Читать книгу Кровная месть - Питер Джеймс - Страница 10

– У меня есть тайна, – сказал старик и погрузился в молчание.

Доктор Теннент привык к тому, что этот пациент вообще частенько делал в разговоре долгие паузы. Майкл сидел на своем удобном стуле, раскрыв историю болезни и чуть выпрямив спину. Кейти постоянно говорила мужу, что осанка у него паршивая.

Кейти.

Ее фотография до сих пор стояла на его письменном столе, и она по-прежнему занимала его мысли, частичка ее присутствовала во всем, что занимало его. Майкл хотел освободиться от нее и в то же время парадоксальным образом желал, чтобы она осталась. На самом же деле он мечтал освободиться от боли, обрести способность двигаться дальше. Но чувство вины неизменно препятствовало этому.

Кабинет доктора Теннента, длинный и узкий, размещался под самой крышей элегантного особняка. Прежде особняк этот был лондонской резиденцией одного чайного магната, а теперь являлся частью Шин-Парк-Хоспитал. Здесь находились кабинеты шести психиатров и четырех психотерапевтов, а также тридцать отдельных палат для стационарных пациентов. К дому вела дорожка, обсаженная рододендронами; она петляла на протяжении четверти мили по ухоженному парку, тянувшемуся до самой Темзы. Ничего этого ни Майкл, ни его пациенты не видели: в его кабинете имелось лишь одно маленькое круглое окно, похожее на корабельный иллюминатор, и находилось оно значительно выше человеческого роста, под самой крышей.

Кабинет у доктора Теннента был крохотный. Письменный стол, два обычных стола и ряд шкафов вдоль стен, почти каждый дюйм поверхности занят папками, письмами, медицинскими журналами или книгами, ждущими его рецензии. Даже на компьютере лежала какая-то пачка бумаг, она лежала там так давно, что Майкл перестал ее замечать.

Он знал, что и ему самому требуется психотерапевт, – вот ведь ирония судьбы. Он должен найти в себе силы справиться с собственным горем и жить дальше. Но это было выше его, перевернуть страницу никак не получалось, и фотография Кейти по-прежнему оставалась у него на столе. И, глядя на нее, Майкл вновь и вновь прокручивал в памяти события того страшного дня. Вот только что они ехали по дороге, Кейти плакала, у него самого настроение было дерьмовое, а в следующее мгновение…

Провал в памяти.

Амнезия. Тот самый защитный механизм, который помогает не сойти с ума некоторым убийцам. Можно сегодня совершить самое страшное преступление, а на следующее утро проснуться и абсолютно ничего не помнить.

Буквы на карточке пациента стали расплываться. Майкл чуть опустил голову, поправил очки с мультифокальными линзами, и слова вновь обрели резкость.

На первой странице было напечатано: «Дортмунд, Герман Барух. Род. 07.02.1907». Дортмунд умирал: у него была последняя стадия онкологии. Началось с рака прямой кишки, но теперь метастазы распространились по всему организму. Он еще каким-то невероятным образом держался: в его исхудавшем теле оставалась внутренняя сила, витали призраки демонов, которые некогда владели им и которых теперь он пытался изгнать. Дортмунд мучительно проживал день за днем, сохраняя хрупкое здравомыслие. Надеяться на большее он не мог. Откровенно говоря, Майкл в глубине души считал, что даже и этого его пациент не заслужил.

Но доктор Теннент был слишком профессионален, чтобы позволить прошлому Дортмунда влиять на его суждения или медицинские предписания. Этого человека в свое время судили в Нюрнберге, но он избежал виселицы. И с того времени, мучимый посттравматическим психозом и чувством вины, Дортмунд на протяжении вот уже пятидесяти четырех лет каждую ночь отправлялся в ад, а потом возвращался оттуда.

Иногда Майкла охватывала дрожь при одном только виде бывшего нациста. Он представлял себе, каково бы это было, оказаться в 1943 году в концлагере Берген-Бельзене вместе с Кейти, отделенными друг от друга проволочной стеной высотой в двадцать футов: с одной стороны женщины и дети, с другой – мужчины; в воздухе – запах смерти и разложения, а из труб поднимается дым.

Майкл напоминал себе, что подобные мысли не профессиональны, но как выкинуть такое из головы? Он снова посмотрел на Дортмунда и буквально содрогнулся от отвращения. Но при всем при том какая-то его часть сочувствовала немцу. Случались даже минуты, когда пациент нравился Майклу: присутствие бывшего нациста напоминало ему, что все мы способны творить зло, а иногда, порицая поведение того или иного человека, мы все же можем принимать его как личность. А данная конкретная личность интересовала Майкла.

Дортмунду перевалило за девяносто. Его лицо пестрело старческими пигментными пятнами, уголки губ отвисли. Сверкающая лысина возвышалась над несколькими жидкими прядями волос, напоминая фарфоровую чашу, положенную в солому. Он никогда не улыбался.

– Мне нужно спросить у вас… – сказал Дортмунд.

– Да, – мягко ответил Майкл, ободряя его.

– Вы умеете хранить тайны?

– Разумеется.

– Конфиденциальность сведений о пациенте? Клятва Гиппократа и все такое, да?

Майкл задумался. Сегодня не все врачи приносят клятву Гиппократа, но он слишком устал и не хотел вдаваться в детали. Дортмунд был ранней пташкой. Он любил приходить в семь тридцать утра, словно для того, чтобы потом удалиться в свою берлогу, не соприкасаясь с остальным миром, прежде чем тот проснется и займется делами. Майкл не возражал: он вполне мог раз в две недели приезжать рано. Это позволяло ему после ухода Дортмунда уделить час бумажной работе.

– Верно, – ответил он.

Дортмунд разглядывал врача так, словно пытался понять, уж не насмехается ли тот над ним. Даже проведя столько лет в Великобритании, немец так и не смог освоить тонкости английского языка. Майкл не раз убеждался, что шутить с Дортмундом опасно, ибо языковые нюансы ускользали от него.

– Хорошо. – Немец кивнул. – Знаете, я храню эту тайну уже много лет, с самого детства. Мне тогда было лет семь или восемь. – Он встал с дивана, прошелся по кабинету, остановился перед окном-иллюминатором. В свете утреннего солнца старик казался высохшей мумией. – Я знаю, что должно случиться, доктор Теннент. У меня иногда бывают видения. Но я всегда вижу только плохое.

Майкл некоторое время смотрел на него в ожидании продолжения, а потом поинтересовался нейтральным тоном:

– Стало быть, вы ясновидящий? Вы это хотите сказать? В этом и заключается ваша тайна?

Дортмунд подошел поближе, остановился, положил костлявые пальцы на полированную рукоятку своей трости из красного дерева и уставился на врача слезящимися глазами.

– Мне в жизни особо нечем гордиться, – сказал он. – И этим я тоже не горжусь.

– Расскажите мне, что же вы видите.

– Я знаю, когда с тем или иным человеком случится трагедия. Я принял решение пройти у вас курс лечения, потому что хотел перед смертью искупить свою вину. Но я не нахожу искупления, во всяком случае пока, однако я многое вижу, и, возможно, именно поэтому я и говорю с вами. Может быть, я послан судьбой, чтобы предупредить вас.

– О чем предупредить?

– Вы потеряете женщину, которую любите.

Майкл чуть было не сказал: «Вы опоздали на три года», но сдержался. Он отвернулся, чувствуя себя неловко под взглядом старика. Когда он снова взглянул на Дортмунда, тот по-прежнему смотрел на него со странной безысходностью. Майкл решил не усугублять ситуацию. Он не хотел поощрять фантазии старика, задавая ему вопросы. Надо все взвесить и хорошенько подумать, прежде чем дать пациенту ответ. Какие у него еще есть любимые женщины? Только мама, а ей уже семьдесят девять, да и здоровьем она не может похвастаться. Если мама вскоре умрет, то он не хочет об этом знать… а уж тем более от такого человека, как Дортмунд.

Майкл посмотрел на часы и, к своему облегчению, увидел, что пятьдесят минут истекли.

– Пожалуй, на сегодня достаточно, – сказал он.

После ухода Дортмунда Майкл добавил в его историю болезни еще одну запись: «Склонен к суициду».

Поскольку следующий пациент опаздывал, у него появилось несколько свободных минут. И Теннент, преодолевая себя, позвонил матери. Голос ее звучал бодро. Она сообщила, что отец отправился в Лимингтонскую гавань, возится там со своей лодкой. А они с подругой собираются посетить выставку цветов.

Разговор с матерью приободрил Теннента. В отличие от его пациентов, да и от него самого тоже, родители Майкла обрели в этой жизни удовлетворение и душевный покой.