Читать книгу Задание Империи - Олег Измеров - Страница 22

– Самое печальное, что я этого сама и хотела, – сказала Таня.

Она уже привела в порядок свой костюм, сменила купальную шапочку на пляжную шляпку и подставляла себя солнечным лучам, испарявшим последние капли с ее кожи, не спеша потягивая откупоренное пиво и закусывая таранькой.

– Я просто мечтала, что кто-то вот так, без лишних слов и ухаживаний… Понимаешь, когда начинают долго и стандартно ухаживать, уговаривать, рассказывать о себе… по профессиональной привычке быстро распознаешь человека, он тебе раскрывается со всеми своими сторонами, всеми минусами, а у кого их нет… И в конце концов начинаешь думать, а зачем, и неужели вот с ним и придется… А так – теперь это уже не столь важно, что мы друг о друге узнаем. Странно, правда? – И она улыбнулась.

– Ничего странного.

– Все странное. Ты странный. Как будто жил в другом мире. Привычки столичные, а по женской линии словно вырос в деревне.

– А тут у нас разве не столица губернии?

– Брянск и Бежица – большая-большая деревня. И не говори, что ты не слышал о теории «стакана воды».

– Слышал. Но не разделяю.

– Консерватор? Сколько же тебе? По виду вроде как еще не сорок.

– Так хорошо выгляжу?

– Юморист. В сорок у людей уже внуки вырастают. Средний срок жизни мужчин в России. Слушай, где ты прятался во время половой революции?

«У них тут еще и половая революция была? А у нас? Теория «стакана воды», нэповское болото, утром регистрировались, вечером разводились… Троцкий как-то выдал: очень много говорят о половом вопросе, записки на всех собраниях – с чего бы? Чего это они были все такие озабоченные? Как-то у нас этот кусок истории здорово вымарали…»

– Ты же сама сказала. Я был консерватором.

– Ох, сомневаюсь я… И что же ты делал, когда при Республике брак объявили вольным союзом? Требовал закрыть общества «Долой стыд!» и бюро свободной любви? Собирал народ громить молодежные общины, где не только один суп на всех варили? Ты уже тогда считал, что это англичане гадят, как теперь церковь говорит? А, прости. Мне немного ударило в голову – счастье, пиво, река и солнце. Я должна была сразу понять – это была настоящая, сильная страсть, ты был выше павловских рефлексов. Не обиделся?

– Ничуть.

– Мне иногда надо выговориться, а особо не с кем. Только не о себе, о себе я рассказывать не хочу.

– Можешь о чем-нибудь другом.

– Например?

– Например? О Великом Голоде.

– А ты что, о нем не знаешь?

– Хотелось бы услышать твой взгляд. Почему он вдруг произошел, что из-за него стало.

– Не устраивает то, что везде написано? То, что Великий Голод устроила плутократия, чтобы извести народ на Руси и продать страну колонизаторам?

– То, что везде написано, всем известно.

– Но я же не историк.

– Это и хорошо. Ты – единственная и неповторимая.

– Ну да, теперь ты будешь так говорить… Ладно, слушай. В юности я как-то познакомилась с работами Маркса, – начала она свой рассказ, – и пришла к выводу, что в России рабочий класс еще есть, хоть и не такой большой, а класса буржуазии, по сути дела, нет.

– Это как это? – спросил Виктор. – А все эти владельцы заводов, банков, малый бизнес наконец – разве это не буржуазия?

– Ты, наверное, из Америки приехал?

– Почему из Америки? – удивился Виктор и тут же вспомнил, что в бериевском СССР в реальности-2 в нем тоже подозревали американца.

– Ты все время говоришь – «бизнес», вместо «предприятие», «дело» или «гешефт». Дельцы у тебя бизнесмены… Я бы еще понимала, если бы ты называл их буржуями или капиталистами. А вместо «мелкий собственник» ты сказал «малый бизнес». Это калька с английского, small business.

– Ну правильно. Я же живу в мире книг. Читал английских авторов, например, Альфреда Маршалла.

– Богатство предполагает экономическое благородство? Это Англия, и у них другая буржуазия… Короче: буржуи у нас, конечно, есть, а вот буржуазии, как класса, не было и нет. Рабочие – они объединялись и выражали свои интересы. Я слышала, что здесь, в Бежице, еще в пятом году рабочие взяли власть, установили Советы – практически как нынешний Собор – и стали вводить восьмичасовой рабочий день, бесплатное образование, медицину, пенсионное обеспечение… В общем, то, что потом вводили фачисты. Причем тогда, в пятом, это все делали большевики. Фачисты ненавидят большевиков, а сами взяли в программу их же лозунги, но об этом запрещено писать и публично говорить. Поэтому про большевиков вы почти ничего нигде не прочтете. Разве где-нибудь в закрытых фондах жандармерии.

– Ясно. Спасибо, что предупредили.

– Ну вот, а буржуи у нас так и не смогли выдвинуть чего-то такого, что бы отражало их общие интересы. Точнее, у них общий интерес – побольше нахапать, оттяпать не только у рабочего класса, но и друг у друга любой ценой, несмотря ни на законы, ни на веру, не говоря уже о совести или сочувствии. У них один лозунг – все поделить и переделить. Экспроприаторы.

– А как же братья Могилевцевы, Тенишева… тот же Мальцов?

– Разве они стали примером? Разве вокруг них объединились? И потом, это было до германской и смуты. А когда Колчак победил эсеров и стал премьер-министром…

«Эсеров? Почему эсеров? Как об этом расспросить? А может, об этом запрещено спрашивать? Черт, как сложно не в своем тоталитаризме».

– …То в имущий класс пришли уже другие люди. Те, что привыкли хватать добычу любым путем, вплоть до силы. Любым путем устранять соперника – любого, кто помешает. Короче, привыкли убивать и грабить, мошенничать и красть у своих же.

«Жаль, что про революцию она так мало. Хотя, может, опасно про нее говорить. А про нуворишей – это понятно».

– Во времена Республики взятки, продажность, казнокрадство, разные аферы достигли неслыханных при царе масштабов. Хотя все это просто, понятно и потому грустно. Все это пошло от Гражданской войны. Гражданская война – это атмосфера преступных беззаконий, которые совершаются с обеих сторон, ибо ни у кого не остается иного средства, кроме прямого насилия и террора: больше ничто не действует. Отечества нет, веры нет, остаются петля или пуля. Любой произвол и насилие будут оправданы военной целесообразностью. Конечно, в этой атмосфере всплыли люди с откровенно преступной психологией. Так что еще во время войны у Колчака, да и вообще в белой армии, расцвели террор, казнокрадство, хищения, взяточничество. Нет, вы не думайте, я не хочу оправдать красных или террор Троцкого, не знаю, было ли бы при них лучше, – просто все вышло как вышло. Иногда, правда, приходит в голову: не лучше ли, если бы большевики или эсеры все экспроприировали?

– Почему?

– Потому что при Республике все равно начался передел собственности. Экспроприировали казенную собственность, экспроприировали собственность друг друга. Закон не действовал, потому что был всеобщий подкуп. Точнее, вместо закона в России стал действовать воровской закон – воры, дельцы и продажные чиновники объединились в банды и воевали друг с другом, кому что достанется. В Москве тогда каждую ночь слышались очереди – сначала из переделанных маузеров, потом стали закупать «томпсоны», «рейнметаллы», «беретты», еще «шмайссеры», которые тайно делали в Ижевске для Германии, а там дошло и до «федоровых», когда «папы» начали заказывать в Америке бронированные автомобили – такие, как у чикагской мафии. Наивные… американская мафия была в ужасе от того, что происходило у нас. Бронебойные пули «федоровых» превращали эти машины в решето… и всех, кто там сидел. Я как-то сама видела место происшествия, была в толпе… из авто капала кровь на булыжник, под ногами гильзы, парил пробитый радиатор… попутно убили трех прохожих, оказавшихся рядом, случайно попали, они валялись на мостовой, потом их увезли… Слушай, открой вторую.

– С удовольствием.

– «Цедя сквозь фиксы отборным матом, деньги и власть берут с автоматом…»

– Маяковский, что ли?

– Ага. Потом то ли он застрелился, то ли его застрелили… А в Петербурге Пантелкин стал градоначальником.

– Пан… какой?

– Известный по кличке Ленька Пантелеев. Вроде Бонни и Клайда. Грабил богатых и раздавал добычу нищим, за взятки стал градоначальником, обложил все банки и крупных дельцов. Потом едет в трущобы, на часть хабара начинает милосердствовать – кому лечение оплатит, или многодетной семье из подвала квартиру купит… Народ его любил за эти широкие жесты. Пока его машину не взорвали. Ну ты, наверное, слышал эту историю.

– В твоем исполнении – не слышал.

– В моем исполнении ничего нового. Я тогда собрала вещи и смотала из столицы в Бежицу, потому что на меня начал засматриваться один жиган из приезжих. Здесь автоматы были роскошью, всего пять банд их имело. Зато наганов и обрезов – как грязи. Плюс к тому – поулочные войны: Орловская, Базар, Центр, Кладбище, Городище и прочая. Но это все были цветочки, потому что ателье работало, сколько надо, там платили своему «папе», никто не трогал. А вот в тридцатом началось…

Она еще отхлебнула из новой бутылки:

– Недурно. Кто варит? Надо запомнить… Началось, вот на мой взгляд, оттого что деревня за двадцатые начала подниматься. Крепкие хозяйства появились, начали машины покупать, локомобили, тракторы – короче, в один прекрасный день стало ясно, что земля и тут дает прибыль и хорошо бы ее заново поделить. А трактор покупать – это тебе не у соседа на корову занять, это банковская ссуда нужна, ну вот, банки сперва надавали ссуд, потом начали отбирать землю и урожай за долги. Банки на этой земле агрофабрики хотели строить, чтобы крестьянин жил в городке, как рабочий, без своего хозяйства, – и хозяин, если хочет, уволит. Ну у бедняков взять нечего, у них и так своей земли не было, а вот у кулаков, середняков – в них ударило.

«Потрясающе. Капиталистическое раскулачивание середняка и раскрестьянивание. В условиях демократического государства. С капиталистическими совхозами. Ошизеть. Чего-то наши демократы о такой альтернативе сталинизму никогда не писали».

– Плюс к тому самозахваты начались, подкупали земских чиновников, чтобы те оформляли им собственность на крестьянскую землю как на свободную, и потом выселяли крестьян. Тут и пошло. Резали скот, урожай прятали, трактора жгли и портили – все равно отбирают. Хлеб в ямах гнил. Сразу в магазинах на все дикие цены, продуктов не купить, за буханку хлеба последнюю рубашку с человека сымут. Потом и этого не стало. Дума законы приняла за укрывательство и порчу хлеба и других продуктов, крестьян арестовывали, сажать некуда, за городом строили лагеря для них, как для военнопленных, в Сибирь высылали. Арестованных тоже кормить нечем было, они в лагере пухли с голоду и мерли. Запасы муки и зерна в городе кончились, на базар одни шмотки несут, с себя продавать, спекулянты все остатки скупили и держали, когда подорожает.

«Так. Пассивный протест против разорения дестабилизировал рынок, а спекулянты его добили и создали голод. Хотя продукты еще оставались».

– Самое страшное было в том, что никто не знал, когда это кончится. Телеги с гробами, просто с мертвыми под рогожей… это надо видеть то, что осталось от людей: они иссохли – кости, черепа, обтянутые кожей… по ним уже никто не рыдал, сил не было… в нашем доме полиция взяла одну женщину: она сошла с ума и ела собственных детей… другие сумасшедшие бродили по улицам и кричали про конец света, я и думала, что наступил конец света… Потом узнала, что народ пошел на Москву. В Бежицу пришли фачисты, они тогда ходили в черных кожанках, с черно-желто-белой повязкой на рукаве, армия их поддержала, брянские пехотные, казачий полк, бронепоезда. Поставили охрану у магазинов, роздали госкарточки, по ним выдавали хлеб. На каких-то складах его нашли – спекулянты прятали. Народ подыхал, а они ждали, когда еще подорожает! Спекулянтов судили особым трибуналом и за городом расстреливали. Сразу же вышел декрет о земле – что отнятое мужикам возвращают, чтоб зерна не прятали. Был сделан принудительный заем у богатых, чтобы купить посевной материал, сельхозтехнику, стали создавать казенные машинные станции для крестьян, доступные кредиты выдали для создания товариществ, чтобы, значит, поля под трактора объединяли. Колчак сбежал, Думу фачисты разогнали, ввели новую конституцию, по которой в России восстанавливается монархия, правительство подчинено государю императору, а вместо Думы ввели Всероссийский Собор…

– А бандитов?

– Бандитов прихлопнули в несколько суток. Полиция же все знала – кто, чего, где… Надо было лишь сверху дать команду. Новенькие автоматы Шмайссера на складах казачьего полка лежали, еще в заводской смазке, только выдать – и по адресам… Кстати, зачем я это рассказываю? Это же все известно.

– Таня, а ты не пробовала написать об этом? Хотя бы в стол, для потомков. У тебя хороший слог.

– Зачем писать в стол? Так никто не делает. Писать надо то, что напечатают… В общем, потихоньку наладилось. Правда, в ряды самих фачистов пробрались предатели. Хотели устроить заговор против императора, всячески искажали его политику и вредили. Генриха Трибельта помнишь?

– Трибельта?

– Ну да.

– Честно говоря, не припоминаю.

– Ха, шутишь… Шеф всех жандармов… Так вот в прошлом году его разоблачили. Оказывается, создал сеть заговорщиков, которая фабриковала дела и выбивала пытками признания, чтобы настроить народ против власти. Судили его открытым судом, все признал, каялся. Но его все равно казнили – слишком уж много крови на нем. Теперь меньше забирают, и в основном среди тех, кто при фачистах выдвинулся.

– То есть своих?

– Ну а ты думал! Откуда после двадцатых честных людей-то во власть найти? Все проворовались сверху донизу, все привыкли закон, как щедринский градоначальник, под себя подкладывать. Вот теперь и чистят, и правильно делают.

«…И правильно делают… Похоже, что она говорит это совершенно искренне. И вообще – что я ношусь по этой реальности с идеей демократии, как Асунта с пистолетом?[13] Здесь другая реальность. Профукала их верхушка свою демократию начисто. А для народа вообще никакой демократии и не было – что при республиканском Колчаке он ни черта не решал, что при императоре Владиславе».

– Слушай, а у тебя никаких странных фантазий не бывает? Я смотрю, что от исторической лекции ты смотришь на меня с таким восхищением, будто я тут станцевала танец живота.

– Нет. Просто ты такой свидетель великой истории…

– Каждый из нас свидетель великой истории. Тебе не жарко? Может, пора окунуться?