Читать книгу Откуда приходят люди в этот мир? - С. Д. Добрунов - Страница 12

Проспала Катя минут пятнадцать и так же быстро, как уснула, так и проснулась. Молча, всё ещё в мыслях продолжая беседовать с Глебом, смотрела в боковое окно. Она не спала, но Пушкин в своем цилиндре и Лермонтов в военном кителе и до блеска начищенных туфлях ходили где-то по окружающим полям, и Катя все очень хорошо видела: и цилиндр, и блестящие туфли. Они (внедрялись в Катины мысли, и она очень хорошо слышала их голоса, настоящие, которыми они говорили при жизни. Она так и не поняла, спит она ещё или это все происходит наяву…

– Катя, вот уже станица. Куда нам тут?

– Вон там, на том перекрёстке направо, – проснувшись окончательно, указала Катя.

Сестру о своем приезде Катя предупредила телеграммой еще в среду, просто написала: «Приеду в субботу». Каким автобусом, в какое время – ни о чем не сообщила. Тем более, что приедет не одна. И удивленная такой неопределённой телеграммой, Настя занялась с утра домашними делами, стараясь и убраться, и обед приготовить к двенадцати часам, когда приходит первый автобус из Ростова.

Насте было немного за тридцать. Сложенная аккуратно, с начинающей аппетитно округляться фигурой, она, как и Катя, была небольшого роста с правильными, даже красивыми чертами лица: те же непослушные, вечно путающиеся волосы, правда, длиннее, чем у Кати, они спускались до середины спины; та же вьющаяся челка с поперечной бороздкой на лбу, но глаза были меньше и внимательнее, ресницы темнее и длиннее, несмотря на светлый, светлее чем у Кати цвет волос. Маленький, тоже слегка вздёрнутый нос не имел никаких бороздок, а словно вылитый из воска, делил лицо на две половины и возвышался над несколько пухлыми и чувственными губами, плотно закрывающими при улыбке два ряда белых зубов. Щечки были покруглее Катиных и никаких веснушек на восково-глянцевой коже, только при улыбке на подбородке и щечках появлялись небольшие ямочки, придавая лицу привлекательность, делая его симпатичным и миловидным. Одета она была в то утро по-домашнему: в обтягивающие стройные ножки белые брючки и кофточку с очень короткими рукавами, подчеркивающими ещё тонкие и изящные руки. Передник в цветочек дополнял одежду. Маленькие ножки в мягких тапочках как-то быстро, аккуратно и тихо двигались по гостиной и кухне, где одновременно шла уборка и готовка обеда.

Дом был большой, достался от родителей Олега, мужа Насти, большой и дружной семье. Мужчины ещё спали. Хозяин, накануне вечером вернувшийся из трехсуточного рейса, заслуженно почивал в большой спальне на большой двухспальной кровати. Мальчики, лет двенадцати от роду, спали, потому что просто спали. Ведь суббота же! Хотя многие из домашних забот лежали на их ещё неокрепших плечах, не очень-то они переживали об этом грузе и без нескольких напоминаний и окриков матери за дело не принимались, а больше спорили между собой, стараясь показать друг другу, кто здесь лидер, а кто подчинённый. Сыновья походили на отца как две капли воды: худенькие, даже худые, рослые, даже длинные не по годам, оба с послушными, мягкими волосами, даже одинаково стриженными: закрытые по моде тех лет уши, длинные, прикрывающие шею сзади, волосы, и чуб под пробор, свисавший одинаково у обоих набок к правому глазу. Они, казалось, и вели себя одинаково: одинаково жестикулировали руками, двигали головой, вращая её во все стороны, когда надо и не надо, даже голоса были удивительно похожими. Но одно различие было непременным: они никогда и ни за что не хотели одеваться одинаково. Из-за одежды и лидерство переходило от одного к другому: кто во что оденется первым. За лидером были джинсы, за подчинённым простые брюки, а шуму и беспокойства от них был полон дом и улица, и вся станица. Но, несмотря на это, мальчишки были самым большим и поэтому бесценным богатством родителей.

Семью содержал Олег – дальнобойщик – такое вот сильное и крепкое слово появилось в те годы, и был финансовым оплотом семьи. Настя не успела проучиться на факультете химии в Каменске и трех лет, как выскочила замуж за своего давнего жениха, Олега, как только тот пришел из Армии. Уже через девять месяцев она родила двойню и осталась дома, хотя все ещё не оставляла планов на продолжение учёбы и успешную карьеру.

Вот так и проходило то утро в доме у Насти. Время было уже за десять часов, подходил обед, гостиная вымыта, стол накрыт на пять персон, ведь ждали ещё и Катю. Настя, передохнув минуту на кухне, вновь ринулась в бой на уборку территории, что давно уже было прерогативой мальчиков. Но всё ещё считая их маленькими и потому жалея, Настя взялась за метлу. Пёс по кличке Шофер вылез нехотя из будки, скорее из уважения к хозяйке, чем из-за надобности приступить к своим служебным обязанностям, громыхнул цепью, потрусил головой, хлопая ушами по шее, да и забрался опять в будку, решив, что на этом осмотр территории закончен. А Настя мела, чистила, даже протерла окна снаружи. Она ждала Катю, скучала по ней, очень любила, ведь Катя, в принципе, была её первым ребёнком, дочкой, которую она вырастила и воспитала.

Но вот справившись и решив будить, наконец, к обеду своих мужчин, она поднялась на крыльцо. И в этот момент тонкий пронзительный сигнал «мявкнул» у самых ворот, и в следующий же момент калитка открылась, во двор вбежала, нет, влетела даже счастливая Катя. Крепко прижалась щека к щеке со старшей сестрой и, чуть раскачиваясь, стала целовать, целовать, целовать Настю…

Следом в калитке появился Глеб, немного смущенный, но тоже с радостным выражением глаз. Он держал в руках красивый по тем годам пакет из полиэтилена с фотографией знаменитого певца на боку.

– Настя! Вот. Это Глеб…! – Катя смутилась, не зная, как его представить и, все решив, как всегда сразу и правильно, продолжила: – мой муж, почти настоящий. У нас свадьба 22 мая. Ещё больше смутившийся Глеб несколько нелепо наклонил голову, даже наклонился к маленького роста Насте, протягивая ей тот пакет.

– Вот это Вам… и детям, а я, да я Глеб, почти муж, за оставшийся месяц Катя, надеюсь, не передумает, – все смелее и смелее говорил Глеб.

Настя, толком ещё ничего не поняв, с широко раскрытыми глазами, удивилась настолько, что даже губы удивились, раскрылись и показали всегда спрятанные зубки. Она только шептала что-то неясное, но Глеба окинула своим цепким взглядом и осталась довольна.«Хорош парень, красивый», – говорили её глаза, осматривающие Глеба от головы до блестящих коричневых туфель; даже дорогие часы задержали на себе на долю секунды этот взгляд. Так толком ещё и не начав говорить, все ещё удивлённая произошедшим, она ещё раз прижала Катю, поцеловав в веснушки, рукой стала приглашать гостей в дом. А сам дом был построен, устроен так, что входили все в помещение, которое было и кухней, и прихожей одновременно: здесь были и вешалка, и котёл, и кухонная мебель, и все остальное; далее проход вёл в гостиную, где посередине и стоял стол, сервированный на пятерых, а в стенах были двери, ведущие в три спальни, чем и был богат этот дом.

– Вот это моя комната с детства, – Катя показала Глебу на одну из дверей. – Кто сегодня лидер? Костя или Сергей? – спросила она у Насти, то есть спросила, кто спит сегодня в её комнате.

– Не знаю, – отмахнулась Настя, – они могут и ночью лидерством поменяться, – и она резко открыла дверь. С кровати вставал мальчик, вернее, вставал и спал одновременно, полуразбуженный непонятными звуками в доме. Но, увидев Катю, проснулся сразу и закричал радостно: «Училка приехала!» и повис на шее то ли у тёти, то ли у старшей сестры. Из другой комнаты вышел тоже заспанный Олег, а из третьей двери выглядывал точно такой же мальчик, как и Костя, который сегодня, видимо, был подчинённым и спал не в Катиной комнате. Смущение от первой встречи у Глеба быстро прошло, и он чувствовал себя как свой среди этой дружной, весёлой и, должно быть, уже и его семьи…

Вскоре все мужчины умылись, оделись, причесались. Все пребывали в отличном настроении, все, кроме Серёжи, который и сегодня уступал лидерство и имел обиженный подавленный вид, потому что брат не давал ему подобраться к Кате и как следует пообниматься и поговорить с ней. Одет он был в простые брюки, Костя красовался в редких, тем более для детей, в те времена джинсах и без умолку говорил с Катей. Она, заметив, что Серёжа грустит, подозвала его к себе и, посадив с другой от себя стороны на диване, всё пыталась развеселить его, рассказывая о своей веселой студенческой жизни, познакомила с Глебом, ещё раз назвав его своим мужем. Мальчики сначала с опаской посматривали на чужака, но как-то быстро освоились и задавали ему кучу вопросов, в основном про «Ладу» и, заполучив ключи, которые для поднятия настроения Глеб вручил Серёже, пулей умчались во двор испытывать предмет в оригинале.

– А вдруг заведут и поедут? – испугалась Катя.

Да она и не закрыта, но я, как учил Антон, нажал секретку. Так что не заведут.

– Да? Да они твою секретку в момент найдут, – они же дети водителя.

И точно, через несколько секунд уже был слышен работающий мотор машины. На разборки пошел Олег. Вскоре мотор заглох, а пристыженные, но, видно, очень довольные мальчики вернулись в комнату. Возвращая ключи, Серёжа с гордостью сказал: «Классная тачка!» и поднял вверх большой палец, изображая полное удовольствие и гордость: «Завелась с полуоборота!». Только его брюки, брюки, а не джинсы, были все в пыли от двери машины, которую он заодно и «протёр» ими…

Хозяйка всех пригласила к столу и первым делом, ещё до то ли завтрака, то ли обеда стала раздавать привезенные гостями подарки. Мальчикам достались два одинаковых, но разного цвета водяных пистолета, в которых и воды-то не было, но уже через секунду, переспорив, кому какой цвет принадлежит по праву, они начали оспаривать это право, стреляя друг в друга неизвестно откуда взявшейся водой. Родители их как-то спокойно отнеслись к перестрелке и шуму. Далее Настя достала из пакета картонную длинную коробку с коньяком «Белый аист», в те годы настоящего и очень вкусного.

– Это, конечно, мне, – потирая руки, проговорил Олег, – мне и Глебу, вернее, – и потянулся за бутылкой.

Настя покачала головой в знак полного несогласия, но бутылку передала.

– Не будь это подарок, так бы я его тебе и отдала. Это же почти лекарство… Она опять опустила руку в пакет и достала оттуда маленькую коробочку белого цвета, чуть больше спичечной, в целлофановой плотной упаковке. Её пронзительные глаза и плотные пухлые губки раскрылись вдруг в удивлении, и все три ямочки на щечках и подбородке выразили это удивление:

– «Шанель», «Шанель №5»! – c восторгом прочла Настя. – Не может быть… У меня есть «Шанель,» у одной меня во всей станице!

– У тебя и двойня у одной во всей станице, – улыбаясь, пошутил Олег, но тоже был удивлён и удивлён приятно.

– Мама, какая шинель и как шинель может влезть в такую маленькую коробочку? – удивлённо спросил Костя.

– Не шинель, а «Шанель» – духи французские, – позор, не знать такого. Снимай джинсы. Шинель… теперь я лидер, – злорадно вымолвил Серёжа, – теперь твоё прозвище Шинель и никогда тебе не быть лидером.

Настя попыталась понюхать духи, даже не сорвав с коробочки обёртку, но, поняв, как надо сделать, потянула за блестящую полосочку на краю коробочки; обертка разорвалась и легко снялась. Настя аккуратно вскрыла коробочку. Внутри оказался маленький флакончик, граммов на пять, с притёртой фигурной пробочкой. Настя, не задумываясь, вынула пробочку и сразу коснулась ею ушей с двух сторон и шеи: гостиная наполнилась несколько сладковатым, но в то же время фантастическим, неописуемым ароматом французских духов.

– Вот это да! Куда бы нам пойти теперь, чтобы все услышали этот запах? – задумчиво проговорила Настя и, помолчав секунду, добавила; – Шанель, Коко Шанель! Спасибо! Вот это подарок. У меня такого никогда не было.

Она подошла к Глебу и поцеловала его в щёку.

А Олег уже вскрыл коньяк и разлил по рюмочкам, даже не взгянув на бутылку водки, отодвинул её на край стола, как второсортную, ненужную вещь. Выпили, поели. Еда деревенская была вкусной, аппетитной и свежей. Катя с Глебом молчали, хотя первая неловкость уже давно прошла, Настя суетилась с тарелками, Олег тоже молча ел, но иногда поглядывал на коньяк. Выпили по второй, потом по третьей.

И когда у всех на щеках появился коньячный румянец, и языки были уже готовы говорить обо всём сразу, поднялся Глеб – без рюмки, правда, и, опёршись о стол сначала одной рукой, а потом и другой, переменив позу, вздохнул и заговорил медленно, но уверенно:

– Знаете, Настя и Олег, Олег и Настя! Костя и Сергей! Я приехал сюда, к вам в гости, – он умолк на мгновение, специально сделав паузу перед тем, как сказать главное, – чтобы просить руки вашей сестры и, наверное, дочери. – Румянец сошел с его лица, несколько блестевшие от выпитого глаза посерьёзнели: – Я прошу вас отдать за меня замуж Катю! – он сел.

– Я не против, я «за», – Олег опять взял в руки бутылку.

– Олег, подожди, – Настя встала, в глазах её появились слёзы и одна уже катилась по пухлой щечке к появившейся вдруг от переполнявшего её счастья ямочке. Я так и знала, я две недели не сплю, всё думаю о Кате, как чувствовала… – тихо говорила она и, утерев слезу полотенцем, добавила, – это от счастья, счастья за вас. Я тоже согласна!!! И очень рада и за свою Катю, и за тебя, Глеб, – она подошла к ним и поцеловала сначала Катю, а потом Глеба, обдав их запахом своих духов…

А вечером ходили гулять к Дону на закрытый ещё пляж. Могучая река – действительно была тихой почти, беззвучной, только всплески играющей в воде рыбы нарушали эту тишину. И весенний воздух, то тёплый, то прохладный от дуновения ветерка, наполненный запахом воды Дона и Настиных духов, пьянил и освежал в одно и то же время. Они шли вдоль реки до церкви Михаила Архангела от того места (я не поняла – от какого места: от церкви или до того места, где красуется…?), где сейчас красуется памятник Григорию и Аксинье, где «против станицы выгибается Дон кабаржиной татарского сагайдака, будто заворачивает вправо». Река молчала. Тишина природы, ожидавшей приближения шума весны, передавалась и людям. Они молча шли, слушая эту тишину. Здесь, в Вешенской, ветки деревьев ещё не покрылись зеленью, только почки наливались соком зарождающихся листочков. Тишина давила на уши, покрывала Дон и оба берега спокойствием и умиротворением, и лишь всплески рыбы и легкий прибой иногда шелестели вблизи.

Катя двумя руками держалась за руку Глеба, и Настя, шедшая рядом, ревновала сестру к мужчине, который «отобрал» у неё Катю, но ревность эта была радостной: Глеб действительно понравился Насте именно как будущий муж её сестры. Люди молча слушали тишину природы, и каждый думал о своем, о сокровенном. Природа настраивала на покой и умиротворение их души, сама великая река влияла на их поведение и их чувства, убеждая, что в будущем их ждет счастье… Но это было не так…

А потом Глеб и Олег сидели в беседке. Олег был слегка пьян и закурил сигарету, хотя вообще-то был некурящий. Он рассказывал о своей работе, о «КАМаЗе», которого называл своим кормильцем, о дальних рейсах, даже за Урал, о деньгах, которые он зарабатывал, о своих сыновьях, о жене, о своей единственной и большой любви. Человек он оказался добрый, способный жить для других людей, вовсе не думая о себе. Человек этот был доволен жизнью, считал, что он нашел в ней своё место и счастье, другого просто не желал. Но всё же иногда во время разговора он посматривал на «Ладу», стоявшую рядом с беседкой, и вздыхал глубоко и задумчиво. Глеб и выпил меньше, и был покрепче Олега, но тоже с интересом говорил о своей работе, о том, что в этом плане занимало его мысли и, подумав, решился рассказать Олегу о видимой им необходимости менять всю систему, существующую в стране, переходить от похвальбы и бесконечных отчетах об успехах и победах, отчетах, в принципе, для самих себя, скорее о самообмане, в который все больше и больше погружалась вся страна, к конкретному, плодотворному труду, новому отношению к жизни, полной перестройке общественного сознания и мнения. Вот только Катя! Так неожиданно появившаяся в его жизни при свете ночного фонаря, отраженного в тысячах летящих на землю снежинках и изменившая за один день всё его мировоззрение… Рассказал он и том, как, стоя у зеркала и рассматривая свою разбитую губу, он вдруг понял, что Катя и есть его женщина и что он хочет, чтобы она родила ему ребёнка, и что он об этом своем желании не говорил никому, даже самой Кате. Но именно разбитая губа в драке за Катю, за его женщину, и побудила в нем это желание. И он принял свое решение…

Ночевать они решили в Катиной комнате.

– Раз почти муж, то я разрешаю, – ответила Настя на просьбу Кати положить их спать вместе в бывшей Катиной комнате. – В Ростове-то вы, наверное, ни у кого не спрашивали на это разрешения. Настя глубоко вздохнула и прижала к груди своей младшую, все ещё маленькую для неё, сестру, будто ей жалко стало класть её в постель с мужчиной, с почти мужем, она чуть не заплакала, глаза её уже наполнились слезами. Но враз просохли, словно она осознала, что в данный момент нужнее радоваться, чем плакать, и она улыбнулась и глазами, и пухлыми губками и пошла стелить постель в комнате «лидера».

А Олег был не против ещё выпить, сказав Глебу, что в его словах без бутылки не разобраться, как и в делах, творящихся в стране. Он поглядывал на, казалось, не такую уж и второстепенную и ненужную бутылку водки, все ещё одиноко стоявшую на краю стола. Мальчики после прогулки захотели есть, и вся семья опять села за стол. Ели, пили, говорили. Катя с Настей чуть позже ушли на кухню мыть посуду, а на самом деле, чтобы поговорить наедине. Мальчики не стали делить сегодня должность» лидера» и, видимо, устав от суматох сегодняшнего дня, удалились в комнату «подчинённого» и чуть погодя уже крепко спали, прижавшись друг к другу. Глеб с Олегом ещё сидели за столом, говорили так, обо всем сразу и ни о чем конкретно, к теме политики больше не возвращались, но Олега очень заинтересовали прогрессивные взгляды Глеба, потому что такие же примерно мысли давно появились и обсуждались у Олега на работе. Они оба ждали возвращения сестер.

Настя и Катя вели спокойную беседу на кухне, обсуждая подготовку к свадьбе: что, где и как нужно будет делать. Молодым ещё нужно было побывать в Таганроге, у родителей Глеба, наверное, сделают это на следующих выходных. Предстоящие события волновали, приятно теребили душу полностью в соответствии с тем значением, которое им придают люди…

– Мне здесь очень нравится, – заговорил Глеб, когда они улеглись и лежали рядом, каждый на своей подушке, – очень хорошие, гостеприимные люди, особенно мальчишки, и эта их постоянная конкуренция, соперничество… ведь это не вражда и ссоры, они же друг друга пальцем не трогают, они любят, жить друг без друга не могут, но соперничают, каждый старается занять свою принципиальную позицию и отстаивает её до конца изо всех сил. Они мне очень нравятся. А, может, и у нас будут такие вот близнецы? Знаешь, а может быть, лучше две девочки? Люблю девочек почему-то больше. Наверное, от них шума меньше и они красивые как куколки! – Глеб зевнул.

От него слегка пахнуло спиртным, но довольная услышанным, Катя повернулась к нему на бок, положила голову на его заросшую грудь, умащиваясь, как будто и спать собиралась так у него на груди.

– Мужчины всегда хотят мальчиков, а ты особенный, ты самый лучший из мужчин. Я тебя люблю! – Она сказала эти слова сейчас первый раз за всё время их знакомства.

Глеб даже обижался про себя, что она не говорит ему о любви. Ещё не говорила, но, услышав эти слова сейчас, он погрузил свое лицо в её волнистые волосы и повторил тоже:

– Я люблю тебя! – повторил второй раз за время их знакомства. То признание, что он сделал тогда у себя дома, во время танца под «Michele» при первом поцелуе в их жизни, еще свежо было в памяти, но не получив ответа, он больше о любви ей не говорил.

– Я знаю, – прошептала Катя. – Я слышу эти слова мозгом, умом каждый день: когда тот луч солнца заглядывает в твою комнатку через щелку в шторах, и ты просыпаешься, я уже слышу их от тебя, я слышу их на занятиях среди слов профессоров; врывается в мой слух голос и говорит: «Я люблю тебя»; когда выбираю продукты в магазинах и готовлю тебе еду, я тоже слышу: «Я люблю тебя»; когда ты сказал, что в пятницу мы поедем сюда, ты прошептал без слов: «Я люблю тебя»; когда в институте у подоконника ты подарил мне букетик нарциссов, И когда дрался с пьяницами, и когда дарил мне цветы (?) – белые розы, ты всегда молча говорил мне эти слова, и я их слышала, – шептала Катя, засыпая.

Глеб обнял её крепко поцеловал в губы, проявив желание.

– Ты хочешь девочек? – сказал он, привлекая её к себе.

– Но не сейчас, у тебя же коньяк в крови, и хорошие девочки, наверное, не получатся сейчас. Давай спать, – и она выскользнула из его обьятий, но сразу же опять прильнула к нему, настойчиво проявив теперь уже свое желание…

– Я хочу в церковь, – за завтраком негромко, но властно сказала Катя.

В казачьей станице церковь была всегда, несмотря на власть и эпохи, на гонения и вражду со стороны государства. Казаки всегда чтили и ходили в церковь в основной своей массе. Двери церкви всегда были открыты… Здание церкви Михаила Архангела с двумя куполами, пристройками и служебными домиками между которыми и были ворота в церковный двор, находится на холме, в конце парка, над Доном, недалеко от Настиного дома.

– Я тоже пойду, – поддержала её Настя, вставая из-за стола, – сейчас найду косынки.

– У меня есть, я из дому взяла, – ответила Катя.

Глеб удивился, что Катя заранее подготовилась к посещению церкви. Он в церкви не был ни разу в жизни, а Олег отшутился, что пойдёт лучше с детьми в кафе мороженое есть и там подождёт их. Он-то относился к той группе людей, воспитанных уже Советской властью, которые сторонились церкви, но не отрицали её. А Глеб решил пойти, больше из интереса, ведь здесь его никто не знал, не было ни парторга, ни профорга, которые и без того не жаловали его.

Пошли все пешком. Проходя через ворота церкви с головами, покрытыми белыми платками, как белым снегом, сестры умело трижды перекрестились на здание самой церкви, потом, зная уже дорогу, повернули к церковной лавке, купили свечей и опять крестились и кланялись, входя в церковную дверь. Делали они всё настолько уверенно, что ясно было – здесь они не в первый раз и чувствуют себя в «гостях» у Бога, как дома. Глеб в нерешительности шел сзади, наблюдал только, но не крестился и не кланялся. Народу внутри собралось немного. Было прохладно, даже холодно, непривычно мрачно после яркого весеннего солнца на улице. Каменный шершавый пол помнил тысячи и тысячи ног, прошедших здесь за долгие времена. Сестры сначала остановились в первом помещении, перекрестились и поклонились трижды, а потом прошли во второе, под свод купола, где из окон струился яркий радостный свет. Глеб держался где-то поодаль, наблюдая за действиями, здесь происходящими, и разглядывая утварь с нескрываемым интересом. Внимание всех вдруг привлёк крик младенца. В правом дальнем углу церковной залы стояла группа людей, среди них – священник в золотого цвета одежде принимал из рук женщины ребёнка и, почувствовав чужого, тот неудержимо кричал. Не сказав ни слова, сестры направились туда. Священник держал ребёнка на руках, а мать снимала с него пелёнки, оставив его совсем голенького. Вдруг крик прекратился: малыш, погруженный в теплую воду большой серебряной купели, умолк на миг и заморгал своими огромными глазами от удивления и стучал ножками, как только его вынимали и погружали вновь. Закончив обряд, священник передал было начинающего опять плакать младенца матери, и та, кутая его в большое полотенце, погладила ему животик, прижала к себе и, обиженно всхлипнув ещё раз, ребёнок умолк на руках у своей мамы.

Сестры улыбнулись друг другу, тронутые этим действом. Катя обернулась, ища Глеба, тот стоял поодаль, довольный увиденным, и тоже улыбнулся в ответ.

– Да воскреснет Бог, да расточатся врази его и бежат от лица его ненавидящие его, – вдруг раздался громогласный голос из другого конца залы. Взгляды прихожан теперь устремились туда. Там у колоны, поддерживающей свод купола, стояла небольшая кафедра, а перед нею с одной стороны молодой человек со склонённой головой, а с другой священнослужитель, одетый в черное, небольшого роста и с черной бородой, подняв руки к куполу церкви, самозабвенно читал эту молитву своим зычным громким и выразительным голосом, который, отражаясь от купола, накрывал всех силой и смыслом звучащих слов:

– …Кресте Господень прогони бесы, силою пропятого на тебе господа нашего Иисуса Христа…

Катя четко представила себе лицо Иисуса, пропятого на кресте с полузакрытыми от страданий глазами и склонённой набок головой, и стала искать его, это лицо, на стенах церкви. И вдруг столкнулась с ним взглядом, со здоровым, воскресшим и ставшим Богом, Иисусом Христом, под куполом залы, откуда великий Христос сходил с облаков, простирая руки к людям и смотрел на них своими большими, широко открытыми глазами. Зачарованная этим взглядом, Катя застыла сначала, словно парализованная, остолбенела с высоко поднятой головой. Рисованные глаза Христа показались ей живее живых, и в своём остолбенении она увидела вдруг, как эти большие глаза прищурились, словно рассматривая её, и маленькая красная слезинка выкатилась из глаза Христа, побежала по его щеке и упала вниз, прямо на Катю. Испуганная видением, она шатнулась в сторону, но тут же ощутила удар падающей этой слезинки на своей щеке и, испугавшись ещё больше, она промокнула эту слезинку платком, тем белым с голубыми полосками по краям, которым недавно промокала кровь Глеба. Но видение вдруг исчезло, и не было ни платка, ни следов крови на нём… Она опёрлась на руку подоспевшего Глеба.

– Тебе плохо? – спросил Глеб.

Но Катя опять представила распятого на кресте Христа с мёртвым бледным лицом и склоненной на бок головой, и ручейки крови, такой же, как слезинка, стекали из колотой раны под сердцем.

– И даровал нам, тебе крест свой честный на прогнание любого супостата, – продолжал священник, утверждая на весь свет смысл молитвы…

Голова у Кати закружилась, появилась тошнота, и тот гвоздь опять со всей силы пробил затылок, наполнив всё тело её болью. Она сильнее опёрлась на руку Глеба:

– Мне, правда, плохо, давай выйдем.

Но на свежем воздухе тошнота усилилась, боль сместилась в затылок и не утихала, бледное лицо её покрылось капельками пота. Держась все ещё за руку Глеба, она потихоньку пошла к скамейкам в парке напротив церкви, а перепуганная Настя, семенившая за ними, то прикрывала рот ладонью, то промокала слёзы на глазах. Катю вдруг позвало на рвоту, её усадили на скамейку, и Настя обмахивала её снятым с головы платком и теперь почему-то улыбалась…

– Глеб, беги за Олегом. Дети пусть идут сюда, а вы за машиной. Олег покажет, как поближе подъехать, – она указала пальцем на дорогу вдоль парка, – а я побуду здесь, с Катей.

Растерянный Глеб пошел вправо, затем повернулся и направился влево, но сообразив, наконец, где кафе, побежал прямо через газон. Минут через десять они уже вернулись вместе с машиной, Кате всё ещё было плохо: её тошнило, промокшая от пота челка прилипла ко лбу, глаза выражали страдание.

– Голова болит сильно, затылок, – Глеб подхватил её на руки и опять через газон понёс к машине. Обмякшая рука Кати свисала с его плеча.

Дома Катю уложили на постель, мокрое холодное полотенце положили на лоб, Настя дала ей две таблетки анальгина, и чуть спустя Кате стало легче, она порозовела и улыбнулась.

– Может, надо было скорую? – ещё ничего не понявший Олег разводил руками и рассуждал сам с собой.

– Ага, через девять месяцев или гораздо раньше и скорая понадобится, – улыбаясь перебила его Настя.

Глеб раскрыл от удивления рот и глаза. Что-то забормотал непонятное, но через секунду тоже улыбался, выражая теперь полное удовлетворение от произошедшего.

– Вот это да, ну вы даете! – наконец-то и Олег понял, в чем тут дело.

Но дело было не в этом.

Как только Катя полностью пришла в себя, они собрались и уехали в Ростов.