Читать книгу Кто-то оттуда - Олег Волошан - Страница 4

1

– Молодой человек, просыпайтесь, скоро уж ваши Ельники будут.

Борис сидел, прислонившись головой к обшарпанной стене плацкартного вагона, бороздившего необъятные просторы зауральской тайги, и дремал. Прозвучавший над самым ухом голос заставил его встрепенуться и открыть глаза. Первое, что он увидел – громоздкий тыл пожилой проводницы, удалявшейся по полутемному коридору, освещенному лишь несколькими тусклыми лампочками в запыленных плафонах. Борис глянул в окно. Была ночь. Непроглядная темень покрывала землю. Ни огонька – только звезды.

«Пустыня, – подумал он, – дикая пустыня. На тысячи километров только медведи и буреломы. И кой черт меня сюда занесло?»

Он встал, нагнулся, вынул из-под сиденья сумку и прошел в тамбур. Поезд начал тормозить, за окном замелькали огни. Наконец, появилась проводница. Она открыла дверь, и Борис вывалился в темноту прохладной сибирской ночи.

Он стоял посреди бетонной платформы, освещаемой светом единственного фонаря. Фонарь крепился над входом в двухэтажное здание, чуть выше того места, где крупными черными буквами было выведено название станции. Борис вошел внутрь. Огляделся. Сбоку огороженное прилавком пространство. Днем там у них, по-видимому, процветал буфет. Напротив темное окошко кассы. В центре светлым пятном на фоне окружающей полутьмы ряд приваренных друг к другу металлических стульев, обитых грязно-белым, судя по всему, дерматином. В точности определить цвет обивки было невозможно.

«Это как раз то, что мне и нужно» – подумал Борис и направился к стульям. Плюхнувшись на одно из сидений, он устроил себе под голову сумку, после чего с блаженным ощущением в суставах вытянулся во весь рост. Ему стало очень хорошо. В ту ночь он практически не спал, так как заводиться с матрасом и бельем, чтобы улечься на несколько часов, не имело смысла, а дремать в сидячем положении да еще раскачиваясь из стороны в сторону – не более чем жалкая пародия на настоящий, полноценный сон.

Борис расправил все члены и самым приятным образом расслабился, уперев обездвиженный взгляд в потолок. Потолок был непрогляден, как жерло черной дыры. Свет фонаря поступал в помещение, главным образом отражаясь от поверхности подоконника, и потому лишь немного разжижал темноту внутри зала. Еще немного света добавляла полная луна, заглядывавшая в одно из окон, расположенных по обе стороны двери.

Постепенно Борис освоился, и царивший вокруг полумрак перестал быть препоной для его взгляда. Но странное дело: чем четче он различал очертания окружающих предметов, тем менее реальными они ему казались.

В первую очередь поражал потолок: он уходил на какую-то совершенно немыслимую высоту и имел необычную коническую форму. Там, где должна была быть вершина конуса, зияло отверстие, сквозь которое просматривался кусочек звездного неба.

Борис недоумевал. Странный, в самом деле, потолок. И это нелепое отверстие наверху – зачем оно? Туда ведь наверняка во время дождя проникает влага. А зимой будет задувать снег и холодный воздух. Правда, может быть, оно застеклено?

Додумать эту мысль до конца Борису не дали. Неожиданно рядом с ним появился некто, перетянувший на себя все его внимание и заставивший позабыть об отверстии в потолке. Некто имел вид старика-аборигена, непонятно, откуда появившегося и столь же непонятно, что замышлявшего. Старик уселся возле Бориса, прямо у его изголовья, и стал молчать. Борис тоже поначалу молчал, с любопытством взирая снизу-вверх на монголоидный профиль незнакомца, а потом не выдержал и спросил:

– Куда путь держишь, отец?

Старик не отвечал. Неподвижный, словно мумия, он сосредоточенно смотрел куда-то вдаль. Борис немного подождал и заговорил вновь:

– Слушай, отец, а ты Губбеля случайно не знаешь? Ты ж ведь тоже охотник, верно?

Старик продолжал смотреть прямо перед собой, никак не реагируя на докучливого соседа. Борис начал терять терпение.

– Ну, батя, елки-моталки, что ж ты молчишь?! Хоть слово скажи. Или ты по-русски не понимаешь? Ты кто, тунгус, наверное?

– Моего народа уже нет, – неожиданно ответил старец.

– Как так нет? – Борис был озадачен.

– Моего народа нет. Они все ушли. Я последний остался.

– Куда ушли?

– Их взял злой дух. Давно, я молодой был, я охотился, долго в тайге был, когда вернулся, их уже не было. Очаги еще теплые были, они все оставили, ушли и ничего не взяли с собой. Их взял злой дух.

– А где жил твой народ?

Старик впервые глянул на Бориса, но лицо его по-прежнему не выражало никаких эмоций.

– Там, где живет теперь твой друг. Там жил мой народ.

Глядя мимо Бориса, не меняя позы, старик стал удаляться. Каким образом – непонятно, но он тем не менее удалялся. Раздался сильный, неприятный звук, вроде того, что иногда можно услышать в столярной мастерской, и загадочный старец вдруг исчез.

– Куда ты? – прошептал Борис. Неприятный звук все усиливался. Он загромождал собой все пространство, и ни уйти, ни скрыться от него было невозможно. Борису стало плохо. Звук нарастал. Он обрушивался девятым валом на барабанные перепонки, грозя разнести их в пух и прах.

Борис испугался. Он видел наперед, что будет дальше. Барабанные перепонки падут первыми. Дьявольская вибрация заполнит голову и превратит его мозги в гусиный паштет. Затем настанет черед черепной коробки, которая расползется по швам составляющих ее костей. Дальше…

Что будет дальше, Борис досмотреть не успел. Звук остался, но страх пропал, как разом ушли и кошмары. Борис проснулся.

Жужжала ручная дрель. Следом немыслимо завыла циркулярная пила, на которой двое пожилых мужчин в запорошенных опилками спецовках кроили листы фанеры. По-видимому, они тут что-то чинили. Все помещение было залито ярким солнечным светом.

Борис посмотрел на часы. Часы стояли. Заволновавшись, он вскочил на ноги, проборматывая себе под нос:

– Боже мой, сколько ж я спал? Не дай бог опоздать на вертолет.

– Чего это вы вскочили, словно ошпаренный? – это подала голос молодая миловидная буфетчица, скучавшая за своим прилавком. Отвлекшись от установленного на подоконнике маленького переносного телевизора, она с кокетливой усмешкой смотрела на Бориса.

Борис обернулся и с улыбкой ответил:

– А вам то что?

– Да я за вами уж с полчаса наблюдаю. Все думаю, откуда это к нам кавалер такой залетел. Учитель, что ль, новый? Или к геологам?

– Вы очень любопытны. Лучше скажите-ка, который сейчас час.

Улыбка сползла с лица буфетчицы. Ее эротические флюиды натолкнулись на холод и равнодушие (так, во всяком случае, ей показалось). Она надула губки и, не глядя на Бориса, ткнула пальцем в направлении входных дверей:

– Перед глазами.

Над дверями располагались настенные часы. Часы показывали ровно восемь, и у Бориса отлегло от сердца. В его распоряжении было еще два часа.

– Послушайте, – он опять обратился к обидчивой буфетчице, – где тут у вас аэродром?

– А вам-то что? – Девица воспроизвела не только фразу, но попыталась сымитировать и голос Бориса. Она была весьма довольна своей находчивостью.

В другой ситуации такой ответ вызвал бы у Бориса приступ гомерического хохота, не иначе. Но в тот момент он немного нервничал и к шуткам был совершенно не расположен, поэтому реакция его оказалась довольно резкой.

– У меня абсолютно нет времени флиртовать с вами. До десяти я, кровь из носу, должен отыскать аэродром.

– Ну до десяти-то вы успеете, – мстительная женщина явно насмехалась над Борисом.

Борис потерял терпение.

– Короче, вы поможете мне? Или я найду кого-нибудь другого, кто объяснит мне дорогу.

– Да бог с вами, все как есть вам объясню, и не надо вам, молодой человек, так сильно волноваться. Это здесь недалеко. Выйдете на эту вот улицу, пройдете вниз и свернете налево в первый переулок, и по переулку до конца. А там сами увидите.

Поблагодарив ловко переплавившую обиду в насмешливость продавщицу, Борис подхватил сумку и устремился к выходу, однако уже в дверях был остановлен все тем же подтрунивающим голосом, звучавшим, правда, теперь уже скорее озадаченно.

– Эй, молодой человек, то ли мне кажется, то ли я где вас уже видела?

Злорадная улыбка мелькнула на лице Бориса. Он обернулся, указал на переносной телевизор и, стараясь в точности соответствовать характерному выговору буфетчицы, ехидно произнес:

– Перед глазами.

2

Путь до аэродрома не составил собой ничего примечательного. В том смысле, что ничего примечательного на пути к аэродрому не произошло. Покинув здание вокзала, Борис пересек привокзальную площадь, миновал продуктовый магазин, двухэтажный жилой бревенчатый дом и, как научила его буфетчица, свернул в первый переулок налево. За поворотом асфальта уже не было. Борис ступил на деревянный тротуар и пошел вдоль переулка, имевшего заметный уклон вниз. Селение располагалось на возвышенном месте, и Борису открылся красивый вид на расстилавшееся впереди море тайги. Вдали, на фоне голубого неба, зеленели темной хвоей два холма. Рядом с холмами блестела узкая лента реки. Над рекой различалась ажурная конструкция железнодорожного моста. Борис пошарил глазами в надежде разглядеть еще и аэродром, но ближнюю перспективу закрывали дома.

Минут через пятнадцать переулок кончился. Борис очутился в низине, откуда линия горизонта, скрытая верхушками деревьев, уже не просматривалась. Оставив за спиной последнюю избу, Борис вышел к ручью, через который был переброшен бревенчатый мост. Перед мостом он остановился и стал осматриваться. Откуда-то сбоку послышались чьи-то голоса. Борис обернулся. Стайка белобрысых мальчишек с серьезными физиономиями спешила по тропинке вдоль ручья. Мальчишки о чем-то отчаянно спорили. Борис перевел взгляд за ручей. Метрах в пятидесяти после моста проселок раздваивался. Чуть дальше, за деревьями, Борис уловил солнечный блик. Блик виднелся на довольно большой высоте и явно не мог быть отражением от поверхности воды. Это открытие направило Бориса в нужном направлении, и он двинулся той из дорог, что вела к источнику отраженного света.

Не прошло, вероятно, и десяти минут, как Борис оказался у края обширной поляны, окруженной со всех сторон лесом. Аэродром, а это был именно он, выглядел довольно бледно. Несколько крылатых пенсионеров, судя по их внешнему виду, помнивших еще челюскинскую эпопею, стояли рядком возле обтрепанного эллинга с заплатами из сверкавших на солнце кусков новенькой жести, образуя едва ли не весь летный парк приписанного к аэродрому авиаотряда. Рядом с избой, где, очевидно, помещался командно-диспетчерский пункт, возвышался длинный шест с допотопной «колбасой» на конце, указывавшей направление ветра. Взлетное поле не было забетонировано и представляло собой поросшую травой лужайку. Нигде вообще не было даже следов ни асфальта, ни бетона – только грунт и трава. Ветхость и запустение царили вокруг, и лишь красавец-вертолет, располагавшийся чуть в стороне и горделиво сиявший на солнце серебристыми лопастями, несколько скрашивал собою общую невзрачность пейзажа.

Узрев этого вертокрылого красавца, Борис сразу сообразил, что перед ним тот самый вертолет, о котором говорил Губбель. Не теряя времени даром, он направился прямиком к машине, по ходу высматривая, куда подевались пилоты. Тех почему-то нигде не было видно.

Борис вплотную приблизился к вертолету, обошел его вокруг раз, потом другой, заглянул в кабину – все безрезультатно. Пилоты как сквозь землю провалились. Борис начал беспокоиться: уж не ошибся ли он в своих предположениях? Может быть, это не тот вертолет? Он опять окинул взором летное поле, но, не приметив ничего нового, решил пока не предпринимать никаких действий, а просто присесть на траву и спокойно подождать хозяев.

Однако, этим благим намерениям не суждено было сбыться, ибо одна странная деталь возбудила вдруг у Бориса большое любопытство. Он заметил, что наружная дверца, ведущая в грузовой отсек вертолета, слегка приоткрыта. Бориса удивило, почему он не замечал этого раньше. Подойдя вплотную к борту, он открыл дверцу настежь и осторожно, даже несколько опасливо, заглянул внутрь. Ничего подозрительного внутри не оказалось. Какие-то тюки, мешки, ящики, короче, всякая обычная поклажа – и ничего более. На этом бы Борису и успокоиться. Но не тут то было – он был слишком любопытен, чтобы такой поверхностный осмотр мог его удовлетворить. Он ухватился за поручень и рывком забросил свое тело в салон вертолета, сделав, правда, это не совсем удачно. Зацепившись за какой-то неприятный выступ, Борис потерял равновесие и с размаху плюхнулся на пол.

Он еще лежал на полу, когда внезапно раздался громкий механический щелчок, и все вокруг сразу погрузилось во мрак. Борис мигом вскочил на ноги и буквально лбом уперся в затворенную кем-то дверь. Он попытался ее открыть, но дверь почему-то не поддавалась. Тогда он забарабанил по ней кулаками, выкрикивая страшные угрозы в адрес неумных шутников. Ответа не последовало (если, конечно, не считать за ответ рев совершенно неожиданно заработавшего двигателя).

Началась сильная тряска. Вертолет медленно поднимался в воздух. Борис перестал терзать дверь и уселся на первый подвернувшийся ящик. Он попытался взять себя в руки и спокойно поразмыслить на тему: что бы это все значило? Впрочем, ответ напрашивался сам собой: наверняка чьи-то идиотские шуточки. Летчики, наверное, балуются. Придурки. Делать им, баранам, нечего. Слетают, небось, раз в неделю на буровую, а затем до следующего рейса бухают, режутся в карты и маются от безделья. Зато теперь они, гады, могут быть довольны – ржачкой запаслись впрок. Год потом будут вспоминать, как столичного лоха в трюме заперли. Козлодои.

Борис опять начал волноваться и решил подумать о чем-нибудь другом. Он поднялся с ящика и стал осматриваться, насколько это позволял царивший в отсеке полумрак. Иллюминаторы были заставлены поклажей, и свет просачивался внутрь лишь мелкими ручейками. Ориентируясь где визуально, а где и на ощупь, Борис нашел штабель аккуратно уложенных мешков и решил, что здесь ему будет удобнее. Он забрался на это импровизированное ложе, принял горизонтальное положение и, несмотря на все еще взвинченные нервы, попытался немного вздремнуть.

Попытка эта, однако, успехом не увенчалась. Промаявшись с полчаса в безнадежных потугах заткнуть фонтан непрошеных мыслей, Борис вдруг ощутил довольно сильный толчок. Похоже было на то, что вертолет приземлился. Во всяком случае, мотор затих, и лишь лопасти по инерции все еще продолжали вращаться, сообщая корпусу небольшую вибрацию.

Борис соскочил с мешков и стал прислушиваться. Он ожидал услышать звук приближающихся снаружи шагов. Кто-то ведь должен был в конце концов вспомнить о нем и освободить из этого нелепого заточения. Но сколько ни напрягал Борис свой слух, силясь уловить хотя бы намек на стук каблуков о земную твердь – все без толку. Тогда он подошел к дверце и попробовал ее открыть. На этот раз, к немалому его удивлению, дверь легко поддалась, впустив внутрь поток дневного света.

Борис спрыгнул (на этот раз вполне удачно) и тут же без раздумий направился к кабине. Он хоть и не злился уже на пилотов, но выяснить с ними отношения считал для себя святым долгом. Иначе думали пилоты.

Едва ступив несколько шагов, Борис содрогнулся от звука взревевшего мотора. Длинные лопасти пугающе завертелись над его головой, и тогда то ли от страха, то ли от толчка воздушной волны он упал ничком на землю и лежал там до тех пор, пока вертолет не взлетел. Через некоторое время Борис снова поднялся на ноги.

– Сволочи, – прокричал он и погрозил кулаком тарахтевшему в небесах вертокрылу. Он опять был взбешен, даже сильнее, чем прежде.

Впрочем, злость и обида – не те чувства, что в состоянии долго владеть душой Бориса. В конце концов, он прилетел к своему старинному другу, которого не видел последние пять лет, и это главное. Позади остались тысячи километров пути, Венька где-то уже совсем рядом, и забивать голову проклятиями в адрес неумных шутников просто глупо.

Так примерно думал Борис, пытаясь привести в порядок свои расстроенные нервы, но внезапно осознал, что не летчики и не их дурацкий розыгрыш являются главной причиной его волнения. Борис огляделся. Он стоял почти в самом центре обширной, метров триста в диаметре, поляны, окруженной со всех сторон лесом. Один посреди тайги. Без еды, без питья. Без теплых вещей. Без всякого понятия, как выруливать обратно к железной дороге. И даже если где-то поблизости действительно обитает Вениамин (а это, кстати, совсем не гарантировано), то что с того? Кого он встретит в таежной избушке на курьих ножках? Губбель и раньше был человеком со странностями, а за пять лет добровольного затворничества на краю цивилизованного мира с ним могло произойти все что угодно. И одному лишь богу известно, во что он превратился теперь.

Внезапно задул сильный ветер. Борис поежился и посмотрел на небо. Огромная темно-синяя туча выползала из-за верхушек деревьев. Все более разрастаясь, она медленно теснила ясный и солнечный день, наполняя мир тревогой и безнадежным предчувствием чего-то несбыточного.

Стало темнее. Туча закрыла солнце. По всему было видно, что собирается дождь.

Борис оторвался от созерцания небесных стихий и начал озабоченно озираться по сторонам. Он очень любил подобное состояние природы, но перспектива промокнуть под дождем да еще в столь диком месте ему совсем не улыбалась. Он лихорадочно скользил взглядом вдоль лесной опушки. В одном месте его взор задержался, привлеченный тем, что могло сойти за краешек деревянного забора. Там рос обильный подлесок из боярышника и малины, плотной завесой покрывавший нижние этажи леса, и поэтому Борис не мог сказать определенно, действительно ли то, что он видел, было творением рук человеческих. Однако, в любом случае, иного выбора не оставалось, и Борис решил сходить и проверить, тем более, что идти предстояло метров сто-сто пятьдесят, не больше.

Прошагав лишь половину пути, Борис был уже полностью уверен, что объект, к которому он приближался, действительно является частью деревянного забора, сложенного из плотно пригнанных друг к другу досок в человеческий рост высотой. Перед забором, помимо кустов боярышника росли лиственницы и сосны, однако чуть дальше за ними в сплошной стене леса можно было заметить некоторый просвет. Скорее всего, за забором был участок открытого пространства.

Приблизившись к опушке, Борис заметил утоптанную тропинку, терявшуюся в подлеске чуть правее того места, где из кустарника виднелся участок ограды. Борис свернул вправо, вышел на тропинку и к своему удивлению обнаружил в зарослях довольно широкий проход, упиравшийся в слегка покосившиеся деревянные ворота. Проход находился под тупым углом к той части опушки, что непосредственно примыкала к забору, и потому, вероятно, не был замечен Борисом с места посадки.

Ворота оказались заперты. Борис приоткрыл одну из створок и осторожно заглянул внутрь. Двор был пуст. Ни собаки, ни какой-либо другой живности. Ни человека. Слева собранные в поленницу дрова. Несколько пустых ведер. Дом – бревенчатая изба с пристроенным сбоку сараем из досок. Изба как изба, ничего особенного. Неухоженная, правда. Между бревен в некоторых местах не зашпаклеванные щели, крыша явно требует ремонта.

Борис прикрыл за собой ворота, пересек двор, поднялся по ступенькам на крыльцо. Задержавшись у порога, деликатно постучался. Ответа не последовало. Он постучался еще раз, после чего тихонько приоткрыл дверь. В нос ударил крепкий, затхлый запах. Борис открыл дверь пошире, ступил внутрь дома и, миновав захламленные сени, остановился у входа в горницу. Не заходя за порог, уперся плечом в косяк дверного проема. На губах его застыла печальная полуулыбка…

В горнице запах ощущался еще сильнее. Обставлена комната была весьма скудно – самодельные стол, две табуретки, лежак. В углу вешалка, под ней куча тряпья. Впрочем, детали интерьера Бориса в данный момент не интересовали, ему хватило и одного беглого взгляда. Все свое внимание он сосредоточил на том, кто спал. Грубое подобие кровати, служившее спящему ложем, было сколочено из плохо обработанных неокрашенных досок. Поверх лежака набросано несколько шкур, на шкурах матрас. Человек лежал на боку, лицом к двери. Борис смотрел на него во все глаза, с трудом узнавая в этом заматеревшем типе своего старого дружка Веньку. Он видел перед собой худощавого жилистого мужика с густой, русой бородой и обветренным, изборожденным резкими складками лицом, спавшего в верхней одежде, без простыни, без подушки, прямо на голом матраце, подоткнув себе под голову свернутое валиком одеяло.

Какая-то нечаянная жалость подкатила вдруг комком к горлу Бориса. Он вообще был весьма чувствительным парнем, но черту эту в себе не приветствовал, и если что – вступал с нею в непримиримую борьбу. Причем, порой эта борьба принимала весьма необычные формы. Вот как теперь, например, когда, желая погасить внезапный всплеск сентиментальных эмоций, он набрал полную грудь воздуха, выдержал паузу и неожиданно гаркнул во всю мочь своей дури:

– Губбель, подъем!

Бедный Вениамин, что с ним после этого сталось! Он дернулся, словно подстреленный лось, сбросил с себя одеяло и в страшном переполохе вскочил на ноги, одновременно пытаясь дотянуться до висевшего на гвозде ружья. Борис уж и не знал, что ему делать, то ли смеяться, то ли драпать отсюда подобру-поздорову, как вдруг Вениамин застыл на месте и, ошарашенно глядя на физиономию своего громогласного визитера, воскликнул:

– Борька, ты?!

Он отбросил в сторону оказавшееся ненужным ружье, опустился обратно на кровать и, указывая Борису на стоявшую около окна табуретку, все так же недоумевая спросил:

– Как ты меня нашел?

– То есть как это как? – тут уж пришел черед удивляться Борису. Он уселся на табурет и вопросительно уставился на Губбеля. – Проснись, Веня, ты же мне сам позвонил в Москву и все подробно растолковал.

– А я тебе что, разве звонил?

Вениамин имел вид настолько растерянный и изумленный, что Борису стало страшно. У него вдруг возникло ощущение чего-то непоправимого, неумолимо надвигающегося из неведомых и загадочных сфер. Правда, наваждение это длилось недолго, до тех самых пор, пока Бориса не осенила внезапная мысль, расставившая, казалось, все по своим местам. Он улыбнулся и с заметным облегчением пробормотал:

– Господи, чего я от него жду, он же пьяный.

– Это кто из нас пьяный-то, – моментально среагировал Губбель. – Сам несешь какую-то околесицу, а на меня киваешь.

– Вот злодей, – Борис всплеснул руками, – ведь наверняка же квасишь тут в одиночку, так мало того, еще и отпираешься. Ну, чего молчишь? Правда глаза колет?

Вениамин не отвечал. Некоторое время он безмолвно смотрел на друга, затем тихо проговорил:

– Боря, что все это значит?

– Ну уж нет, – Борис начал злиться, – это ты, мил друг, изволь мне объяснить, что все это значит!

– Мне нечего объяснять. Я у себя дома, сижу на своей кровати и ни к кому не врываюсь незваным гостем.

– Это я то незваный? Ну ты, брат, даешь! Давай-ка все-таки проясним этот вопрос окончательно: ты мне звонил в прошлую пятницу утром, или не звонил?

Губбель скривился.

– Мы переливаем из пустого в порожнее. Последний раз я пользовался телефоном полгода назад – говорил с отцом, матерью и сестрой. Все, больше я никому никуда не звонил. И давай закроем эту тему.

Борис подозрительно сощурил глаза, от чего лицо его приобрело выражение хищной целеустремленности.

– Странно, – сказал он тоном государственного обвинителя, – почему ты так спокойно об этом говоришь. Разве тебя самого не удивляет, откуда этот гипотетический шутник узнал о твоем местообитании, когда даже твои родители не ведают об этом ни слухом, ни духом?

На какое-то время в комнате воцарилась тишина. Тикали настенные часы. Снаружи зашелестел, забарабанил по оконному стеклу обильный летний дождь. Борис ждал. Сам даже не зная, чего именно, он тем не менее каким-то шестым чувством ощущал присутствие некой невысказанной тайны, водораздельным хребтом пролегшей между ним и его притихшим другом. Наконец, приняв вид человека, пришедшего к какому-то важному решению, Вениамин прервал порядком уже затянувшееся молчание и заговорил:

– Ты спрашиваешь меня, почему я так спокоен. Почему не удивляюсь. Задним числом ты упрекаешь меня во лжи. Но я не лгу. Я действительно никакого отношения к этому твоему таинственному телефонному звонку не имею. А не удивляюсь я по той простой причине, что человека, видевшего океан, трудно удивить стоячей лужей.

Губбель замолчал. Он сверлил Бориса испытывающим взглядом, как это делают обычно люди, желающие знать, что думает о них собеседник. Выдержав паузу, он как будто невпопад спросил:

– Как ты думаешь, почему я здесь?

– Ну я там знаю, – Борис пожал плечами, – нашел свое призвание, охотником вот стал, назад к природе, всякое такое…

– Ерунда, – перебил его Губбель. – И близко ничего подобного. Я, конечно, мог бы рассказать тебе кое что об этом, но ведь я знаю, ты думаешь, что я сумасшедший. Ты всегда так думал. Оно и понятно, по вашим дерьмовым понятиям я действительно настоящий придурок. И мне, в общем-то, на это совершенно наплевать, просто тебе же хуже. Ты мне все равно не поверишь, так стоит ли рассказывать?

– Ты давай валяй, рассказывай, а там потом разберемся, кто что о ком думает. И потом, во что я должен верить, если ничего еще даже не услышал?

– Хорошо. Только, – Вениамин как-то странно посмотрел на Бориса, – тебе все-таки лучше поверить мне на слово, потому что в противном случае тебе придется увидеть все собственными глазами.

Борис удивленно вскинул брови.

– Ха, интересные дела. Так может мне действительно лучше тебе не поверить и увидеть все собственными глазами?

– Не думаю, – Вениамин смотрел на Бориса все тем же непонятным, отсутствующим взглядом.

– Это почему же?

Вениамин медлил с ответом. С ним явно что-то происходило. Что-то неладное. Наконец, он сказал.

– Потому, что здесь кишит тварями.

Борис тяжело вздохнул и устало прикрыл лицо ладонью.

– Какими еще тварями здесь кишит? – безразлично спросил он, теряя всякую надежду вернуться домой в твердом рассудке. Заждавшись ответа, он поднял глаза на Губбеля и в удивлении открыл рот, пораженный той переменой, что в считанные секунды произошла с лицом его друга.

Губбель выглядел очень странно. Он не смотрел уже на Бориса. Его взгляд беспорядочно соскальзывал с предмета на предмет, нигде не задерживаясь, а на губах блуждала бессмысленная улыбка. Он начал говорить, и лихорадочная одержимость зазвучала в его голосе.

– Я не знаю, я понятия не имею, что это за твари, откуда они пришли и зачем. Но я их видел! Вообрази себе черное пятно размером вот с эту миску, плоское и бесформенное. У них ничего нет, ни глаз, ни ушей, ни конечностей – абсолютно ничего. Но они умеют ползать, и они ползают везде, где это только возможно, подлые твари, они как шпионы везде суют свой нос, или что там у них вместо носа, черные, абсолютно черные, страшные…

Губбель стал очень возбужден, лицо его сделалось красным, на лбу выступили мелкие капельки пота. Он остановился, перевел дыхание. Помолчал, понемногу приходя в себя. В конце концов, ему, похоже, удалось-таки взять себя в руки, потому что когда, по прошествии некоторого времени, он опять заговорил, его голос звучал уже достаточно спокойно, а фразы не сбивались в бессвязный набор слов.

– Пять лет назад, – продолжил свой рассказ Губбель, – я приехал сюда в командировку, делать репортаж о буровиках. Приехал и застрял. Между Ельниками и буровыми вышками геологов опустился невероятно густой туман, лететь через который вертолетчики отказывались наотрез. Так вот, мне тогда местные остряки в шутку предложили идти через тайгу пешком. Помню, все очень смеялись, даже не подозревая, что я могу отнестись к этому предложению всерьез. Они не знали, с кем имеют дело. В тот же день я начал искать себе проводника.

Вопреки ожиданиям, делом это оказалось совсем нелегким. Все, к кому я обращался, непременно отвечали мне отказом. Что я только не предлагал – водку, деньги, даже часы – все без толку. Нет – и все тут.

Поначалу я недоумевал: чего они так боятся? Говорят – туман, туман. Но в Ельниках-то ведь никакого тумана не было. Однако когда меня отвели на одно возвышенное место, откуда открывался вид на близлежащую тайгу, мое недоумение рассеялось. Ты, наверное, знаешь это место, во всяком случае, был там. Это налево от главной улицы, в Плешаковском переулке, на пути к аэродрому. Вот оттуда я и увидел туман. Он вырастал непроницаемой молочно-белой стеной примерно в километре от той точки, где я стоял, и уходил далеко на север, на юге немного не дотягивая до железнодорожного моста. Ничего подобного никогда прежде мне видеть не приходилось. Туман был настолько плотен, что ДЕЙСТВИТЕЛЬНО выглядел как стена, слегка выпуклая и плавно закругляющаяся наверху. Это зрелище подействовало на меня колоссально. Я понял, что непременно должен оказаться ТАМ, ВНУТРИ. С удвоенной энергией я возобновил поиски проводника, пока наконец мне не указали на старика-эвенка, который, вроде, собирался на следующее утро уходить в тайгу. Старика, насколько я понял, уважали, но и то, при упоминании о его намерении идти в зону тумана, крутили пальцем у виска.

Вообще, эвенки в этих краях – редкость. Они живут севернее, от Ангары и дальше, до Ледовитого океана. Южнее обитают тувинцы, на юго-западе – хаккасы. А здесь аборигенов почти нет, охотники все сплошь русские, поэтому старика знал каждый, и найти его мне не составило труда.

Честно говоря, когда я его впервые увидел, то грешным делом подумал, что меня разыграли. Старику было на вид лет девяносто, не меньше, и он был похож на высохшую седую мумию. Поначалу я даже усомнился, сможет ли он без посторонней помощи дойти до порога собственного дома. Но, как впоследствии выяснилось, первое впечатление было обманчивым, и убедился я в этом очень скоро.

Долго уговаривать старика не пришлось. Он без лишних слов согласился взять меня с собой и сказал только, чтобы с рассветом я как штык был в полном сборе возле его дома. И ничего, кстати, не взял. Даже от бутылки, чудак, отказался.

Итак, вечером 14-го я прибыл в Ельники, 15-го весь день искал проводника, а наутро 16-го отправился со стариком в тайгу. И сразу же был разочарован. Мы когда проходили вершину холма, не в Плешаковском только переулке, а в соседнем, чуть дальше по главной улице, я увидел, что туман заметно поредел и рассеивается буквально на глазах. Я огорчился страшно, даже возникла было мысль вернуться назад. Но потом мы вошли в лес, и скоро я о своем огорчении даже и думать забыл.

Старик оказался живчиком, я за ним едва поспевал. И вот шли мы с ним где-то, наверное, с полчаса уже. Кругом, вроде, лес как лес – сосны, лиственницы, мох, слой опавшей пожелтевшей хвои под ногами. Красиво, конечно, но ничего особенного. И тут вдруг началась какая-то чертовщина – стали попадаться мертвые птицы. Причем ведь что странно – одни птицы лежат разбитые, окровавленные, а другие вроде как и целые, без царапинки. Лежат только лапками кверху – и все. Я потом прислушался, и знаешь – ведь птицы не пели! Птиц не слышно, насекомых не слышно – странно. Начинаю смотреть себе под ноги. Вижу – жук лежит на спинке, не шевелится. Рядом в траве пчела – и тоже без движения. Меня тогда жуть пробирать стала. Особенное такое чувство, возбуждающее… Впрочем, ладно, ты все равно не поймешь.

А потом произошло то, что можно назвать всеобщим пробуждением. Я сперва смотрю – птица с земли вспорхнула. Чего это она, думаю. Тут глядь, еще одна взлетела, потом бабочка замелькала между деревьев. И вдруг словно обвал произошел – зашумели, загалдели, затарахтели. Те птицы, что разбились – они, конечно, так и остались лежать. Птичьи трупы мне потом часто попадались, и еще несколько мертвых бурундуков видел, тоже все окровавленные, с верхних веток, наверное, падали, бедолаги.

Дальше мы шли еще и шли, целый день шли, и вышли к избушке, вот к этой избушке, – Губбель постучал ногой по половице, – и решили в ней заночевать. Вернее, решил старик, а я не видел никаких причин возражать. Я страшно устал и сразу завалился на боковую, в то время как мой проводник уселся на корточки в углу дома лицом к стене и затянул какую-то заунывную песнь. Он монотонно дребезжал своим старческим голосом и совершенно не давал мне спать. Я сперва злился, но виду не подавал, однако, в конце концов не выдержал и деликатно так поинтересовался, чего это он добивается от своего таежного божества. Старик перестал петь и некоторое время сидел молча. А потом поведал мне историю своей жизни.

Однажды в молодости он надолго ушел в тайгу, промышлять зверя. После удачной охоты возвращался обратно в стойбище. Когда родные пенаты были уже совсем близко, появился белый туман, и молодой тогда еще эвенк потерял сознание. Потом пришел в себя, добрался до стойбища и обнаружил, что в стойбище никого нет. Никаких следов разрушений, в дымящихся очагах нетронутая пища, а люди как сквозь землю провалились.

С тех пор прошло очень много лет. Молодой охотник превратился в глубокого старика. Всю свою жизнь он ждал, что злой дух, который забрал его племя, вернется и заберет его туда, куда взял остальных. И вот однажды появился белый туман, точь в точь, как тогда. И старый эвен решил, что злой дух вернулся. И тогда, прихватив с собой незадачливого журналиста, он отправился в лес, на то место, где когда-то было стойбище, а теперь сиротеет одинокая охотничья заимка. Но злого духа нет, злой дух опять обманул эвена. И старый эвен говорит, что он проведет журналиста до буровых вышек, а потом опять вернется в хижину, будет в ней жить, умирать и ждать встречи с духом. Журналист не понимает, зачем эвену это нужно, а тот объясняет очень просто. Он остался один, у него никого нет, и жизнь ему такая не нужна. Он хочет вернуться туда, где его знают и любят, к жене, детям, родителям, к сестрам, братьям, к родственникам, друзьям и знакомым, которые когда-то составляли весь его мир, исчезнувший в один миг, словно и не бывало.

И тогда, Боря, знаешь, я его вдруг так пронзительно понял! У него ведь не просто забрали близких. Представь, завтра ты возвращаешься в Москву, а на ее месте – ядерная воронка. Примерно то же самое случилось и со стариком. У него вырвали весь смысл его жизни, все надежды, все заботы, привязанности, обиды, весь круг общения, в конце концов, вырвали и оставили одного посреди тайги. Мне его было так жалко, ты представить себе не можешь! Я потом долго не спал, думал об этом. И не только об этом. Где-то под спудом начала зарождаться совершенно сумасшедшая идея, в которой я поначалу даже боялся себе признаться. Полностью оформилась и завладела моими мыслями эта идея несколько позже. А тогда я лежал, переживал, ворочался с боку на бок и безуспешно пытался заснуть.

И вот я лежу, не сплю и вдруг совершенно явственно слышу тихий свист. Свист раздавался где-то совсем рядом, но откуда конкретно – непонятно. Я тихо встаю с лежака, зажигаю свечу и… И вот тут, Боря, я увидел то, что перевернуло всю мою последующую жизнь. Возле двери была эта тварь, черное пятно. Заползла, наверное, в щель под дверью и притаилась. Господи, как я испугался, какое это было невероятное ощущение! Ночь, тишина и тварь. Фантастика! Некоторое время мы гипнотизировали друг друга, я и оно, а потом через ту же самую щель тварь убралась восвояси. И тут я принял, вероятно, самое важное в своей жизни решение. Я понял, что мое место здесь и только здесь, и решил не возвращаться в Москву. Наутро я поговорил об этом со стариком, и он не возражал. Так мы стали жить с ним вдвоем. И знаешь, я к нему очень привязался. Он опекал меня, учил меня всему, ведь я же со своей городской закваской был совершенно беспомощен в тайге. Он научил меня метко стрелять и ставить капканы, выслеживать зверя и устраивать ночевку в лесу, короче, всему тому, что знал и умел сам. И в конце концов он сделал-таки из меня вполне толкового охотника. А год назад он умер…

Несколько скомкав последней фразой свой рассказ, Вениамин замолчал. Он выглядел опечаленным. Похоже, он искренне переживал кончину старого охотника.

Борис тоже молчал. Он выслушал все с чрезвычайным вниманием, но окончательного мнения по поводу услышанного еще для себя не составил. Ему нужно было время, чтобы разобраться в собственных ощущениях. А они, эти ощущения, были очень двойственными. С одной стороны, Губбель был человеком явно неуравновешенным, и когда такой вот неуравновешенный человек начинает толковать о каких-то черных пятнах, свистящих в ночной тишине, то ему вряд ли имеет смысл рассчитывать на доверие со стороны людей здравомыслящих. И Борису, как мужчине сугубо здравомыслящему, тоже, естественно, трудно было поверить в эти россказни. И он не поверил бы никогда, когда б не какое-то смутное воспоминание, неожиданно возникшее в его мозгу. Собственно, это было даже не воспоминание, а отдаленная ассоциация, вызванная одним из эпизодов Венькиного повествования. Нечто вроде того, что французы называют deja vue – уже видел. Борис ломал себе голову, пытаясь вспомнить, почему эта загадочная история о старике-эвенке, злом духе и исчезнувшем племени кажется ему такой знакомой. Но сколько ни старался – все без толку. В конце концов он бросил это безнадежное занятие и растерянно проговорил:

– Даже не знаю, Веня, что тебе сказать. Ты и сам понимаешь, поверить в твой рассказ трудно, так это…

Не договорив, Борис поднялся с табуретки, похлопал Губбеля по плечу и вышел наружу.

Дождь к тому времени уже прекратился. Сильный восточный ветер сдувал с ослепительно синего неба последние обрывки туч. Он шевелил верхушки лиственниц и кедров, сплошной стеной подступавших к забору.

Борис замер, пораженный угрюмой красотой окружающего мира. Он смотрел на деревья, какие они огромные и мокрые, на отяжелевшую от дождя траву, слушал таинственный шум леса, шум миллионов трущихся друг о друга ветвей. После спертой атмосферы Венькиной хижины на улице было необыкновенно свежо. Борис вдыхал прозрачный, пахнувший дождем воздух, попутно размышляя по поводу непредсказуемых причуд своей судьбы, забросившей его в этот фантастический уголок, обитель одичалого журналиста. Странная все-таки штука, эта жизнь, думал Борис. Странная и непонятная. Еще вчера такая обыденная и привычная, завтра она вдруг предстанет пред тобой с совершенно немыслимой стороны, и ты будешь барахтаться в ней, как топор в проруби, не понимая, по какой уважительной причине тебя тянет на дно. Возможно, ты начнешь паниковать. А может быть, попробуешь выплыть. Ты будешь пытаться разобраться, что к чему. Но как отличить ложь от вымысла? А вымысел от правды? А правду от лжи? Кто подскажет? И есть ли вообще, кому подсказать? А если и есть, не солжет ли подсказчик?

Внезапно что-то с тяжелым стуком плюхнулось на траву рядом с Борисом, заставив его отвлечься от своих мыслей. Борис перевел взгляд на землю и увидел валявшиеся неподалеку кирзовые сапоги.

– Переобувайся, – раздался за его спиной голос Губбеля.

Борис обернулся и недоуменно спросил:

– Зачем?

– Я хочу тебе кое-что показать.

– Смилуйся, Веник, я с утра, считай, ничего не ел, а ты говоришь – переобувайся. Ты сперва покорми гостя, а потом уж и бросай в него хоть сапоги, хоть что угодно.

– По дороге перекусишь, сейчас некогда. Нам необходимо вернуться дотемна, иначе придется заночевать в тайге.

– Откуда вернуться?

– Увидишь. Переобувайся, и пойдем.

Губбель неожиданно переменился, стал жестким и властным, и Борис, почуяв эту перемену, на удивление легко сдался. Теперь он видел перед собой уже не эксцентричного московского чудака, но матерого таежного волка, императора тайги, так сказать, словам которого, конечно, можно не верить, но так просто отмахнуться от них – значит совершить большую ошибку.