Читать книгу Вся правда о Муллинерах (сборник) - Пелам Вудхаус - Страница 6

Мисс Постлуэйт, наша компетентная и бдительная буфетчица, шепнула нам, что джентльмен вон в том углу – американский джентльмен.

– Из Америки, – добавила мисс Постлуэйт, объясняя, что именно она имела в виду.

– Из Америки? – повторили мы хором.

– Из Америки, – уточнила мисс Постлуэйт. – Он американец.

Мистер Муллинер поднялся на ноги с учтивостью обитателя Старого Света. Американцы не так уж часто заглядывают к нам в зал «Отдыха удильщика». Но когда это случается, мы оказываем им радушный прием. Мы заставляем их почувствовать, что «руки, протянутые через океан», не пустая фраза.

– Добрый вечер, сэр, – сказал мистер Муллинер. – Не пожелали бы вы присоединиться к моему другу и ко мне, чтобы немножко подкрепить силы?

– Вы очень любезны, сэр.

– Мисс Постлуэйт, будьте добры, как обычно. Насколько я понял, вы с того берега, сэр? Вы находите сельскую Англию приятной?

– Восхитительной. Хотя, конечно, если мне будет позволено высказать мнение, живописностью она не идет ни в какое сравнение с моим родным штатом.

– И какой же это штат?

– Калифорния, – ответил его собеседник, обнажая голову. – Калифорния, жемчужина Соединенных Штатов. Благодаря своему лазурному океану, своим величественным горам, вечному сиянию своего солнца и благоуханию своих цветов Калифорния занимает уникальное место в мире. Населенная мужественными мужчинами и женственными женщинами.

– Калифорния была бы вполне ничего себе, – сказал мистер Муллинер, – если бы не землетрясения.

Наш гость взвился, будто его укусила особенно ядовитая змея.

– Землетрясения в Калифорнии абсолютно неизвестны, – сказал он хрипло.

– А как же землетрясение тысяча девятьсот шестого года?

– Это было не землетрясение, это был пожар.

– Нет, землетрясение, насколько мне известно, – сказал мистер Муллинер. – Мой дядя Уильям был там, когда оно случилось, и много раз говаривал: «Мой мальчик, лишь благодаря сан-францисскому землетрясению я обрел свою невесту».

– Ну, землетрясением это быть не могло. Он имел в виду пожар.

– Хорошо, я расскажу вам всю историю, и вы сможете судить сами.

– Я буду очень рад послушать вашу историю о сан-францисском пожаре, – вежливо ответил калифорниец.

Мой дядя Уильям (начал мистер Муллинер) тогда возвращался с Дальнего Востока. Коммерческие интересы Муллинеров всегда связывали их с далекими странами, и он заглянул в Китай, чтобы на месте ознакомиться с деятельностью компании, занимавшейся экспортом чая, акционером которой состоял. Он намеревался сойти с парохода в Сан-Франциско и пересечь континент по железной дороге. Ему особенно хотелось осмотреть аризонский Большой Каньон. И когда он обнаружил, что Мертл Бенкс много лет лелеяла ту же мечту, это показалось ему неопровержимым доказательством родства их душ, и он решил незамедлительно предложить ей руку и сердце.

Указанная мисс Бенкс плыла на одном пароходе с ним от самого Гонконга, и день за днем Уильям Муллинер влюблялся в нее все больше и больше. А потому в последний день плавания, когда они проплывали Золотые Ворота, он сделал ей предложение.

Мне так и не довелось узнать, в какие слова он его облек, но в их красноречивости я не сомневаюсь. Все Муллинеры владеют ораторским искусством, а по такому случаю он, разумеется, постарался превзойти себя. Когда наконец его речь подошла к концу, поза девушки сильнейшим образом его обнадежила. Она стояла у поручня и смотрела вниз на волны, будто зачарованная. Затем она обернулась.

– Мистер Муллинер, – сказала она. – Я весьма польщена тем, что вы мне только что сказали, и для меня это большая честь. (Не забудьте, все это происходило в те времена, когда девушки изъяснялись именно так.) Вы сделали мне величайший из комплиментов, какой мужчина может сделать женщине. И все же…

Сердце Уильяма Муллинера замерло. Это «и все же» очень ему не понравилось.

– Есть другой? – пробормотал он.

– Ну-у да, есть. Мистер Франклин сделал мне предложение нынче утром. Я ответила ему, что подумаю.

Наступило молчание. Уильям напомнил себе, что недаром с самого начала опасался этого пройдохи Франклина. Ясно же, твердил ему внутренний голос, что от Десмонда Франклина ничего хорошего ожидать не следует. Это был один из тех худощавых, энергичных строителей империи с орлиным профилем, какими кишит Восток, – из тех, кто стоит на палубе, пожевывает усы, а глаза его устремлены в неизмеримую даль. А когда девушка спрашивает, о чем он задумался, он отрывисто вздыхает и просит извинения за свою рассеянность, но дело, видите ли, в том, что такие закаты всегда напоминают ему о том вечере, когда он голыми руками убил четырех пиратов и в последнюю секунду спас милого старину Таппи Смизерса.

– В мистере Франклине есть особое обаяние, – сказала Мертл Бенкс. – Мы, женщины, восхищаемся мужчинами, готовыми действовать. Разве можно не испытывать уважения к человеку, который однажды убил трех акул перочинным ножичком бойскаута?

– Это он так говорит, – проворчал Уильям.

– Он показал мне ножичек, – ответила девушка просто. – А еще он однажды уложил двух львов одним выстрелом.

Сердце Уильяма Муллинера налилось свинцом, но он не сдавался.

– Вполне возможно, так все и было, – сказал он, – но, конечно же, для брака этого недостаточно. Лично я, будь я девушкой, предпочел бы более устойчивый и надежный характер. Для примера, вы видели, как в корабельных соревнованиях я выиграл состязание по бегу с яйцом в ложке? В этом, по-моему, как в капле воды отражаются все качества, которые необходимы женатому человеку, – огромное хладнокровие, железная решимость и скромное, неброское мужество. Человек, который в труднейших условиях полтора раза пронес яйцо в чайной ложке вокруг палубы, это человек, на которого можно положиться.

Она как будто заколебалась, но лишь на несколько секунд.

– Я должна подумать, – сказала она. – Я должна подумать.

– Разумеется, – сказал Уильям. – Вы разрешите навещать вас в отеле после того, как мы сойдем с парохода?

– Конечно, и еще я хочу сказать: что бы ни произошло, вы навсегда останетесь для меня милым, милым другом.

– Угу, – сказал Уильям Муллинер.

В течение трех дней пребывание моего дяди Уильяма в Сан-Франциско было настолько приятным, насколько можно было ожидать, учитывая, что Десмонд Франклин остановился в том же отеле, что и они с мисс Бенкс. Впрочем, он умудрялся проводить с ней достаточно много времени: они скоротали много счастливых часов в парке «Золотые Ворота» и на смотровой площадке, наблюдая, как тюлени греются на рифах. Однако вечером третьего дня его подстерегал сокрушительный удар.

– Мистер Муллинер, – сказала Мертл Бенкс, – я хочу вам кое-что сказать.

– Все, что вам угодно, – нежно прошелестел Уильям, – но только не то, что вы собираетесь выйти за слизняка Франклина.

– Но именно это я и собиралась вам сказать и не могу позволить, чтобы вы называли его слизняком. Он отважный, бесстрашный человек.

– Когда вы решились на этот опрометчивый поступок? – горько спросил Уильям.

– Еще не прошло и часа. Мы беседовали в саду, и каким-то образом речь зашла о носорогах. И тогда он рассказал мне, как однажды в Африке носорог загнал его на дерево, но он спасся, насыпав перца в глаза чудовищному зверю. По счастливому стечению обстоятельств он закусывал, когда появился носорог, и у него в руке были крутое облупленное яйцо и перечница. Когда я услышала его рассказ, то, как Дездемона, полюбила его за все перенесенные им муки, а он меня – за состраданье к ним. Свадьба будет в июне.

Уильям Муллинер заскрипел зубами во внезапном припадке ревнивого гнева.

– Лично я, – сказал он, – считаю, что история, которую вы только что пересказали, выставляет этого Франклина в весьма сомнительном, если не сказать зловещем, свете. По его же собственным словам, главная черта его характера – жестокое обращение с животными. Завидев акулу, или носорога, или кого-нибудь еще из наших бессловесных друзей, он тут же бросает все свои дела, лишь бы нанести им тяжкое телесное повреждение. Мне неловко касаться такой деликатной темы, но я не могу не указать, что, если небо благословит ваш союз потомством, ваши дети, вероятно, окажутся именно такими детьми, которые пинают кошек и привязывают жестянки к собачьим хвостам. Если вы послушаете моего совета, то напишите этому субъекту записочку, что вы очень сожалеете, но вы передумали.

Девушка встала весьма демонстративно.

– Я не просила у вас совета, мистер Муллинер, и я не передумала.

В мгновение ока Уильям Муллинер преисполнился сожалений. В развитии мужской любви есть этап, когда мужчине хочется сжаться в комочек, испуская жалобные блеющие звуки, если предмет его обожания посмотрит на него чуть косо. И мой дядя Уильям как раз достиг этого этапа. Она гордо шла через вестибюль отеля, а он плелся за ней и, заикаясь, бормотал невнятные извинения. Но Мертл Бенкс осталась непреклонна.

– Оставьте меня, мистер Муллинер, – сказала она, указывая на вращающиеся двери, которые вели на улицу. – Вы очернили человека, лучшего, чем вы, и я не желаю более иметь с вами никакого дела. Уходите!

И Уильям ушел, как ему было велено. И столь велико было смятение в его душе, что он заплутался во вращающейся двери и прокрутился в ней целых одиннадцать раз, прежде чем швейцар извлек его оттуда.

– Я бы раньше помог вам выбраться, сэр, – сказал швейцар почтительно, когда благополучно выдворил Уильяма на улицу, – но поспорил с моим приятелем, что вы сделаете десять кругов, ну и на всякий случай выждал, пока вы не завершили одиннадцатый, чтобы не возникло никаких сомнений.

Уильям ошалело посмотрел на него.

– Швейцар, – сказал он.

– Сэр?

– Вот что, швейцар, – сказал Уильям. – Предположим, единственная девушка, которую вы когда-либо любили, собралась бы выйти за другого, что бы вы сделали?

Швейцар поразмыслил.

– Дайте-ка разобраться, – сказал он. – Если я вас правильно понял, вопрос стоит так: что бы я сделал, если бы баба, с которой я крутил, дала бы мне от ворот поворот и сказала бы, чтобы я шел подышать свежим воздухом и не возвращался, потому как у нее теперь другой хахаль?

– Вот именно.

– На ваш вопрос ответить очень просто, – сказал швейцар. – Я пошел бы за угол и выпил чего-нибудь покрепче «У Майка».

– Выпили бы?

– Да, сэр. Чего-нибудь покрепче.

– И где вы сказали?

– «У Майка», сэр. Сразу за углом. Мимо не пройдете.

Уильям поблагодарил его и пошел по тротуару. Слова швейцара вызвали у него совсем новый и во многих отношениях интересный ход мыслей. Выпить? И чего-нибудь покрепче? В этом явно что-то было.

Уильям Муллинер ни разу в жизни не пригублял спиртного. Он обещал своей покойной матушке не делать этого, пока ему не исполнится двадцать один, а может быть, сорок один год – какой именно, он запамятовал. В этот момент ему шел тридцатый, но из опасения напутать он оставался трезвенником. Однако теперь, плетясь по улице к углу, он пришел к выводу, что у его матушки не нашлось бы весомых доводов против того, чтобы в подобных особых обстоятельствах он пропустил стаканчик-другой. Он возвел глаза к небесам, словно испрашивая ее разрешения, и ему почудилось, будто далекий еле слышный голос прошептал: «Валяй!»

И в тот же миг он обнаружил, что стоит перед ярко освещенным питейным заведением.

Уильям заколебался, но тут же мучительный укол в той области груди, где находилось его разбитое сердце, напомнил ему о необходимости немедленно принять неотложные меры, и, толкнув вращающуюся дверь, он вошел.

Главной примечательностью уютного сияющего огнями зала, открывшегося перед ним, оказалась длинная стойка, у которой стояли граждане страны, упершись одним локтем в деревянную столешницу и поставив по одной ноге на изящную латунную трубу, тянувшуюся вдоль всего сооружения понизу. За стойкой высилась верхняя половина одного из самых благожелательных и добрых индивидов, какие только встречались Уильяму на его жизненном пути. Широкое гладко выбритое лицо, белая куртка и благоговейная радость во взгляде на приближающегося Уильяма.

– Это «У Майка»? – осведомился Уильям.

– Да, сэр, – ответил белокурточный.

– А вы – Майк?

– Нет, сэр. Но я его представитель и облечен всеми полномочиями действовать от его имени. Какую услугу я могу иметь удовольствие оказать вам?

Белокурточный настолько походил на добросердечного старшего брата, что Уильям без колебаний ему доверился. Он упер локоть в стойку, поставил ногу на латунную трубу и сказал с рыданием в голосе:

– Предположим, единственная девушка, которую вы когда-либо любили, собралась бы выйти за другого. Что, по вашему мнению, лучше всего отвечало бы подобному случаю?

Благожелательный бармен задумался.

– Ну, – изрек он наконец, – как вы понимаете, я высказываю это лишь в качестве сугубо личного мнения и нисколько не обижусь, если вы решите не следовать ему. Но вот мой совет, сколь мало он ни стоил бы: попробуйте Динамитную Росинку.

Один завсегдатай в толпе сочувствующих вокруг покачал головой. Это был обаятельнейший субъект с фонарем под глазом, тщательно побрившийся в прошлый четверг.

– Лучше налей ему Особые Грезы.

Другой субъект в свитере и кепке придерживался иной теории.

– Нет, нет и нет! Тут требуется только Радость Гробовщика.

Все они были донельзя милыми людьми и столь бескорыстно принимали к сердцу его интересы, что Уильям просто не смог отдать предпочтение кому-то одному. Он нашел дипломатический выход, заказав все три напитка сразу, чтобы никого не обидеть. Действие напитки возымели тотчас – и самое ублаготворяющее. Когда он испил из первого стакана, ему почудилось, будто факельная процессия, о существовании которой он до той минуты не подозревал, промаршировала по его горлу вниз и озарила самые дальние уголки желудка. Второй стакан, хотя в нем, пожалуй, был небольшой избыток расплавленной лавы, во всем остальном не оставлял желать ничего лучшего и присоединил к факельной процессии медный духовой оркестр, игравший очень мощно и необыкновенно гармонично. А после третьего стакана кто-то начал пускать фейерверк у него в голове.

Уильям почувствовал себя много лучше – и не только душевно, но и физически. Он, казалось ему, стал больше, стал лучше, и каким-то образом потеря Мертл Бенкс в мгновение ока утратила всякую важность.

– В конце-то концов, – поведал он человеку с фонарем под глазом, – на Мертл Бенкс свет клином не сошелся. – И, перевернув третий стакан вверх дном, обратился с вопросом к человеку в свитере: – А теперь что порекомендуете?

Тот погрузился в размышления, многозначительно прижав палец к носу.

– Вот что я вам скажу, – начал он. – Когда мой брат Элмер потерял любимую девушку, он начал пить чистое ржаное виски. Да, сэр. Вот что он начал пить – чистое ржаное виски. «Я потерял мою девушку, – сказал он, – и я буду пить чистое ржаное виски». Вот что он сказал. Да, сэр. Чистое ржаное виски.

– А ваш брат Элмер, – озабоченно спросил Уильям, – это человек, с которого, по вашему мнению, следует брать пример? Он человек, на мнение которого можно положиться?

– Ему принадлежала самая большая утиная ферма в южной половине Иллинойса.

– Решено, – сказал Уильям. – Что хорошо для утки, которой принадлежала половина Иллинойса, то хорошо и для меня. Сделайте одолжение, – сказал он благожелательному бармену, – спросите у этих джентльменов, что они выпили бы, и начинайте наливать.

Бармен повиновался, а Уильям, попробовав пинту-другую неведомой жидкости – просто чтобы проверить, придется ли она ему по душе, – одобрил ее вкусовые качества и заказал себе именно ее. Потом он начал прохаживаться среди своих новых друзей – одного поглаживал по плечу, другого ласково хлопал по спине, а третьего спрашивал, как его называла любимая мамочка.

– Я хочу, чтобы вы все, – объявил он, взбираясь на стойку (так его было лучше слышно), – приехали погостить у меня в Англии. Никогда в жизни я не встречал людей, чьи лица нравились бы мне больше. Я смотрю на вас, как на братьев, не больше и не меньше. А потому упакуйте чемодан-другой, приезжайте и живите в моем скромном жилище, сколько вам захочется. И особенно вы, мой дорогой старый друг, – добавил он, осияв улыбкой человека в свитере.

– Спасибо, – сказал человек в свитере.

– Что вы сказали? – сказал Уильям.

– Я сказал «спасибо».

Уильям медленно снял пиджак и закатал рукава рубашки.

– Будьте свидетелями, джентльмены, – сказал он негромко, – что я был грубо оскорблен вот этим джентльменом, который только что меня грубо оскорбил. Я человек мирный, но если кому-то требуется взбучка, он ее получит. А когда вас хают и поносят всякие морды в свитерах и кепках, наступает время принимать крутые меры.

И с этими одухотворенными словами Уильям Муллинер спрыгнул со стойки, ухватил оскорбителя за горло и больно укусил в правое ухо. Затем все смешалось, и в течение этой смутной паузы кто-то ухватил Уильяма за верх жилета и брюки, последовали ощущение быстрого полета и нырок сквозь стену прохладного воздуха.

Уильям обнаружил, что сидит на тротуаре перед питейным заведением. Из вращающейся двери высунулась рука, вышвырнула вон его шляпу, и он остался наедине с ночью и своими думами.

Думы эти, как вы можете легко себе представить, были на редкость горькими. Печаль и разочарование терзали Уильяма Муллинера сильнее самых страшных физических мук. Его друзья за вращающейся дверью, хотя он был сама любезность и сердечность и не сделал им ничего дурного, ни с того ни с сего выбросили его на жесткий тротуар – ничего печальнее в его жизни не бывало, – и несколько минут он сидел там, проливая тихие слезы.

Потом он с усилием поднялся на ноги и, с величайшей осмотрительностью ставя одну ступню перед другой, а затем приподнимая ту, что позади, и с величайшей осмотрительностью ставя ее перед той, что впереди, пошел назад к своему отелю.

На углу Уильям остановился. Справа были какие-то перила. Он уцепился за них и на некоторое время предался отдыху.

Перила, к которым прикрепился Уильям Муллинер, принадлежали одному из тех каменных домов, которые с момента завершения постройки судьба словно обрекает принимать постояльцев, как постоянных, так и временных, за умеренную еженедельную плату. Собственно говоря, окажись Уильям в состоянии прочесть карточку на дверях, он убедился бы, что стоит рядом с Театральным пансионом миссис Бьюлы О’Брайен («Родной очаг вдали от родного очага. Чеки не принимаются. Это относится и к вам»).

Но Уильям был не в лучшей форме для чтения чего бы то ни было. Странная дымка окутывала мир, глаза слипались. И вскоре, положив подбородок на перила, он погрузился в сон без сновидений.

Разбудил его свет, бивший в глаза. Открыв их, он обнаружил, что окно прямо напротив того места, где он стоял, теперь ярко светится. Сон вернул четкость зрению, и он сумел определить, что смотрит в окно столовой. Длинный стол был накрыт к ужину, и Уильяму показалось, что он еще никогда не видел ничего трогательнее этой уютной комнаты, где газовый свет тепло ложился на ножи, вилки и ложки.

Теперь им владела глубочайшая сентиментальность. Мысль, что у него никогда не будет такого милого семейного очага, пронизала его от носа до кормы почти непереносимой болью. Что, рассуждал Уильям, повиснув на перилах и тихо плача, может сравниться с милым семейным очагом? Мужчина с милым семейным очагом всегда на коне, тогда как мужчина без милого семейного очага – лишь жалкий обломок в океане жизни. Если бы Мертл Бенкс согласилась выйти за него, у него был бы милый семейный очаг, но она отказалась выйти за него, и у него никогда уже не будет милого семейного очага. И Уильям почувствовал, что мимолетная, но весомая оплеуха пришлась бы Мертл Бенкс в самый раз.

Эта мысль ободрила его. Он вновь почувствовал себя физически в наилучшей форме и как будто полностью исцелился от легкого недомогания, было его посетившего. Ноги утратили склонность действовать независимо от туловища. В голове прояснилось, и он ощутил прилив гигантской силы. Короче говоря, если и был момент, когда он мог бы отвесить Мертл Бенкс вышеупомянутую оплеуху надлежащим образом, то момент этот наступил.

Уильям уже собрался пойти на ее поиски и показать ей, что значит навеки лишить милого семейного очага такого человека, как он, но тут в комнату, находившуюся под его наблюдением, кто-то вошел, и он продолжил свои наблюдения.

Вновь прибывшей оказалась темнокожая служанка. Пошатываясь под тяжестью большой миски – с рагу из вчерашних остатков, как заподозрил Уильям, – она водрузила ее на передний край стола. Мгновение спустя вошла дородная женщина с блестящими золотыми волосами и села напротив миски.

Инстинктивное желание подглядывать, как едят другие, глубоко заложено в человеческой натуре, и Уильям остался завороженно стоять на месте. Торопиться нужды нет, сказал он себе. Он ведь знает номер Мертл в отеле – дверь в дверь с его собственным. Ночью он может в любое время заглянуть туда на огонек и отвесить ей указанную оплеуху. Пока же он будет созерцать, как эти люди вкушают рагу.

Тут дверь столовой вновь отворилась, и в нее вступила небольшая процессия. Уильям, вцепившись в перила и выпучив глаза, следил за происходящим.

Возглавлял процессию мужчина в годах и в клетчатом костюме с гвоздикой в петлице. При росте примерно в три фута шесть дюймов он держался с такой военной выправкой, что выглядел на все три фута семь дюймов. За ним вошел мужчина помоложе, в очках и ростом около трех футов четырех дюймов. А за этими двумя следовали гуськом еще шестеро, все уменьшаясь и уменьшаясь в росте, так что последним в столовую вступил довольно корпулентный мужчина в твидовом костюме и шлепанцах, в котором набралось никак не больше двух футов восьми дюймов.

Они расселись за столом. Рагу было разложено по тарелкам, и человек в твидовом костюме, с видимым вожделением обозрев содержимое своей тарелки, снял шлепанцы, взял пальцами ног нож с вилкой и с аппетитом принялся за еду.

Уильям Муллинер испустил дрожащий стон и, пошатываясь, побрел прочь.

Черная минута для моего дяди Уильяма. Только-только он поздравил себя с тем, что благополучно перенес последствия первого злоупотребления алкоголем после двадцати девяти лет полного воздержания – и вдруг такое неопровержимое доказательство, что он все еще пребывает в состоянии опьянения!

Опьянение? Какое слабое и пресное слово! Он надрался, нализался, наклюкался, залил зенки, окосел, напился в лоск, а также вдрабадан, дрезину и дымину.

Разумеется, если бы во время своей прогулки он миновал вращающуюся дверь «У Майка» и сделал еще несколько шагов, то понял бы, что у зрелища, которое ему только что довелось наблюдать, было самое простое объяснение. Эти шаги привели бы его к сан-францисскому «Палас-Варьете» и огромным афишам, объявлявшим, что на этой сцене выступают – только две недели! —

ЛИЛИПУТЫ ЛИНДЛИ

Больше и лучше, чем когда-либо

Однако существование этих афиш осталось ему неведомым, и не будет преувеличением сказать, что душу Уильяма Муллинера пронзила безжалостная сталь.

То, что его ноги временно развинтились в суставах, он перенес с мужеством. То, что в его голове жужжал пчелиный рой, избрав ее своим ульем, было неприятно, но терпимо. Однако то, что его мозг сорвался с катушек и заставляет его галлюцинировать, решительно выходило за всякие рамки.

Уильям всегда гордился остротой своего ума. На протяжении долгого плавания, пока Десмонд Франклин распространялся о случаях из своей жизни, представлявших его Человеком Действия, Уильям Муллинер утешался мыслью, что стоит ему захотеть, и по части умственных способностей он в любой момент уложит Франклина на обе лопатки. А теперь он лишился даже этого преимущества перед своим соперником. Пусть Франклин последний меднолобый олух, но все же и его мозги не настолько ничтожны, чтобы ему вообразилось, будто он видит, как мужчина ростом два фута восемь дюймов ест рагу ногами. Эта жуткая бездна умственной деградации была уготована Уильяму Муллинеру.

Он угрюмо вернулся в отель. В уголке Пальмового зала он увидел Мертл Бенкс. Она увлеченно беседовала с Франклином, но желание отвесить ей оплеуху уже совсем угасло. Поникнув головой, Уильям вошел в лифт и вознесся в свой номер.

Там, с той быстротой, на какую были способны его трясущиеся пальцы, он разделся, забрался на кровать, когда она завершила второй круг, и некоторое время лежал с широко раскрытыми глазами. Уильям был слишком потрясен, чтобы погасить свет, и лучи лампы озаряли украшенный лепниной потолок, который покачивался над ним. Он вновь предался размышлениям.

Без сомнения, решил Уильям, вновь все обдумав, у матушки имелись самые веские причины не допускать его до спиртных напитков. Конечно же, ей была известна какая-то фамильная тайна, которую тщательно скрывали от его младенческих ушей, – какая-нибудь темная история о роковом наследственном пороке Муллинеров. «Уильям ни в коем случае не должен узнать про это!» – вероятно, вскричала она, прослышав старинную легенду о том, как на протяжении веков Муллинер за Муллинером умирал в состоянии помешательства – очередной жертвой роковой жидкости. И вот нынче вечером ее нежные заботы не уберегли сына и он узнал эту тайну на опыте!

Теперь Уильям понимал, что аберрация зрения была лишь первой ступенью в постепенном процессе распада личности, этом Проклятии Муллинеров. Вскоре он лишится слуха, затем осязания.

Он приподнялся и сел на кровати. Пока он смотрел на потолок, ему почудилось, что значительная часть его отделилась и грохнулась на пол.

Уильям Муллинер смотрел на обломки в тупом отчаянии. Разумеется, он понимал, что это всего лишь галлюцинация. Но до чего реалистическая галлюцинация! Если бы он не разгадал свою фамильную тайну, то со всей категоричностью заявил бы, что над ним зияет дыра в шесть футов шириной, а на ковре под ней высится груда штукатурки.

И не только глаза обманывали его, но и уши! Ему чудились вопли и крики. Он готов был поклясться, что из коридора доносится топот бегущих ног. Все вокруг наполнилось грохотом, треском и глухими ударами. Сердце Уильяма оледенело от страха: слух уже начал ему изменять!

Все его существо сопротивлялось последней проверке, но он принудил себя встать с кровати и протянул палец к ближайшей куче штукатурки. И тут же со стоном отдернул его. Да, как он и опасался, осязание тоже ему изменило. Штукатурка, хотя и была плодом его больного воображения, казалась вполне реальной на ощупь.

Вот так! Один умеренно веселый вечерок «У Майка», и Проклятие Муллинеров настигло его. Не прошло и часа, как его губы впервые в жизни прикоснулись к спиртному, и вот оно уже отняло у него зрение, слух и осязание. Быстрое обслуживание, заключил Уильям Муллинер.

Когда он забрался назад в постель, ему померещилось, будто две стены рухнули на улицу. Он закрыл глаза, и вскоре сон, сей сладостный восстановитель сил Природы утомленной, как удачно определил это состояние поэт Эдвард Юнг, принес ему желанное забвенье. Последней его мыслью было, что ему померещилось падение еще одной стены.

Уильям Муллинер имел обыкновение спать крепко и долго, так что миновало много часов, прежде чем он пробудился. Открыв глаза, он с изумлением посмотрел вокруг себя. Страшные ночные кошмары остались в прошлом, и теперь он, хотя и испытывал сильнейшую головную боль, не сомневался, что видит мир таким, каков он есть на самом деле.

И все-таки как-то не верилось, что это явь, а не отголоски полуночного бреда. Мир не просто выглядел чуть пожелтевшим и расплывшимся по краям – со вчерашнего дня он радикально изменился. Там, где восемь часов назад была стена, теперь зияла пустота, в которую свободно лились солнечные лучи. Потолок расположился на полу, и единственным, что сохранилось от дорогого номера в первоклассном отеле, была кровать. Очень странно, подумал Муллинер, и даже возмутительно.

Его раздумья нарушил голос:

– Как! Мистер Муллинер?

Уильям обернулся и, подобно всем Муллинерам, свято соблюдая благопристойность, тотчас нырнул под одеяло. Ибо голос принадлежал Мертл Бенкс. Подумать только – она стояла в его номере!

– Мистер Муллинер!

Уильям осторожно высунул голову. И тут он обнаружил, что приличия вовсе не были нарушены, как ему почудилось: мисс Бенкс стояла не в его номере, а в коридоре. Просто разделявшая их стена исчезла. Ошеломленный, но испытывая глубокое облегчение, он сел на кровати, задрапировавшись одеялом.

– Неужели вы все еще в постели? – ахнула Мертл.

– А что, уже так поздно? – спросил Уильям.

– Неужели вы оставались тут с начала и до конца?

– С начала и до конца чего?

– Землетрясения.

– Какого землетрясения?

– Землетрясения, которое произошло ночью.

– А! Этого землетрясения? – небрежно сказал Уильям. – Да, я как будто заметил что-то вроде землетрясения. Помню, я увидел, как рухнул потолок, и сказал себе: «Не удивлюсь, если это землетрясение». Тут обвалились стены, и я сказал: «Да, несомненно, землетрясение». После чего перевернулся на другой бок и уснул.

Мертл Бенкс смотрела на него глазами, которые отчасти напомнили ему две звезды, а отчасти глаза улитки на стебельках.

– Вы, наверное, самый отважный человек в мире.

Уильям коротко усмехнулся.

– Ну что же, – сказал он. – Возможно, я не трачу свою жизнь на то, чтобы с перочинными ножиками гоняться за несчастными акулами, но, мне кажется, я умею сохранять хладнокровие в критические моменты. Мы, Муллинеры, такие. Мы много не говорим, но внутри у нас все тип-топ.

Он стиснул голову в ладонях. Ломота в висках напомнила ему, что с тип-топом внутри он явно переборщил.

– Мой герой! – произнесла Мертл еле слышно.

– А как чувствует себя ваш нареченный в это ясное солнечное утро? – небрежно осведомился Уильям. Упомянуть этого слизняка было пыткой, но он должен был показать ей, что Муллинеры умеют с достоинством глотать самые горькие пилюли.

Мертл брезгливо вздрогнула.

– У меня нет нареченного, – объявила она.

– Но мне казалось, вы упомянули, что вы и Франклин…

– Я больше не помолвлена с мистером Франклином. Вчера вечером, когда началось землетрясение, я взывала к нему о спасении, а он торопливо бросил через плечо «Как-нибудь в другой раз!» и унесся прочь быстрее пули. Я в первый раз видела, чтобы человек мчался с такой стремительностью. И утром я разорвала нашу помолвку. – Она презрительно засмеялась. – Акулы и перочинные ножики! Ни за что не поверю, будто он убил хотя бы одну за свою жалкую жизнь!

– А если бы и убил, – сказал Уильям, – что с того? Я вот о чем: часто ли в семейной жизни возникает необходимость убивать акул перочинными ножиками? Хороший муж не нуждается в этом даровании, потребном только искателям приключений. Да это всего лишь салонный фокус. Нет, надежный ровный характер, отзывчивая щедрая натура и любящее сердце – вот что отличает хорошего мужа.

– Как это верно! – мечтательно вздохнула она.

– Мертл, – сказал Уильям, – я могу быть таким мужем. Надежный ровный характер, отзывчивая щедрая натура и любящее сердце, которые я только что упомянул, ждут вас. Примете ли вы их?

– Да, – сказала Мертл Бенкс.

Такова (заключил мистер Муллинер) история любовного романа моего дяди Уильяма. И, выслушав ее, вы без труда поймете, почему его старший сын, мой кузен Дж. С.Ф.З. Муллинер, получил такое имя.

– Дж. С.Ф.З.? – спросил я.

– Джон Сан-Францисское Землетрясение Муллинер, – объяснил мой друг.

– Никакого сан-францисского землетрясения не было, – сказал калифорниец. – Был только пожар.