виктор пролистал блокнот, – но это в конце месяца, – репетиция начиналась через час. В театре играли почти одни студенты Технического Университета Сантьяго.

– На зарплате здесь только я, – объяснил Леоне режиссер, – вернее, мы с Джоан делим одну зарплату, – жена Виктора, англичанка Джоан, относилась к Леоне по-матерински.

– Я заведую литературной частью, – бодро сказала женщина, – административной частью и остальными частями тоже, – Леона не могла не хихикнуть, – но, честно говоря, преподавание английского приносит больше денег.

Леона и сама не избегала частных уроков. Она брала на дом редактуру и корректуру научных статей. Куратор из посольства несколько раз пытался передать Леоне пухлый конверт с долларами.

– Это ваша заработная плата, – почти обиженно заметил он в ответ на очередной отказ, – вы, в конце концов, наш сотрудник, – Леона вздернула подбородок.

– Местные леваки должны мне поверить, – отрезала девушка, – я не смогу изображать бедность, зная, что у меня дома лежат доллары, – она со вздохом добавила:

– На что мне тратить деньги? Квартира мне досталась по дешевке, – цены на аренду в столице были бросовыми, – и я не вылезаю из джинсов и маек, – Леона носила потрепанную футболку с самодельным пацификом. Ее холщовая университетская сумка пестрила левыми и феминистскими значками.

– Че у меня тоже есть, – девушка потрогала значок, – кубинский флаг, советский флаг и значок местных коммунистов, – приехав в Сантьяго с американским партийным билетом, Леона без труда вступила в местную красную, как ее называли фашисты, партию.

Виктор рассеянно напевал: «Венсеремос, венсеремос…». Гимн революции, как его звали в Чили, знали все студенты.

– Жаль, что сеньор Рид уехал, – Виктор затянулся сигаретой, – мы устроили бы совместный концерт, – в темных глазах заиграли искорки смеха, он весело сморщил нос.

– Сейчас ты должна сказать, что я, наверное, радуюсь, избавившись от соперника на музыкальной сцене, – Леона покачала головой.

– Нет. Я не знаю насчет мистера Рида, – она погрызла карандаш, – а ты не такой, ты живешь музыкой и театром, – Виктор откинул назад длинные волосы.

– Моя мать жила музыкой, – он посмотрел вдаль, – она пела на свадьбах и похоронах, и сама научилась играть на гитаре. Мои родители были неграмотны, мы работали на земле.

Но пела она, – Виктор закрыл глаза, – словно всякий раз был для нее последним. Хотел бы, и я спеть похоже, – он склонился над блокнотом.

– Это позже. Нет, погоди, – карандаш забегал по бумаге, – что-то получается, – удовлетворенно сказал Виктор, – но музыкой я займусь потом, сначала репетиция, – он добавил:

– Может быть, устроить обсуждение новых советских фильмов? Я свяжусь с посольством. У них найдутся копии, а ты сделаешь субтитры, – официально считалось, что Леона выучила русский язык из-за интереса к великой литературе прошлого века.

– Я восхищаюсь Толстым и Достоевским, – Леона записала в блокнот «Кино», – и у меня есть соответствующий диплом, – Леона получила степень магистра славистики. Она подозревала, что ее занятия со специалистами из ЦРУ могли заработать ей даже докторат.

В Сантьяго она записалась в университетскую библиотеку, однако книг на русском языке здесь было мало. Леоне не рекомендовали появляться в советском посольстве.

– Это может показаться подозрительным, – хмыкнула девушка, – Паука нельзя спугнуть, – она надеялась, что Паук навестит театр.

– Виктор ездил в Советский Союз с концертами, – вспомнила Леона, – с какими бы документами здесь ни обретался Паук, он непременно разыщет местных левых, – Виктор полистал двуязычное издание пьес Чехова, принесенное Леоной.

– Хаим любит Чехова, – пришло в голову девушке, – наверное, Фельдшер полетел в Пунта-Аренас. Он израильтянин, а там живет беглый нацист, – Леона не волновалась за Хаима и Полину, зная, что Ягненок не полезет, как любила выражаться Леона, на рожон.

Приятель вернулся из Америки в хорошем настроении.

– Джошуа передает привет, – заметил он, – у него и Бена все хорошо. Что касается меня, то я съездил удачно, Никсон скоро потеряет свой пост, – Леона закашлялась: «Ты что имеешь в виду?». Приятель загадочно отозвался: «Скоро увидишь».

Леона заставляла себя не думать о Джошуа.

– Он мой брат, – повторила себе девушка, – это отвратительно, прекрати вспоминать случившееся, – пытаясь, как она думала, выбить клин клином, Леона заводила короткие связи со студентами или преподавателями.

– Но все тщетно, – поняла девушка, – и мистер Рид не помог, хотя его больше заботило собственное отражение в зеркале. Виктор на такие вещи не обращает внимания… – она очнулась от недовольного голоса режиссера.

– Пепита должна быть здесь, – Виктор приватно занимался с ведущими актерами, – я хотел пройти сцены Антигоны перед большой репетицией. Я поднимусь наверх, – он махнул на просцениум, – Хосе, то есть Креон, сидит на заседании студенческого профсоюза. Я возьму на себя его реплики… – дверь скрипнула, Джоан просунула в зал растрепанную голову.

– Пепита тоже на заседании, – сообщила жена Виктора, – все затягивается, они обсуждают резолюцию о поддержке президента, – Виктор легко вспрыгнул на сцену.

– Придется репетировать без премьеров театра, – подмигнул он жене, – собирай остальную труппу, через полчаса мы начинаем, – он прошелся по подмосткам.

– Словно ягуар, – полюбовалась Леона, – он не ходит, а танцует… – Виктор повернулся к ней.

– Мне говорили, что Софокл сейчас никому не нужен, – он помахал томиком Чехова, – и скажут, что Чехов тоже ни к чему, -Виктор шагнул вперед, – а я отвечу, что мы отдохнем, что мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир… – Леона тихо сказала:

– Тебе надо сыграть дядю Ваню… – Виктор бережно положил томик на старое пианино.

– И сыграю, в следующем году, а пока скажи мне, о чем «Антигона»?» Леона удивилась:

– О противостоянии свободной личности и тоталитарной власти, разумеется, – Виктор пробормотал:

– Именно. И мне еще говорят, что Софокл устарел. Иди сюда, – он подал руку Леоне, – будешь Антигоной, незачем терять время, – Виктор вручил ей потрепанные страницы пьесы, – следи за моими словами и отвечай вовремя…

Встряхнув распущенными волосами, Леона забралась на сцену.

В недорогом пансионе в баррио Парис-Лондрес, как район значился на карте, понимали французский. Месье Вербье сначала объяснялся по-испански, но парнишка за стойкой улыбнулся.

– Позвольте мне практиковать язык, – он вернул Саше паспорт, – мой прадедушка в начале века приехал в Чили из Бордо. Хороший виноградарь всегда найдет работу, а в Чили в то время строились первые винодельни, – район Саша выбрал по рекомендации соседа на его парижском рейсе.

– Вы не пожалеете, – сказал разговорчивый француз, – улицы там напоминают монмартрские, – по серому булыжнику мостовой жаркий ветер носил желтую пыль цветущих акаций. Портье сказал, что первый месяц весны обычно не выпадает таким теплым.

– Хотя в этом году в стране горячо во всех отношениях, – добавил парень, – я поддерживаю центристов, но считаю, что Альенде сделал много хорошего для Чили. Говорят, что он избран на советские деньги, но он действительно заботится о правах трудящихся. И потом, – парень выдал ему ключ с медной бляхой, – военные получат средства от США и наши шахты перейдут в руки американцев. Мы не для того боролись за независимость страны, месье Вербье…

В гостиничной анкете Саша указал, что он журналист. Парнишка принес ему кипу свежих газет.

– Я помогу, если надо что-то перевести, – заметил он, – я учусь на журналиста, а здесь подрабатываю. Мой старший брат занимается вином, а меня отпустили следовать мечте…

Саше понравилась простая комната со старинными половицами и такой же древней кроватью, блестящей медной спинкой.

– Даже фаянсовый кувшин поставили, – он вытащил из рюкзака кипятильник и пачку молотого кофе, – напоминает комнаты с картин Ван Гога, – кафе напротив пансиона тоже походило на заведения с полотен постимпрессиониста. Сидя под холщовым зонтиком, Саша с удовольствием съел тарелку острого рыбного супа.

– Словно марсельский буйабес, – он откинулся на спинку скрипучего стула, – и вино здесь тоже замечательное, – над стойкой заведения он заметил портрет Альенде. По соседству висела эмблема местной коммунистической партии.

– В Италии коммунисты владеют частными предприятиями, – вспомнил Саша, – ничего страшного в мелкой собственности нет. Владимир Ильич это понял в двадцатых годах, хотя к нэпманам в то время относились с презрением, – хозяин принес ему запотевший стакан белого вина.

– С их винодельни, – он кивнул в сторону пансиона, – у нас сложились деловые отношения, – вино, не дотягивая до французского, все же оказалось очень хорошим.

За кофе и вафлями с дуче де лече он занялся газетами. Сашиного испанского хватало, чтобы понять, о чем идет речь.

– Правой прессы здесь нет, – хмыкнул он, – но я и так знаю, о чем напишет правая пресса. Альенде собирается продать Чили в руки советских коммунистов, которые установят здесь диктаторский режим. Как будто хунта собирается устраивать демократические выборы… – Саша усмехнулся.

Ему надо было найти автобусную остановку. Виктор Хара возглавлял театр в Техническом Университете Чили.

– Куда идет автобус, – Саша оставил хозяину хорошие чаевые, – кстати говоря, здесь обретается и дочь покойной мисс Бромли, – судя по донесениям из США, мисс Зильбер окончательно и бесповоротно радикализировалась.

– Я бы на ее месте тоже так сделал, – Саша отыскал нужный ему маршрут, – убийцы ее матери не понесли наказания, – девушка вступила в коммунистическую партию, а потом и вовсе покинула США, отправившись в Чили добровольцем Корпуса Мира.

– В обычных условиях, – заметил товарищ Котов, – я посчитал бы ее работником ЦРУ. Половина их так называемых добровольцев замаскированные агенты, однако я склонен верить в ее искренность, – Саша не предвидел опасности в случайной встрече с мисс Зильбер.

– Ее мать ничего не соображала и не могла меня описать, – он стоял перед большим планом университета, в засаженном цветущими акациями дворе, – Леона, наверняка, считает виновниками ее смерти парней из Клана, – Саша вспомнил серо-голубые глаза мисс Зильбер. Он видел девушку почти ребенком в Нью-Йорке.

– Тогда ей было двенадцать лет, – театр помещался в здании Школы Искусств и Ремесел, – а сейчас двадцать четыре, она еще девчонка, – дверь зрительного зала приоткрыли. Саша отчего-то подумал:

– Она мне снилась в Америке и в Москве. Она чем-то напоминает меня, у нас похожий очерк лица. Словно мы с ней как-то связаны, но это ерунда… – Саша не верил в ставшую модной парапсихологию.

– Профессор Лебедев тоже всегда ее громит, – он осторожно толкнул дверь, – он заядлый материалист…

На Сашу повеяло театральным запахом пыльной ткани и краски. Скрипели подмостки, луч солнца пробивался сквозь спущенные жалюзи. Ее волосы горели тусклым янтарем.

– Чего ж ты медлишь? – девушка остановилась на просцениуме, – мне твои слова не по душе и по душе не будут. Тебе ж противны действия мои… – Саша на мгновение забыл, как дышать.

Она откинула назад красивую голову.

Но есть ли для меня превыше слава, чем погребенье брата своего? – повернувшись к пустому залу, Леона Зильбер вытянула руку.

– Словно она указывает на меня, – понял Саша, – она могла бы стать отличной актрисой… – девушка поклонилась, он крикнул:

– Браво! Браво, товарищи. Простите за вторжение в творческий процесс, но я французский журналист и представляю здесь «Юманите»…

Саша по-хозяйски пошел навстречу спустившемуся со сцены Виктору Хара.

Прозрачное агуардиенте переливалось в граненых стаканах. Под потолком подвального бара на калле Лондрес медленно вращались старомодные вентиляторы. В углу хрипела древняя радиола пожелтевшего пластика. Саша разобрал знакомый голос.

– Singing my life with his words, – томно шептала Хана Дате, – killing me softly with his song… – Виктор серьезно сказал:

– Она замечательная певица, как Эдит Пиаф, – Саша кивнул, – вы, наверное, видели ее на сцене, товарищ Вербье?

Саша почти не понимал, что ему говорят. Серо-голубые глаза в темных ресницах смотрели прямо на него. Под белой футболкой с пришитым пацификом едва поднималась девичья грудь. Длинные ноги облегали потрепанные джинсы, она носила сабо на грубой деревянной подошве.

– Я видела, – серьезно заметила мисс Зильбер, – в Нью-Йорке, в постановке по рассказам и дневникам Чехова. Спектакль режиссировал покойный мистер Майер, там играла его жена и мисс Дате. Вещь была не бродвейской, они кочевали по независимым театрам, – Виктор вздохнул:

– Вроде нашего. Жаль, что Майер погиб, он был очень талантливым режиссером, – песня закончилась, из радиолы заиграла заставка вечерних новостей.

– В Сантьяго девять часов вечера, – Виктор поднялся, – прослушайте последние известия. Сегодня, пятого сентября, президент Сальвадор Альенде встретился с главнокомандующим армией страны, генералом Аугусто Пиночетом, – кто-то от стойки крикнул:

– Включите лучше футбол! Политики только и делают, что чешут языками, – сидящие у радиолы парни возмутились:

– Пиночет только две недели как главнокомандующий, – сказал крепкий юноша, – дайте ему время разобраться с армейским хозяйством, – он, тем не менее, покрутил рычажок на панели радиолы.

– Унион Эспаньола ведет в счете после первого тайма, – зачастил комментатор, – это хорошая заявка на победу, – Виктор забросил на плечо университетскую холщовую сумку.

– Мне пора к Джоан и девчонкам, – извинился режиссер, – я редко вижу семью. До завтра, товарищ Вербье, – он пожал Саше руку, – в четыре часа дня встречаемся для интервью…

Саша едва вспомнил, что они действительно договорились вместе выпить кофе.

– В кафетерии Технического Университета, – голова закружилась, – возьми себя в руки, Скорпион, – интервью с режиссером, как и будущий разговор с нобелевским лауреатом Нерудой, который пообещал организовать Виктор, разумеется, не попали бы ни в какие газеты.

– Насчет них я приказа на получал, – напомнил себе Саша, – пусть хунта их расстреливает. Мне нужен только доступ к Альенде, – Саша ожидал, что президент, прислушавшись к рекомендации великого поэта, недавно вернувшегося на родину, не откажет в интервью левому журналисту. Виктор осушил свой стакан.

– Выпивка отменная. Сеньорита Зильбер покажет вам район, – он подмигнул Леоне, – здесь много баров, вечер только начинается, – в ее длинных пальцах дымилась сигарета.

Девушка весело кивнула.

– Я, можно сказать местная, я живу совсем недалеко. Я расскажу вам о здешней культурной жизни, пусть я и скромный юрист, – Виктор широко улыбнулся.

– Леона у нас вроде пресс-секретаря, если говорить на американский манер. Я уговаривал ее пойти на сцену, однако она наотрез отказывается, – Леона действительно чувствовала себя словно в театре.

– Мадам предупреждала, что так случится, – вспомнила девушка, – разведчик словно хамелеон, он должен слиться с окружением. Я девушка радикальных взглядов, феминистка и сторонница современной морали. Леваки мне поверили, поверит и Паук, – Леона и сама поддерживала левые устремления друзей.

– Виктора никто не пустит в гастрольное турне по США, – пожалела девушка, – ЦРУ считает его врагом Америки, – Виктор Хара очень нелестно отзывался о капиталистах.

– Поверит, – на щеках Паука играли красные пятна, – кажется, он уже поверил, – взбежав на улицу, Виктор растворился в вечерних сумерках.

– И об этом она говорила, – Леона выпила агуардиенте, в голове зашумело, – мне нельзя забывать, кто я такая, передо мной убийца моей матери, – глаза убийцы оказались странно похожими на ее собственные. Светлые волосы Паука растрепались, он часто дышал.

– У вас отменная выпивка, – голос Саши опять захрипел, – если хотите, закажем еще, сеньорита Зильбер? – девушка мимолетно коснулась его руки.

– Просто Леона. Хочу, – на Сашу повеяло ароматом табака и кофе, – и еще я хочу потанцевать, Александр.

Он почти бессильно ответил: «Да, Леона».

Янтарный луч полуденного света лежал на половицах темного дерева. В воздухе кружились едва заметные пылинки. Холщовая маркиза на кованом балконе трепетала под ветром. В приоткрытую дверь донесся бой курантов с церковной колокольни. В глиняных горшках пестрели расцветшие маргаритки и фиалки. Фикус шелестел глянцевыми листьями, рядом поднималась серебристая зелень оливы.

В комнате стояла тишина. На потрепанном ковре разбросали картонные папки, из пишущей машинки торчал не допечатанный лист. Стены покрывали яркие афиши театральных постановок и обрамленные конверты пластинок. На старомодной тумбе, рядом со стопками книг, возвышался потрепанный проигрыватель, но в комнате нашелся и транзистор.

Выключенное устройство валялось среди вороха сброшенной одежды. На ковре синела пачка «Голуаз». В пепельнице местного яркого фаянса торчали окурки. Саша лениво выбрал самый длинный.

– У меня нет сил потянуться за пачкой, – его руки дрожали, – нет сил зажечь сигарету, – он курил осторожно, боясь потревожить девушку, мирно сопевшую ему в плечо. Саша еще никогда не чувствовал такой усталости.

– Сладко, как сладко, – голова была светлой, но пустой, – я не мог подумать, что так случается, – он погладил спутанные волосы, закрывавшие нежную спину девушки.

– Один, два, три, четыре, – Саша считал не удары курантов, а ее позвонки, – пять, шесть, семь… – часы замолкли после двенадцатого удара.

– Полдень, – каждое слово казалось Саше новым, только что выученным, – сейчас полдень, – позвонки заканчивались на узкой талии. Дальше шло белое, тоже нежное.

– Совсем нежное, – Саша, затаив дыхание, положил туда ладонь, – потерпи, не надо ее будить, пусть отдохнет…

Местная виноградная водка оказалась не хуже грузинской. Саша хорошо помнил остаток вечера.

– Чача такая же, – потушив окурок, он усмехнулся, – ноги не идут, но голова соображает, – в его голове сейчас осталось ровно две мысли.

– Мне надо увезти отсюда Леону, – это Саше было совершенно ясно, – и надо выполнить задание, то есть встретиться с Альенде, – за агуардиенте в третьем по счету баре он признался девушке, что хочет взять интервью у президента.

– Я надеялся, что Виктор представит меня сеньору Неруде, – в полутьме поблескивал огонек ее сигареты, – я недавно приехал в Париж и не успел с ним познакомиться, – Неруда провел последние два года на посту посла Чили во Франции. Леона улыбнулась.

– Нет нужды просить Виктора. Я помогаю сеньору Неруде разбирать архив, – девушка задумалась, – сегодня пятое, то есть уже шестое сентября. Мы договорились встретиться седьмого, ты можешь прийти со мной, – Саша неуверенно сказал:

– Наверное, это неудобно… – девушка рассмеялась:

– У сеньора Неруды всегда сидят гости. Писатели, студенты, журналисты, – она опять коснулась руки Саши, – он очень открытый человек, с ним легко, – Саше захотелось сказать, что ему тоже легко.

– Будто она понимает меня с полуслова, – девушка пошевелилась под его рукой, – будто мы всегда знали друг друга, но почему-то расстались… – он велел себе подумать о мелочах позже.

– Альенде я вывезу в Аргентину, – решил Саша, – граница недалеко. Леона мне поможет, она член местной коммунистической партии. Она не рискнет оставаться здесь, если действительно случится путч, – Саша был почти уверен, что Чили ждет переворот, – а в Аргентине я ей во всем, признаюсь. Она поедет в Москву, не зря она учила русский язык…

В четвертом по счету баре девушка грустно сказала:

– Моя покойная мама настояла на том, чтобы я стала юристом, – Леона вздохнула, – ради куска хлеба. Но я хотела изучать литературу, хотя этим денег не заработаешь. Русскую литературу, Саша, – она называла Сашу на французский манер, с ударением на второй слог, – я всегда восхищалась Толстым и Достоевским…

Не удержавшись, он поднес к губам золотистый локон. Серо-голубой глаз приоткрылся. Леона по-детски повозилась у него под боком.

– Доброе утро, милый, – голос девушки был сонным, – хотя, наверное, уже не утро, – Саша помнил их возвращение к дому Леоны.

– После шестого или седьмого бара, – он обнял девушку, – мы успели потанцевать, но мне все стало понятно раньше, когда я ее увидел в театре, – он шепнул в теплое ухо:

– Полдень. Можно спать и спать, и спать, любовь моя… – Леона отозвалась по-русски:

– И дольше века длится день… – за окном царил блаженный покой, – извини, это из русского поэта, Пастернака, ты его не знаешь, – Саша едва не сказал: «Ренегата». Он почти обиженно отозвался:

– Отчего не знаю? Он получил Нобелевскую премию за «Доктора Живаго», – Саша читал изданный на западе роман, – ты похожа на Лару, любовь моя. У нее тоже были белокурые волосы и серые глаза, – Леона приподнялась на локте.

– Нас точно научили целоваться на небе, – девушка помолчала, – только мы с тобой были в разлуке, Саша, – он хрипло сказал:

– Да, милая. Ты для меня всегда будешь Ларой. Наша разлука закончилась, – на перилах балкона ворковали голуби, – мы встретились и больше никогда не расстанемся, любовь моя.

– Для журналиста у вас на удивление умелые руки, – одобрительно сказал Неруда, – потолки здесь высокие, а мне почти семьдесят лет, не в моем возрасте лазить по стремянкам, – стремянку, судя по виду, сделали до войны. Леона удерживала опасно раскачивающуюся лестницу.

– Проверьте лампочку, сеньор Неруда, – попросил Саша, – теперь все должно работать, – пол вестибюля в Ла Часконе, городском доме поэта, выложили морской галькой.

– Мы нашли участок двадцать лет назад, – Неруда щелкнул рычажком, лампочка исправно загорелась, – здесь все заросло колючками, на месте дома остались руины. Но мне нравится вид на горы, – скромный особняк стоял в баррио Беллависта, у подножия холма Сан-Кристобаль, – пусть они и не заменят море, – мебель в доме сделали из выброшенного на берег плавника.

– Вы с Леоной должны приехать ко мне на Исла Негру, – заявил Неруда, – лето я всегда провожу рядом с океаном, – спустившись со стремянки, Саша отряхнул руки.

– Я вырос в приюте, – отозвался он, – я дитя войны и не знал родителей. После войны меня нашел дальний родственник, он воспитал меня, сеньор Неруда. И вообще, – Саша широко улыбнулся, – я не всегда был журналистом, я человек труда, – Неруда одобрительно сказал:

– Очень правильно. Теперь можно не спотыкаться каждый раз о порог, – он потрепал Сашу по плечу, – получается, вы новый человек в «Юманите»? Поэтому я вас не помню, в Париже я часто бывал в вашей редакции, – Леона вмешалась:

– Я сварю кофе, сеньор Пабло и принесу на террасу, – балкон, устроенный на втором этаже дома, смотрел на горы, – Александр начнет интервью, а я займусь вашими бумагами, – Неруда подмигнул Саше.

– Вам повезло, товарищ Вербье. Леона американка, но кофе у нее выходит не хуже парижского. Мы покурим, – он зашаркал к деревянной винтовой лестнице, – врачи запретили мне сигареты, но одной сигары в день у меня никто не отнимет. Кубинский товар, в Европе или США вы такого не попробуете, – Саша приобнял Леону за плечи.

– Я тебя люблю, – шепнул он, – приходи скорее. Я успел соскучиться, Лара, – они приехали в Ла Часкону на городском автобусе. Как Леона и ожидала, Неруду не удивил визит неизвестного ему журналиста.

– Вы коммунист и друг Леоны, – заметил поэт, – этого достаточно. Товарищи должны доверять друг другу. Хорошо, что вы встречались с Виктором, – он пожал Саше руку, – он наш самородок, как говорится, человек редкого таланта, – Саша решил не просить с разгона, как сказал бы товарищ Котов, о рекомендации для президента.

– Время у меня есть, – напомнил себе Скорпион, – не след вызывать подозрения излишней поспешностью, – он ловил себя на том, что повторяет строки Пастернака.

– И дольше века длится день, – Саша не мог разнять руки, – и не кончается объятье, – они провели почти весь вчерашний день в постели.

– Зачем тебе платить лишние деньги, – сказала вечером Лара, как ее стал звать Саша, – переезжай сюда, милый, – сходив в пансион за рюкзаком, Саша купил по дороге пару бутылок местного вина. Оказалось, что в Чили выращивают свои оливки.

– И очень неплохие, – заметил он одобрительно на тесной кухне Лары, – смотри, эмпанадас, – девушка хихикнула: «Пирожки, если по-русски», – салями и овечий сыр, – он купил и румяные маисовые лепешки. В бумажном пакете алели толстобокие помидоры, рядом светились янтарем груши.

– У нее на губах остался сок, – вспомнил Саша, – сладкая, какая она сладкая, – ему казалось, что он знал Лару всегда.

– Я всегда тебя искал, – он потерся щекой о плечо девушки, – надеялся, что встречу и сейчас это случилось. Вари кофе, – спохватился он, – я пойду расспрашивать сеньора Неруду о его творческих планах, – Леона много раз бывала на просторной кухне особняка.

– Они заняты разговором, – на горелке затрепетал синий огонек газа, – можно спокойно покурить, – пальцы Леоны подрагивали, она прислонилась к старомодному дубовому столу. Прошлым месяцем куратор из посольства США передал ей пачку машинописных листов.

– Здесь необходимые сведения, – сказал он коротко, – все получено из первых рук, если вы понимаете, о чем я говорю, – Леона понимала, – советую заучить наизусть и избавиться от документов, – документы оказались неподписанными. Леона не собиралась спрашивать, откуда в ЦРУ появилась такая информация.

– Ясно, что это правда, – теперь она знала о Пауке почти все, – эти женщины, – Леона догадалась, что сведения исходили от женщин, – были с ним близки, – Паук удивлялся, что Леона понимает его с полуслова.

– Еще бы я не понимала, – девушка выключила газ, – я знаю, с какой стороны он начинает чистить зубы, куда ставит ботинки и что ему нравится в постели. Он любит Чехова и Бунина и терпеть не может Достоевского с Тургеневым… – она знала пристрастия Паука в музыке и вине, знала, как он засыпает и просыпается.

– Я знаю, как его целовать, – Леона вспомнила слова Пастернака, – но меня научили целоваться с ним совсем не на небе… – девушка стиснула зубы.

– Это задание, мне надо работать, – Леона собрала поднос, – а мои чувства никого не интересуют, – она презирала себя за слабость.

– Я должна его ненавидеть, – Леона остановилась у лестницы, – но мне нравится быть с ним рядом. Он тоже меня понимает, – девушка на мгновение испугалась, – что, если он играет? В КГБ знают обо мне, но таких вещей им было никак не выяснить. Словно мы с Пауком действительно встречались раньше… – Леона велела себе успокоиться:

– Не встречались, – девушка взобралась наверх, – это совпадение…

На террасе гремел еще сильный голос Неруды. Поэт расхаживал по выбеленным солью корабельным доскам.

Леона застыла на месте.

– Миг брожения, миг зарождения жизни… – пронеслось в голове девушки, – кажется, Пауку нравятся его стихи, – подавшись вперед, Саша даже открыл рот.

– Очень вовремя, – Неруда забрал у Леоны поднос, – пока ты занималась кофе, у нас появились хорошие новости, – он кивнул на Сашу, – его превосходительство президент согласился на интервью. Он приглашает товарища Вербье на завтрак.

– Не вставай, – велел Саше поэт, – вы гости, а я хозяин, – Неруда разлил кофе.

– Одиннадцатого сентября в семь утра, во дворце Ла Монеда.