Читать книгу Вельяминовы. За горизонт. Книга пятая - Нелли Шульман - Страница 4

Покосившийся домик иерусалимского камня обклеили свежими и желтеющими пашквилями. Так в Меа Шеарим называли объявления, сообщающие общине новости. Элишева плохо знала идиш, однако разбирала заголовки.

– Скука, скука, одна скука, – девушка незаметно закатила глаза, – собирают на благотворительность и предупреждают дочерей Израиля о скромности…

Судя по их нарядам, дочерей Израиля, собравшихся в запыленной комнате над пустующей днем синагогой, никто не обвинил бы в легкости нравов. Спрятавшись за потрепанной брошюрой для невест, Элишева от души зевнула.

– Все переоделись для визита сюда, – брюнетка рядом откровенно клевала носом, – иначе нам не пройти по местным улицам, – Элишева предполагала, что главный раввинат тоже занимается благотворительностью.

– Понятно, почему невестам приходится навещать Меа Шеарим, – смешливо сказала она Розе, – у тамошних раввинов по десять детей и всех надо прокормить. На уроках зарабатывают их жены, – пожилая ребецин что-то бубнила себе под нос, – но деньги идут в семейный бюджет. Все получают свою выгоду, – девушка фыркнула, – нормальные женщины не станут обучать других, как им осматривать белье…

Элишева услышала, что ребецин говорит именно об этом.

– Чистота или нечистота выделений, обнаруженных на проверочном платочке, устанавливается с помощью следующих правил… – давешняя брюнетка скорчила брезгливую гримаску.

– Проверочный платочек, – шепнула она Элишеве, – что это за мерзость? – Элишева приблизила губы к ее уху, девушка скривилась.

– Человечество летает в космос, а эти, – она прибавила крепкое словцо, – застряли в каменном веке, – Элишева весело подумала, что кузина Фрида тоже не вылезает из каменного века.

– Я приеду к хупе, – заявила Фрида по телефону, – мы наткнулись на новую стоянку в Негеве, раскопки в разгаре, – до свадьбы оставалась неделя.

– Тетя Марта и Шмуэль прилетают через несколько дней, – вспомнила Элишева, – а Ева здесь.

Доктор Горовиц, правда, почти не появлялась на вилле в Герцлии, где жили Гольдберги.

– Меня взяли в оборот, – извинилась старшая кузина, – ВОЗ хотел, чтобы я проверила, как обстоят дела с медицинской помощью на палестинских территориях, однако начальство решило, что я не смогу быть достаточно объективной… – доктор Гольдберг хмуро сказал:

– Это они сглупили, но хорошо, что так. Тебе пришлось бы ездить туда с охраной, такие миссии опасны, – Ева подняла бровь.

– Мне не привыкать, но я не стала спорить. Впрочем, местное министерство здравоохранения тоже не оставило меня в покое, – Ева читала лекции для врачей-эпидемиологов.

– Мы создаем новую добровольную организацию, – объяснила она, – «Врачи без границ». Нам важно участие молодых докторов, это отличная возможность получить полевой опыт, – Ева со значением посмотрела на доктора Гольдберга.

– Кажется, я знаю, как проведу пенсионные годы, – смешливо отозвался тот, – но пусть сначала Мишель получит аттестат, – младшая сестра тоже собиралась после школы приехать в Израиль.

– И ее ждут дурацкие лекции, – Элишева разгладила длинную шелковую юбку, – все ради того, чтобы получить подпись ребецин на клочке бумаги, – без свидетельства об окончании курсов невест раввинат отказывался ставить хупу.

– Моше легче, – сказала Элишева сестре, – у него только одна справка, – девушка обмахнулась бумажкой, выданной ей в приемной главного раввината, – он все получил без лишней бюрократии в раввинате армейском…

Элишева с Розой сидели в кафе напротив величественной синагоги Хейхаль Шломо, на улице Кинг-Джордж. Сентябрьская сухая жара заливала город золотистым сиянием солнца. По камням мостовой перепархивали воробьи.

– Что, курсов женихов пока не завели? – поинтересовалась Роза, затянувшись сигаретой. Элишева хихикнула.

– У ортодоксов, кажется, такие есть. Раввины объясняют парням из ешив, что надо делать с невестой, – сестра даже закашлялась дымом:

– Она плохо выглядит, – озабоченно подумала Элишева, – она устала из-за диплома, – сестра прилетела в Израиль из Вены, – а мне учеба еще предстоит…

Она надеялась, что Роза отдохнет в стране. Решив, как выразился отец, не сидеть друг у друга на головах в кибуце, они поселились на вилле в Герцлии.

– Живите, сколько хотите, – заметила по телефону Адель, – мы приедем в Израиль только на Рождество, то есть на Хануку, – Моше оставался в Кирьят Анавим. Жениху и невесте не полагалось видеться перед свадьбой.

– Начиная со вчерашнего дня, – вздохнула Элишева, – но мы не слезаем с телефона, – отец шутил, что на вилле надо завести вторую линию. Бросив взгляд в окно, Элишева заметила знакомую, темноволосую голову.

– Вроде Роза, – она прищурилась, – но что ей делать в Меа Шеарим? Просто женщина в парике, здесь таких много, – сестры собирались поехать с отцом на заседании комиссии в Яд-ва-Шеме.

– Аннет тоже выступает, – Элишева украдкой посмотрела на часы, – против ее напора не устоит никакой бюрократ, – она услышала монотонный голос ребецин.

– Итак, проверочный платочек надо поместить в то самое место… – Элишева громко сказала:

– Во влагалище, уважаемая госпожа, – ребецин побледнела, – туда, куда мужчина помещает свой… – женщина замахала рукой.

– Ясно, ясно… – Элишева сладко улыбнулась.

– Извините. Я военный фельдшер, лейтенант и привыкла называть вещи своими именами, – вытерев пот со лба, ребецин пробормотала:

– Вам понятно, девушки… – соседки Элишевы, пересмеиваясь, подтвердили: «Понятно».

Роза считала затею Мишель откровенной авантюрой.

– С нами никто не станет разговаривать, – предупредила она младшую сестру, – в Меа Шеарим считают, что женщины должны сидеть дома и рожать детей, а не заниматься, – Роза поискала слово, – политикой…

Стоя перед венецианским зеркалом в швейной мастерской тети Сабины, Мишель застегивала юбку.

– Достаточно длинная, – озабоченно спросила девочка, – колени она вроде прикрывает… – Роза хмыкнула:

– Положено, чтобы колени не были видны даже когда ты сидишь, – Мишель немедленно плюхнулась на антикварную кушетку, – я принесу юбку Элишевы, хотя она на тебе будет трещать по швам, – сестра еще не потеряла, как весело говорила тетя Марта, щенячьего жирка.

– Элишева едет на курсы невест, – спохватилась Мишель, – ей самой понадобится юбка, – Роза фыркнула:

– Шкаф забит ее нарядами. Демобилизовавшись, она пустилась во все тяжкие, – проведя три года в авиационной форме, сестра, как выражалась Роза, отрывалась по полной. За два дня до свадьбы Элишева устраивала девичник.

– Мы не сефарды, – весело сказала она, – однако у них красивые традиции. Можно было бы поехать в спа на Мертвое море… – Роза кисло заметила: «С военизированной охраной». Сестра погрустнела:

– Поэтому я заказала спа в тель-авивском «Хилтоне». В микву мне придется идти в Иерусалиме, – по лицу сестры было ясно, что она думает об ортодоксальных миквах, – но мы устроим день красоты, в спа работает девушка, рисующая хной, нам подадут шампанское, – Элишева перебросила ей глянцевую брошюру, – пусть и кошерное, но французское…

Роза с удивлением обнаружила, что Laurent-Perrier стал выпускать кошерную продукцию.

– Америка – большой рынок, – со знанием дела сказала сестра, – Мишель правильно сделала, что заинтересовалась сельским хозяйством. Голаны теперь наши, – Элишева говорила о Голанах так, словно они были ее личным имением, – а там отличный климат для виноградников…

В Кирьят Анавим с давних времен стоял пресс, однако кибуц производил только пару сотен бутылок домашнего вина.

– Мишель и в детстве там пропадала, – вспомнила Роза, – и она всегда помогала на ферме, – после армии сестра хотела поступить в новый университет в Негеве.

– Мне интересно осваивать пустыню, – заявила Мишель, – скоро на юге все зацветет, – доктор Гольдберг ласково согласился:

– Непременно. И хорошо, что там Фрида, она за тобой присмотрит, – Мишель хотела что-то сказать, но прикусила язык.

– Мы все бережем папу, – поняла Роза, – ему шестьдесят лет, – отец праздновал день рождения после свадьбы Элишевы.

– Мудрецы учат нас не смешивать одно веселье с другим, – заметил доктор Гольдберг, – хотя все равно придется, скоро Суккот, – Элишева выходила замуж за день до еврейского нового года. Роза наизусть помнила календарь.

– За три дня до этого прилетают София и Андреас, – девушка невольно улыбнулась, – они поженились скромным образом, но мы тоже отметим их свадьбу, – Надин должна была появиться в Израиле с тетей Мартой и епископом Кардозо.

– Сначала я отвезу Лауру в Италию, – сказала сестра по телефону, – у меня съемки во Флоренции, я помогу ей обустроиться. Тетя Марта считает, что мне можно доверять, – Роза поняла:

– Это вроде семейного ордена, как одобрение папы. Папа всегда хвалил Ника, считая, что на него можно положиться, – девушка велела себе пока не думать об этом.

– Я обо всем поговорю с тетей Мартой, – пообещала себе она, – и вообще, мне все кажется, я волнуюсь перед свадьбой, – она издалека увидела темноволосую голову Мишель. Отец и Аннет не возражали против их поездки в город.

– Разумеется, милые, – рассеянно сказал доктор Гольдберг, – незачем скучать на шестичасовом заседании. Мы высадим вас на автобусной станции, – в Израиле их возила правительственная машина, – держите деньги, погуляйте по магазинам и приезжайте в Яд-ва-Шем, – Роза и Мишель отлично говорили на иврите.

– Но идиш она не знает, – Роза запыхалась, – а я, благодаря Еве, объясняюсь свободно, – доктор Горовиц не забыла идиша, выученного четверть века назад в хасидских классах в Бруклине. Ева не говорила о своем младшем брате, только однажды заметив:

– Хаим с Полиной в безопасности, – женщина повела рукой, – однако мы не сможем увидеться по соображениям государственного порядка, – по тем же самым соображениям Роза не упоминала о встрече с Ником в Остенде.

– Тетя Марта попросила меня молчать, – она незаметно почесала голову под париком, – что я и делаю, – насколько знала Роза, Ника пока не отыскали.

Мишель болталась у облупленной двери с табличкой: «Рав Бергер». Роза ободряюще сказала:

– В ларьке, – она махнула в сторону поворота к улице Яффо, – все подтвердили, он живет именно здесь. Пошли, – велела девушка, – нечего тянуть…

Мишель решительно дернула медную ручку старомодного звонка.

В стаканчиках потускневшего серебра золотился чай. Шелестели пожелтевшие страницы старинного альбома.

– Мы с Лейзером почти ровесники, – рав Бергер указал на фотографию, – я родился в двадцать третьем году, а он в двадцать четвертом, только не в Иерусалиме, а в Литве, – Мишель рассматривала черно-белый снимок с витиеватой виньеткой: «Ателье Купервассера, Иерусалим, 1920 год». Два парня в черных капотах и шляпах неловко смотрели в объектив.

– Это мой отец, – рав Бергер коснулся фотографии, – а это отец Лейзера. Он поехал учиться в Литву, где и женился, – Роза сгрызла неожиданно вкусное, похожее на домашнее, печенье.

– Тетя Рита в кибуце делает похожие, – пришло ей в голову, – интересно, где его семья? У ортодоксов всегда есть семьи…

В углу гостиной, обставленной тяжеловесной довоенной мебелью, она заметила пару детских игрушек. Словно услышав ее, рав Бергер погладил полуседую бороду.

– Это от внука моего, – раввин пролистал альбом дальше, – его Пелег зовут. Моя дочь живет в Тель-Авиве, – на фотографии Роза увидела женщину в адвокатской мантии, – у них с мужем своя юридическая практика, – Роза открыла рот, рав Бергер пожал плечами.

– Моя жена родилась в светской семье, – он помолчал, – она приехала в страну подростком, до войны, из Германии. Ализа получилась у нас единственным ребенком, – темные глаза раввина погрустнели, – мы с женой не хотели обрубать ей крылья, запрещать учиться дальше. Я считаюсь в наших краях, – раввин кивнул за окно, – свободомыслящим человеком…

Розе не надо было спрашивать, что стало с женой раввина. На камине неожиданно чистой комнаты стояла фотография в траурной рамке. Рав Бергер вздохнул:

– Она успела порадоваться внуку. Пелегу сейчас пять лет, – в гостиной уютно пахло ванилью и лимонными корочками. Шкафы с книгами задернули бархатными занавесями, мерно тикали древние часы с кукушкой.

– Мы с Лейзером кузены, – раввин вернулся к началу альбома, – последнее письмо от него пришло в сороковом году. Его отец умирал, он не мог покинуть Литву, иначе бы он, разумеется, выбрался из тьмы египетской. Сейчас как получается, – он поднялся, – нам доставили его комментарии к Мишне, – рав Бергер положил перед девушками книгу, – мы ее издали, а что касается остального, – раввин развел руками, – то связаться с равом Лейзером мы никак не можем.

– Мы знаем, что он сидит в темнице фараоновой, – раввин перешел на певучий язык Торы, – старший его сын, Исаак, учится в подпольной ешиве в Малаховке, а больше нам ничего не известно, – Мишель подалась вперед.

– Но если вы получили комментарии, – настойчиво сказала девочка, – то можно что-то передать в Москву, то есть в Сыктывкар. И вообще, – Роза заметила, что сестра сжала кулак, – можно кому-то поехать туда. Я знаю русский, – Роза едва не ахнула, – я могу отправиться в СССР. Я имею в виду, после школы, – Мишель покраснела, – я еще учусь, – Роза покрутила головой.

– Она скрытная, как папа. Впрочем, мы все такие, даже Элишева. Это тем более авантюра, никто ей не разрешит такую поездку…

Мишель, как весело говорила Аннет, подрабатывала ее личным секретарем. Баронесса де ла Марк устроила в одной из комнат особняка, как она выражалась на американский манер, офис. В старинных шкафах стояли аккуратные папки с ярлыками: «Канонизация отца Виллема», «Советские евреи», «Детский сад», «Центр культуры и досуга».

– Аннет выделяют кабинет в правлении компании, – вспомнила Роза, – она официально становится членом совета директоров, – Аннет часто разговаривала по телефону с Ньюкаслом.

– Питер мне помогает, – заметила сестра, – я все-таки училась истории, а не бизнесу, – несмотря на занятость, Аннет преподавала в рудничной, как ее по старой памяти называли в поселке, школе.

– И госпиталь у нас рудничный, – пришло в голову Розе, – хотя теперь его надо называть атомным, скоро откроется электростанция…

Она очнулась от успокаивающего голоса рава Бергера.

– Мейделе, – он налил Мишель чая, – не стоит рисковать. Даже если тебя пустят туристом в Советский Союз… – Роза вмешалась:

– Не пустят. Русские никогда в жизни не дадут визы нашему папе, он давно у них в черных списках, а в анкете надо писать, кто твои родители, – Мишель упрямо сжала губы.

– Виллем попал в Россию, никто его не удерживал… – Роза спохватилась:

– Извините, рав Бергер, это наши семейные дела. Нам стоило позвонить, – она заметила на столике маркетри старомодный аппарат, – мы нашли ваш номер в телефонной книге и решили, что… – он хмыкнул:

– Правильно решили. Хорошо, что вы застали меня дома, я жду посетителя, – он взглянул на часы, – а относительно семейных дел, то все евреи одна семья и все ответственны друг за друга, – он улыбнулся Мишель.

– Ваша старшая сестра делает большую работу, – в Израиле Аннет, как она выражалась, ни минуты не сидела на месте, – а что касается вас, – он задумался, – в СССР ездить не стоит, да вас туда и не пустят.

– Однако вы можете написать семье Бергеров, – Мишель покраснела, – иногда туристам удается навестить малаховскую ешиву, – по упрямому очерку подбородка сестры Роза видела, что Мишель собирается поступить именно так.

– Зная ее, она будет писать письма каждый месяц, – поняла старшая девушка, – она упорная, как папа. Впрочем, и мы схожи и этим, – часы пробили полдень, Роза со значением взглянула на сестру.

– Большое спасибо, рав Бергер. Письма можно посылать вам? – задребезжал дверной звонок, он развел руками.

– Разумеется. Извините, – раввин отчего-то смутился, – мне надо впустить посетителя. Всего хорошего, мейделе, я рад знакомству, – оказавшись на улице, Роза заметила:

– Здесь все дома такие, вторая дверь ведет во двор. Что на тебя нашло, – она взяла сестру за руку, – папа никогда в жизни не позволить тебе поехать в СССР, – Мишель независимо отозвалась:

– Писать он мне не запретит, понятно? – Роза пробормотала:

– Нет, разумеется, но кому ты собираешься писать? – Мишель вскинула голову.

– Исааку Бергеру. Пошли, – спохватилась она, – надо добраться до Яд-ва-Шема…

Роза подышала:

– Ерунда, мне все кажется. Это из-за чая, меня часто от него подташнивает…

Потрогав резную деревянную мезузу на двери рава Бергера, она заторопилась вслед за сестрой.

Аня заранее отпечатала речь, однако собиралась говорить не, как она выразилась, по бумажке.

– Скучных докладов мне хватило в Советском Союзе, – заметила она отцу, – папка, – женщина помахала замшевой обложкой работы Сабины, – больше для спокойствия, – Аня не сомневалась, что совет Яд-ва-Шема привык к долгим речам.

– Мы с тобой выступим коротко, – добавила она, – только по делу, – доктор Гольдберг пробурчал:

– Словно я когда-нибудь говорю по-другому, – Аня поправила ему галстук.

– Ты всегда говоришь замечательно, папа. Только цифры, свидетельства очевидцев и больше ничего, – они разделили, как сказал Гольдберг, ответственность. Отец рассказывал о подвиге шахтеров.

– Я воевал с этими людьми, – скрипуче сказал Монах, – мне и карты в руки. У меня тесть своя папка, – Аня собрала свидетельства спасенных жителями Мон-Сен-Мартена евреев, – будь здесь Маргарита, – его голос на мгновение дрогнул, – она тоже бы взошла на трибуну, – отец избегал говорить о кузине.

– Маргарита для него всегда была словно дочь, – женщина поморгала, – прекрати, не смей плакать, – ее слезы обычно оставались невидимыми для домашних.

– Только папа и Надя все знают, – вздохнула Аня, – от них не скроешь моей тоски. И мальчик растет, он все чаще спрашивает об отце, – Аня собрала фотографии мужа в альбом.

– На нем всегда плохо сидели костюмы, – смешливо сказал отец, рассматривая снимок первого причастия барона, – он чувствовал себя свободней в шахтерской куртке, – Гольдберг показал дочери еще одно фото, – это с той поры, когда они с Жюлем тайно спустились в шахту. Получилось, что они предотвратили большой завал. Той порой у нас гостила покойная Цила с Тиквой… – он замолчал. Аня поцеловала седой висок.

– Кумушки помнят, как ты остановил поезд, папа. И дочери их помнят и внучкам они все рассказали. Ты теперь легенда, как Арденнский Вепрь, – отец только что-то пробормотал.

Аня вдохнула знакомый аромат табака, кофе и кельнской воды. Отец всегда возил с собой старомодный флакон.

– Он вертит очки, – поняла Аня, – он волнуется, пусть он этого и не показывает, – голосование в особой комиссии Яд-ва-Шема было открытым.

– Я состою в попечительском совете, – объяснил Ане отец, – но не имею права отдавать свой голос. Я считаюсь заинтересованным лицом и в случае поселка, и в случае отца Виллема, – Аня зачитала с трибуны показания покойного профессора Судакова.

– Отец Виллем де ла Марк добровольно остался в лагере уничтожения, – ее голос задрожал, – хотя он мог покинуть Аушвиц с группой детей, которых вывезли в Краков благодаря вмешательству папы римского, – Аня вспомнила недавний разговор с тетей Мартой.

– Незачем упоминать о моем звонке в Рим, – отрезала женщина, – я поступила, как полагается порядочному человеку, – она помолчала:

– Главное, чтобы признание получил истинный праведник, отец Виллем де ла Марк, – Аня уверенно продолжила:

– Однако отец Виллем предложил мне поменяться с ним одеждой. Попав в лагерь как поляк, с документами пана Войтека Вольского, я работал санитаром в бараках так называемого госпиталя, – Аня предполагала, что комиссия много раз читала показания профессора Судакова, однако в зале все равно повисла тишина.

– Я уехал из лагеря в его облачении, – Аня откашлялась, – а отец де ла Марк до последнего не покинул свою паству и умер вместе с ними, – по просьбе тети Марты британцы отыскали в архивах нацистских времен свидетельство о рейсе так называемой экспериментальной машины.

– Где перечисляются все посаженные в кузов, – Аня украдкой вытерла слезы, – только тетя Тони под номером, а не под настоящим именем, – список она тоже зачитала с трибуны. Обернувшись, Аня заметила болтающихся в дверях сестер.

– Все-таки успели, – улыбнулась она, – надо зажать кулаки, как говорят в СССР. Если все будет хорошо, – загадала Аня, – то Виллем обязательно вернется домой. Я его люблю, у нас растет малыш. Виллем не может погибнуть, такого не случится, – ей показалось, что Роза побледнела.

– Здесь душно, – Аня расстегнула воротник блузки, – хотя Роза вообще плохо выглядит. Она устала после диплома, но в стране она отдохнет…

Заседание проходило в тесной комнате с израильским флагом на подиуме. На пластиковом столе у двери водрузили урну с горячей водой. Кофе рассыпался по столу, в плетеной корзине громоздились использованные картонные стаканчики. Аня обычно не курила, но шепотом сказала отцу:

– Надо потом подымить, потому что я волнуюсь. Роза и Мишель сейчас проберутся в зал, – председатель, судья Верховного Суда, откашлялся:

– Ставлю на голосование кандидатуру жителей поселка Мон-Сен-Мартен в Бельгии, – Аня тоже считала поднятые руки, – спасибо…

Доктор Гольдберг облегченно выдохнул, председатель продолжил:

– Теперь отец Виллем де ла Марк… – выронив папку, Аня первой зааплодировала.

– Жаль, что здесь нет Виллема, – она всегда первым делом думала о муже, – теперь надо добиться канонизации – словно услышав ее, отец ласково сказал:

– Добьемся. Где девчонки, – доктор Гольдберг прищурился, – вроде ты их видела? – Аня отозвалась:

– В дверях только Мишель. Роза, наверное, в туалете, – Гольдберг поднялся.

– Едем в Кирьят Анавим, – весело сказал он, – порадуем Анну.

Подержанный приемник захрипел. Диктор армейской радиостанции бодро сказал:

– До нового года осталось пять дней, ребята. Думайте о фаршированной рыбе, – Яаков Леви фыркнул: «Опять посадили к микрофону ашкеназа», – о медовом пироге, но будьте бдительны на посту. Вы пока не поехали в увольнительные, поэтому не теряйте внимания, – через три дня весь Израиль должны были наводнить солдаты, отправляющиеся по домам.

– Рош-а-Шана, – Яаков закинул смуглые руки за голову, – потом Суккот, – парень сладко потянулся, – и все праздники мы проведем со стряпней бабушки и тети Риты, – Моше поднял бровь.

– Тетя Рита на новый год будет в Тель-Авиве. Или в Иерусалиме, – он зевнул, – не помню. Она сразу после свадьбы уезжает к знакомым, – праздничный банкет накрывали в столовой.

– Мне достаточно дня красоты в «Хилтоне», – ласково сказала Элишева жениху, – незачем тратить деньги на банкет в роскошной гостинице, – Моше чуть не прибавил: «Деньги, которых у нас все равно нет».

Капитан Судаков подозревал, что его будущий тесть согласился бы оплатить свадьбу, но Моше никогда не позволил бы себе одалживаться у дяди Эмиля.

– Эти, в черных шляпах, всегда так делают, – смешливо сказал ему Яаков Леви, – они берут жениха в дом и содержат его, пока он учится, а его жена рожает детей, – Моше сочно отозвался:

– Я могу заработать нам на жизнь, благодарю покорно. Мы с Элишевой откладывали деньги, но ее университет стоит недешево, – девушка отказалась и от помощи отца.

– Она сама рассчитывается за спа, – вспомнил Моше, – но Иосиф со Шмуэлем настояли на помощи с мальчишником, – Шмуэль, позвонив из Рима, заметил:

– Считай, что твою хупу благословляет заодно и католическая церковь, – Моше хихикнул, – я посижу с вами в первом по счету баре. День будет не постный, бокал вина мне никто не запрещал… – Иосиф собирался появиться в Иерусалиме прямо в день свадьбы.

– Извини, милый, – сказал он ласково по телефону, – у меня много дел на работе, – Моше, разумеется, не стал ничем интересоваться, – забирай наш подарок и оторвитесь с ребятами по полной… – оглянувшись на дверь, Яаков понизил голос:

– Надо взять с собой понятно, что… – он с удивлением заметил румянец на веснушчатых щеках Моше.

– Эмиль обо всем позаботится, – буркнул капитан, – можешь не волноваться… – Яаков весело хмыкнул:

– Ладно, девственник, – Моше покраснел сильнее, – береги себя до хупы, а мы с парнями не пропустим ни одной девчонки на тель-авивском пляже, – Моше только что-то буркнул. Капитан подозревал, что ортодоксы не назвали бы его девственником.

– Но самого главного у нас не случалось, – он не собирался спорить с невестой, – Элишева хотела дождаться свадьбы, – он бросил взгляд в сторону старомодного телефона черного бакелита. Майор Эмиль Шахар-Кохав добился у совета кибуца отдельной линии.

– Мы летаем в особом подразделении, – напористо сказал Эмиль, – нас могут в любой момент вызвать на базу. По соображениям национальной безопасности мы обязаны всегда быть рядом с телефоном, а не бегать в секретариат, – в ВВС считали, что Эмиль к тридцати годам получит звание полковника. Командир и не скрывал своих амбиций.

– Я стану генералом и командующим военно-воздушными силами, – заявлял Эмиль, – может быть, даже министром обороны, – Моше скептически сказал: «Их всегда берут из сухопутных частей». Эмиль отозвался:

– Ничего, я поменяю традиции. Даян вообще может прыгнуть в премьер-министры, – майора Шахар-Кохава, командира эскадрильи истребителей, называли любимчиком нынешнего министра обороны.

– Но меня тоже выделяют и Даян и Рабин, – вспомнил Моше, – пока из-за папы и Иосифа, но скоро и я проявлю себя… – он понимал, что проявить себя в армии можно только на поле боя.

– Вернее, в воздухе, – поправил себя капитан, – но мы пока не собираемся воевать. Хотя арабы рано или поздно полезут к нам, как в шестьдесят седьмом. Полезут и откатятся в свои вонючие дыры…

Очередной армейский марш закончился, диктор вступил на последних тактах музыки.

– По всему Израилю безоблачное небо, – сказал он, – три часа дня, двадцать первого сентября. Скоро шабат, ребята и девчонки, хорошей вам поездки домой, – Яаков заметил:

– Пора позавтракать, вернее, пообедать, – они с Моше недавно проснулись, – или сначала сходить в бассейн… – во дворе раздался звонкий голосок Лиоры:

– Яаков, Моше, вставайте, дядя Эмиль приехал, – Яаков перевесился через беленый подоконник. Сестра, босиком, в шортах и затрепанной футболке, грызла яблоко. Темные, нечесаные волосы спадали на загорелые плечи. В детском крыле Лиору прозвали Японкой.

– Она и вправду похожа, – Яаков отобрал у сестры огрызок, – у нее глаза немного раскосые, – парень нарочито строго сказал:

– Небось, не мыла. Ешь всякую дрянь и потом жалуешься, что у тебя живот болит. Мало тебе было желтухи, – в детском крыле часто случались вспышки, – еще дизентерию подхватишь. Тогда ни дядя Эмиль, ни тетя Ева тебя лечить не будут, – Лиора мечтательно поводила ногой в песке.

– Тетя Ева раньше была моделью. Я тоже буду сниматься для журналов, когда вырасту, – Яаков швырнул огрызок в кусты. Из зарослей жасмина выскочил ошарашенный полосатый кот.

– Пятки сначала вымой, модель, – сестра прыснула, – дуй в столовую, мы сейчас придем, – Лиора припустила вверх по дорожке, Яаков обернулся к Моше.

– Вставай, капитан, бабушка Симона обещала сегодня яблочный пирог.

Месяц назад кухню кибуца оборудовали новой посудомоечной линией. Мадам Симона убедила совет в необходимости покупки.

– Я не молодею, – заметила заведующая столовой, – мне семьдесят лет. Не в мои года стоять у раковины, – председатель совета, Матитьяху, скептически отозвался:

– Госпоже Леви нет и пятидесяти, она может вас заменить… – мадам Симона загадочно сказала:

– Посмотрим, как все выйдет. Но кто бы ни стал новой заведующей, она поблагодарит кибуц за линию, – палец мадам Симоны уперся в кнопку, машина утробно заурчала. Рита составляла тарелки на резиновую ленту.

– Комнату для Софии и Цыганера мы прибрали, – сказала она мадам Симоне, – они с парнишкой приезжают, а мадам баронесса, – Рита кивнула на раскрытое окно, – своего не взяла, – мадам Симона улыбнулась:

– Мальчик мал еще. Дочки месье Эмиля красивые, как на подбор. Только Розу жалко, – она понизила голос, – она единственная в отца пошла, с ее очками и носом, – Рита хмыкнула:

– У нее римский нос, как у статуй. Она тоже видная девушка, только парик ее не всякому по нраву придется, – заведующая столовой принимала у жерла машины чистую посуду.

– В Меа Шеарим на такое внимание не обращают, – мадам Симона засучила рукава рабочей блузы, – наверное, тамошние женщины и в постели не снимают париков, – она со значением посмотрела на Риту. Госпожа Леви зарделась.

– Мы еще не решили, – пробормотала она, – и Микеле ничего не знает, – Рита боялась говорить сыну о предполагаемом браке с равом Бергером.

– Микеле может подумать, что я его бросила, – горько сказала она мадам Симоне, – я бы познакомила его и Габриеле, – Рита называла рава Бергера в итальянской манере, – но ведь его не пустят в тюрьму, – Рита встретила отца Ализы Бен-Дрор на пасхальном седере в Иерусалиме. Мать адвоката умерла в прошлом году.

– И мать Ализы умерла, – вздохнул Гидеон, – ее отцу одиноко. У него более строгий кашрут, – Гидеон смутился, – Ализа родилась в Меа Шеарим, хотя по ней такого никогда не скажешь, – рав Габриэль Бергер оказался деканом одной из известных ешив.

– Я нахожусь на левом фланге правого фронта, – весело сказал он за праздничным столом, – я даже преподавал сионистам, как у нас их называют, – Рита заметила заинтересованный взгляд раввина.

– Потом он мне позвонил, извинился, что не может никуда меня пригласить из-за траура после Песаха, – женщина покраснела, – и все равно пригласил на экскурсию, – их первое свидание прошло на раскопках тоннеля Западной Стены. Рав Габриэль был, как он выразился, почитателем покойного профессора Судакова.

– Я во многом с ним не соглашался, – сказал рав Бергер, – но он был великий человек, сейчас таких и не найдешь, – Рита знала и о кузене раввина, застрявшем в СССР.

– Аннет, то есть мадам баронесса о нем рассказывала, – вспомнила женщина, – он тоже замечательный человек, – Рита очнулась от уверенного голоса мадам Симоны.

– Микеле тебя поймет, – заведующая обняла ее, – мальчику скоро тридцать лет, – Рита всхлипнула, – он не ребенок, он желает тебе счастья, – мадам Симона еще надеялась увидеть Джеки.

– Насчет тюрьмы Анна неправа, – упрямо сказала себе женщина, – Джеки не совершала ничего дурного. Она влюбилась в Микеле, но это не преступление. И он раскаялся, совершил тшуву, как принято говорить, – до подачи апелляции о сокращении срока Микеле оставалось еще пять лет.

– Хоть бы они поженились, – горько подумала мадам Симона, – пусть и в тюрьме. Гидеон добился бы семейных визитов, у меня и Риты появились бы внуки, – на парней мадам Симона не рассчитывала.

– Они живут небом, – напомнила себе заведующая, – хотя Моше молодец, Элишева достойная девушка. Хорошо, что они здесь поселятся, с детьми по соседству всегда веселее, – балуя Лиору, заведующая часто не отпускала внучку в детское крыло.

– Анна ее забрала, – мадам Симона вытерла руки, – повела в госпиталь. Чего водить, у детей часто ноет живот, они едят всякую дрянь…

Невестка хотела, чтобы малышку осмотрел доктор Гольдберг.

– Ева на юге и вернется только к хупе, – сказала Анна, – а Лиора жалуется на боли. Михаэль,

– невестка прервалась, – в госпитале, у меня есть свободное время, – мадам Симона вспомнила:

– Он после праздников вернется в кибуц, его привезут на машине. Парни о нем скучают, но с врачами не спорят… – снаружи что-то загремело, девичий голос позвал:

– Мы с Аннет принесли посуду от кофе, мадам Симона, куда все поставить… – темноволосая голова просунулась в дверь. Роза держала пластмассовый поднос.

– Сюда, – Рита ахнула, – подожди, ты побледнела, – девушка замахала рукой, указывая на ведро с обеденными объедками.

– Извините, – поднос свалился на кафель, – мне надо… – зажав рукой рот, Роза выскочила из кухни.

В раковине зашумела ледяная вода. Обессиленно задышав, Роза прислонилась к хлипкой двери туалета. Пронесшись мимо недоуменно взглянувших на нее сестер, она едва успела забежать в беленую комнатку рядом со входом в столовую.

– Второй раз за сегодня, – обреченно поняла Роза, – первый раз был в Герцлии, – на вилле имелось несколько ванных комнат. Розе удавалось скрывать недомогание.

– Все началось в конце июня, – на глаза девушки навернулись слезы, – а сейчас конец сентября. Все, как в учебнике, зачем я себя обманываю, – в Вене она объясняла тошноту волнением из-за защиты диплома. Роза потеряла аппетит и плохо спала.

– На кафедре заметили, что я похудела, – вспомнила девушка, – и Элиза сказала, что я кажусь усталой, – Розу не тошнило только от румяных венских претцелей.

– Я обмакивала их в соль, – мрачно хмыкнула девушка, – но на одном претцеле в день и десятке чашек кофе не потолстеешь, – недавно постоянная тошнота ушла, оставив редкие приступы.

– Как сейчас, – Роза прополоскала рот, – все из-за проклятого помойного ведра, – на вилле в Герцлии готовили Аннет и Мишель.

– У меня руки не тем концом приставлены, – Роза нашла в кармане джинсов сигареты, – поэтому я не имела дела с мясом или рыбой, – в Вене она не могла смотреть на витрины мясников.

Роза мимолетно подумала, что врачи не рекомендуют курить в ее состоянии.

– В состоянии, – девушка опять подышала, – называй вещи своими именами. Ты беременна, идет четвертый месяц, – Розе стало страшно, – и скоро надо будет что-то решать. Вернее, не скоро, а сейчас, – тетя Марта не скрыла от нее диагноз Ника.

– Параноидальная шизофрения, – Роза боролась со слезами, – с бредовыми эпизодами, с кататонией, с элементами агрессии, – ей не надо было вспоминать страницы из учебника. Все специалисты рекомендовали прерывать беременности женщин, болеющих шизофренией.

– Или женщин, беременных от шизофреников, – Роза всхлипнула, – я должна была понять, что у Ника не все в порядке с головой, – термин был непрофессиональным, но Розе не хотелось думать словами учебника, – понять и не делать того, что я сделала. Но он был таким, как раньше, он был прежним Ником…

Роза не сказала тете Марты всей правды о встрече с Ником в Остенде. Она не знала, имеет ли она право рисковать здоровьем будущего ребенка. Ника пока так и не отыскали.

– Он может быть мертв, – Роза еле справилась с постукивающими зубами, – будь с ним все в порядке, и он просто, – девушка сжала руку в кулак, – воспользовался бы мной, я бы ни о чем не раздумывала, потому что я до сих пор его люблю…

Роза была уверена, что она справилась бы с ребенком. В госпитале Букаву было достаточно помощников. Африканцы не делили детей на своих и чужих.

– Даже отправь меня ВОЗ в Женеву или Нью-Йорк, – Роза пока отказывалась от предложений более спокойной работы, – я все равно вырастила бы девочку или мальчика. Я не встречу достойного мужчину, – ей стало жалко себя, – не с моей проклятой лысой головой, но сын или дочка всегда останутся со мной, – Роза не могла посоветоваться с отцом.

– Мне стыдно, – поняла девушка, – в Мон-Сен-Мартене начнут судачить, что я принесла дитя в подоле, – в поселке до сих пор говорили именно так, – Надин еще не замужем, но у нее и нет ребенка, а у остальных есть кольцо на пальце, вернее, у Элишевы оно скоро появится…

Дверь скрипнула. Роза едва успела выбросить зашипевший окурок в унитаз. В туалете еще витал кисловатый запашок рвоты.

Аннет заглянула в комнатку. Темные пряди, выбившиеся из строгого пучка волос сестры, падали на не менее строгую, учительскую, как думала о ней Роза, блузку. Утром Аннет вышла к завтраку в твидовом костюме от ателье Шанель. Обычно в этом наряде сестра ездила в Льеж, как она выражалась, бороться со светскими и церковными бюрократами.

– Но для папской аудиенции мне пришлось надеть другой наряд, – однажды весело сказала она, – следуя привилегии де ла Марков, – аудиенцию для Аннет устроил епископ Кардозо. Баронессы де ла Марк имели право носить белое в присутствии папы. Соответствующий документ висел в новом поселковом музее.

– В ознаменование заслуг семьи и лично баронессы Элизы перед священным престолом, – к письму приложили печать с ключами святого Петра, – сим подтверждаем привилегию белого для семьи де ла Марк, – за завтраком Аннет смешливо сказала:

– На заседание комиссии все явятся в сандалиях и майках, но мы с папой чопорные европейцы и оденемся соответствующим образом…

Длинные, загорелые ноги сестры твердо стояли на белом кафеле пола. От Аннет успокаивающе веяло ее любимой лавандой.

– Она каждый вечер звонит в Мон-Сен-Мартен, – пришло в голове Розе, – она и папа, – доктор Гольдберг рассказывал Ладе о случившемся за день, Аннет ворковала с маленьким Виллемом.

– Она не воркует, – поняла Роза, – она тоже все ему рассказывает, – племянник пока выговаривал только несколько слов, но Аннет утверждала, что сын ее понимает.

– И мой мальчик или девочка меня поймут, – тоскливо подумала Роза, – но что, если ребенок родится больным? – Аннет озабоченно спросила:

– Все в порядке? Мишель побежала в бассейн. Нам скоро уезжать, она хочет поболтать с подружками, – Роза открыла рот, но слезы сами собой покатились из глаз.

– Я, – девушка хлюпнула носом, – я… Аннет, я… – старшая сестра ласково привлекла ее к себе.

– Ждешь ребенка, – утвердительно сказала она, – тогда надо не плакать, а радоваться, Роза…

Девушка помотала головой.

– Ты не понимаешь. Я не знаю, что делать, я должна или не должна… – Роза уткнулась мокрым лицом в шелк блузки. Аннет поправила ее сбившийся набок парик.

– Надо поговорить с папой, – рассудительно заметила старшая сестра, – он плохого не посоветует, – Роза испуганно отстранилась.

– Он будет недоволен, – девушка прикусила губу, – он начнет меня ругать, – Аннет вздохнула:

– Милая, он живет ради нас и Лады. Он ждет внуков, – сестра погладила Розу по мокрой щеке, – никто никого не будет ругать. Пошли, – женщина взглянула на часы, – он заканчивает прием. Только умойся, здесь тоже у всех длинные языки, – высморкавшись в бумажную салфетку, Роза плеснула в лицо водой.

– Ладно, – мрачно сказала девушка, – ты права, нечего тянуть.

Немного искривленные пальцы Эмиля всегда четко заполняли истории болезни.

– Незачем ссылаться на плохой почерк, – сварливо говорил он молодым врачам, – ваш преемник должен прочесть, что происходило с пациентом…

Гольдберг хорошо разбирал небрежный иврит педиатра в госпитале кибуца. Парень, по словам других докторов, пребывал на военных сборах.

– Иначе я поговорил бы с ним, – Эмиль задумался, – может быть, выписать Анне направление в Хадассу в Иерусалиме? Пусть малышке сделают ультразвуковое исследование печени, – печень оказалась увеличенной, однако, судя по записям, Лиора Леви, как и ее ровесники в детском крыле, недавно перенесла желтуху.

– Их закрыли на карантин, – вздохнула Анна, – вспышки случаются во многих школах и детских садах. Болезнь грязных рук, – женщина пожала плечами, – Лиоре всего четыре года, дети меньше всего думают о гигиене, – Гольдберг обнаружил в папке девочки только старые анализы крови и мочи.

– Со времен вспышки гепатита, – понял он, – надо отправить ее в Хадассу. Пусть они заново проведут исследования, – девочка часто жаловалась на боль в животе.

– У нее случается рвота, – Гольдберг задумался, – на что в таком возрасте тоже никто не обращает внимания. Она смуглая, – Эмиль отложил ручку, – интересно, в кого? Анна брюнетка, но европейского типа. Хотя у Михаэля есть сефардская кровь, стоит посмотреть на его сына, – Яаков Леви больше напоминал еврея из стран Востока.

– Итальянские евреи попали в Италию прямиком из Палестины, после разрушения Второго Храма, – напомнил себе Гольдберг, – вернее, тогда еще в Римскую империю. Смуглая, – он задумался, – и у нее легко появляются синяки, – услышав его вопрос о кровоподтеках, девочка хихикнула.

– Я ударяюсь, дядя Эмиль, – Лиора вертела потрепанного самодельного зайца, – смотрите, какой у меня кролик, – кролик носил крохотную шляпку, жилет и штанишки.

– Видите, – показала Лиора, – это старая игрушка, ее сшила тетя Сабина, – к жилетке аккуратные девичьи руки приделали ярлычок с именем мастерицы, – я ее нашла в кладовой и взяла себе, – в остальном, как подумал Гольдберг, девчонка была образцом здоровья.

– Только она малоежка, – озабоченно сказала Анна, – она всегда была худенькой, – судя по папке, за полгода девочка потеряла килограмм веса.

– В ее возрасте это много, – Эмилю все больше что-то не нравилось, – пусть ей проведут расширенный анализ крови и всего остального. Михаэль в госпитале, у Анны есть время заняться ребенком… – на прощанье Гольдберг вручил Лиоре шоколадку.

– Бельгийская, – ахнула девочка, – дядя Эмиль, а в Бельгии красиво? – для своих лет малышка была очень бойкой.

– Очень, – улыбнулся Гольдберг, – впрочем, твоя мама из Брюсселя. Приезжайте к нам погостить, – Лиора застучала потрепанными сандаликами по коридору.

– Спасибо, дядя Эмиль, – донеслось до него, – вы очень добрый, – Анна повертела беретку.

– Мадам Симона и Рита ее балуют, – женщина слабо улыбнулась, – она болтает по-французски и по-итальянски. Она умеет читать, но пока ее больше интересуют женские журналы, – на осмотре Лиора призналась, что хочет стать моделью.

– Они все высокие, – девочка приподнялась на цыпочках, – а я самая высокая в нашей комнате, дядя Эмиль. Почему тетя Ева больше не модель? – он потрепал темные, спутанные волосы девочки.

– Она всегда была врачом, милая, и очень хорошим. И ты будешь… – Гольдберг задумался, Лиора громко встряла.

– Если не моделью, то летчиком, как Эмиль, Яаков и Моше. Мы все хотим стать летчиками, как они, – Анна ничего не говорила о немного раскосых глазах девочки, а Гольдберг этим не поинтересовался.

– Это не мое дело, – он подвинул к себе бланк направления, – печать здесь, хотя, откровенно говоря, достаточно и моей подписи, – он не забыл и медицинский иврит.

– Госпиталь теперь новый, – понял Эмиль, – в сорок восьмом году я принимал в бараке довоенных времен. Господи, как время летит. Моше тем годом только родился, а сейчас он женится. Тогда Авраама едва не арестовали прямо на обрезании, – усмехнувшись, он аккуратно выписал направление в Хадассу для Лиоры Леви, четырех лет.

– Что за диагноз поставить, – хмыкнул Эмиль, – изменения в печени идиопатической этиологии, – он недовольно покрутил головой, – это означает, что я не знаю, в чем дело. Надо поговорить со специалистом, – Эмиль рассеянно выдвинул ящик стола, – мне нужен доктор Блюмберг, – американец считался лучшим в мире знатоком гепатита. Эмиль познакомился с ним на заседаниях ВОЗ в Женеве.

– Сначала пусть проведут все исследования, – он пошарил в ящике в поисках конверта, – а я пошлю ее анализы в Америку, – Эмиль замер. Пальцы натолкнулись на связку ключей.

– Я сказал себе, что врачебная тайна должна остаться врачебной тайной, – сейф торчал в углу кабинета главного врача, – но сейчас речь идет о здоровье ребенка… – Эмиль оглянулся на дверь.

– Я проверю свои предположения, – он старался не лязгать ключами, – я могу все придумывать… – замок сейфа щелкнул, Эмиль поворошил папки.

– В военном госпитале у него отдельная история болезни, – он методично просматривал ярлычки, – но вот и здешняя, – ему хватило минуты, чтобы разобраться в данных последнего осмотра Михаэля.

– Черным по белому, – Эмиль замер, – гепатит С. Желтуха у Лиоры случилась от этого заражения. Но гепатит С передается через кровь, – в коридоре раздались шаги, – а не бытовым путем. В детском крыле произошла вспышка и клиническая картина гепатита С смазалась. Лиора подхватила его случайно, ни один отец так не поступит с ребенком, – Гольдберг услышал решительный голос Розы.

– Папа, нам надо поговорить, – он едва успел сунуть историю болезни на место, – папа, что такое… – Гольдберг заслонил спиной открытый сейф. Роза остановилась на пороге.

– Папа, – девушка покраснела, – папа, ты только не волнуйся, но я жду ребенка.

Жаркий ветер гонял рыжую пыль пустыни по аккуратно расчищенному квадрату каменистой земли. Колыхались веревки, огораживающие раскопки, хлопали холщовые полотнища палаток археологов. Полуденное солнце заливало безжалостными лучами красноватые скалы.

– Сейчас по меньшей мере сорок градусов, – Фрида вытянула длинные ноги в грязноватых шортах хаки, – хотя здесь сухая жара, а в Конго влажная, – доктор Горовиц, тоже в шортах и пропотевшей серой майке, отмахнулась.

– Здесь лучше. Нет мухи цеце, – Ева загибала смуглые пальцы, – тропических лихорадок, гражданских войн, зараженной воды и еще полусотни других проблем, – Фрида весело сказала:

– Переезжай в Израиль. Ты пойдешь по административной линии, станешь министром здравоохранения, – что-то пробормотав, Ева отпила тепловатой воды из старой армейской фляги.

То же самое ей сказал и глава Моссада, генерал Цви Замир. Ева встретилась с ним на рынке Махане Йехуда в Иерусалиме.

– Меня мало кто знает в лицо, – хмыкнул по телефону Замир, – вы, правда, теперь звезда телевидения, – Ева дала интервью вечерним новостям, рассказав о работе ВОЗ в Африке, – но вряд ли у вас возьмут автограф, – автограф в забегаловке действительно никто не взял, однако хозяин-марокканец предупредительно усадил Еву за лучший столик.

– Кофе я сам сварю, – пообещал он, – и принесу ореховый пирог, – выпечка оставляла на губах вкус роз. Замир появился в кафетерии не с пустыми руками.

– Лучший мед Галилеи, – провозгласил глава Моссада, – из моего родного кибуца. Возьмите баночку, – радушно сказал он Еве, – у вашей кузины дети, они любят сладкое… – Ева подняла бровь.

– Господин Замир, вы что, следите за моими передвижениями по стране, – она действительно собиралась на раскопки рядом с Беэр-Шевой, – или прослушиваете телефоны на вилле в Герцлии? – Замир обиженно ответил:

– Нет, разумеется. Однако мы знаем, что вы читаете лекцию в новом университете и что госпожа Судакова работает в археологической экспедиции неподалеку. Нам показалось, что вы должны увидеться, – Ева сжевала кусочек румяного пирога.

– Мы можем увидеться на свадьбе ее брата, – смешливо сказала женщина, – но давайте сюда мед, он действительно пригодится, – баночка опустела почти мгновенно.

– Здесь изысканной кухни не дождешься, – Фрида отправила двойняшек умываться к цистерне с водой, – сладкое им перепадает редко, – Йони и Эмма напомнили Еве детей Конго.

– Они тоже черные, только от загара, – улыбнулась доктор Горовиц, – и тоже бегают почти нагишом, – двойняшки носили только сандалии и шорты.

– К свадьбе мы приоденемся, – пообещала Фрида Еве, – у меня есть юбка, – женщина повела рукой, – такая, хипповская, – Ева усмехнулась:

– Я тоже не блистаю дизайнерскими нарядами, времена моих съемок для журналов прошли, – она поцеловала рыжие кудряшки Эммы, сидевшей у нее на коленях.

– Ты кем собираешься стать, сладкая? – девочка бойко ответила:

– Солдатом, тетя Ева. Йони тоже, – ее брат методично вылизывал баночку с медом, – наш деда Джон словно генерал, – открыв рот, Ева заметила предостерегающий взгляд Фриды.

– Насчет отца я им ничего не говорю, – объяснила кузина, когда двойняшки засопели под тканой бедуинской накидкой, – им всего четыре года. Значит, ты отказалась от бюрократических почестей? – Ева кивнула.

– Я ответила, что в Африке я нужнее, – услышав ее, Замир потер упрямый подбородок.

– Тогда я надеюсь, что вы не откажетесь выполнить нашу просьбу. Мы хотим, чтобы вы осмотрели одного, – он поискал слово, – в общем, одного пациента…

Ева утвердительно сказала: «Палестинца». Замир пожал плечами.

– Какая вам разница, вы врач, вы давали клятву лечить всех, – Ева вздохнула:

– Да, но я не согласна с политикой Израиля на палестинских территориях, – Замир кисло отозвался:

– Я в курсе. Госпожа Судакова тоже у нас на левом фланге левого фронта, – в палатке кузины висел плакат с красной гвоздикой социалистического «Движения за права гражданина и мир», – но спасибо, что вы не стали говорить о ваших взглядах по телевизору, – Ева допила кофе.

– Я не только врач, но и дипломат, господин Замир. Куда мне приехать на осмотр? – глава Моссада поднялся.

– Мы заберем вас с раскопок госпожи Судаковой. У вас джип министерства здравоохранения, – Ева сама водила машину, – мы пришлем за вами машину. Там недалеко, – он замялся, – и, кстати, с вашим братом и его подругой все в порядке… – Ева не стала спрашивать, где сейчас Хаим и Полина.

– Ясно, что где-то здесь, – ветер сыпанул в палатку песка, – тетя Марта и дядя Джон в курсе происходящего, но мне никто ничего не скажет, пусть я и сестра Хаима, – она закашлялась, Фрида постучала ее по спине.

– Держи ключи от моей комнаты в Беэр-Шеве, – кузина передала Еве связку, – гостиницы в городе ужасные, вернее, их почти нет, – Ева отчего-то вспомнила настойчивый голос Факры.

– Она говорила, что мне нельзя появляться в пустыне, – снаружи раздался автомобильный гудок, – оставь, это ерунда, – в палатку сунулся долговязый, заросший бородой парень.

– Доктор Горовиц, – сказал он уважительно, – это за вами. Парень из городского отдела здравоохранения сказал, что вы едете к бедуинам, – Фрида томно потянулась.

– Ави, заходи. Дети пару часов поспят, можно и развлечься, – не обращая внимания на Еву, парень с готовностью расстегнул шорты. Ева бросила ключи в брезентовую сумку.

– Она взрослая женщина, – напомнила себе доктор Горовиц, – она имеет право делать все, что хочет, – обмотав вокруг головы хлопковый шарф, Ева добежала до закрытого джипа.

– Садитесь, доктор Горовиц, – водитель распахнул перед ней дверь, – вашу машину мы доставим в Беэр-Шеву, не беспокойтесь. По правилам полагается въезжать на территорию, – он поискал слово, – в общем, комплекса, только на служебном транспорте, – Ева отплевалась от песка.

– Мы же едем к бедуинам, – она встряхнула коротко стрижеными волосами.

Парень повернул ключ зажигания, машина скрылась в вихре пыли: «Именно к ним».

На маленький лоскут обнесенного бетонной стеной дворика ухитрились втиснуть неожиданно свежий для пустыни клочок газона. Плоды на апельсиновом дереве пока были зелеными, однако третьего дня Полина заметила отсвет желтизны на шкурках.

– К Хануке все созреет, – весело сказал Хаим, – но нас к тому времени уже здесь не будет, – он не скрывал от Полины, что хочет вернуться в Америку.

– Теперь легально, – поинтересовалась девушка, – учитывая, что мистер Замир привезет тебе паспорт по первому требованию? – Хаим усмехнулся:

– У тебя он уже есть, а я могу стать и Холландом… – Полина помахала ложкой:

– Не примазывайся к аристократии, – они завтракали на выложенной плиткой террасе, – женясь на леди, ты не получаешь титул лорда, – Хаим взял ее за руку.

– Нам действительно надо пожениться, – серьезно сказал Ягненок, – но… – Полина кивнула.

– Но ты хочешь, чтобы хупу нам поставил Аарон, а для этого надо сначала его найти, – пока они, как выразился глава Моссада, отдыхали.

– Не знаю, что с вами делать, – откровенно сказал Замир, встретив их в аэропорту, – оставить вас на филькиных грамотах, – он повертел аргентинские паспорта со спешно вклеенными фотографиями, – или, может быть, взять вас на работу, Ягненок? – Хаим поднял бровь.

– Боюсь, господин Замир, что у меня есть работа. По крайней мере, зарплату мне платят исправно, если верить моим боссам, – Замир бросил паспорта на переднее сиденье машины.

– Пока живите под нашим крылом, – он сдвинул на нос темные очки, – впереди праздники. Мы отвезем вас в безопасное место, – Замир кивнул водителю, – впрочем, у нас почти везде безопасно…

В лазоревом небе над газоном расплывались белые следы военных самолетов.

– Мы в Негеве, – сказала Полина, – должно быть, это место, куда меня доставили для допроса. Помнишь, я тебе рассказывала? – Хаим подмигнул ей.

– Помню. Хорошо, а то я было решил, что мы в пустыне Сахара, – Полина не могла не рассмеяться.

Замир обещал им отдых, но без дебрифинга все-таки не обошлось. Они не ожидали увидеть на встрече Иосифа.

– С ним разговаривают отдельно, – поняла Полина, – так положено по правилам безопасности, – дебрифинг проводил вежливый парень с отличным английским языком.

– Я хотел стать дипломатом, – заметил он, – однако спокойствие Израиля сейчас важнее, – их подробно расспрашивали о Рауффе и Барбье. Иосиф в комплексе, как о нем думала Полина, не появлялся.

– Или если он появляется, мы его не видим, – девушка отпила холодного кофе, – хотя нас пускают далеко не всюду, – им выделили комнату, похожую на гостиничный номер средней руки. Неподалеку имелся закрытый бассейн и сауна. Хаим решил, что в их комнате жили вернувшиеся на родину работники Моссада.

– Английский язык, – он перебирал книги, – испанский, немецкий. Дешевое чтиво, такое покупают в аэропортах, чтобы скоротать время, – Полина тоже не удержалась от визита в книжный киоск в аэропорту Буэнос-Айреса. Как и предсказывал Хаим, аргентинские паспорта им привезли прямо в Мендозу.

– Два дня пути, и мы здесь, – жаркий ветер шелестел страницами «Почетного консула» Грэма Грина», – вокруг так тихо, словно мы в отпуске, – из комплекса можно было звонить за границу.

– Ничего, милые, – ласково сказал Полине отец, – на свадьбу вы не попадете, но тете Марте разрешили вас навестить. Мы с Верой соберем маленькую посылочку, – Полина хихикнула «Передачу», – ты, наверное, соскучилась по домашнему джему…

Отец со значением помолчал:

– Что касается нашей общей знакомой, – Полина облегченно выдохнула, – она звонила из Парижа. Она на пути к месту назначения…

Узнав, что Леона продолжает задание, Хаим довольно сказал:

– Отлично. Значит, что-то нам, вернее ей, удалось, – он поцеловал Полину в нос, – теперь остается только отдыхать, – Полина приводила в порядок свою рукопись.

– Еще несколько вьетнамских глав и все будет закончено, – она прислушалась, – вроде Хаим возвращается из бассейна, – темные волосы Ягненка блестели капельками воды. Под мышкой он тащил какую-то папку.

– Доброе утро, – Хаим плюхнулся в плетеное кресло напротив, – вернее, добрый день. Мы совсем разленились, поднимаемся к обеду, – Полина помахала свежей New York Times.

– Суббота на дворе. Это бранч, как в твоем родном городе. Видишь, сегодня даже принесли бублики, – Хаим куснул один, обсыпанный кунжутом.

– Не то, – провозгласил Ягненок, – бублики хороши только в Нью-Йорке. Ничего, мы скоро туда доберемся, как говорится в анекдоте, тушкой или чучелком, – советский анекдот им рассказал генерал Замир. Полина поинтересовалась: «Что за папка?». Хаим неожиданно покраснел:

– Замир оставил у охраны, с запиской, – он повертел бумагу.

– Мне кажется, это может вам пригодиться, – Ягненок раскрыл папку, – какого черта он хочет, чтобы я выучил арабский язык? – Полина полистала размноженные на ризографе страницы.

– Потому что он дальновиден, – спокойно сказала девушка, – и не я, а мы, Ягненок. Ешь бублики, – скомандовала она, – пей кофе и начнем заниматься.

В папке военного образца имя пациентки не указывалось, но Ева поняла, что речь идет о женщине. Невысокий врач, проводивший ее в медицинский кабинет, и не скрывал, что речь пойдет об интимном, как он сказал, осмотре.

– Специалист, – он кашлянул, – сейчас на армейских сборах. Я не знаток этой части медицины, а она, – врач кивнул на папку, – жалуется на боли в животе. Аппендицит я исключил, но это могут быть неполадки по женской части, – Ева давно не слышала такого выражения.

– Я называю вещи своими именами, – доктор Горовиц вздохнула, – а израильское тюремное ведомство застряло в викторианских временах…

Ева не сомневалась, что ее привезли в тюрьму. Путь от раскопок Фриды до подземного тоннеля занял около часа. Судя по всему, они оказались в самом центре Негева. По дороге они слушали радиостанцию из Беэр-Шевы, однако через полчаса в эфире остался только треск. Водитель извинился.

– Здесь особая зона, – парень выключил радио, – эфир нужен для других целей, – Ева не стала интересоваться, для каких. Въезд в забетонированный тоннель располагался у подножия вздымающейся к безоблачному небу красноватой скалы. По дороге они миновали две проверки.

– И две пары стальных ворот, – Еву провели по окрашенному в серые тона коридору, – это какая-то засекреченная тюрьма, – женщине, а, вернее, девушке, согласно папке, исполнилось двадцать пять лет.

– Она не рожала, – Ева просматривала небрежные записи предыдущего врача, – абортов не делала, – она подумала, что речь может идти о палестинке.

– Но тогда мне придали бы переводчика, – покачала головой Ева, – я знаю только несколько слов по-арабски. Или она объясняется на английском языке? – тюремный доктор выдал ей несколько машинописных листов.

– Это инструкция, – развел он руками, – распишитесь на каждой странице, поставьте сегодняшнюю дату, – Еве пришло в голову, что через два дня она должна быть в Иерусалиме, – согласно правилам, запрещается интересоваться именем пациентки, запрещается принимать от нее что бы то ни было или что-то передавать ей, – врач собрал бумаги, – когда закончите осмотр, нажмите эту кнопку, – он указал на стену, – это вызов охраны.

– Да, – он хлопнул себя по лбу, – еще одно обязательство о неразглашении секретных данных, – согласно сухому ивриту документа, разглашение каралось десятью годами тюрьмы. Ева размашисто расписалась внизу листа.

– Насчет истории болезни, – недовольно сказала она, – нет анализов, нет результатов ультразвукового обследования, – врач недоуменно посмотрел на нее, – двадцатипятилетняя женщина жалуется на боли в животе и обильные кровотечения, а вы, – Ева заставила себя говорить спокойно, – не удосуживаетесь проверить, что с ней происходит, – доктор буркнул:

– Здесь нет ультразвука. По соображениям безопасности, она не должна покидать места… – он замялся. Ева продолжила:

– Места заключения. Какое бы преступление она не совершила, – доктор Горовиц подумала, что речь может идти о террористке, – она не потеряла права на гуманное обращение, – в папке не указывался тюремный срок, полученный неизвестной девушкой.

– Бесполезно, – поняла Ева, – служаку ничем не прошибешь. Ладно, в госпитале Букаву тоже нет ультразвука, а мы неплохо справляемся, – ультразвуковой аппарат ей пообещала Аннет:

– И продолжай отправлять в Бельгию талантливую молодежь, – добавила кузина, – я добьюсь у совета директоров увеличения стипендии де ла Марков, – Ева хотела послать в Европу медбрата Дени. Парень мечтал стать педиатром.

– Как дедушка Хаим, – Ева присела за стол врача, – надо проверить, когда пациентка стала жаловаться на боли, – осмотрев инструменты, Ева решила:

– Мазки я возьму, – в кабинете нашелся холодильник, – и добьюсь у бюрократа, чтобы анализы отправили в Иерусалим, – судя по папке, кровотечения начались полгода назад.

– Это не может быть рак, – Ева ощутила спазм внутри, – но она страдает, ей плохо. Она совсем одна, – Ева едва справлялась с болью, – ее оторвали от семьи, лишили любимого человека, она больше не хочет жить…

За дверью заверещала сирена, на столе замигала красная лампочка. Ева вспомнила инструкции тюремного доктора. Нажав кнопку, она заставила себя выпрямиться.

– Бедная девушка, как ей больно, – Ева повернулась, – надо ее поддержать, – доктор Горовиц едва удержалась на стуле. Плохо стриженые темные волосы свисали на серое тюремное платье, под голубыми глазами девушки залегли тени.

– Здравствуйте, – Ева велела себе говорить спокойно, – присаживайтесь, пожалуйста, – она надеялась, что медицинский кабинет не оборудовали камерами или жучками.

– Надо понять, что происходит, – Джеки Царфати неловко опустилась на стул, – почему она оказалась в тюрьме, – дождавшись, пока дверь закроется, Ева неслышно шепнула:

– Не бойся, милая. Я здесь, чтобы тебе помочь.

Пыльный ветер бродил среди одинаковых бетонных прямоугольников студенческого городка. Занятия в университетах Израиля начинались после Суккота. В вестибюле общежития аспирантов на пробковой доске желтели старые рукописные объявления о продаже велосипедов и поиске соседей для съема отдельной квартиры.

– Немудрено, что все хотят отсюда выехать, – Ева скептически осмотрела захламленную комнату, – как Фрида здесь помещается с двумя детьми? – судя по всему, кузина не обременяла себя уборкой.

На узкой кровати среди скомканного постельного белья валялись мятые вещи. Матрасики двойняшек прислонили к стене, рядом с разбросанными игрушками и еще одним ворохом детской одежды. На окнах темнел слой пыли. К комнате прилагался, как о нем подумала Ева, кухонный угол и выложенный плиткой душ.

– То есть дырка в полу и кран, – хмыкнула Ева, – ладно, я жила и в худших условиях…

Завтра она читала лекцию в местном госпитале Сорока и встречалась с университетскими преподавателями.

– Но сегодня у меня свободный день, то есть вечер, – женщина вытащила из кармана шорт пачку сигарет, – хорошо, что так, мне надо подумать…

Кухонный угол выходил на опоясывающий здание балкон. Над плоскими крышами торчали антенны, ветер трепал развешанное на веревках белье. Рыжее солнце медленно закатывалось за горизонт. Стоящий на улице джип Евы еще не успел запылиться.

– Машину даже помыли, – поняла доктор Горовиц, – вообще они предупредительные ребята, – высадив ее рядом с общежитием, водитель правительственного джипа уважительно сказал:

– Хорошего вам вечера. Может быть, доставить вас до магазина или, хотите, я привезу фалафель с хумусом? – Ева отмахнулась.

– Не волнуйтесь, я справлюсь, – она надеялась, что в шкафах у Фриды найдется какая-нибудь еда. Похлопав дверцами, доктор Горовиц обнаружила только початую пачку кофе и открытую бутылку дешевого американского виски. Ева одернула себя.

– Она знает, что делает, она взрослая женщина. Вряд ли Йони с Эммой недоедают, а что касается выпивки, – Ева повертела бутылку, – не мне ее осуждать, у меня никогда не было детей, – она вспомнила свой аккуратный почерк в истории болезни.

– Это распространенное осложнение, – обнадежила она Джеки, – бояться нечего. Эндометриоз может вызвать бесплодие, – Ева увидела в глазах Джеки тоску, – но не волнуйся, у тебя все будет хорошо. Боли скоро пройдут, милая, – всю дорогу от неизвестных ей пустынных скал до Беэр-Шевы Ева боролась с тошнотой.

– Это только начало, – напомнила себе доктор Горовиц, – я могу избавить Джеки от болей, – каждое такое лечение стоило Еве собственных страданий, – но я не имею права бросить ее на произвол судьбы, – во время осмотра Джеки быстрым шепотом рассказала Еве, в чем ее обвиняют.

– Я не убивала Шауля, – запавшие глаза девушки набухли слезами, – я никогда не подняла бы руку на моего наставника. Я уверена, что его убил другой человек, Ева, – смуглая рука доктора Горовиц дрогнула, ветер унес серый столбик пепла.

– Мой отчим, – Джеки всхлипнула, – мне в руки попали фотографии, компрометирующие его. Шауль должен был отослать снимки в Израиль, но его убили, – Джеки закусила губу, – и я не знаю, что случилось с фото, – Ева ткнула сигаретой в переполненную сгоревшими окурками консервную банку.

– Джеки ни в чем не виновата, – доктор Горовиц выпрямилась, – и я не успокоюсь, пока не вытащу ее из тюрьмы, – одеваясь, девушка робко сказала:

– Вы, наверное, дали подписку не разглашать увиденное и услышанное здесь, – Ева кивнула:

– Дала. Но не беспокойся, меня это не остановит, – Джеки опять расплакалась.

– Если бы мне позволили хоть одно свидание, тетя Ева… Если бы я могла увидеть маму, – нижняя губа девушки затряслась, – и бабушку Симону и… – она опустила голову.

– Нет, мне никогда не разрешат встретиться с Микеле. Но если бы мы могли хотя бы написать друг другу…

Доктор Горовиц достала из кармана потрепанный замшевый кошелек работы Сабины.

– Надо действительно чем-то перекусить, – решила Ева, – мне требуется сила, – она вспомнила, что на первом этаже общежития стоит телефон-автомат.

– Иосиф знает, что я в Израиле, – Ева вернулась в комнату, – он не звонил ни в Кирьят Анавим, ни в Герцлию, – доктор Горовиц накинула брезентовую куртку, – но сейчас мне поможет только он, – заперев дверь, Ева быстро сбежала вниз. Она помнила телефонный номер наизусть.

– Звони в любое время дня и ночи, – написал он весной из госпиталя, – я свяжусь с тобой в течение получаса, – раскаленный пластик трубки обжигал ей ухо.

– Десять лет лишения свободы за разглашение секретных данных, – Ева набрала номер, – придется рискнуть, – щелкнул автоответчик, механический голос сказал на иврите: «Оставьте сообщение после сигнала». Гудок закончился, женщина помолчала.

– Иосиф, это я, – наконец, сказала Ева, – я в Беэр-Шеве. Приезжай, нам срочно надо поговорить…

Кинув трубку на рычаг, она прислонилась к стене: «Теперь остается только ждать».

– Вы, наверное, новый врач, – пышная брюнетка томно похлопала ресницами, – я вас раньше не видела в госпитале…

После лекции заведующий отделением инфекционных болезней радушно пригласил медиков к пластиковым столам, где возвышались урны с кипятком. Кофе подали самый дрянной, в пакетиках от фирмы «Elite». Брюнетка все не отставала от Иосифа.

– Попробуйте бурекасы, коллега, – от нее удушающе пахло чем-то сладким, – я сама их пекла. Так в каком отделении вы работаете? – Иосиф буркнул:

– Ни в каком, уважаемая госпожа. Я приехал из Иерусалима. Извините, – он ловко выбрался из угла, где его зажала мастерица выпечки, – мне надо поговорить с доктором Горовиц…

Ева была на голову выше окруживших ее врачей. Иосиф появился в Беэр-Шеве без халата.

– Где бы я его взял в Тель-Авиве, – звонок Евы застал его в кабинете на улице имени создателя эсперанто, – а заглянуть в Абу-Кабир у меня времени не было, – он обещал Еве приехать в Беэр-Шеву как можно быстрее.

– Приходи на лекцию в Сороку, – Иосиф слушал ее спокойный голос, – я оставлю тебе пропуск в регистратуре, – смешливые медсестры снабдили его коротковатым, пахнущим крахмальной прохладой халатом. Поймав взгляд Евы, Иосиф незаметно кивнул на дверь. Красивые губы зашевелились, он прочел:

– Спускайся в кафе, я сейчас…

В пустынной забегаловке с пластиковыми стульями варили излюбленный Иосифом боц. В больницах теперь запрещали курение. Обосновавшись под протертой маркизой на бетонной террасе, Иосиф справился в записной книжке.

– Мне вообще-то надо возвращаться в Тель-Авив, – хмыкнул полковник, – обстановка меняется каждые четверть часа, – генерал Замир посадил его на аналитику сведений из арабских стран.

– После Хануки вернешься к активной работе, – пообещал начальник, – учитывая твой, – он покрутил рукой, – недавний так называемый отпуск, я пока не склонен доверять тебе оперативные действия, мой дорогой Фельдшер, – Иосиф упрямо отозвался:

– Признайте, что Птичка и ее, – он поискал слово, – спутник, выбрались из Чили благодаря, в том числе, и мне… – Замир постучал сухими костяшками пальцев по лбу Иосифа.

– Упрямый пень, – начальник усмехнулся, – неизвестно, кто кого спасал, – по соображениям безопасности, Иосифу не полагалось навещать Полину и Хаима. Полковник и не рвался встречаться с кузенами.

– Полина еще ладно, – он вздохнул, – но у Ягненка глаза его отца или тети Марты. Он словно рентгеновский аппарат, от него не спрячешься. И у Евы похожий взгляд, – Иосиф в который раз пообещал себе признаться Еве во всем.

– Прямо сейчас и признаюсь, – стянув халат, он вытер пот со лба, – хватит лгать…

Чтобы отвлечься, он перечитал свои шифрованные записи от вчерашнего дня. На утреннем совещании Иосиф настаивал, что арабские страны готовятся к войне.

– Обратите внимание на перехваченные египетские и сирийские радиопереговоры, – настойчиво сказал он, – арабы стягивают войска к границам… – коллеги откровенно называли Иосифа паникером.

– Никакой войны не случится, Фельдшер, – отмахнулся кто-то из ребят, – арабы помнят шестьдесят седьмой год и не посмеют на нас напасть. Тем более, на Синае появилась отличная оборонительная линия, – Иосиф подошел к карте.

– Здесь наши аэродромы на Синае, – коротко сказал он, – а здесь Египет, – указка скользнула дальше, – в июне сорок первого года фашисты лишили Советский Союз половины боевых самолетов, уничтожив технику на авиационных базах, выстроенных слишком близко к границе. Против бомбардировщиков не помогут наземные оборонительные линии, – Замир скрипуче сказал:

– Зерно правды в этом есть, но не переносить же сейчас базы, – Иосиф подумал о брате.

– Они близко к границе, – понял полковник, – надо напомнить Моше, чтобы он сходил в раввинат и оставил развод. Вдруг действительно начнется война… – Иосиф нарочито аккуратно положил указку на стол.

– Мы не сумеем перевести базы, но можно перегнать машины ближе к центру страны, иначе наши самолеты превратятся в мишени для египтян, – на совещании они так ни о чем и не договорились.

– И о моей частной инициативе я тоже не упоминал, – Иосиф перелистнул блокнот дальше, – спасибо Шмуэлю, он все разузнал… – полковник выучил адрес в испанском Кадисе наизусть.

– Черный князь Боргезе дождется моего визита, – Иосиф едва успел захлопнуть блокнот, – хорошо, что я взял не только кофе, но и воду, ей жарко…

Загорелая щека Евы лоснилась потом. На Иосифа повеяло чем-то терпким, он едва устоял на ногах.

– Кто она, спускающаяся из пустыни, – жаркий ветер гонял по террасе песок, – окутанная мирром и фимиамом, – полковник очнулся от деловитого голоса. Присев в нагретое солнцем плетеное кресло, Ева щелкнула зажигалкой.

– Я вчера осматривала Джеки Царфати, – сказала доктор Горовиц, – ее пятый год безвинно держат в тюрьме. Расскажи мне правду об этом деле, Иосиф, прямо сейчас.

Стоя над конфоркой в кухонном углу сестры, полковник Кардозо жарил баклажаны. Оливковое масло стреляло на чугунной сковородке, румянились тонкие ломти плодов. От электрической плитки поднимался приятный запах чеснока. Сзади стучал нож, тянуло пряными травами. Иосиф взглянул на стопку лепешек, прикрытую кухонным полотенцем. Квартирка сестры преобразилась.

– Думаю, Фрида на меня не обидится, – Ева выжала тряпку над гремящим ведром, – лучше, когда через окна можно разглядеть, что за ними находится, – вид из квартиры был самый унылый, но Иосиф согласился:

– Ты права. Куда это девать, – он держал аккуратно разложенные вещи племянников, – погладить не получится, утюга я не нашел, – Иосиф сомневался, что Фрида вообще пользуется утюгом.

– В кибуце редко что-то гладят, – сказал он Еве, – но ты и сама все знаешь, – Ева повязала коротко стриженые волосы платком. Доктор Горовиц напоминала Иосифу мать.

– Мама тоже всегда энергично все чистила, – полковник улыбнулся, – она настаивала, что так отдыхает, – покойная доктор Горовиц была атеисткой, но перед Песахом она всегда устраивала генеральную уборку.

– И перед Новым Годом, как сейчас, – вспомнил Иосиф, – но Фрида всегда филонила, если говорить школьным языком, – он сам филонить не собирался.

– Больше ни в чем, – Иосиф перевернул баклажаны, – я должен быть достоин Евы, поэтому мне надо измениться, – кузина забрала у него одежду.

– Шкаф высох, – Ева протерла полки уксусом, – сходи за едой, а я приведу в порядок остальное, – Иосиф вернулся в общежитие с лепешками, овощами и хумусом.

– Настоящий делать долго, – извинился полковник, – но я пожарю тебе баклажаны, – он поймал себя на том, что не купил мяса.

– В Марокко я считал, что заставлю ее отказаться от вегетарианства, – мимолетно вспомнил полковник, – какой я был дурак. Скорее, она меня изменит, хотя уже меняет, – серо-синие глаза Евы смотрели на него без осуждения или презрения. Иосиф, как и хотел, рассказал ей все.

– Пришлось вернуться на двадцать лет назад, – вздохнул он, – но Ева только меня пожалела, – Иосиф с детства ненавидел жалость.

– В Требнице монахини гладили меня по голове, а я отворачивался, – вспомнил полковник, – только Шмуэлю я позволял меня обнять. Он кормил меня с ложки по ночам, чтобы никто этого не видел, он вытирал мои слезы, он не позволял мне биться головой о стену. Только Шмуэлю и потом маме я разрешал нежность… – он замечал в Еве знакомые повадки матери.

– Шмуэль словно часть меня, вернее, мы один человек, – понял Иосиф, – а Ева почти часть меня, у нас половина генов общие, – услышав его в кафетерии, кузина помолчала.

– Понятно, – наконец, сказала Ева, – то есть фотографии уничтожены и больше их никак не достать, – Иосиф пробормотал:

– Может быть, негативы остались у арабов, но где же их искать, – Ева вскинула бровь, он добавил:

– Я могу перебраться на Западный Берег, но проще добиться признания, – Иосифу стоило больших трудов произнести его имя, – от самого Михаэля. Он возвращается из госпиталя после Йом-Кипура, – Иосиф краем уха слышал об этом от Моше, – я поеду в Кирьят Анавим и заставлю его подписать соответствующее заявление. И сам тоже, – Иосиф сглотнул, – сам тоже…

Ева положила прохладную ладонь на его руку, полковник вздрогнул.

– Все закончилось, – серьезно сказала женщина, – теперь ты станешь другим, – Иосифу почудилось, что Ева хочет продолжить, однако она только повторила:

– Другим. Сейчас важно позаботиться о Джеки и Микеле. Что касается Леоны, – Иосиф рассказал ей и о случившемся в Сантьяго, – то ты, может быть, поступил правильно, – он понимал, что имеет в виду Ева.

– Это меня не утешает, – мрачно сказал Иосиф, – я опять хотел спасти собственную шкуру, – Ева затянулась сигаретой.

– Убей тебя Барбье и Рауфф, – задумчиво сказала женщина, – Джеки и Микеле никто бы не помог. Все, что случается, случается к лучшему, Иосиф. И помни, что я всегда тебе помогу, если ты меня позовешь, – он кивнул.

– Я знаю, Ева. Но и ты помни… – кузина мимолетно улыбнулась.

– Помню. Но это время еще не пришло, Иосиф, – он сжал руку в кулак.

– Я понимаю, что я пока тебя не достоин, – кузина ничего не ответила, – но теперь действительно все изменится, – сложив баклажаны на выщербленную, но чисто вымытую им тарелку, Иосиф, наконец, повернулся. Ева посыпала зеленью израильский салат.

– В Марокко мы тоже ели вместе, – вспомнил Иосиф, – наверное, она давно все забыла, прошло пятнадцать лет, – Ева позвала:

– Садись и давай хумус, – полковник подхватил тарелку, – опять мы с тобой обедаем вместе, Иосиф, – он был готов вечно слушать ее нежный, немного хрипловатый голос.

– Я сегодня много говорила, – намазав лепешку хумусом, Ева от души набила туда баклажанов и салата, – завтра у меня тоже лекция, в Иерусалиме. Потом мы с дядей Эмилем поедем в аэропорт, встречать последних гостей… – Иосиф налил ей воды. Фрида не озаботилась холодильником.

– Извини, – полковник смутился, – все теплое, но в такую жару надо много пить, – Ева взглянула на него.

– Я знаю. В Марокко тоже было жарко, Иосиф, – он не собирался спрашивать, есть ли у кузины кто-то, – ты думаешь, я все забыла, но я все помню, – Иосиф велел себе не говорить этого, но не смог удержаться.

– В одну реку нельзя войти дважды, Ева, – за окном пылало закатное солнце пустыни. Ее смуглая кожа золотилась. Иосиф вспомнил свой любимый рассказ.

– Словно она и вправду не такая, как все, – он отвел глаза от ее настойчивого взгляда, – хотя так и есть… – женщина отозвалась:

– Можно, если мы оба этого хотим, – его сердце на мгновение остановилось, – но это время еще не настало, Иосиф, – его голос внезапно сел.

– А, – полковник откашлялся, – а ты думаешь, что оно настанет? – Ева поставила на стол стакан.

– Не знаю. Ешь, – велела она, – нам скоро уезжать, пока в разные стороны, Иосиф, – покорно кивнув, полковник принялся за свою лепешку.

Вытянув длинные загорелые ноги, Надя лениво покуривала сигарету. Бирюзовая вода бассейна сверкала под утренним солнцем. Из открытой двери швейной мастерской тети Сабины доносился строгий голос Элишевы.

– Мишель, будь осторожнее. Фату расшивали вручную, кружева на шлейфе брюссельские, – Надя смешливо крикнула:

– Правительство Израиля объявляет в стране выходной день в честь свадьбы Элишевы Гольдберг и Моше Судакова, – сестра высунула наружу растрепанную белокурую голову.

– Надо устроить репетицию хупы, – пожаловалась Элишева, – а все уехали в Музей Израиля, даже тетя Марта. Как будто нет другого времени кататься по музеям. Получается, что меня некому вести к венцу, – Надя сдвинула на нос темные очки.

– Ты путаешь Стену Плача с нашим поселковым храмом. Папа поведет Моше вместе с Иосифом, а тебе придется перейти в руки Аннет и тети Марты, – Элишева закатила глаза.

– У которых, как обычно, есть дела важнее, – Надя пробормотала:

– Что может быть важнее свадьбы века…

– Ладно, – распорядилась сестра, – Мишель, свари кофе, мне надо подкрепиться, – Надя выпустила клуб дыма.

– Один бурекас во рту – одна складка на, – она прибавила крепкое шахтерское словцо, – милая, – Элишева вздернула нос.

– Нет у меня никаких складок, но ты права, лучше ограничиться фруктами, – Надя хмыкнула:

– В Голливуде сейчас отказываются и от них. Это сплошной сахар, тоже калории… – Элишева велела:

– Тогда только кофе. Поворачивайся, Мишель, мне надо сделать маникюр и педикюр. В микву я сходила, – сестра закатила глаза, – еще одна средневековая косность, но теперь у меня есть все нужные справки…

Надя полюбовалась своими аккуратно накрашенными вишневыми ногтями. Флорентийский сет снимали на улицах города. За неделю она привыкла к томным взглядам местных парней, гудкам мотороллеров и крепкому кофе в крохотных чашках. Надя немного разбиралась в итальянском языке.

– Правильно говорит Пьер, – пришло ей в голову, – для искусствоведа итальянский обязателен, как для историка – латынь. Но с Лаурой мне не сравниться, она знает семь или восемь языков, – кузина была старше ее на три года, но Наде она казалась совсем девочкой.

– У нее есть докторат, она собирается стать профессором, – удивилась Надя, – она отлично знает итальянский, но в обыкновенной жизни она совершенно беспомощна, – Надя взяла на себя, как она говорила, борьбу с итальянской бюрократией.

– Все прошло удачно, – сказала она тете Марте, – университет не подвел и отыскал ей неплохую квартиру. Я зарегистрировала ее у врача, открыла ей счет в банке и наняла ей няню…

Пожилая итальянка, вырастившая внуков, должна была присматривать за маленьким Паоло. Мальчику едва исполнился месяц, но Надя видела в племяннике, как она думала о младенце, черты брата.

– Он тоже рыженький, – девушка ласково улыбнулась, – и глаза у него стали меняться, – младенческая голубизна уступала место серому цвету. Лаура хотела передать Павлу весточку о рождении ребенка.

– Но как, милая, – пожала плечами Надя, – у нас нет связи с Советским Союзом, а дипломатам такое поручать опасно. И мы не знаем, где сейчас Павел, – темные глаза кузины наполнились слезами, Надя обругала себя за неосторожность. Лаура оказалась любительницей, как выражалась Надя, разводить сырость по самому мелкому поводу.

– Но сейчас она права, – одернула себя девушка, – видно, что она любит Павла, – они с Лаурой стояли на кованом балконе ее новой квартиры. Три комнаты в старинном палаццо смотрели на выложенную мрамором церковь Санта Мария Новелла. Бывшая городская резиденция графов д’Эсте располагалась сразу за храмом.

– И действительная резиденция, – грустно сказала Лаура, – отец Симон помог с документами из городского архива, – на третьем этаже палаццо д’Эсте действительно находились помещения, как было сказано в бумаге, принадлежавшие законным наследникам рода.

– Застрявшему в СССР Павлу, – вздохнула Надя, – и его сыну, – она с удовольствием возилась со спокойным мальчиком. Маленький Паоло пока редко, как думала Надя, подавал голос.

– Потом у него начнут резаться зубы, – в груди девушки заныло, – он поползет, пойдет, назовет Лауру мамой, а у меня никогда не будет детей… – Надя в очередной раз подумала о Вороне.

– Он пока ничего мне не предлагает, – девушка поднялась, – но предложит, когда закончит академию, следующей весной. Не загадывай, – Надя встряхнула мокрыми после купания волосами, – что случится, то и случится. Надо жить дальше, Максима больше нет, – справившись со слезами, она вовремя подхватила поднос из рук Мишель.

– Ты ей в прислуги не нанималась, – сварливо сказала Надя, – купайся, потом я тебе накрашу ногти, – Мишель с облегчением поскакала к бассейну.

– Надо жить дальше, – повторила себе Надя, – надо что-то решать, – ступив в прохладу студии тети Сабины, она поставила перед Элишевой чашку.

– Займемся твоими перышками, невеста, – Надя неожиданно ласково погладила светлые кудри, – обещаю, что завтра ты будешь самой красивой.

Соленый ветер трепал бело-голубой флажок над покосившимися фанерными стенами пляжного кафе. Террасу засыпал мелкий песок. Лазоревая полоса моря перемежалась светлыми барашками волн. Стучал волейбольный мяч. Дети в панамках копошились в прибое, размахивая грабельками и ведрами. На запотевшей бутылке пива поблескивали капельки воды.

Легкая юбка Розы билась вокруг стройных коленей, ноги в открытых сандалиях грело солнце. В пляжном туалете, сунув в соломенную сумку надоевший парик, девушка повязала голову шелковым платком.

– Все подумают, что я соблюдающая, – хихикнула Роза, – а они не ходят на пляж, – Аннет весело отозвалась:

– Для соблюдающей у тебя юбка коротка, – сестра подмигнула Розе, – отдыхайте с папой, а мы поедем в аэропорт, – через два часа в Израиле приземлялась чета Кампе.

– Мы отвезем их в кибуц, – добавила сестра, – у тети Марты есть там какие-то дела, – сквозь хлипкую стенку до Розы донесся голос тети:

– Имеются. Не беспокойтесь, вечером мы вас заберем, – вскинув пляжную сумку на плечо, Марта услышала тихий голос Гольдберга: «Перчатки у тебя при себе?». Марта хмыкнула:

– В кибуце никто не собирается снимать отпечатки пальцев с дверей. Замок кабинета я вскрою, – замки в госпитале были хлипкими, – главное, что у меня при себе камера, – маленькая камера, отделанная легкомысленной фиолетовой замшей, казалась дамской игрушкой.

– У Ханы была такая же, когда она жила с Краузе, – вспомнила Марта, – но мой аппарат лучше, техника не стоит на месте, – к облегчению Марты, ей не надо было, как она выражалась, взаимодействовать с новым главой БНД.

– Я для него мелкая сошка, – сказала она Волку, – какой-то аналитик. И я стараюсь не ездить в Германию, если можно этого избежать… – Марта с Волком даже не прилетели на свадьбу Генриха и Маши.

– Все будет очень тихо, – сказал по телефону старший сын, – потом мы навестим вас в Лондоне, – Маша занималась на подготовительном факультете университета и работала в женской евангелической организации.

– У них все хорошо, – Марта еще не верила, что старший сын обрел спокойную гавань, – может быть, у них даже появятся дети…

Скоро у них должна была восстановиться связь с СССР. Леона Зильбер, судя по всему, выполнила первую часть задания. Джошуа Циммерман летел в Москву перед новым годом.

– Леона знает о его приезде, – сказала Марте в телефонном разговоре мать, – ЦРУ продумало способы связи. Более того, Джошуа еврей и, наверняка, захочет посетить синагогу, – Марта сварливо отозвалась:

– В единственной открытой стукач сидит на стукаче, а в подпольную ешиву он поехать не сможет. Он не профессионал и не оторвется от слежки, – мать мягко сказала:

– Не загадывай. Посмотрим, как все сложится, – ожидая девушек на террасе кафе, Марта заметила Гольдбергу:

– Хорошо, что Мишель затеяла историю с перепиской, – Монах мимолетно улыбнулся, – Исаак Бергер отличный парень, ему можно доверять. Он отыщет Павла, – Марта очень на это надеялась, – и попробует разузнать, что происходит с остальными… – Эмиль задумчиво отозвался:

– Я никогда не верил, что яблочко недалеко падает от яблоньки, – Марта покачала головой.

– Его воспитали Бергеры, как ты воспитал Мишель. Ничего другого ждать не стоило. Ладно, – она помахала появившимся на террасе девушкам, – отдыхай, у тебя свободный полдень, отец невесты, – отпив лимонад, Роза искоса посмотрела на отца.

Доктор Гольдберг, пусть и не переодевшись в футболку, все-таки носил джинсы и рубашку-поло. Сдвинув темные очки на нос, отец блаженно щурился под солнцем. Роза робко сказала:

– Папа, мы действительно поехали в музей… – Гольдберг удивился.

– Куда бы мы еще поехали? Аннет давно хотела туда попасть и нам устроили приватный тур. Даже тете Марте понравилось, – отец взглянул на Розу, – а тебе, что, нет? – девушка покрутила в пальцах легкий шелк юбки.

– Очень, – Роза помолчала, – но я думала, что мы отправимся в госпиталь, папа, – доктор Гольдберг вытряхнул из бутылки последние капли пива.

– С сорок восьмого года «Маккаби» стало заметно лучше, – пришло ему в голову, – на этом пляже расстреляли «Хану», – он подозревал, что остатки яхты еще лежат на дне морском, – здесь Ева нашла скелет пана Блау. Господи, сколько лет прошло и сколько еще впереди…

Он ласково коснулся руки дочери.

– Зачем нам в госпиталь, – поинтересовался Эмиль, – я вроде неплохой доктор. Я уверен, что у тебя все хорошо. После свадьбы тебя осмотрит Ева, – он погладил пальцы Розы, – не волнуйся, милая, – Эмиль не позволил бы себе вести беременности дочерей.

– Роды Аннет принимала другая бригада, – вспомнил он, – а я, как полагается деду, торчал под дверью палаты, – Эмиль не хотел стеснять, как он думал об этом, своих девочек.

– И потом все будет отлично, – он поправил очки, – твои коллеги-психиатры нагнетают панику. Генетическая природа шизофрении не доказана, а ты хочешь этого ребенка… – Роза поморгала.

– Хочу, папа, – девушка хлюпнула носом, – обещаю, что я справлюсь… – Гольдберг не выпускал ее руки.

– Справишься, разумеется, – он улыбнулся, – к родам я прилечу в это ваше Букаву. Надо и мне путешествовать, как всем порядочным пенсионерам. Мы с тобой увидимся после нового года, когда родится мальчик или девочка…

Словно прислушавшись к себе, Роза уверенно сказала:

– Мальчик, папа. Эммануил.

На выложенном мозаикой столике рядом с бассейном трепетали огоньки свечей. На подносе арабского серебра поблескивал антикварный кофейник.

– Мишель лучше всех варит кофе, – смешливо сказал Монах, – ей надо открывать собственное кафе, – Марта намазала крыжовенный джем на испеченный младшей Гольдберг круассан.

– Может быть, и откроет, – отозвалась женщина, – она собирается озеленить Негев, – Эмиль улыбнулся, – кафе в ее будущем кибуце тоже придется ко двору, – Мишель успела, как выразилась девочка, все разузнать.

– Смотри, папа, – дочь показала блокнот, – в новом университете в Беэр-Шеве открыли агрономический факультет. Южнее, в пустыне Арава, есть кибуц Йотвата. У них недавно появилась молочная ферма, – Гольдберг проворчал: «В пустыне», – они выращивают финики, – Мишель было не остановить, – а если проложить ирригацию, то можно заняться и овощами, – девочка погрызла карандаш, – например, огурцами или тыквами, – Эмиль весело сказал:

– Помните огурцы, которые мы ели в земле Египетской? – Мишель хихикнула.

– В Израиле они растут ничуть не хуже. Что касается письма Исааку, – дочь приосанилась, – то я все поняла. Тетя Марта, – Мишель похлопала длинными ресницами, – вы видели Исаака? Какой он? – Марта вспомнила гордую осанку мальчика.

– Сын Максимилиана, – едва не сказала она, – он и внешностью, и повадками пошел в отца. Но и Мишель тоже похожа на Эйтингона, – в карих глазах девочки плясали золотистые отсветы пламени свечей. Марта узнавала упрямый подбородок и высокий лоб.

– И характером она такая же, – вздохнула женщина, – хотя Эмиль тоже всегда отличался упорством, – Марта ласково ответила:

– Он замечательный парень, очень ответственный для своего возраста. Он старший в семье, а теперь он учится в ешиве, – Мишель помахала своим блокнотом.

– Вы мне скажете, что написать, тетя Марта и я все сделаю. Евреям Советского Союза нужна любая наша поддержка, – девочка покраснела.

– Тетя Марта, – Мишель мечтательно накрутила на палец прядь каштановых волос, – а какие у него глаза? – Гольдберг закашлялся: «Какое это отношение имеет к борьбе за права отказников в СССР?». Марта подмигнула девочке.

– Самое прямое. Голубые, – она коснулась руки Мишель, – очень красивые, – девочка восторженно вздохнула.

– Но сейчас все пошли спать, – Марта налила себе кофе, – завтра в полдень начинается свадебная церемония, – она привезла в Израиль закрытое платье цвета фиалок, сшитое Сабиной.

– Белый и сиреневый, – Марта полюбовалась темнеющим небом, – Элишева выбрала красивое сочетание цветов для свадьбы, – над Средиземным морем повисла багровая полоса заката. Марта подвинула Эмилю джем от Берри.

– Ты тоже попробуй, – велела она, – придется отвезти Полине и Хаиму на одну банку меньше, – между ними лежал конверт. Марта успела проявить сделанные в Кирьят Анавим фотографии из истории болезни Михаэля Леви. Доктор Гольдберг взял последний круассан.

– Теперь мы можем предъявить ему, – Эмиль поискал слово, – обвинение. Гепатит С передается через кровь или интимные связи, – он помолчал, – вернее, этим займемся не мы, а Иосиф, – Марта зажгла им сигареты.

– Ты думаешь, что Лиора заразилась случайно? – она помнила, что Джо в то время был в Риме.

– Его похитили в аэропорту, – женщина затянулась горьким дымом, – Маленький Джон его освободил, и они почти предотвратили взрыв синагоги. У Лиоры раскосые глаза, – Марте на мгновение стало страшно, – что, если Михаэль обо всем догадался, что, если он все сделал намеренно? – Марта тяжело вздохнула:

– У Джо еще долго не спросишь, что там случилось, если он вообще жив. Анна ничего не скажет. Она не раскроет тайну рождения Лиоры, потому что девочка настоящий мамзер, в отличие от Фриды, – Марта внезапно спросила:

– Эмиль, в случае чего, – она замялась, – ты сможешь дать показания в раввинском суде? – Монах всегда понимал ее с полуслова.

– Насчет Фриды, – он кивнул, – конечно, но меня не считают за кошерного свидетеля, я женат на не еврейке, – Марта повертела свою чашку.

– Ладно, это потом. Надеюсь, что Иосиф справится. Надо было во всем разобраться в пятьдесят шестом году, но шла война и нам было не до этого, – свечи зашипели под налетевшим с моря ветром. Гольдберг помолчал.

– Да. Но теперь войны не будет, Марта, – он повторил, словно убеждая себя: «Не будет».

– Пейте кофе, господин Кампе, – рав Бергер взялся за чашку посетителя, – малыш нам не помешает, – оказавшись в гостиной, маленький Яаков Марголин всплеснул руками.

– Машинки, – зачарованно сказал мальчик, – хочу машинки, – в углу комнаты стоял деревянный ящик с ярко раскрашенными игрушками, – дай машинку, – проковыляв к ящику, Яаков ахнул.

– Овечки, курочки, – он потряс искусно выточенным цыпленком, – коровки… – рав Габриэль улыбнулся.

– Мой отец тоже был раввином, а дед, – он указал на старинную фотографию, – занимался семейным делом. Мы держали мастерскую в Старом Городе, а потом переехали в Меа Шеарим, – на потрескавшемся, пожелтевшем фото Андреас рассмотрел кругленького старичка в черном старомодном пальто.

– Дедушка умер после моей бар-мицвы, – рав Бергер говорил на иврите в певучей манере Торы, – его едва уговорили позировать. Его поколение считало, что снимки вроде картин, такие вещи нельзя держать дома, – он кивнул на ящик.

– Игрушки тоже положено делать только кошерные, но у Пелега, – он подвинул Андреасу тарелку с нарезанным кексом, – внука моего, есть и машины, и самолеты. Это механизмы, запрещенного в них нет…

Кампе оставил легкую коляску Яакова рядом с облупленной дверью домика рава Бергера. Андреас одолжил в кибуце потрепанную твидовую кепку, но женщины, торопящиеся по улицам Меа Шеарим, все равно на него оглядывались.

– Потому что на мне обыкновенный костюм и у меня нет бороды, – понял Кампе, – здесь так не одеваются, – принеся ему кепку, полковник Кардозо заметил:

– В джинсах на свадьбу идти не стоит, – он критически оглядел капитана Кампе, – но костюм у тебя приличный, молодец, – Андреас покраснел.

– Это я для свадьбы купил, – пробормотал он, – то есть для регистрации брака, – они с Софией устроили скромную церемонию и прием для гостей в кафе «Барнштерн», – только у нас принято на торжество надевать галстуки…

Полковник Кардозо пощекотал сидевшего у него на коленях Яакова.

– Ешь кашу, – велел Иосиф, – сегодня завтрак готовил лучший повар Ватикана, – приехав в кибуц, Шмуэль немедленно занял свое, как думал Иосиф, привычное место.

– Отдыхайте, мадам Симона, – весело сказал епископ, – я соскучился по нашей кухне. В монастыре Тре Фонтано такой машины нет, – Шмуэль одобрительно постучал по стенке посудомоечной линии, – мы смиренно управляемся собственными руками…

Яаков с удовольствием орудовал ложкой. Сварив овсянку на сливках, Шмуэль снабдил кашу золотистым карамельным сиропом.

– У нас все просто, – подмигнул Иосиф Кампе, – в Кнессете все ходят без галстуков, а хасиды считают, что галстук похож на крест, – Кампе признался:

– На крещение я тоже надену этот костюм. Эмилия и Юхан после Рождества ждут ребенка, – полковник сжевал румяный бурекас со шпинатом.

– На твоем месте я бы не упоминал о таком в Меа Шеарим, – со значением сказал он, – я не понимаю, зачем ты туда собрался? Спал бы себе, на дворе только семь утра, – Иосиф повел рукой, – весь кибуц отдыхает… – Кампе пообещал Софии встретиться с ней в Старом Городе.

– Вам с Фридой надо подготовиться к свадьбе, – за двойняшками присматривал Шмуэль, – мы с Яаковом погуляем, чтобы не путаться у вас под ногами, – разговаривая с Кампе, Иосиф невольно посматривал на дверь.

– Ева ночует с девушками, – тоскливо понял полковник Кардозо, – если она и придет на завтрак, то позже, – Иосиф тоже не намеревался будить младшего брата ни свет, ни заря.

– Пусть отоспится в день свадьбы, – хмыкнул полковник, – мальчишник у них затянулся до рассвета, – он все-таки хотел заглянуть вместе с Моше в раввинский суд.

– Береженого Бог бережет, – Иосиф не мог выбросить из головы сводки о движении египетских танков к границе, – завтра начинается новый год, но сегодня еще рабочий день… – Кампе отозвался:

– Собрался, значит есть зачем. Мне надо посоветоваться с раввином, – он кивнул на дверь кухни, – госпожа Леви посоветовала мне рава Бергера, – Яаков упоенно катал по кругу деревянный грузовик, рав Бергер задумчиво помешивал кофе.

– Дорогой господин Кампе, – наконец, сказал раввин, – не обязательно становиться евреем, чтобы вести достойную жизнь. Ваши предки, – Кампе рассказал ему о своих родителях, – не были евреями, но они истинные праведники, как сказано… – рав Бергер махнул в сторону книжных шкафов.

– Праведник возвышается подобно пальме, подобно кедру ливанскому. Посаженные в доме Господнем, они цветут во дворах Бога нашего, – Кампе подергал полу пиджака.

– Я понимаю, рав Бергер, – он смешался, – и жена мне тоже самое говорит… – рав Габриэль кивнул.

– Она права. Мудрую женщину кто найдет, – его глаза потеплели, – цена ее выше рубинов. Вы, наверное, беспокоитесь насчет Яакова, – он ласково взглянул на ребенка, – и насчет других детей, буде они появятся, – Кампе покраснел.

– Да, рав Бергер. Сара еврейка, а я нет. Как это получится, как мне их воспитывать? – раввин вздохнул.

– У евреев тоже бывают недостойные дети, господин Кампе. Вы порядочный человек, – Андреас совсем смутился, – вы заботитесь о вашей семье, иначе вы бы сюда не пришли. Живите мирно и честно, – рав Бергер допил свой кофе, – и Господь поможет вам и вашей жене. Ходите в синагогу, наши двери открыты для всех. Навещайте святую землю и все будет хорошо… – он взглянул на часы:

– Давайте, я вас провожу. У меня урок в ешиве, я успею дойти пешком, – Яаков ухватился за грузовик, раввин поднял мальчика на руки.

– Забирай подарок от дедушки Габриэля, – он поцеловал черные кудри, – расти для Торы, для хупы и для добрых дел, Яаков, сын Яакова…

Утренняя улица была еще тихой, но с улицы Яффо уже слышались гудки машин.

– Вы сегодня на свадьбу идете, – утвердительно сказал рав Бергер, – видите, господин Кампе, вы тоже выполняете заповеди. Надо веселить невесту и жениха. Всего хорошего, заглядывайте в гости, когда будете в стране, приводите свою жену…, – они пожали друг другу руки.

Проводив взглядом широкую спину в черной капоте, Андреас попытался усадить малыша в коляску.

– Ногами, – капризно сказал Яаков, – ногами, папа, – капитан Кампе замер. Мальчик уверенно повторил: «Сам, папа!». Маленькая ладошка легла в его большую руку, Яаков засеменил вперед. Примеряясь к шагам малыша, Андреас громыхал сложенной коляской по булыжникам улицы.

– Папа, – капитан Кампе поймал себя на улыбке, – это в первый раз Яаков так сказал…

Над Старым Городом всходило медное солнце, ветер трепал на ветхих веревках высохшее белье. В лазоревом небе Иерусалима кружились птицы. Яаков остановился, задрав голову.

– Красиво, папа, – радостно сказал мальчик, – да?

Кампе незаметно отер глаза: «Очень красиво, сыночек».

Белый китл, халат, в котором жениха по традиции вели к хупе, оказался непоправимо измятым.

Моше стоял посреди пустынной комнаты на первом этаже родового дома Судаковых в Старом Городе. Отсюда до Стены было всего пять минут ходьбы.

За раскрытыми дверями зеленела трава в крохотном саду. Шелестели листья гранатового дерева, плоды наливались ярко-красным цветом.

– Утюга у тебя взять неоткуда, – сварливо сказал доктор Гольдберг Иосифу, – хотя электричество здесь работает, – полковник Кардозо развел руками.

– Дядя Эмиль, кто мог подумать, что понадобится утюг, – китл принес в дом парень с редкой бородкой в черной капоте, – я надеялся, что они, – Иосиф махнул в сторону Стены, – позаботятся о женихе, – парень только подогнал их.

– Быстрее, – недовольно сказал ешиботник, – надо подписывать ктубу и делать бадекен, – по традиции, жених поднимал фату невесты, проверяя, та ли перед ним девушка.

Рядом с балдахином, с утра возведенным на площади рядом со Стеной, поставили подобие трона, перевитого белыми и сиреневыми атласными лентами.

– Хупа у них фиолетового бархата, – вспомнил Гольдберг, – хотя пурпура в синагогах вообще избегают, из соображений скромности, – Элишева не могла принести под хупу букет, однако Роза призналась отцу:

– Мы с Аннет и Надин обо всем позаботились. Цветы ждут ее в Кирьят-Анавим на банкете, – Эмиль не сомневался, что Элишева прицелится верно.

– Пусть Роза поймает букет, – пожелал он, – ерунда, что у нее появится ребенок. Любящему мужчине все равно, как у меня случилось с Цилой и Ладой, – утром он поговорил по телефону с женой. Ремиссия у Лады продолжалась, но Эмиль все равно за нее беспокоился.

– Я себя хорошо чувствую, милый, – нежно сказала Лада, – маленький барон мне не дает заскучать, – в трубке раздалось требовательное: «Деда!», – привези фотографии, я хотя бы так порадуюсь за Элишеву, – Марта вооружила своим фотоаппаратом Надю.

– Ты сегодня штатный корреспондент, – сказала она девушке, – постарайся только, чтобы… – племянница уверила ее:

– Вас я сниму со спины, тетя Марта или вообще не в ракурсе. Красивая шляпа, – добавила Надин, – я видела похожую на фотографиях принцессы Маргарет, – Марта подмигнула ей.

– У той копия, а у меня оригинал, – шляпу отделали волной кружев, – волосы закрыты, ни один раввин не придерется, – раввинов, впрочем, и не интересовало, кто поведет невесту к хупе.

– На площади сотня человек, – Гольдберг взглянул на часы, – не след заставлять их ждать, особенно раввинов. Иосиф с Моше и так задержались из-за визита в суд, – полковник Кардозо виновато объяснил:

– Мы застали только секретаря, дядя Эмиль, и он собирался домой, – худой раввин с клочковатой бородой кисло сказал:

– У меня есть семья, уважаемые господа. Семеро детей, – парень выглядел младше Иосифа, – жена и теща, да продлит Господь ее дни, – Иосиф едва не фыркнул от смеха, – и я один ничего не сделаю, необходим бейт-дин, то есть три человека.

– И вообще, – клочковатый, представившийся им равом Менахемом, нахлобучил на черную кипу черную же шляпу, – как вы собрались разводиться, господин Судаков, вы еще не женаты, – Моше покраснел.

– Я думал, что можно, – капитан поискал слово, – все сделать авансом… – рав Менахем закатил глаза.

– Авансом ничего не делается даже на рынке Махане Йехуда, – он запер ящики ободранного канцелярского стола, – а вы в главном раввинате Государства Израиль, – Иосиф пробормотал: «В общем, разница небольшая». Рав Менахем отозвался: