Читать книгу Кто-то оттуда - Олег Волошан - Страница 3

1

В комнате настойчиво звонил телефон. Было еще очень рано, солнечные лучи, пробиваясь сквозь неплотно задернутые шторы, доходили чуть не до потолка, и назойливое дребезжание телефонного зуммера вносило в этот заповедный утренний час совершенно непереносимый диссонанс.

Борис спросонья соображал туго и потому причину своего пробуждения опознал не сразу. Когда же немного очухался и потянулся к стоявшему на тумбочке телефону, неверным движением руки чуть было не сбросил его на пол.

Чертыхнувшись, Борис поднял трубку и севшим ото сна голосом буркнул:

– Алло.

– Алло, это квартира Бориса Михайловича Квартальникова?

– Да, я Борис Квартальников, что вам нужно? – Борис хотел спать, поэтому даже не пытался скрыть своего раздражения.

– По голосу не узнаешь?

– Вас плохо слышно, – холодно ответил Борис. – Могу лишь предположить, что вы звоните по межгороду.

– Могу предположить… Звоните по межгороду… – нарочито гнусавя, передразнил Бориса голос из трубки. – Я Веня, Веня Губбель. Теперь вспомнил, черт тугоухий?

Наступила пауза, в течение которой лицо Бориса Михайловича претерпевало ряд мимических трансформаций, в которых можно было угадать и радость, и удивление, и Бог его знает что еще.

– Вениамин! – наконец воскликнул он. – Черт тебя побери, откуда ты взялся? Пять лет, понимаешь, ни слуху, ни духу, и нате вам – в шесть утра!

– У вас шесть утра? Слушай, я тебя, наверное, разбудил? Прости, дружище, я с этими часовыми поясами вечно путаюсь.

– Что за бред, какие еще часовые пояса? Ты откуда звонишь? Ты вообще так неожиданно исчез! Заинтриговал тут всех…

– Да, Боря, я знаю, мы на эту тему еще поговорим. А звоню я из Ельников. Это станция такая, на Магистрали, восточнее Красноярска.

– На какой еще Магистрали? – не понял Борис.

– На Транссибирской, на какой же еще? Да, так слушай, чего я позвонил… – Вениамин из трубки вдруг замешкался. Потом неожиданно просительным тоном произнес: – Слышишь, Боря, приезжай ко мне, а?

Борис был настолько удивлен как самим предложением, так и сопутствовавшей ему интонацией, что поначалу даже не знал, что сказать. Он так прямо и сказал: не знаю, говорит, Веня, что тебе сказать.

– Да ты послушай, – голос в трубке моментально переменился, исполнившись неподдельного энтузиазма, – только представь себе: бревенчатая изба среди тайги, вокруг кедры, медведи, бурундуки, зверье всякое. Приезжай, не пожалеешь! Когда там у тебя будет отпуск, так прямо сразу давай ко мне. Ну так что, лады?

Борис натянуто рассмеялся.

– Ну ты даешь… Молчал, молчал – и вдруг, как ком с горы – приезжай, и точка. Скажи лучше сперва, чем ты там хоть занимаешься, среди своих медведей и бурундуков?

– Я их стреляю, – хладнокровно ответил Вениамин. – А шкуры потом сдаю в заготконтору. Так как, ты приедешь? Слушай, я тебе сейчас объясню, как добираться. Значит так: сперва доезжаешь на поезде до Ельников. Это после Красноярска. Короче, там спросишь. Затем находишь в Ельниках аэродром. Тут, километрах в пятидесяти от моей заимки, геологи копаются, так к ним с этого аэродрома каждую неделю летает вертолет. Пролетает он, как правило, прямо над моей избой. Я договорюсь с ребятами, они тебя по пути забросят. Каждый вторник, запомни, вылет в 10:00. Подгадай приехать так, чтобы не опоздать, а то потом будешь неделю куковать.

Сказать, что Борис был озадачен – не сказать ничего. Губбель в тайге! Губбель с ружьем!! Губбель промышляет звериные шкуры!!! Театр абсурда!

После некоторой паузы, заполненной героическими усилиями не подавиться полученной порцией сногсшибательных новостей, Борис растерянно проговорил:

– Послушай, старик, все это как-то слишком неожиданно. Ты меня прямо за горло берешь.

Он опять немного помолчал, и, уже скорее с иронией в голосе, продолжил:

– Да и потом ты так подробно все расписываешь, куда ехать, где завернуть, как тормознуть… Но ведь прикинь, я еще даже и не согласился.

Некоторое время на том конце провода было тихо, потом каким-то незнакомым голосом из трубки произнесли:

– Вы сами говорили, Борис Михайлович, все были заинтригованы. Смотрите, упустите сейчас свой шанс, очень потом будете жалеть.

Борис опешил.

– Кто это говорит? Веня, алло, это ты?

Вениамин будто и не расслышал вопроса.

– Короче, Боря, – сказал он уже вполне своим голосом, – запомни: вертолет каждый вторник, в 10:00. Если не застанешь меня, располагайся в избе и жди, двери я не запираю. Все, старик, до скорой.

Борис хотел что-то возразить, но донесшиеся из телефона короткие гудки упредили его намерения, едва лишь он раскрыл рот. Сеанс межконтинентальной связи был окончен.

2

Борис положил трубку. Он был крайне озадачен. Звонил его старый друг, друг детства. Они жили в соседних домах, вместе ходили в школу, вместе учились на журфаке. Потом Бориса взяли на телевидение, а Вениамин устроился в одной молодежной газете. Несколько лет назад он поехал в командировку и исчез. Родители его регулярно получали денежные переводы, иногда Губбель звонил им по телефону, но где он, что он, чем занимается – об этом так никто ничего и не знал.

Вообще, нельзя сказать, чтобы Борис был слишком удивлен исчезновением своего закадычника. Несмотря на их крепкую дружбу, с некоторых пор Веня Губбель стал для лучшего друга большой загадкой. В первый раз по-настоящему остро Борис почувствовал это лет двадцать назад, когда они оба еще учились в школе. Словно ключ от ящика Пандоры, тот давний случай неожиданно отчетливо возник перед внутренним взором Бориса, потянув за собой череду воспоминаний. Там, в своих воспоминаниях, Борис видел все необыкновенно ясно, будто неким бестелесным сгустком сознания перенесся в свои школьные и студенческие годы, заново переживая все то, что хоть и не выветрилось полностью из памяти, но, по крайней мере, как казалось, безнадежно затерлось наслоениями последующих лет.

…Сперва он увидел лес у окраины большого города, той окраины, где они с другом Венькой провели свое детство и юность. Лес этот был исхожен ими вдоль и поперек и стал для них чем-то вроде родного существа. Но ведь мир устроен так, что даже в том, что является для тебя самым дорогим и близким, всегда можно найти некий зловещий уголок, источник страха и отчаяния.

Впрочем, по поводу страха и отчаяния – это, конечно, преувеличение. Лес был обихожен, если не сказать одомашнен. Светлый, широколиственный, исполосованный прямыми просеками и извилистыми утоптанными дорожками, рядом с которыми местами громоздились выполненные из толстых грубо обработанных дубовых брусьев скамейки, столы, беседки и спортивные снаряды типа гимнастических бумов или турников. Вдоль магистрального шоссе, разрезавшего лесной массив на две части, располагались многочисленные пансионаты, профилактории и пионерские лагеря.

И все же зловещий уголок, источник если и не страха и отчаяния, то, во всяком случае, слухов и всевозможных темных историй, в этом раю для пионеров и пенсионеров все же существовал. Назывался этот зловещий уголок соответственно – Черной Дорогой. Хотя черной эта дорога вовсе не была. Да и дороги, собственно, никакой не было. Черная Дорога – это было место. Место, пользовавшееся дурной репутацией, место, к которому окрестные мальчишки испытывали суеверный страх, однако оно, это место, одновременно обладало для них огромной притягательной силой, ибо было настоящей сокровищницей для всей этой малолетней шатии. Покопавшись в земле, особенно в районе Осинового оврага, там можно было найти гильзы от патронов, пули, иностранные монеты и пуговицы, даже ордена, а иногда находили и, страшно сказать, – черепа. Ходили слухи, что во время войны в этих местах был фашистский концлагерь. Много позже, после начала пресловутой «перестройки», появилась новая версия, согласно которой это НКВД еще перед войной расстреливало тут то ли поляков, то ли кого-то еще.

Не надо объяснять, что все эти находки и связанные с ними сплетни ужасно интриговали местных мальчишек. Любимым их занятием во время школьных перерывов было набиться галдящей оравой в сортир и рассказывать там друг другу всякие жуткие истории про черные ужасы Черной Дороги. И вот однажды, когда на одной из переменок (кажется, это было перед последним уроком) Лешка-мегафон, прыщавый верзила с луженой глоткой, сидя на подоконнике, травил окружившим его одноклассникам очередную байку, Вениамин, находившийся рядом и с неприкрытым скептицизмом внимавший рассказчику, вдруг возьми да и брякни сдуру:

– Ладно трепаться, фигня все это.

Сказал – и сам испугался сказанного. Наступила нехорошая тишина. Лешка, еще секунду назад веселый и оживленный, замер, как хищник, почуявший добычу. Не поворачивая головы к сидевшему сбоку от него Веньке, он произнес:

– Не понял, что фигня?

В его голосе звучала угроза.

– То, что ты тут нам наплел, то и фигня, – Вениамин понимал, что нарывается, но остановиться он уже не мог. – Что, думаешь, как здоровый, так ничего тебе и сказать нельзя? А я, между прочим, несколько раз ходил на Черную Дорогу ночью. Ночью! Ни хрена там нет никаких привидений, понял?

Лешка встал, повернулся лицом к Губбелю и начал разминать кисти.

– Я тебе щас рога обламывать буду, – спокойно, как человек, знающий свое дело, объявил он.

Ситуация принимала крайне нежелательный оборот, причем не только для Веньки, но и для Бориса. Понятно ведь, что ему опять придется вступаться за дурака, а иметь дело с Лехой Борису совсем не хотелось. Леха был деревенский, из соседнего села, а они, деревенские, составляли в школе очень спаянную кодлу и стояли друг за дружку горой. Стоило одному из них только свистнуть, как мигом собиралась вся честна компания, а дай время – еще и подкрепление из села поднаедет на мотоциклах.

Обложив мысленно Губбеля всеми пришедшими на ум ругательными словами, Борис собрался было уже встрять в назревающую свару, как вдруг чей-то знакомый голос негромко произнес:

– Отставить мордобой.

Сомнений быть не могло – голос принадлежал Василию. В общей дискуссии он не участвовал, стоя в сторонке с полузнакомым типом из соседней школы и обговаривая с ним какие-то их дела.

Василий – это была его кличка, производная от фамилии – Васильев. В классе он занимал ячейку, так сказать, неформального лидера. И занимал не без оснований. Он был умен, ловок, достаточно красноречив, когда хотел. Всегда при деньгах. Говорили, что он фарцует. Во всяком случае, Борис неоднократно видел его в компании с какими-то великовозрастными лбами, некоторые из которых явно уже закончили школу. Помимо всего прочего, говорили еще, что Василий чем-то занимается, правда, как правило, не уточняя, чем именно: может быть, боксом, может быть, чем-то восточным, а может быть и вовсе ничем. В любом случае, несмотря на свои весьма скромные габариты, драться он умел, хотя и не любил, стараясь все проблемы улаживать без мордобоя. Однако, в сколько-нибудь явном заступничестве за слабых он прежде никогда замечен не был, поэтому неожиданное его вмешательство в разгоравшийся между Лехой-мегафоном и Губбелем конфликт подавляющим большинством присутствовавших в сортире воспринималось с нескрываемым любопытством. Правда, были и недовольные. Кто-то, кажется, Стручок, разочарованно заныл:

– Ну че-е-е ты, Василий, пускай себе дерутся, а мы бы посмотрели.

– Избиение младенцев – это не драка, – назидательно изрек Василий, после чего вполне дружелюбно обратился к Мегафону:

– Ладно, Леха, не фраерись. Все ведь и так знают, чо ты у нас бык здоровенный. Ну, набьешь ему морду, а толку с того?

– Сам ты бык, – огрызнулся Леха, но спорить тем не менее не стал, нехотя водрузив свой зад обратно на подоконник. Леха боялся Василия. Когда полгода назад между ними в школьной столовой произошла ссора из-за места в очереди, Василий к концу уроков собрал такое войско, что Лехе не помогли и его деревенские дружки.

– А что касается тебя, – Василий повернулся к Веньке, – расскажи-ка нам поподробнее, о чем это ты тут только что свистел?

Вениамин весь напрягся, насупился.

– Чего свистел, я не свистел. На кой мне свистеть.

– Так ты что же, взаправду ходишь ночью на Черную Дорогу?

– Ну я ж сказал, хожу.

На лице Василия было написано неподдельное удивление. Венька слегка приободрился и добавил:

– Беру с собой нож, у нас дома есть такой длиннющий, мой папаша из армии привез, он там поваром служил, ну так беру этот нож – и нормально, иду с ним в лес. Вот, все.

– Да он лунатик, мужики, – не выдержав, пробасил Леха, – он в лес ходит, наверное, чтобы повыть на Луну, он придурок, – и Мегафон натужно заржал, надеясь, что и остальные его поддержат.

Однако, никто его не поддержал. Все взгляды были устремлены на Василия.

Получилась непродолжительная пауза. Василий о чем-то размышлял. Наконец, что-то надумав, он глянул в упор на Губбеля и сказал:

– Может быть, конечно, ты и говоришь правду, но ведь знаешь пословицу: доверяй, но проверяй. Вот мы тебя и проверим. Правильно, мужики? – Василий обернулся, как бы испрашивая одобрения общественности.

– Правильно! – одобрительно загудела общественность в лице мужиков.

– Тогда к делу. – Василий достал свой пионерский галстук, находившийся у него, как и у всякого уважающего себя восьмиклассника, в кармане, и помахал им перед носом у оробевшего было Веньки. – Видишь вот это? Сегодня в одиннадцать вечера, когда уже будет темно, ты придешь на торчок, возьмешь у меня этот галстук и почешешь на свою Черную Дорогу. Знаешь, там есть большой засохший дуб, около обрыва, где начинается овраг?

– Знаю.

– Так вот, обвяжешь нижнюю его ветку этим галстуком, понял?

– Понял.

– Тогда все.

Василий развернулся, окликнул своего товарища и направился к выходу, однако в дверях опять остановился, обернулся и произнес:

– Завтра утром, перед уроками, мы пойдем и проверим, все ли ты сделал как надо. И не вздумай пытаться нас обмануть, все равно расколем. Так что смотри…

Он сделал неопределенный жест, который можно было истолковать и как угрозу, и как выражение поддержки, и вышел из сортира.

О том, что было дальше, Борис узнал лишь на следующий день, да и то из вторых рук (к своему другу он так и не подошел). Губбель выполнил условия договора. Он сделал все, как ему было сказано, после чего отношение одноклассников к нему сильно изменилось. Его не то чтобы зауважали, но начали опасаться. Пойди, знай, что способен выкинуть человек, разгуливающий по ночному лесу с заточкой за пазухой.

Что касается Василия, то его, на первый взгляд, странное поведение в сортире не вызывало у Бориса абсолютно никаких иллюзий. Борис был уверен, что, защищая Губбеля, Василий всецело преследовал свои личные интересы, выставляясь покровителем городских от произвола деревенских и зарабатывая себе таким образом среди одноклассников дешевый авторитет.

Кто удивил – так это Венька. Вот по поводу кого действительно были иллюзии, избавление от которых оказалось весьма болезненным. Причем больше всего Бориса поразил не сам факт ночных Венькиных прогулок в гости к покойникам, но то, что прогулки эти совершались в тайне от него, и мало того – в тайне глубочайшей, так что он, Борис, ни разу ни о чем подобном даже и не заподозрил… Как такое понять? Ведь лучший же друг, черт возьми! Единственный друг!! И такая чудовищная скрытность. Свинья!

В течение некоторого времени после инцидента в сортире и связанных с ним перипетий Борис ходил обиженным на Веньку. Потом они постепенно опять сошлись, но какая-то недосказанность в их отношениях тем не менее осталась. Поначалу Борис пытался вызвать Губбеля на откровенный разговор, надеясь понять ту, вторую его натуру, скрытую от посторонних глаз. Это было не досужее любопытство, но участие близкого и сочувствующего человека, и в первую очередь желание помочь освободиться от невысказанного, чтоб не копилось горючей смесью в душе. Но душу свою Губбель упорно держал на замке и угнездившихся в ней демонов наружу не выпускал. Наткнувшись на глухую стену, Борис почувствовал, что дальнейшая настойчивость может привести к разрыву, и отступил, так и не добившись ответа на занимавший его вопрос.

3

Загадка разрешилась, как это часто случается, сама собой. Просто однажды, много лет спустя, Губбель взял да и проболтался.

Произошло это после свадьбы одного из их студенческих приятелей. Вернее, после пьянки, устроенной через сутки после свадьбы в университетской общаге, где обитали молодожены.

Борис в тот день пил мало, больше нажимая на съестное. Время от времени он озабоченно поглядывал в сторону Веньки, к чему имелись веские основания. Венька, несмотря на свою тевтонскую фамилию (его прадед по отцу был потомком немецких переселенцев), к спиртному относился очень уважительно. Принимал он не сказать, чтобы регулярно, но и не редко, а порой напивался просто до чертиков. В такие моменты он становился опасен, причем опасен прежде всего для себя самого. Венька был парень довольно безобидный и едва ли мог причинить другому человеку существенный вред. Но накликать на себя неприятности своими пьяными заскоками – это он умел великолепно, как никто другой из известных Борису людей. Когда он пил, за ним нужен был глаз да глаз. И Борис это прекрасно знал.

Поначалу все вроде шло нормально. Венька достаточно быстро оказался навеселе, но вел себя вполне прилично. После общего застолья он присоединился к компании, обсуждавшей последний матч «Спартака» в Европейском кубке, и опасений своим поведением не вызывал. Борис в это время вышел покурить на балкон, где уже скопилось кроме него человек шесть курильщиков, оживленно о чем-то дискутировавших. Курил он довольно долго, поначалу только прислушиваясь к спорившим, среди которых выделялся его сокурсник, армянин Сурен, оседлавший своего конька и рассуждавший, как обычно, о византизме и восточнохристианской цивилизации, навеки связавшей судьбы русских и армян. Сурену осторожно, не желая еще больше его распалять, возражали, и все это выглядело весьма уморительно. Слово за слово, в спор втянулся и Борис. Заговорившись, он на некоторое время забыл о Губбеле и вспомнил о нем только тогда, когда на балкон через открытую дверь донеслись звуки разгорающейся словесной перепалки.

Как и следовало ожидать, в центре скандала оказался Вениамин. В тот момент, когда Борис, почуяв неладное, покинул балкон и появился в комнате, он как раз скрутил из своих пальцев двухэтажную дулю и вращал ею перед носом одного из своих оппонентов. Борис не стал тратить время на выяснение причин и обстоятельств, приведших Веньку в столь возбужденное состояние. Без особых церемоний он схватил его за шиворот, извинился перед хозяевами и потащил к выходу.

Надо отдать Губбелю должное – он практически не сопротивлялся. Так только, бубнил что-то недовольно себе под нос, но из рук Бориса не вырывался. Без приключений миновав длинный коридор, они вывалились на лестничную клетку. Борис вызвал лифт, впихнул в него Веньку, загрузился сам и вздохнул с облегчением. Ему казалось, что самое плохое уже позади. Как чуть позднее выяснилось, он серьезно ошибался. Свою самую идиотскую выходку Губбель приберег на десерт.

На первом этаже двери открылись. Четыре смуглых, темноволосых парня ожидали, пока Борис и Венька освободят им место. Парни о чем-то негромко переговаривались. Они были невысокого роста, двое с усами, у всех чеканные орлиные профили. На шее у одного висел крестик. Внешность, а также характерный гортанный выговор выдавали в них уроженцев Кавказа.

Борис вышел из лифта первым. За ним нетвердым шагом на лестничную площадку ступил Губбель, но правая его рука почему-то все еще оставалась в лифте. Неожиданно он растянул губы в бессмысленной ухмылке, глупо захихикал, и в этот момент двери лифта стали закрываться. Еще секунда – и лифт тронулся в путь на какой-то из верхних этажей, отправленный туда замешкавшейся Венькиной рукой.

Губбель торжествующе смотрел на остолбеневшую от удивления четверку. Честно говоря, на месте этих четверых Борис не стал бы обижаться. Видно ведь, что пьяный идиот абсолютно ничего не соображает. В первые секунды Борис на это и надеялся. Но горячая кровь и своеобразные понятия о мужской чести сделали свое дело. Включился синдром оскорбленного мачо.

Один из парней, тот, что стоял ближе всех, не раздумывая, без всяких предупреждений нанес Веньке удар в челюсть. Венька охнул и повалился на Бориса.

– Что ж ты делаешь, – завопил Борис, одной рукой придерживая Вениамина, а другой схватив нанесшего удар вояку за грудки. – Он же пьяный, ничего не соображает.

Забияка отпрянул. Послышался треск рвущейся материи. В кулаке у Бориса остался крестик и пуговица от рубашки. В это мгновение периферийным зрением он уловил мелькнувший в руках у одного из нападавших нож. Решение пришло молниеносно. Ни секунды не мешкая, Борис резко кинулся вперед и пихнул головой в живот совершенно не ожидавшего подобного маневра драчуна в порванной рубашке. Тот потерял равновесие и опрокинулся как раз на обладателя ножа. Воспользовавшись секундным замешательством в рядах противника, Борис подхватил Вениамина за шиворот и бросился в вестибюль. К его удивлению и огромному облегчению Венька проявил поразительную резвость. Видимо, удар в челюсть подействовал на него отрезвляюще, так что тащить его за собой не пришлось.

Не снижая скорости, они миновали поворот, выскочили в главный холл, и тут им несказанно повезло. Как раз в этот момент через турникет мимо старой вахтерши проходили трое здоровенных ОМОНовцев, совершавших, судя по всему, плановый обход общежитий. ОМОНовцы одновременно, словно по команде, повернули головы и уставились в сторону затормозивших беглецов. Один из троицы, повидимому старший, сделал жест рукой, означающий предложение подойти поближе.

– Нам что, подойти? – с готовностью откликнулся Борис, у которого вид грозных блюстителей порядка вызвал колоссальное облегчение. Тот, в котором Борис признал старшего, нетерпеливо мотнул головой.

– Не вы. Вон те.

Борис понял, о ком идет речь. Он не стал оборачиваться, тем более, что и так слышал у себя за спиной возню и приглушенные гортанные голоса. Опасность миновала, а те пускай решают свои проблемы сами. Бориса это уже не интересовало.

Они не сразу разъехались по домам. Полученные впечатления необходимо было как-то растрясти. Все приличные заведения, где можно нормально, спокойно посидеть, давно уже были закрыты, поэтому они решили просто пройтись пешком до центра. Благо, погода не препятствовала. Как и все остальное. Тихая летняя ночь, теплая, без машин и людских толп. Что еще нужно для спокойной, неторопливой беседы двух старых друзей?

На свежем воздухе Вениамин окончательно протрезвел. Он был как-то необычно возбужден и весь прямо фонтанировал благодарностью к Борису.

– Я теперь, Борик, тебе по гроб, – с жаром говорил он, преданно заглядывая другу в глаза. Борис снисходительно отшучивался:

– После следующего твоего выкидона, Венька, я тебя своими руками в гроб вколочу. Так что погоди благодарить.

– Нет, кроме шуток, если бы не ты, они бы из меня форшмак сделали. Как с тем парнем месяц назад, помнишь?

…Борис помнил. Месяц назад в общежитии ветеринарного института шестеро залетных гастролеров из южных краев железными прутьями насмерть забили студента. Они жили в том общежитии нелегально, чем занимались – неизвестно, а в роковую ночь устроили шумную попойку, ничуть не считаясь с тем, что большинство нормальных людей давно уже легли спать. Тот парень был председателем студенческого комитета общежития. Он пытался урезонить хулиганов, чтобы праздновали чуть потише, а в результате… Кадры криминальной хроники вечерних новостей запечатлели только угол комнаты с огромными красными пятнами и потеками, будто кто-то макнул половой тряпкой в ведро с кровью и провел ею по стенам и по полу. Даже сейчас, спустя месяц, эта картина, воспроизведенная в памяти, заставила Бориса непроизвольно сжать кисти рук. Что-то острое и твердое врезалось в ладонь. Борис разжал кулак. На ладони лежал крестик с обрывком серебряной цепочки. Обстоятельства, при которых достался ему этот маленький трофей, в очередной раз прокрутились перед внутренним взором Бориса, и губы его скривила горькая усмешка. В памяти возникли пламенные речи Сурена.

– Вот тебе, братец, и византизм, – тихо сказал Борис. – Вместе с восточнохристианской солидарностью в придачу…

… – Ты что-то сказал? – Вениамин заглядывал Борису через плечо. – А это у тебя что, крестик? Откуда?

Борис отвлекся от своих хмурых мыслей.

– А ты разве сам не заметил? Кто тебя по скуле двинул? Того и крестик. Уразумел?

Вениамин рассеянно кивнул головой. Как это с ним иногда случалось, он, похоже, потерял интерес к своему вопросу даже прежде, чем услышал на него ответ.

Некоторое время они шли молча. Вениамин о чем-то напряженно размышлял. Во всяком случае, лицо его выражало глубокую озабоченность, что применительно к нему зачастую свидетельствовало об усиленной работе мысли. Неожиданно он остановился, придержал удивленного Бориса за рукав и с видом человека, не желающего отступать от принятого после долгих колебаний решения, спросил:

– Помнишь ту историю с Черной Дорогой? Ты на меня еще обиделся, а потом пытался разнюхать, почему я это делал.

– Помню. Ну и что? Какое это имеет отношение к тому, что произошло сегодня?

– Прямое. Слушай и не перебивай. И все поймешь.

То, что Венька потом рассказал, было для Бориса словно обушком по темечку – настолько неожиданно и шокирующе. Он, конечно, знал, что его друг – личность весьма нестандартная, но чтобы настолько…

Если коротко, суть Венькиных откровений сводилась к следующему: оказывается, те его давнишние походы в гости к покойникам объяснялись не какой-то сверхъестественной для подростка храбростью, а совсем наоборот. Он боялся, чертовски боялся, ночной лес сводил его с ума, но как раз именно в этом и заключался для него весь кайф. Из своего страха Губбель умудрялся извлекать какое-то противоестественное удовольствие, любому нормальному человеку недоступное. Естественно, никогда и никому он об этом не рассказывал, даже Борису, своему ближайшему другу. Он просто боялся, что его примут за сумасшедшего, и он останется совсем один, лишившись даже тех немногих друзей, которых имел. Если бы он мог надеяться, что его пусть даже и не поймут, но хотя бы ПРОСТЯТ ему его чудаковатость, тогда он, может быть, и вел бы себя с Борисом иначе. Однако, подобных иллюзий у него не было, и он молчал. Молчал на протяжении многих лет. И вот теперь, спустя столько времени, когда это молчание уже не вызывало у Бориса прежних эмоций (да и молчания-то самого не было, потому что не было вопросов), вдруг взял да и проболтался.

Почему он проболтался? Почему проболтался именно теперь? Почему вообще проболтался? Размышляя впоследствии над этими вопросами, Борис выделил для себя несколько взаимодополняющих версий, и среди них одну главную.

Во-первых, Губбель стал старше, вследствие чего в меньшей степени, чем в детстве, был скован боязнью отвратить от себя Бориса. Каждый ведь по себе знает, что с возрастом значение друзей в нашей жизни уменьшается.

Во-вторых, старше стал Борис, благодаря чему неизбежно возросла и его способность понимать. Вполне вероятно, что в той или иной мере Губбель учел и это.

И, наконец, третье и главное – в ту ночь Борис почувствовал, что Венька испытывает к нему нечто вроде комплекса вины. В детстве ведь часто так случалось, что без видимых внешних причин Венька нарывался на неприятности, и Борису тогда приходилось его выручать. Но то было в детстве. Дети плохо умеют анализировать свои поступки, если умеют вообще. Впоследствии Вениамин стал сдержаннее, и срывы у него происходили только по пьянке, хотя симптомы остались те же – он непременно влезал в какую-нибудь паршивую историю. Борис привык объяснять это скверностью Венькиного характера, но когда тот после ночного мордобоя в общежитии посвятил его в свою тайну, у Бориса будто раскрылись глаза. Он понял главное: Венька ХОТЕЛ себе неприятностей. Неосознанно, конечно, на уровне подсознания, но ХОТЕЛ. Хотел ситуаций, приносящих страх. Хотел в детстве, хотел и потом, когда стал старше. Разница состояла лишь в том, что, повзрослев, он научился сдерживаться, теряя контроль над своими тайными страстями только под воздействием алкоголя. Но раз научился сдерживаться, значит понял, какой бес толкает его все время на рожон. А с пониманием должно было придти и чувство вины, ибо тогда становилось совершенно ясно, что та часть его человеческого «я», которую он столь упорно скрывал от Бориса, именно Борису принесла больше всего вреда, а в последний раз и вовсе чуть было не отправила беднягу на тот свет.

Впрочем, невозможно сказать определенно, так ли все обстояло на самом деле. Может быть, у Губбеля были какие-то иные мотивы – Борис не спрашивал. Ни тогда, ни потом. В ту ночь, ночь нервных потрясений и больших откровений, Борис лишь слушал и удивлялся. Они шли по темным, безлюдным, освещенным светом редких фонарей улицам. Вениамин возбужденно жестикулировал. Речь его почти не прерывалась. Борис вставлял только короткие реплики, иногда напоминал какой-нибудь эпизод из их детства. Но Венька эти реплики игнорировал. Он заливался, словно глухарь на току, освобождаясь от того, что годами копилось в самых потаенных уголках его души. Он говорил, говорил, а Борис слушал, слушал, слушал… Слушал и удивлялся.

4

…Внезапно зазвонил телефон. Борис к этому времени так глубоко ушел в свои воспоминания, что незаметно для себя начал подремывать. Телефонный звонок вернул его к действительности.

Борис взял трубку и содрогнулся от высокочастотной звуковой волны, исторгнутой электромагнитной мембраной. То был голос неугомонной Верочки.

– Доброе утро, Борис Михайлович, – затараторила она без всяких пауз, – надеюсь, я вас не разбудила, хотя наверняка разбудила, но вы, пожалуйста, не обижайтесь, у нас тут конец смены, все расходятся по домам, я вот тоже собираюсь, и… – Верочка запнулась. Похоже, она здорово волновалась.

– Здравствуйте, Верочка, что вы хотите мне сказать? – Борис почувствовал состояние собеседницы и, несмотря на раздражение, постарался придать своему голосу как можно более мягкие интонации.

Верочка собралась с духом.

– Я хотела сказать… В общем, я могла бы сейчас к вам подойти, завтрак бы вам приготовила… Если вы не возражаете, конечно. Или вы не один?

«Она меня прикончит» – подумал Борис, но вслух произнес:

– Верочка, вы феноменальный человек. Вы динамит. После ночной смены да еще заниматься чьим-то завтраком – я бы ноги протянул. Я восхищаюсь вами, Верочка, однако вынужден вас огорчить. Дело в том, что сегодня же утром я уезжаю и, вероятно, надолго.

Еще секунду назад Борис никуда уезжать не собирался, и потому он сам удивился тем словам, что столь неожиданно сорвались у него с языка.

– Очень жаль. – разочарованно пробормотала Верочка. Немного помолчав, она уже без всякого интереса, скорее по инерции, спросила:

– Куда же вы едете, если не секрет?

После секундной паузы Борис нашелся:

– В зону вечной мерзлоты. Говорят, там загар хорошо ложится на кожу.

Он таким образом попробовал было отшутиться, но, по-видимому, неудачно, ибо из телефона стали вдруг доноситься короткие гудки.

– Она обиделась, – уныло констатировал Борис и со вздохом положил трубку. В ту минуту он испытывал чувство острого недовольства собой. Такое случалось с ним не раз. Это дурацкое ерничанье, плоские остроты – будто бес какой сидел внутри, дергая время от времени его за язык.

Продолжая переживать по поводу собственного несовершенства, Борис направился в ванную. После водных процедур немного позавтракал (плотно завтракать он не любил). Потом начал собирать вещи. Потом стоял в прихожей и вспоминал, ничего ли не забыл. Потом стоял на лестничной клетке и запирал дверь. Потом вызвал лифт.

… Облаченный в старые выцветшие джинсы и видавшую виды мотоциклетную кожанку, стремительный, словно вихрь, Борис вылетел из подъезда своего дома, оставив позади себя клубы пыли и разинутые от любопытства глаза соседских старушек. Правое его плечо слегка оттягивала большая дорожная сумка, на которой, если приглядеться, можно было различить затертую надпись из шести букв: Adidas.